Французы на северном полюсе

Весь путь «Галлия» прошла в непосредственной близости от берега, но сейчас ей предстояло выйти в открытое море, непроходимый лед простирался здесь на довольно далекое расстояние. Отыскивая дорогу, судно двигалось под максимальным давлением паров вдоль обширного ледяного поля с синеватым отливом.

Наконец показался канал, свободный ото льда. Имевший в начале около тысячи двухсот метров, он постепенно сузился, под конец стал шириной примерно в три корпуса «Галлии» и к тому же был загорожен льдиной.

Корабль дал задний ход; а затем пошел на таран и сокрушил ледяную глыбу стальным ледорезом: она треснула по всем направлениям.

— Проход свободен! — раздался голос Элимберри, стоявшего у руля.

Итак, первое сражение со льдом было выиграно, к великой радости капитана.

— Залив Мелвилл note 47 защищается, не пускает нас.

— За него надо побороться, доктор. А нашему капитану подавай все сразу.

— Ну и удастся ему добиться своего, Геник?

— Гм! .. Ему все удается… Может, отыщем свободный проход.

— А если не отыщем?

— Вам ли спрашивать, доктор? Вы ведь плавали по северным морям и знаете, что лед — это лед.

— Как, однако, спокойно вы говорите об этом!

— Выдержка — первое качество моряка.

В это время дс Амбрие скомандовал Генику:

— Боцман! Свистать всех наверх!

Боцман дунул в свисток, и матросы мигом собрались на палубе.

— Плотник! — крикнул капитан.

— Я! — отозвался Жан Итурриа, второй баск на «Галлии».

— Сходи в кладовую и принеси двенадцать больших буравов.

— Есть, капитан!

— Геник, фонарь!

— Есть!

— Жди меня у люка в крюйт-камеру note 48 и возьми с собой оружейного мастера Кастельно и матроса Легерна.

— Слушаюсь!

Де Амбрие сходил в каюту и тотчас же вернулся с большим английским ключом в руках. Затем вместе с матросами спустился в крюйт-камеру, где стояли в ряд закрытые ящики. Капитан указал матросам на два из них, помеченных буквой «Д», и распорядился:

— Тащите, ребята, наверх, только осторожно!

Буравы уже были на палубе. А когда принесли ящики, оружейный мастер специальным английским ключом осторожно открыл их. Внутри оказалось по сотне снарядов длиной в двадцать пять, а в диаметре — пять сантиметров.

— В каждом снаряде по сто пятьдесят граммов динамита, — сказал капитан оружейному мастеру, — этого хватит, чтобы взорвать льдину толщиной в два метра, не больше.

— Совершенно верно.

— Ты умеешь пользоваться такими снарядами?

— Так точно, капитан.

— Геник, спусти на лед буравы и ящики, и пусть все будут наготове.

— Фриц, — сказал капитан машинисту, — топи вовсю, чтобы давление было самое высокое. Даю тебе три часа.

— Есть, капитан! Все будет сделано вовремя.

Де Амбрие вернулся на палубу, велел помощнику и рулевому оставаться на судне и скомандовал:

— Все на лед! — А затем обратился к доктору: — Надеюсь, и вы с нами?

Капитан спустился на лед последним и пошел впереди отряда из четырнадцати человек.

Отойдя на километр, он остановился и обратился к матросам:

— Станьте на расстоянии десяти метров друг от друга, и пусть каждый пробуравит во льду отверстие. Пятьдесят сантиметров, не больше. Да попроворней, время не ждет.

Не прошло и пятнадцати минут, как приказ был выполнен.

— Теперь ты принимайся за дело, — последовал приказ оружейному мастеру.

— Позвольте спросить, капитан, через сколько времени должен последовать взрыв после того, как я зажгу фитиль?

— Через полчаса.

Исидор Кастельно взял длинный тонкий шнурок и разрезал на несколько частей.

— Ты понял? — спросил капитан Геника.

