ГЛАВА 5

Французов перевели в крепость Ли-Ханг, что стояла на дороге из Чао-Линга в километре от маньчжурского некрополя. Тюрьма возвышалась метров на двадцать над землей, находясь одновременно на краю скалистого обрыва. Таким образом, с одной стороны она была защищена рельефом местности, а с трех других — четырехметровой двойной стеной.

Пленные шли в сопровождении более чем двухсот солдат, столпившихся у внутренних ворот, которые были действительно средневековыми и, как полагалось, с подъемным мостиком и цепями.

Японцы быстро заносили имена арестованных в тюремную книгу. Они очень торопились вернуться в Мукден, где после стольких тяжелых боев им было разрешено немного отдохнуть и насладиться короткими мгновениями передышки.

Похоже, крепость была малонаселенна. Старый маньчжурский капитан принял пленных французов и записал их имена. Шестеро солдат находилось у него в подчинении. В тюрьме имелись великолепные двери, засовы и железные балки удивительной конструкции.

Капитан, сопровождавший пленных, шел впереди, за ним Редон с Буль-де-Соном, а по краям — два небольшого роста солдата, которые бросали на французов враждебные взгляды. Все поднялись по очень узкой и казавшейся бесконечной лестнице. Несчастные, чьи руки были в наручниках, рисковали соскользнуть вниз. Группа добралась до площадки чуть более квадратного метра. Капитан достал массивный ключ, какие раньше символически преподносили завоевателям сдавшихся городов, и вставил в такую же огромную замочную скважину. Но тут произошло непредвиденное. Похоже, этот замок долгое время никто не открывал. Маньчжур хотел было повернуть ключ, но тот не поддавался. Охранник старался изо всех сил, держась двумя руками за ключ и наваливаясь на него всей тяжестью своего тела. Ключ и не думал поворачиваться. Буль-де-Сон усмехнулся. Тогда капитан обратился за помощью к одному из солдат. Маленький мускулистый японец, с решительным видом схватившись за железяку, буквально повис на ней. Ключ оставался неподвижным как скала. Стало ясно, что все усилия напрасны. Однако с этим надо было кончать как можно быстрее. Понял это и Поль Редон. Посмотрев на свои наручники, сделанные из железа, или, скорее, из высококачественной стали, он приблизился к двери. Нажал свободными пальцами на ключ, раздался щелчок, и замок с трудом сработал. Дверь отворилась: Редон жестом пригласил маньчжура войти, вежливо пропуская его вперед. Тот буквально остолбенел. Затем пришел в себя и, улыбнувшись, заспешил в камеру.

Комната оказалась довольно маленькой, с низким потолком и желтоватыми стенами, не похожими на гранитные. Окошко напоминало щель, и в него можно было увидеть лишь узкую полоску неба. Из обстановки — лишь охапка соломы, старая циновка и кувшин. Сопровождающему пленных маньчжуру стало, наверное, стыдно за столь неприглядный вид камеры. Француз показался ему таким импозантным, что неудобно было поместить его в подобные условия.

Некоторое время охранник стоял в задумчивости, затем решительно снял с репортера наручники и направился к двери. Взяв ключ, он вновь попытался повернуть его в замке, разумеется, с обратной стороны. Ключ по-прежнему сопротивлялся. Тогда Редон снова пришел ему на помощь. Журналист — человек исключительной доброты и благородства — прекрасно понимал подневольного охранника, не мог же тот оставить заключенных в комнате с открытой дверью. Терпение и труд все перетрут: француз, вставив ключ, стал осторожно поворачивать его вправо-влево, вправо-влево несколько раз. С каждым разом движения становились все легче и легче, и в конце концов крак-крак — и замок сработал. Хмурое лицо охранника озарилось улыбкой.

— Подождите, — произнес он, — я сейчас вернусь, но прежде сниму наручники с вашего компаньона.

— Незачем, я сам это сделаю, — ответил Редон и свободными руками нажал на пружины.

