ГЛАВА 5

— Кое-как, но мы поели, — заметил Тотор, — а теперь боюсь, как бы нам не пришлось попоститься. И долго!

— Да, кроме кокосов, здесь ничего не растет, да и пальмы чахлые.

— Уж не говоря о том, что в конце концов нам эти кокосы осто… кокосят!

— Тотор, ты неисправим!

— Увы, да!

— А если крабы забастуют?

— Проклятье! Это будет для нас смертельным ударом!

— Не надо пока об этом думать, продолжим прогулку.

Друзья уже давно начали обход своих владений. От спасательных поясов стало жарко, они сняли их и несли в руках, как корзины. Медленно брели под жгучим солнцем, уже обогнули половину бухты — все так же пустынно.

— Где же мы находимся, черт возьми? — воскликнул Тотор.

— Не очень-то я разбираюсь, но, может быть, на побережье Новой Гвинеиnote 58.

— Это было бы в сто раз лучше, чем на рифе из мадрепоровых коралловnote 59, которыми изобилуют эти места. Идя на северо-восток, мы обнаружили бы леса, птиц, зверье и людей.

— Да, каннибаловnote 60.

— С ними можно договориться!.. Но все равно, хорошего мало.

— Да, вот не повезло так не повезло!

— Проклятье! Настоящим жертвам кораблекрушений всегда достаются обломки судна, провизия, оружие, одежда, шлюпки, короче — все, что нужно для их профессии робинзонов. А у нас ничего в руках и ничего в карманах!

— Зато у меня — нож.

— Вот здорово! А у меня ничего, кроме носового платка, а без него, следуя примеру Адама, можно и обойтись.

— By God! note 61 Эта проклятая земля еще и жесткая!

— Она быстро сотрет подошвы наших башмаков…

— Нет даже ручейка. Ни пресной воды, ни дров, чтобы развести костер…

— Ни даже спичек… Иначе говоря, у нас нет, во-первых, ничего, а во-вторых — всего прочего.

— Что же с нами будет?

— Дьявол! Надо выкручиваться, будем вкалывать, делать из ничего хоть что-то и жить, используя все возможное и даже невозможное!

— Ты хорошо сказал: «невозможное»… Никогда еще мы не бывали в более безнадежном положении! И если ничего не изменится, то нас ждет ужасная смерть в мучениях от голода и жажды.

— Ну-ну, не дрейфь! Я же сказал — выкрутимся!.. Смотри-ка! Толку мало, а все равно забавно! Целый фонтан! Соображаешь, настоящий фонтан!

В ста метрах от берега над волнами на семь-восемь метров поднялся столб воды, изящно изогнулся и рассыпался дождем.

— Видишь, — продолжал Тотор, — наверняка это владелец здешних мест устроил водяную феерию в нашу честь.

Меринос рассмеялся:

— Лучше бы он предложил нам отобедать.

— В самый бы раз! Только праздничек уже кончился, не долго гости веселились!

Струя иссякла и больше не появлялась, но спокойные до сих пор воды бухты пришли в движение. Они пучились и вспенивались, местами стремительно закручивались и водоворотами обрушивались на берег.

Вдруг всплыла чудовищно огромная голова. Показалось и гигантское туловище с сероватой кожей. Хвост хлестал волны громовыми ударами. Это был гигант морей, длиною более двадцати пяти метров.

— Черт побери! Кит!

— God! A whale! note 62 Поразительно! Я думал, они встречаются только в северных морях.

— Оказывается, нет. Ого, ничего себе прыжок! Какого дьявола ему здесь нужно? И что это он выделывает?

— Развлекается.

— С легкостью кита, черт возьми!

И тут что-то черное, быстрое, как веретено, прорезав светлую воду, оказалось рядом с морским исполином.

— Смотри-ка, еще одна зверюшка.

«Зверюшка» достигала не более шести метров в длину, но сразу видно было, насколько она опасна. Сильная, агрессивная, она носилась как бешеная, с невероятной скоростью подплывала, отплывала, ныряла, всплывала и кружилась вокруг кита. Порой выпрыгивала до середины туловища, и тогда друзья видели на передней части головы страшное оружие: длинный рог, белый, как слоновая кость. Огромное острие длиной не меньше трех метров.

— Ну и чудище! Ты знаешь, кто это, Тотор?

Парижанин, подкованный в зоологии больше своего друга, уверенно ответил:

— Это, должно быть, нарвалnote 63.

— Но он нападает на кита!

— Ничего удивительного. Натуралисты утверждают, что они всегда как кошка с собакой.