— Понял, — кивнул боцман. — Превосходная мысль.

В каждое отверстие оружейник вложил по патрону и связал их черным шнуром.

Тем временем матросы пробуравили еще отверстия, в результате льдина оказалась заминированной еще на сто метров. Когда все снаряды были заложены, с «Галлии» раздался протяжный свисток: Фриц извещал, что машина готова. Тогда концы фитилей, — один конец приходился на десять снарядов, — зажгли, и экипаж быстро вернулся на корабль.

Теперь все напряженно ждали взрыва. В наступившей тишине слышно было лишь, как пыхтит машина. Прошло четверть часа.

И вот, в километре от «Галлии», взвилась кверху струя белого дыма, образовав на высоте десяти с лишним метров своеобразный купол. Следом за первой взвилась вторая струя, затем третья… С оглушительным грохотом взорвались разом все снаряды.

Скрытые дымовой завесой, пришли в движение льдины, с треском роняя обломки… И снова одержали люди победу над бездушной и упрямой стихией.

Радостные крики огласили палубу, корабль устремился в свободные воды, разбрасывая, словно щепки, встречавшиеся на пути обломки.

Матросы глазам своим не верили. Неужели какие-то шестнадцать килограммов динамита могли разрушить эту ледяную громадину!

Мало того, в некоторых местах канал оказался шириной не в десять

—двадцать метров, как рассчитывал капитан, а в целых шестьдесят. Да и ударная волна была такой силы, что на поверхность всплывали убитые тюлени, моржи и различная рыба.

Тогда капитан приказал бросить якорь и наловить трофеев, дабы экипаж мог полакомиться.

Десяти минут хватило с избытком, чтобы вытащить целую кучу рыбы, и судно снова устремилось вперед.

Еще несколько часов, и залив Мелвилл останется позади.

Капитан приказал взять курс несколько западнее, как вдруг заметил на носу палубы группу матросов. Они что-то кричали и размахивали руками.

— Говорят же тебе — медведь!

— Да нет — человек.

— Откуда взяться здесь человеку?

— Ну, конечно, медведь! И не один, целых три! Большой и два медвежонка… Они белые…

— А человек темнокожий!

— И медведи и человек…

— Медведи его преследуют…

— Догонят и съедят, непременно съедят…

Де Амбрие подошел к борту и стал смотреть, И правда, за человеком гонятся медведи. Большой вот-вот настигнет жертву. Бедняга в ужасе бежал к кораблю.

— Надо его спасти, — решил капитан. — Стоп машина! .. Шлюпку на воду! Пять человек добровольцев!

Прибежали доктор и лейтенант с двуствольными винтовками. А следом за ними матросы. Все хотели участвовать в операции.

Вдруг человек споткнулся и рухнул на лед. Медведь уже был в нескольких шагах. Крики ужаса вырвались у стоявших на палубе.

Грянул выстрел. Пуля ударилась о лед в метре от медведя. Тот опасливо остановился, повернувшись к кораблю. Этим воспользовался человек, вскочил на ноги и побежал. Но почему-то не прямо, а зигзагами.

Снова грянул выстрел. И опять мимо.

— Что же это я! — с досадой промолвил доктор, снова заряжая двустволку. Следующим выстрелил лейтенант и тоже промахнулся.

— Сто франков тому, кто убьет медведя, — объявил капитан.

Подошел Кастельно, держа в каждой руке по заряженной винтовке.

Его остановил кок Дюма, подвернувший свой белый фартук.

— Дай мне одну винтовку. Уверен, что заслужу награду.

С ловкостью бывалого стрелка он взял винтовку, прицелился и обратился к врачу с чисто провансальской фамильярностью:

— Триста метров… хорошенькая дистанция, не правда ли, господин дохтур?

— Надеюсь, вам повезет больше, чем мне, — отвечал тот.

— А вот! ..

Кок целился не долее трех секунд.

Пуля вылетела со свистом, медведь высоко подпрыгнул, стал на задние лапы и рухнул на лед, забившись в конвульсиях.