Маньчжур ничуть не удивился, отдал честь, отпустил солдат, затем вышел сам и закрыл замок с другой стороны. Облегченно вздохнув, он крикнул журналисту:

— Не то что я не доверяю, но кто знает…

Пленники остались одни. Слабый свет проникал через узкое отверстие бойницы, но все же было довольно светло, чтобы осмотреться. Редон обнял Буль-де-Сона.

— Бедный мой мальчик, ну и попали же мы в переплет. Это все из-за меня, из-за того, что я вечно вмешиваюсь в чужие дела. Ладно, пусть убьют меня, но ты, ты-то здесь при чем? Ты же ничего не сделал?

— Извините, патрон! Я совершил то же, что и вы. А в чем, собственно, мы виноваты? Подобрали раненого, которого наверняка прикончили бы, и защитили его от десятка мародеров. Вы плохо меня знаете, если думаете, что я сделал меньше, чем вы..

— Да, правда, прошу прощения…

— Ладно, патрон, не будем об этом. Только знайте, я принадлежу вам сердцем и душой и больше всего на свете дорожу нашей дружбой. Если нам суждено умереть вместе, для меня нет высшей чести… Единственно, я хочу вам кое-что сказать, но не осмеливаюсь…

— Вот те раз! Да ты волен сказать мне все, что хочешь…

— Даже упрекнуть?

— Конечно, я буду даже признателен.

— Хорошо, патрон. Так вот, я знал о ваших приключениях. Помните, когда вы спускались вниз по течению, когда заблудились, когда бандиты шли по следу, когда медведь рвал вас на части, разве вы тогда смирились с судьбой, сказав «аминь»?[46]

Редон хотел было прервать юношу, но тот продолжал:

— Нет, вы сопротивлялись, всегда и везде, боролись за существование, шли против обстоятельств и побеждали смерть…

— Постой! К чему ты клонишь?

— А к тому, что вы, похоже, сильно изменились и теперь принимаете судьбу такой, какая она есть. Вы хотите, чтобы вас расстреляли японцы? Послушайте, но разве это нормально? Чем больше попадаешь в нищету, тем больше прикладываешь усилий, чтобы из нее выбраться. Не мне вам это говорить… Вы пережили очень большое горе, я знаю… Но это еще не повод, чтобы сидеть сложа руки… Перед нами сейчас стоит только одна задача — выйти отсюда с тем же успехом, с каким вы выбирались из когтистых лап медведя, убегали от волков и людей… Пусть это почти невозможно, но надо захотеть.

Пока Буль-де-Сон говорил, лицо Поля Редона светлело, сердце сильнее забилось в груди. Юноша был прав. Действительно, сколько раз отважный газетчик избегал смерти, а теперь вот сидит безразличный ко всему на свете, склонив голову перед первой же трудностью. Слова юного парижанина потрясли репортера до глубины души. Неужели и вправду он стал трусом?

В этот момент в замочную скважину вставили ключ. Видимо, охранник вновь боролся с замком. Наконец раздался щелчок, и дверь отворилась. Редон и Буль-де-Сон вскрикнули от удивления. В дверном проеме появились трое. Сначала вошел старый маньчжур с взлохмаченной шевелюрой, за ним мальчик лет двенадцати, крепкий и коренастый, как медвежонок, и, наконец, розовощекая голубоглазая девушка лет восемнадцати в красивом национальном платье. Как и в конвое в Мальборо, все что-нибудь несли. Отец, а это скорее всего был именно отец, поскольку дети обликом походили на него, нес на голове деревянные рамы, которые вполне могли служить кроватями, а в руках — две табуретки. Сын одной рукой обнимал огромный кувшин, а другой — тяжелую, покрытую салфеткой корзину да еще какие-то подставки и планки, напоминавшие отдельные детали стола. Дочь сгибалась под тяжестью постельного белья и подушек, но, кроме того, держала лампу, чей мягкий свет радостно освещал тюремное помещение.

— Что это еще такое? — Редон.