— Значит, и кит не ради удовольствия сюда заплыл. Выдающийся матч увидим!

— Да, он спасает свою шкуру, это дуэль не на жизнь, а на смерть.

— На кого поставишь?

— Смеешься надо мной?

— Просто пари — национальная традиция.

Несмотря на отчаянное положение, друзья с любопытством наблюдали за битвой, которая напоминала атаку торпедного катера на броненосец.

Кровопролитная дуэль коротка. Надеясь на ловкость, бесстрашие и отточенное оружие, нарвал всплыл, снова нырнул и решительно устремился на противника.

Более тяжелый и менее подвижный кит явно устал. Неотступно преследуемый, вынужденный тратить много сил в бою, он уже не мог избежать атаки. Бивень нарвала погрузился в бок кита. Чувствуя, как острие рвет внутренности, кит отбивался с неописуемой яростью, а нарвал не мог освободить бивень из толщи жира и мускулов.

Раздался сухой треск. Рог обломился и остался в ране.

Выброшенный невероятно сильным ударом, нарвал показался из воды целиком, лишенный своего оружия.

— Вот и стал курносым, как лягушка! — закричал Тотор.

А кит развернулся на месте и, подняв огромный хвост, обрушил его на врага.

— Вот это шлепок! Каково, Меринос! Нарвал от такого не оправится!

И действительно, в огромном фонтане брызг, возникшем вслед за «шлепком», показалось недвижное, безжизненное тело оглушенного нарвала. Пока его, как обломок корабля, сносило к берегу, кит нырнул и удалился, снова выбросив столб воды.

— Так-так! — продолжал Тотор. — Пожалуй, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Какое несчастье?

— Да гибель нарвала, конечно! Сейчас волны принесут нам много еды.

— Фу, есть это чудовище, да еще сырым!

— Я тоже предпочел бы камбалу по-нормандски или семгу под соусом из каперсовnote 64, но у нас нет выбора, и спасибо небесам за подарок!

— Ну ладно. А что будем пока делать?

— Я приму аперитивnote 65.

— Тьфу!.. Ну и гурманnote 66 же ты!

— Не нравится? Тогда устрою себе массаж живота при помощи вон той высокой пальмы!

— А зачем?

— Чтобы осмотреться с вершины.

И, подкрепляя слово делом, Тотор с проворностью белки стал карабкаться на пальму.

Забравшись на самый верх, он долго изучал сушу, море, все пространство вокруг себя. Затем мощными ударами ноги принялся выламывать огромные ветки, которые грузно падали, увлекая за собой несколько орехов.

Тотор молча спустился и стоял, озабоченно наморщив лоб.

— Ну, что ты выяснил? — спросил Меринос.

— Увы, должен сказать, ничего не скрывая и без обиняков, наше положение еще более незавидное, чем мы предполагали.

— Говори прямо, не бойся!

— Мы находимся на рифе не более трех миль шириной. Это выжженная солнцем скала, на которой нет ни травинки! Глыба кораллов. Только у кромки воды растет несколько пальм… А единственные обитатели — крабы!

А пресная вода?

Ни малейших признаков!

Ну а что видно дальше?

Мне кажется, я разглядел еще островки… Но точно такие же!

Тогда мы пропали!

— Да, — ответил Тотор, — точно, пропали, если не выберемся как можно скорее из этой чертовой дыры.

— Но плыть на наших поясах нет смысла. Выбиваться из сил, чтобы оказаться на другом таком же рифе…

— А надо плыть дальше. Намного дальше.

— Мы не сможем. Как ни старайся, человеческие силы имеют предел.

— Кто знает!

— Тотор, ты что-то придумал!

— Может быть.

— Скажи, прошу тебя.

— Ты преподнес мне сюрприз, увезя меня из Сиднея. А теперь моя очередь удивить тебя. Я, правда, не уверен, что получится. Но все-таки попробуем… Видишь ли, дружище, нам потребуется нечто большее, чем воля и храбрость. Придется отчаянно, яростно пытаться сделать невозможное! Мы должны трудиться почти без надежды, питаясь этими идиотскими кокосами, едва смачивая глотку молоком из орехов, и все это на экваторе! Для разнообразия можно съесть сырой кусок акулы, которая скоро превратится в падаль… Вот так! А теперь давай займемся делом. Море отступает, нарвал обсох… Сейчас около десяти часов, до наступления темноты у нас есть еще восемь часов. Начнем же!.. Прежде всего поделим работу. Пока я буду крутиться тут, ты будешь отнимать у крабов орехи, чем больше, тем лучше. Дай мне свой ножик.