— Гром и молния! — вскричал Геник. — Ай да кок!

— Осталось еще два, — произнес провансалец. — Надо и их прикончить.

Он снова зарядил ружье и выстрелил почти разом из двух стволов.

Теперь упали оба медвежонка, стоявшие возле убитой матери.

Все члены экипажа были поражены такой меткостью.

— Двойной выстрел! — засмеялся Абель Дюма. — Не так уж это и трудно.

— Да вы, милейший, великолепный стрелок, — заметил доктор.

— О, господин дохтур, у нас в Бокере каждый сделал бы это не хуже меня, — скромно возразил повар. — Только вот медведей там нет.

— Молодец, Дюма, прекрасно стреляешь! — похвалил капитан. — Я и не знал за тобой такого таланта. Впредь, если представится случай, непременно дам тебе поохотиться.

Чудом спасенный человек между тем по знаку рулевого приблизился к каналу. Стуча зубами, весь дрожа, несчастный сел в лодку.

Два матроса, кок и врач, прихватив с собой стальной трос, отправились за тушами. Но, прибыв на место, сразу же столкнулись с довольно серьезными трудностями. Медведица оказалась такой тяжелой, что сдвинуть ее с места оказалось просто невозможно — требовались тали.

— Ну и ну, господин дохтур, вот это зверюшка!

— Черт бы ее побрал — вашу зверюшку. Она же весит по меньшей мере полтонны.

— Вот это да! А ведь раньше мне, кроме певчих дроздов да садовых овсянок, ничего ловить не приходилось.

— Ну что ж, вы неплохо набили руку и достойны того, чтобы соперничать с героем из Тараскона — знаменитым Тартареном, вашим тезкой.

— Я, конечно, извиняюсь, господин дохтур, но я-то родился в Бокере и сроду не бывал в Тарасконе. Я понятия не имею, что это за господин Тартарен, которым обзывает меня Плюмован, так же, как не могу взять в толк, отчего мальчишка к первому прозвищу прибавил и второе — «охотник за шляпами».

— Я познакомлю вас с этим героем, невероятные приключения которого, происходившие, кстати, на самом деле, описал ваш земляк — знаменитый писатель Доде. Его книга есть в корабельной библиотеке. Надеюсь, прочтете ее во время зимовки. А теперь, так как такому меткому стрелку необходимо достойное оружие, позвольте предложить вам этот великолепный английский карабин.

— Но, господин дохтур, я не хочу вас лишать…

— У меня есть другой, точно такой же. Ну же, не ломайтесь, берите. А теперь, старина, можно пойти взглянуть на ваши трофеи, которые уже втащили на борт. Вместе и освежуем туши.

ГЛАВА 7

История Ужиука. — Как разделывают полярного медведя. — Свойства эскимосского желудка. — Буря. — Колебания компасной стрелки. — В Порт-Фульке. — Миниатюрные леса. — На земле. — Неудачная попытка доморощенного кучера. — Раненый медведь.

В медведице и в самом деле оказалось около пятисот килограммов. В медвежатах — по триста. Это была целая гора мяса и три великолепные шкуры.

Содрать их помог спасенный абориген note 49, применив гренландский способ.

Перенесенная опасность до сих пор повергала беднягу в трепет. Он не мог без дрожи вспоминать случившееся и рассказывал о своих злоключениях главным образом с помощью жестов.

Туземец оказался вождем одного из эскимосских племен, вымершем в прошлом году от оспы. Он один уцелел и теперь был обречен на голод и нужду. Бедняга как раз добирался до Упернавика note 50, когда в пути его стали преследовать медведи.

Звали вождя Ужиук, что значит Большой Тюлень.

Закончил он свой рассказ тем, что попросил есть, пить и спросил, что теперь с ним будет. Белые капитаны всегда были отцами эскимосов, значит, капитан шхуны — отец его, Ужиука, и не может оставить несчастного страдальца в беде.