Он заговорил по-французски, забыв перевести сказанное ключнику на китайский, но, к великому изумлению, услышал нежный девичий голос, отвечающий ему на родном языке:

— Мы принесли вам все необходимое…

Девушка немного стеснялась, произнося слова, но все же выражалась вполне понятно.

— Вы говорите по-французски, мадемуазель? — произнес Буль-де-Сон, учтивым жестом помогая ей освободиться от тяжелой ноши.

— Да, немного… Я училась у миссионера…[47] Это все благодаря доброму отцу Жерому.

— Я тоже немного знаю… — вступил в разговор голосок чуть пониже.

— И ты не струсишь перед новыми знакомыми? — обрадованно спросил юноша мальчугана, забавляясь от души.

Отец догадался, какую радость доставили пленным его ребятишки, и на грубом, морщинистом лице появилось подобие улыбки. Он быстро установил принесенные конструкции и, положив на них сухие соломенные матрасы, накрыл медвежьими шкурами. Получились две отличные кровати. Из других дощечек соорудили стол, на который тотчас водрузили кувшин с ароматным вином, добрый кусок печеного мяса, плошки с рисом и фруктами.

При виде королевской еды глаза Буль-де-Сона загорелись. Редон также заметно повеселел в предвкушении пантагрюэлевского обеда.

— Папа просит вам передать, если еще что-нибудь понадобится, можете смело просить у него, — произнесла юная Янка, чей французский походил на звук треснувшего ореха, но все-таки заслуживал похвалы, поскольку был абсолютно понятен.

Пленные заняли места за столом, и девушка принялась обслуживать их так, как будто они были членами одной семьи.

— Послушайте, патрон, — начал юный парижанин, — я говорил вам, что все будет хорошо, только забыл сказать, что буквально умираю от голода.

Семья маньчжур с уважением смотрела на незнакомых европейцев, которые ели, надо отметить, с большим аппетитом. Завязалась беседа. Начальник тюрьмы знал немного: только, что двоих заключенных завтра или в крайнем случае послезавтра расстреляют. О самом преступлении, совершенном французами, он не ведал, да это его и не касалось.

— Подумаешь, японцы!.. — воскликнула Янка. — Что они знают, чтобы убивать!

Пьеко, а именно так звали мальчика, энергичным жестом одобрил слова сестры. И отец, которому тотчас перевели фразу на родной язык, с ними согласился. Редон с интересом посмотрел на старика. Глаза репортера странно заблестели. Начался любопытный разговор. Глава семейства учтиво сообщил французам свое имя. Бывалого солдата звали Туанг-Ки. В свое время он участвовал в китайско-японской войне и теперь поведал чужестранцам о своих подвигах, а затем вдруг неожиданно признался, что терпеть не может японцев и что ему мучительно видеть, как они хозяйничают в Мукдене.

По окончании войны маньчжуру был предоставлен скромный пост начальника тюрьмы в Ли-Ханг-Ти, в которой, впрочем, никого не содержали. В старой крепости к тому же не имелось ни гвоздей, ни ключей.

Редон предложил охраннику стакан вина. Тот не отказался и присел за стол как старый знакомый. Репортер оживился, болтал без умолку, стараясь разговорить маньчжура, сетовавшего, что ему мало платят или не платят вовсе, что война принесла много горя, что артиллеристы разбомбили его поле, погубив урожай…

Маленького Пьеко послали вниз, стоять начеку у входной двери. Буль-де-Сон с увлечением беседовал с молодой маньчжуркой, для которой не существовало большего удовольствия, как поговорить с чужестранцем. Девушке было приятно слушать французскую речь и понимать почти все, что произносил юноша. А он, пытаясь исправить произношение, давал различные советы. Юная красавица очень старалась, прелестные губки выделывали замысловатые движения, складываясь то так, то эдак.

— Послушайте, Янка, — говорил Буль-де-Сон, — чтобы сказать «тюрьма», нужно сначала вытянуть губы в трубочку — тюрь… тюрь… тюрь, а затем сомкнуть и разомкнуть на «а» — ма! Эх, жаль, что меня завтра или послезавтра расстреляют, а то бы я вас многому мог научить.