— Держи. Я пошел.

— Подожди-ка.

Тотор раскрыл нож — хорошее, прочное лезвие, прекрасно заточенное, вправленное в рукоятку из кости. Он поднял пальмовую ветвь, быстро отсек листья и вырезал двухметровую крепкую увесистую дубину.

— На, возьми, чтобы колотить крабов, если они вдруг вздумают показать норов.

— Спасибо, я пошел.

Тотор тут же принялся сдирать с нарвала шкуру. К счастью, во время отлива туша опустилась на спину меж двух больших коралловых обломков, которые и зажали ее брюхом вверх.

Для начала юноша разрезал во всю длину кожу, толстую и жесткую, как у акулы. Эта трудная операция под тропическим солнцем оказалась мучительной. Очень скоро парижанин весь взмок. Он отирал пот, пеленой застилавший глаза, и ожесточенно продолжал работу.

— Дьявольщина! Какая жесткая шкура! И чертово солнце кипятит мне котелок… Мозги скоро подгорят! Между нами, я погибаю от жажды. Ничего себе кругосветное путешествие! А я еще жаждал приключений! Ох! Обслужили по первому разряду и весьма щедро! Проклятая работенка!

Свежевание все же продвигалось.

Шкура, отсеченная ловким поворотом ножа, падала широкими складками. Но солнце было в зените — ужасная иссушающая жара угрожала тут же сделать ее тверже доски.

— Вот этого не надо! — воскликнул Тотор. — В таком виде шкура мне не нужна. Она должна быть мягкой. Что же делать? А, придумал!

Недаром у парижанина всегда наготове куча идей. Тотор разложил на отрезанной части шкуры несколько охапок пропитанных водой водорослей и вновь принялся за противную работу живодера.

Время от времени нож тупился. Тогда Тотор принимался быстро водить лезвием по кораллам, с грехом пополам натачивая его.

Возвратился Гарри с четырьмя орехами: по одному в руках и под мышками, ступал осторожно, чтобы не разлить драгоценную влагу.

— Держи, Тотор, дружище, пей и ешь!

— Глоток сиропа! Вот что больше всего нужно! У меня будто угли в глотке!

Меринос сновал челноком, убегал, возвращался, снова убегал и без передышки носил вскрытые орехи.

— Ну а что крабы? — поинтересовался Тотор.

— Начинают проявлять недовольство и показывают клешни. Думаю, они скоро рассердятся.

— Хватит бегать! Уже темнеет. Я кончил свежевать нарвала… Уф! Это было не просто! А сейчас давай-ка потянем изо всех сил и вытащим шкуру на берег — подальше от прилива, который уволочет ее к черту на кулички. Раз, два, взяли! Еще раз! Давай-давай, Меринос!

Несмотря на огромный вес шкуры, друзья оттащили ее метров на тридцать и накрыли водорослями, после чего, изможденные, провалились в сон.

Лежа ничком на еще теплом известняке, они смогли поспать только до четырех часов утра. Новоявленные островитяне проснулись от странных звуков: то ли потрескивания битого стекла, то ли шуршания щебенки под ногами. Сухой, непонятный стук. И вместе с тем — ощущение чего-то живого, которое копошится, шевелится, окружает.

Парижанин угадал, что это было, вскочил и закричал:

Крабы! Черт возьми, почуяли мясо… Идут на добычу. Несомненно, хотят съесть нарвала и его шкуру, а затем приняться за нас… Ну нет, погодите!

Вокруг, при свете звезд, кишели несметные полчища крабов. Тысячи безликих существ, как в кошмарном сне, угрожающе обступили их полукругом. Панцири терлись друг о друга с отвратительным скрежетом. Чудища подступали сомкнутыми рядами к людям и шкуре хищника.

Тотор не ошибся — крабы сбегались на дележку добычи. Эти добропорядочные вегетарианцы, питающиеся исключительно кокосами, охотно становятся кровожадными хищниками. В рассказах о путешествиях парижанин вычитал, что сухопутные крабыnote 67 иногда очень опасны. Животные и люди, попадавшие в западню на коралловых островах, нередко становились добычей крабов. Их разрывали на куски и съедали живьем.

Пока крабы не отведали плоти, они, как утверждают, достаточно боязливы. Животные и, конечно, человек могут обратить их в бегство. Но стоит им вкусить мяса, даже только почуять его, храбрость их и прожорливость становятся безграничными. С неслыханной свирепостью они набрасываются на все живое и в несметном количестве смертельно опасны.