В самом деле, нельзя же было высадить вождя назад на лед, но отправить в Упернавик не представлялось возможным, поскольку пришлось бы пожертвовать продовольствием, санями и собаками, которых и так едва хватало,

Таким образом Ужиук остался на «Галлии» в качестве пассажира. Успокоившись за свою судьбу, он теперь считал себя прямо-таки членом экипажа, а добрая кружка рома, поднесенная одним из матросов, придала ему уверенности в завтрашнем дне.

Ром сделал свое дело, и Большой Тюлень стал вдруг на удивление многословным. На своем ломаном языке он принялся говорить с матросами, знакомясь со всеми подряд, потом побежал к собакам, издавая при этом какие-то гортанные звуки, услышав которые собаки залились неистовым лаем.

Наконец он вернулся к медвежьим тушам. Эти груды свежего мяса с гипнотической силой притягивали туземца, тем более что голодал он давно, а провизия на камбузе, судя по всему, ничуть не прельщала дикаря. Его маленькие косые глазки сверкали, как черные бриллианты, а торчащим во все стороны и похожим на щетку усам мог бы позавидовать любой морж. Вероятно, в своем воображении Ужиук уже приступил к трапезе. Челюсти его ритмично двигались, как будто он что-то тщательно пережевывал, при этом щеки, напоминавшие старую, покрытую жиром кастрюлю, надувались как бурдюки.

Тем временем Дюма, вооружившись огромным поварским ножом, принялся свежевать гигантского зверя. Но представления кока о том, как проводить эту ответственную операцию отнюдь не совпадали с представлениями человека, всю жизнь прожившего среди льдов.

Ужиук начал горячо протестовать и просто-таки выхватил нож из рук своего спасителя. С удивительной ловкостью и неслыханной быстротой этот маленький, ослабевший от голода человек, постоянно двигаясь и не переставая болтать, надрезал по краям медвежью шкуру и содрал ее так ловко, что животное в одно мгновение лишилось своей великолепной шубы.

Теперь пришла очередь самой добычи. Тут произошли вещи еще более удивительные. Ужиуку хватило одного удара, чтобы вскрыть медвежье брюхо. Из зияющей полости появилась целая груда еще дымящихся внутренностей. Недолго думая, эскимос схватил печень и выбросил ее за борт, к великому негодованию повара.

— Оставьте его, — вмешался доктор. — Он совершенно прав, так как медвежья печень имеет отвратительный запах. Если ее неправильно приготовить, можно даже отравиться. Я, кстати, хочу воспользоваться этим случаем, чтобы порекомендовать вам воздержаться также и от печени тюленя.

Медвежьи внутренности были совершенно чистыми. Это служило доказательством того, что животное долго постилось. Сей факт почему-то очень обрадовал гренландца. Не теряя времени он вытащил еще теплый кишечник, запихал его в рот и быстро проглотил, сопровождая названную процедуру непередаваемыми движениями головы и шеи. С полным ртом и набитыми щеками он напоминал обезьяну, только что обчистившую фруктовый сад. Пыхтя от прилагаемых усилий, Ужиук вторым ударом отсек еще один кусок кишки и принялся небольшими порциями пропихивать его себе в глотку. Наконец, после сильного глотательного движения, последняя порция исчезла в бездонной глубине полярного желудка.

Спустя несколько минут вождь опять принялся за еду, положив в рот такой кусок требухи, который пришелся бы не по зубам даже оголодавшему псу. Уже посинев от огромного количества проглоченной пищи, эскимос продолжал в том же духе. Да так лихо, что вся требуха, включая желудок, исчезла в его бездонном брюхе. Не меньше десяти килограммов!

Со счастливой улыбкой на губах гренландец похлопывал себя по животу с уморительным выражением бесконечного блаженства. Потом, вдруг спохватившись, как бы сказал себе: «Но ведь еще есть место, куда вполне может уместиться десерт».

На уровне почек позвоночник медведя покрыт толстым слоем желтого жира, который и привлек внимание проглота.