— Расстреляют? — вздрогнула и расплакалась. — Это невозможно!

— Да, именно так, — подтвердил Буль-де-Сон. — За мной и за моим патроном скоро придут, отведут во двор, где будет много солдат, приставят к стене, возьмут на прицел, пиф-паф и все! Мы будем мертвы!

— Нет, нет, я не хочу! — навзрыд плакала Янка.

— Не кричите так громко, патрон беседует. Если не хотите, чтобы нас убили, так помогите.

— С радостью! Но как?

Тем временем разговор репортера с капитаном Туанг-Ки становился все интересней. Старый вояка уже успел проникнуться симпатией к заключенному, а по мере того, как вино убывало из графина, их дружба становилась все крепче. Редон, однако, в отличие от своего собеседника, сохранял ясность ума.

Маньчжур оказался сентиментальным и любящим отцом. Когда наступили тяжелые времена, жалованье было маленьким, но он трудился вовсю, чтобы прокормить сына — маленького Пьеко и любимую темноволосую Янку.

— А если бы у вас завелись деньги, что бы вы сделали?

— Я? О! Не знаю, я бы ушел отсюда подальше… в Китай… Я бы основал маленькую ферму, где-нибудь около речки… Там росли бы деревья, светило бы солнце и прогуливались животные. Янка и Пьеко — ему уже двенадцать, а ей — семнадцать, — они помогали бы мне по хозяйству… Мы были бы счастливы. Я бы старился помаленьку, а потом бы и умер спокойно, ясное дело… Но что об этом говорить, мы бедны! — захмелевший Туанг-Ки заплакал.

Во время ареста Поля Редона не обыскивали, и теперь он, вытащив из-за пояса бумажник, высыпал из него пригоршню золотых монет.

Тем временем Буль-де-Сон говорил девушке трагическим тоном:

— Полноте, моя маленькая Яночка, не надо так расстраиваться. Что поделаешь! Так или иначе жизнь все равно заканчивается смертью.

— Нет, нет, я не хочу, чтобы вы умерли!

— Что же вы хотите? А, я знаю… Если бы мы только смогли выйти отсюда, но это невозможно. Нужны надежные люди, смелые и отважные друзья, которые смогли бы нам помочь… Я говорю все это просто так, чтобы поболтать, а на самом деле умирать, конечно, тяжело, да еще молодым… Прощайте, мадемуазель Янка. Поверьте, мне очень жаль с вами расставаться, вы такая красивая, добрая, милая… Позвольте мне обнять вас.

Девушка слегка подалась к нему. Никогда в жизни она не слышала таких ласковых слов, да еще так мило звучавших по-французски. Буль-де-Сон галантно обнял и по-братски поцеловал юную маньчжурку.

— Только, когда будете выходить замуж, — тихо шепнул он ей на ухо, — я хочу, чтобы вы вспомнили о нас. Мой патрон очень богат, он оставит вам шикарный подарок. Это вас немного утешит…

— Господи! Что вы говорите! Все это так жестоко! Во-первых, я никогда не выйду замуж…

— Ха-ха! Не может быть! Такая очаровательная девушка, как вы, обязательно будет любима…

— Замолчите, говорю вам! Вы заставляете меня страдать, напоминая о самом грустном в моей жизни, ведь один разбойник-бурят по имени Райкар, который командует стадом таких же бандитов в сотне верст отсюда, вздумал просить моей руки…

— Ему, разумеется, отказали?

— Пока да, но завтра мой отец может и согласиться… Райкар — один из тех негодяев, которые ни перед чем не останавливаются для достижения своей цели. Если бы вы только знали, как я его боюсь, ведь мой отец уже стар и слаб.

— Эх, какое несчастье, что нас расстреляют. Мы могли бы позаботиться о вас, защитить, если Райкар осмелился бы сунуть сюда свой нос.

Малышка вздрогнула, что-то ей вдруг подумалось. Она посмотрела на отца, занятого беседой с репортером. О чем они говорили? По правде сказать, было не похоже, чтобы они спорили. Девушка прислушалась к словам отца:

— Мы втроем уйдем вместе с вами, а дальше каждый пойдет своей дорогой. Только вот, честно говоря, я не знаю, как выйти отсюда незаметно. У меня есть, конечно, ключи от двери, это хорошо, но японский пост… Они совершенно озверели, эти бандиты… Они подстрелят нас, как зайцев… Другой выход?.. Не знаю… Слишком мало времени я здесь служу… Нет, пожалуй, нет способа бежать отсюда. Я такой же пленник, как и вы.

Янка, кажется, поняла, что отец весьма доброжелательно настроен к пленным. Она посмотрела на Буль-де-Сона, тот улыбнулся. Молодой человек не сводил глаз с юной маньчжурки. Янка пересекла комнату и тихо приблизилась к отцу. Заметив дочь, Туанг-Ки тотчас умолк. Разговор был слишком серьезным и не предназначался для детских ушей. Девушка подошла совсем близко и слегка коснулась отцовского плеча.

— Э? Что такое?

— Папа, я хотела сказать вам два слова…

— Оставь меня, не сейчас!

Что правда, то правда, маньчжур и так уже сильно устал. Несколько золотых соверенов[48] так и просились к нему в карман, и он ломал голову, как их заработать.

— Папа, это очень важно, прошу вас, выслушайте меня! Буль-де-Сон, знавший причину столь настойчивой просьбы, делал знаки Редону: мол, надо, чтобы она поговорила с отцом.

— Друг мой, — обратился Поль к охраннику, — узнайте, что хочет ваша дочь, у нас ведь достаточно времени, чтобы продолжить беседу.

Туанг-Ки согласился. С трудом поднявшись со стула — ноги сильно затекли, — он выпрямился. Янка, потянув его за пуговицу мундира, увлекла в самый дальний угол комнаты, подальше от французов… А те в свою очередь из скромности и уважения ретировались в противоположную сторону.

— Что? Что случилось? — спросил Туанг-Ки, язык его заплетался.

— Папа, я бы хотела прогуляться… Что скажете?

— Хм… В такой час, ты с ума сошла!

— Послушайте, мне надоело, что японцы вечно следят за мной, но я знаю один способ выйти отсюда, минуя японские посты.

— Что ты говоришь? Не может быть!

— Может… С тех пор, как мы здесь, я все облазила, все изучила и кое-что нашла. Если хотите, я покажу вам, как это сделать, чтобы никто там, внизу, не узнал.

Старый солдат был совершенно сбит с толку. Открытие пришлось как раз вовремя.

— Покажи-ка мне этот ход, — тихо попросил он дочку. И, к величайшему удивлению французов, отец с дочерью покинули камеру.

— Послушайте, патрон, — обратился Буль-де-Сон к Редону, — вы все еще считаете, что мы непременно должны умереть?

— Гм… Кто знает… — улыбнувшись, ответил репортер.

— Говорите скорей, вам удалось обработать отца?

— Немного. Если бы он мог нам помочь, то уже сделал бы это.

— А я разговаривал с дочерью. Она очень мила и желает нам добра.

— Подождем и будем готовы ко всему.

Дверь отворилась вновь. На пороге появились Туанг-Ки и девушка. Юная маньчжурка весело взглянула на Буль-де-Сона. Улыбка играла на ее губах.

— Готово, — произнесла она, — я показала папе дыру, которая выходит на лестницу, ведущую в глубокий подземный ход. Не знаю, правда, куда он ведет, но выход находится наверняка не здесь, а скорее всего в старом заброшенном замке, что около деревушки Раковер. Если доберемся туда, мы спасены. Хотите попытать счастья?

— Конечно, хотим! И обязательно постараемся выбраться отсюда. Но вы тоже не должны здесь оставаться, японцы отомстят вам за наш побег. Отец Туанг-Ки, идемте с нами, не волнуйтесь, выберемся как-нибудь! Скорее!