— Ну, приступим!

Остались последние, лучшие куски, дарящие минуты дивного удовольствия истинным гурманам.

Итак, Большой Тюлень зачерпнул полную пригоршню еще не успевшего остыть жира и, усиленно помогая себе руками, затолкал ее в рот, всю до последней капли.

Матросы — свидетели этого пиршества, которое заставило бы содрогнуться самого Гаргантюа note 51 — великого любителя требухи, — были буквально ошеломлены. Лишь китобои, уже давно знакомые с удивительными возможностями гренландских желудков, остались невозмутимы.

Плюмован и Дюма не верили своим глазам. Повар, наблюдая за этим лукулловым пиром note 52, который длился, правда, не более пяти минут, перешел от удивления к изумлению и наконец просто остолбенел.

Слышно было, как он бормотал: «Это не человек, это колодец бездонный, пропасть, просто прорва какая-то. Я знаю только одного обжору, способного проглотить такое количество пищи, — это моя печь». Потом, обратившись к эскимосу, вытиравшему руками лоснящееся от жира лицо, сказал:

— Послушайте-ка, господин Унтель, я хотел бы забрать вас с собой после экспедиции. Мы пойдем в один из тех ресторанчиков, где за тридцать два су можно вволю поесть. Держу пари, вы будете иметь успех, а хозяин окажется просто ошарашенным.

Достойнейший Ужиук, как будто поняв и оценив предложение провансальца, улыбнулся и, согласно кивнув головой, протянул ему свою измазанную жиром лапу. Затем, заприметив свободное местечко, улегся между скатанными тросами, закрыл глаза и принялся храпеть.

Тем временем «Галлия», держа курс на северо-запад, вышла из залива Мелвилла.

Море еще не освободилось ото льда, но дрейфующие ледяные глыбы уже не были спаяны между собой. Немного выше начался ледоход. Издалека показались огромные айсберги. Их некогда острые вершины слегка притупились, подтаяв под действием незаходящего солнца. Айсберги уже не были такими угрюмыми, как в прежние холодные дни, они напоминали выпуклые, совсем неопасные с виду холмы. Чувствовалось, что они размягчаются, теряя угловатые резкие очертания. Даже сюда проник свежий аромат весны, парящей над арктической пустыней. О подножия дрейфующих льдов, напоминающих сверкающие драгоценные камни, с шумом разбивались бирюзовые волны, пенясь и курчавясь белыми барашками. На фоне ярко-лазурного неба странно, почти не подчиняясь законам перспективы, выделялись огромные голубоватые глыбы. Настоящая бело-голубая симфония, которая, правда, привела бы в отчаяние многих художников и заставила бы возмущаться нашу публику, привыкшую к совсем другим пейзажам. Ничего, где бы мог отдохнуть или рассеяться взгляд, везде — гнетущая, утомляющая монотонность, не лишенная, однако, своеобразного очарования. Эта живая картина постоянно двигалась, меняясь каждую минуту, как будто ее заново составляли из одних и тех же элементов, и при этом всегда оставалась похожей на себя саму. Время от времени сей странный зыбкий пейзаж, переливающийся перламутровым блеском на фоне сапфирового неба, несколько оживлялся. Вот, внезапно захваченная водоворотом, опрокинулась целая ледяная гора, затем вновь всплыла и стала продолжать свое неизменное медлительное движение. Иногда от айсберга откалывался ледяной пласт и с едва различимым легким плеском падал в воду.

Любуясь скользящими по небесной лазури пушистыми белыми облаками

—детьми густых северных туманов, невольно переводишь взгляд на голубые волны, усыпанные сверкающими как драгоценные камни льдинами, и спрашиваешь себя -реальна ли эта картина или все, что вокруг — лишь игра воображения.

Появились тюлени с добродушными физиономиями. Они резвились подобно ныряльщикам, впервые попавшим на морские просторы. Птицы, покинувшие зимние квартиры на юге, отдыхали, сидя на ледяных, вершинах, и внезапно взлетали, испуганные прерывистым кашлем корабельного двигателя. Утки, гуси, гаги собирались в огромные стаи. Откуда ни возьмись появлялась шумная стайка дроздов и ткачиков. Ткачики уже поменяли свое зимнее серое оперение на сверкающий летний наряд.

Восьмого июня «Галлия» наконец достигла мыса Йорка note 53.

Семьдесят пятая параллель была пройдена, и начались северные воды, занимавшие пространство от мыса Йорка до пролива Смита.

«Еще три дня — и Александров мыс», — думал преисполненный самых радужных надежд капитан.

Но человек предполагает, а Бог располагает.

Все чаще стали встречаться плавучие льдины. Похолодало. Южный ветер сменился северным, атмосферное давление неуклонно росло. Тогда де Амбрие приказал взять курс на острова Карри, рассчитывая найти там свободное ото льдов море. Он намеревался направиться к Сабинскому мысу, пересечь пролив Хейса note 54 возле островов Генри и Баша, укрыться за горами Виктории и Альберта и дождаться настоящей оттепели.

Меж тем ветер крепчал. Небо заволокли тучи, повалил снег. Курс, взятый на острова Карри, надо было менять. Вдали показался мыс Парри: под семьдесят седьмым градусом. После двадцатичасовой борьбы с бушующим морем корабль обогнул мыс и вышел в Мурчисонов пролив, свободный ото льда. Затем, пройдя между островами Герберт и Норсемберленд, повернул к фиорду Петергавику и поплыл вдоль берега до мыса Санмареца, покуда не утих шторм.

Двенадцатого июня, миновав остров Сутерланд, судно достигло наконец Александрова мыса и, после самоотверженной борьбы со многими препятствиями, вошло в фиорд Порт-Фульк, служивший вполне надежной стоянкой.

Поставив судно на якоря, капитан позволил матросам сойти на берег и высадить собак. Почуяв свободу, псы залились веселым лаем и принялись прыгать. Экипаж отправился осматривать берег.

Сначала нашли следы первой зимовки «Поляриса» и обломки шхуны доктора Хейса, носившей название «Соединенные Штаты». Здесь были всевозможные тряпки, лохмотья, ледорубы, консервные банки, бутылки, рыболовные снасти, страницы книг и тому подобное.

Поднявшись немного дальше, на левом берегу фиорда, все еще покрытого льдом, обнаружили три иглу, то есть эскимосские хижины. Это были жалкие берлоги, сделанные из снежных блоков.

Многие исследователи считали, что в этих пустынных местах обитали лишь представители арктической фауны, но оказалось, что иногда сюда забредали кочевые племена. Среди многовековых льдов встречались остатки последних стоянок, развороченных бурей, возраст которых невозможно было определить даже приблизительно. Факт, чрезвычайно интересный для антропологов. Здесь было огромное количество костей северных оленей, моржей, мускусных быков, тюленей, лис, медведей, полярных зайцев и буквально тысячи птичьих скелетов, среди которых встречалось особенно много чаек. Это говорило о богатстве фауны той эпохи. Все черепа были разбиты, кости сломаны — очевидно, для того, чтобы извлекать костный мозг, как это делали наши доисторические предки.

Доктор отложил в сторону несколько экземпляров. Затем, подойдя к небольшой долине, хорошо защищенной от южных ветров, радостно вскрикнул. На крик прибежали несколько матросов.

Представьте себе чудесный крошечный лес, миниатюру из ив и карликовых берез, которые могли бы уместиться в коробке ботаника. Стволы толщиной с карандаш, ветки напоминали прутья от веника, а веточки поменьше были не толще волоса, и все это оказалось покрыто крошечными почками, согретыми теплыми ласковыми лучами июньского солнца и уже начавшими распускаться. Несчастные чахлые деревца. Как только они умудрялись выжить на этой промерзшей, твердой как железо земле!