Они спустились на несколько ступенек вниз по лестнице.

В стене было отверстие. Если до сих пор никто не догадался, что это запасной выход, то только потому, что он был замаскирован ржавой железной дверью под цвет стены. Петли оказались сломаны и страшно скрипели, ручки отсутствовали. Девушка открыла люк, и оттуда потянуло сыростью.

— Я спускалась вниз. Там ступенек пятьдесят, — предупредила Янка, — а дальше галерея закрыта дверью, которую мне не удалось открыть, но французы, — она указала на Редона, — без труда смогут это сделать. Крестьяне говорили, внизу существует подземный город. Это большой риск, конечно, но кто не рискует…

— Тот и не получает ничего, — закончил Буль-де-Сон.

— Мы с удовольствием принимаем ваш план, — сказал Редон. — Ах, мой храбрый Туанг-Ки, мы вам так обязаны.

Затем все поднялись в камеру, чтобы подготовиться к побегу.

— Сейчас девять часов вечера, — сказал репортер, — у нас впереди вся ночь.

— Янка, — попросил тюремщик, — пойди найди Пьеко, не можем же мы оставить его здесь.

— Конечно, черт возьми! — Редон.

Вдруг девушка насторожилась. Она услышала торопливые шаги. Кто-то, перепрыгивая через две ступени, бежал вверх по каменной лестнице. Туанг-Ки выскочил на площадку.

— Пьеко! — закричал он. — Что случилось?

— За пленными идут… — задыхаясь ответил мальчик, — японский офицер и двое солдат…

— Дьявол! — ругнулся журналист. — Как всегда, не вовремя. Они начинают мне надоедать, эти господа! Нельзя же так беспокоить людей!

Японцы поднялись вслед за мальчуганом. Они уже были на площадке и затем вошли в камеру. Редон встал им навстречу. Лицо его помрачнело, но глаза блестели.

— Что вы хотите? — спокойно произнес француз.

— У нас приказ немедленно доставить вас…

— Да? Уже, так скоро? — переспросил Редон. — И где же состоится казнь?

— Во дворе тюрьмы… Солдаты! Забрать преступников! Сначала вот этого! — офицер указал на репортера.

Буль-де-Сон также взглянул на Редона. Двое солдат встали справа и слева от Поля. Туанг-Ки с детьми ретировались[49] в глубину помещения. Янка заплакала.

— Раз, два, три! — произнес репортер по-французски и двумя руками схватил за горло обоих солдат.

Офицер поднял саблю, но она тотчас оказалась на полу. У Буль-де-Сона из вооружения был только платок, но он сумел воспользоваться им. На счет «три» он обхватил платком шею офицера, стоявшего к нему спиной, и поднял того за плечи, как мешок с мукой. Японцы не успели даже охнуть. Двое солдат, испытав на своих шеях железную хватку журналиста, неподвижно лежали на полу, а задыхавшийся офицер делал конвульсивные[50] движения, пытаясь освободиться.

— Отпусти его, — сказал Редон юноше.

Буль-де-Сон бросил тело на землю, а репортер в мгновение ока стянул со стола скатерть, превратив ее в веревку, и связал офицера. Тот не успел даже прийти в себя. Интересно, мертвы ли те двое? Журналиста это не волновало. Он взял оружие и патроны, снабдив также Буль-де-Сона и Туанг-Ки. Офицерская сабля досталась Пьеко. Затем Редон потащил слегка взбудораженных и одновременно восхищенных друзей к выходу. Одним движением закрыв за собой дверь на два оборота, он сломал ключ и бросил его в щель между ступеньками. Теперь замок был заперт, и заперт навсегда.

Все спустились вниз к потайной двери и, открыв ее, гуськом стали продвигаться по каменной лестнице. Через несколько минут они остановились. Темнота была такой, что беглецы рисковали сломать шею, особенно юная Янка, которую Буль-де-Сон пытался поддерживать.