Вокруг этого подобия леса расстилались изумрудно-зеленые мхи и в изобилии росли северные цветы. Были здесь маки с розовыми лепестками, лапчатка, голубые, красные и желтые камнеломки — настоящий цветник, из которого доктор с великой осторожностью позаимствовал несколько образцов.

Тем временем капитан, чтобы дать разминку собакам и проверить, как правят ими матросы-погонщики, приказал запрячь четвероногих в сани. Плюмован, или, как его в шутку окрестили, собачий капитан, был уверен в себе. Псы привыкли к нему, и слушались — по крайней мере все это время.

— Ну-ка, приятель, покажи, на что ты способен, — как всегда добродушно обратился к нему капитан. — Выбери самых лучших собак, и пусть пробегутся по этому гладкому и ровному льду.

Запрягая животных, Артур прикармливал их кусочками медвежатины и успешно справился с этим делом.

Но когда новоявленный погонщик сел в сани и щелкнул хлыстом, как это делали эскимосы в Юлианехобе, собаки бросились в разные стороны.

— Стойте, окаянные! Стойте! — закричал парижанин под дружный смех зрителей.

Но «окаянные» не слушались, не помог даже хлыст.

Однако Плюмован не сдавался и пошел на хитрость. Достал из кармана кусок медвежатины, размахнулся и бросил. Собаки кинулись за мясом, но оно досталось только одной. Тогда вся свора обернулась к погонщику и села на задние лапы, выпрашивая подачку. Смех перешел в гомерический note 55 хохот.

Неудачливого возницу выручил кок. Он подбежал к упряжке с наколотым на палку куском трески, вскочил в сани и выставил палку вперед. Собаки кинулись бежать, надеясь схватить лакомый кусок, но он уходил от них.

— Ловко придумано! — радостно вскричал Плюмован. — Слушай, Дюма, давай ездить на собаках вместе… А потом я поучусь у Ужиука, как управляться с хлыстом.

— Что ж, со всем удовольствием, — ответил кок. — Э, что это? .. Что с ними сделалось? ..

Псы вдруг навострили уши, повели носами и опрометью помчались к кораблю.

Плюмован изо всех сил вцепился в сани, чтобы не вылететь на ходу.

Дюма обернулся и вскрикнул…

Он увидел медведя. Тот тащился, припадая на одну лапу, то и дело падал, с большим трудом поднимался, но продолжал двигаться.

— Медведь! — вскричал кок. — Сколько же их здесь, черт возьми? .. Да он хромает, бедняжка! ..

— Хромает не хромает, а я не желаю с ним иметь дела, — отозвался Плюмован. — Эй, собачки, вперед… Быстрее, быстрее!

Но собаки и так неслись во весь дух, страх их объединил, и через две минуты упряжка достигла стоянки. Матросы уже приготовились к встрече непрошеного гостя.

ГЛАВА 8

Давнишняя рана. — Выстрел из маузера. — Немецкие буквы. — Поспешный отъезд. — Канал Кеннеди. — На Форт. — Конгере флаг!

Медведь был тощий, оголодавший, видно, даже зубами щелкал, но капитан все же распорядился увести людей и собак на корабль. Выпущенная доктором пуля размозжила зверю голову. Это произошло за каких-то десять минут, и тотчас все снова поспешили на берег поглазеть на убитого медведя.

Поражала его необычайная худоба, буквально кожа да кости.

— Посмотрите, любезный, что это такое? — обратился доктор к капитану.

На правом бедре у зверя виднелась припухлость с круглым отверстием посередине.

— Огнестрельная рана, что же еще! — отвечал врач.

— Свежая?

— Примерно недельной давности.

— Пуля вышла?

— Думаю, нет.

— Вы можете ее извлечь?

— Ничего нет проще.

Доктор взял у матроса кортик и ловко вытащил из раны небольшую продолговатую пулю.

Капитан изменился в лице и сказал:

— Это я и хотел знать.

Заинтригованный, доктор тем не менее не стал ни о чем расспрашивать капитана и принялся препарировать медведя.

Разрезая шкуру, мускулы и хрящи, он пустился в рассуждения:

— Да, глядя на феноменальную худобу этого арктического пирата, я почти готов его пожалеть. Бедняга, видно, долго постился. Но, пожалуй, от излишней жалости лучше воздержаться. Ведь этот бандит не уступит в свирепости ни льву, ни тигру.

Можно было бы предположить, что постоянные холодные ванны и льды, служащие ему подстилкой, охладят его кровь. Ничуть не бывало! Этому господину очень по душе кровавая охота, ведь он обладает поистине ненасытным аппетитом. Он нападает на тюленей, морских коров и диких оленей, причем за один раз может задрать нескольких животных. Убийца прекрасно вооружен. Вы только посмотрите на эти длинные клыки и мощные десятисантиметровые когти. Наряду с этим он плавает как акула, ныряет не хуже тюленя. Обладая поразительной ловкостью, гибкостью и коварством, лазает так, что может утереть нос даже пантере. Нужно видеть, как косолапый карабкается на верхушки покрытых льдом скал, чтобы добраться до птичьих гнезд, и с великим удовольствием поглощает яйца. Непромокаемый мех, защитный слой жира, сила бизона, мощные когти и острые зубы помогают ему выжить в этих суровых условиях. Без них этот вид наверняка давно бы исчез.

— Однако, доктор, этот экземпляр, должно быть, испытывал сильные лишения. Вон он какой тощий, и ведь это не только из-за раны.

— Да, капитан, медвежья жизнь далеко не всегда безоблачна и легка. После дней изобилия часто наступает пост. В конце зимы, когда еще не прилетели птицы и если нет дичи, он ест что придется: кости прежних жертв, водоросли, всякие останки, иногда весьма неаппетитные. Я, кстати, вспомнил, как в Исландии во время рыбалки мы нашли медведя, который проглотил матросский башмак. Что касается нашего изголодавшегося трофея, я сомневаюсь, что его желудок не содержит в себе чего-нибудь подобного.

— Ага! Да он съел…

Как раз в этот момент наш препаратор разрубил звериный желудок и прервал на время свою живописную лекцию из жизни белого медведя. Двумя пальцами он вытащил какой-то бесформенный скрученный предмет, что-то вроде тряпки из плотной ткани. Заинтригованный, врач подошел к лужице растаявшего снега, развернул тряпку, тщательно прополоскал ее и громко расхохотался.

— Когда я рассказывал об экзотических вещах, которыми бывает набито медвежье брюхо, я и не предполагал, что так скоро буду держать в руках доказательство моих слов.

— Что там такое?

— Взгляните-ка на эту рубашку, только что извлеченную мной,

— Рубашка?! — воскликнул капитан.

— В очень плохом состоянии, но с пуговицами. Вероятно, какой-нибудь китобой оставил.

— Да, действительно…— в раздумье произнес капитан. — Похоже, рубашка… даже метка видна… Пожалуйста, господин Желен, вырежьте мне ее. И вернемся на судно! Надо немедленно выходить в море.

Доктор последовал за де Амбрие, который на ходу рассматривал метку и качал головой. Когда они дошли до корабля, капитан сказал:

— Сейчас все объясню. Вы хоть немного знаете по-немецки?

— Плохо.

— Но буквы разобрать можете?

— Разумеется.

— Взгляните на метку.

— Здесь две буквы готического шрифта: F и S… Что же из этого следует?

— А на пулю обратили внимание?

— Пуля как пуля.

— Из маузера. Тоже немецкая.

— Стало быть, где-то поблизости немцы…

— И знаете кто? .. Неужели не догадываетесь?

— О, все понятно…

— То-то же… Поэтому я и всполошился… Подумать только: он меня опередил! ..

Час спустя корабль вышел из Порт-Фулька и поплыл среди нагромождения потревоженных бурей льдин.