К счастью, старик прихватил витую восковую свечу, с которой обычно ходили в погреб, и спички. Он зажег свечу и передал Пьеко, и тот, протиснувшись вперед, возглавил шествие.

Янка не ошиблась — в конце спуска шла подземная галерея под крутыми сводами. Здесь, видимо, давно не ступала человеческая нога, так как весь пол был усыпан камнями, которые под воздействием влаги отделялись от стен.

Наконец беглецы дошли до закрытой двери, о которой упоминала Янка. Ранее девушке не удалось ее открыть. А что Редон? Взяв из рук Пьеко свечу, он быстро, но внимательно осмотрел дубовую конструкцию, перемещая свет из угла в угол. Весело усмехнувшись, репортер жестом приказал компаньонам отойти подальше, затем сам отступил на несколько шагов и, разбежавшись, навалился что есть мочи на дверь. Разбухшие от холода и воды, сочившейся со стен, доски с грохотом рухнули на землю.

Беглецы продолжили путь. Почва под ногами стала тверже, чувствовался легкий наклон вниз. Где они находились и куда шли — никто из них не задумывался. Главное — бежать, и это было лучше, чем оставаться во власти японцев.

Вдруг идущий первым Редон остановился. В глубине подземелья послышались крики и выстрелы. Пригнуться или склониться было не во французском характере. «Идем на пушки», — скомандовал сам себе репортер, задаваясь, однако, вопросом, уж не русские ли это организовали удачный ответный демарш[51].

Подземные переходы пересекались и путались. Люди шли почти вслепую с одной лишь надеждой — найти выход наружу. Наконец они увидели свет фонарей и услышали яростные, похожие на рычание диких зверей, крики разъяренных людей.

Неожиданно возник еще один коридор, еще одна дверь. Именно за ней дрались и убивали друг друга люди… Редон, имевший твердое убеждение, что настоящее благоразумие состоит в наивысшем безрассудстве, ринулся на нее. Дверь в отличие от первой крепче держалась в каменном обрамлении. Он толкал ее плечами, стучал кулаками. Туанг-Ки помогал ему, как мог. Надо отметить, что, несмотря на преклонный возраст, старик был крепкий как бык. Годы не ослабили его могучего здоровья. Пьеко, Буль-де-Сон и даже хрупкая Янка также прыгали и суетились вокруг дубовой конструкции, за которой шел настоящий бой. Все пятеро трясли, расшатывали ее, пинали ногами толстые доски, и в конце концов дверь поддалась. Падая, она увлекла за собой не только беглецов, но также камни со стен и потолка. Свод на протяжении нескольких метров обрушился, засыпая обломками дерущихся, но не поранив Редона с друзьями, которые уже проскочили вперед. Француз, с пистолетом в одной руке и саблей в другой, смело ринулся навстречу неизвестности.

ГЛАВА 6

Корейцы дрались с безрассудством смертников. Столкновение произошло на площади приблизительно в два квадратных метра, как раз под памятником одного из самых древних маньчжурских королей. Корейцы выстрелили в толпу и на мгновение парализовали действия противника. Первые ряды даже отступили немного. Но тут подоспели другие нападавшие, и все вновь пришло в движение. Люди, толкая и пихая друг друга, рвались вперед. Страшный бой продолжался.

Несмотря на то, что часть фанатиков заблудилась в лабиринтах подземелья, оставались еще человек пятьдесят, вооруженных ножами, секирами и еще чем-то, заменявшим оружие. То и дело раздавались ружейные выстрелы, и люди падали на землю. Появились первые убитые и раненые, тела наваливались друг на друга, загораживая проход другим. Крики стали громче. Разъяренная и опьяненная кровью толпа не понимала причины задержки. Безумцев не пугало ничто и ничто не могло остановить. Не колеблясь, маньчжуры бросались под пули, затаптывая раненых и шагая по трупам. Они были уже в метре от корейцев, сохранявших удивительное хладнокровие и продолжавших без устали стрелять.