— Эй! Меринос, старина! — прокричал Тотор. — Больше шума! Смелее! Бей куда попало!

— All right! Чудища нас атакуют. Будем защищаться!

Схватив на ощупь по пальмовому листу, путешественники с яростными воплями стали метаться как черти и дубасить врага изо всех сил.

Яростная, суматошная оборона, крики, беспорядочные жесты сдерживали нашествие. Крабы оторопело останавливались, в замешательстве пятились, с треском стукаясь друг о друга.

Наступила пауза, и друзья смогли перевести дух. Кроме того, начинало светать, занимался день, — а храбрость членистоногих убывает вместе с темнотой. Крабы — не ночные животные, но тем не менее предпочитают действовать с наступлением сумерек и до зари. Часы знойной жары и ослепляющего света, к которым они мало приспособлены, ракообразные посвящают сиестеnote 68.

По мере того, как поднималось солнце, они медленно пятились назад. Отступлению сопутствовали такие странные жесты, что в другое время Тотор покатился бы со смеху.

— Победа, — закричал Меринос, — победа! Враг отступает!

— Да! Но он еще вернется, — проронил Тотор, — и Бог знает, что тогда произойдет. У меня уже сейчас мурашки по коже бегают.

Несмотря на всю храбрость, бедняга вздрогнул от ужаса и продолжал приглушенным голосом:

— Следующей ночью они соберутся тысячами вокруг нас, и уже ничто их не остановит. Все сожрут: нарвала, его шкуру, которой я дорожу больше, чем своей собственной, а затем и нас. Чтобы остановить нападение, понадобится огненная преграда. Большой костер, яркое пламя!

— Эх, дружище, откуда ты его возьмешь?

— Вот это меня и бесит! Когда-то, в Австралии, получилось… но тогда у нас была растопка. А здесь, с этими пальмами, пропитанными соком, с корой, влажной как губка, это невозможно.

— Но посмотри на кокосовые волокна, они сухи, как… как трут! Так это у вас называется?

— Правильно, tindernote 69. Но как ты его подожжешь?

— Если постучать камнем о тупую сторону ножика, посыплются искры.

— Попробуй!

Меринос подобрал обломок и постучал им о кресалоnote 70 изо всех сил. Увы, ни искринки. Известняк стирался, крошился зернистой, жесткой пылью. Американец лишь содрал кожу на пальцах. После десяти минут бесплодных усилий он, расстроенный, признал свое поражение.

— Вот видишь, — произнес Тотор, — не получается!

Нахмурив брови, наморщив лоб, парижанин наклонился, вглядываясь во что-то, как бы ища нечто неуловимое, могущее породить огонь.

— Нет! Ничего нет! А найти нужно, иначе мы погибнем. Гром и молния! Такое солнце — и впустую вся его энергия! Была бы у меня лупа! Или хоть просто кусок двояковыпуклого стекла. Всегда с собой нужно иметь бинокль! — Взгляд Тотора остановился на освежеванной туше морского хищника. Луч солнца ударил в глаз чудовища и сверкнул, отражаясь, будто в полированном кристалле.

— Да! Нужна лупа, чтобы собрать лучи, которые жгут пламенем и прожаривают до костей. Тогда бы я в момент управился, черт побери!

Он раздумывал, завороженный ослепляющим лучом, потом вскинул руки, подпрыгнул, восклицая:

— Это глупо, безумно, тут нет ни на грош здравого смысла, и все же…

— Ты что-то придумал?

— Да, предел безумия! Тут уже надеяться остается только на чудо! Но попробую!

ГЛАВА 6

— Скажи-ка, Меринос, ты читал «Путешествие парижанина вокруг света»?

Услышав вопрос, по меньшей мере странный в такой момент, озадаченный американец посмотрел на своего друга так, будто сомневался, все ли с ним в порядке. Потом ответил:

— Нет, а что?

— И напрасно. Во-первых, потому, что это замечательное произведение, переведенное на все языки — английский, немецкий, итальянский, испанский, ирокезский, яванский и патагонский; оно повествует о необыкновенных приключениях моего отца во время прославившего его путешествия. Это, можно сказать, молитвенник образцового путешественника… Vade mecum note 71 бедствующего исследователя новых земель.

— Смиренно прошу прощения. Продолжай!

— Во-вторых, потому, что из этого увлекательного чтения ты узнал бы о существовании Онезима-Филибера Барбантона, легендарного жандарма колониальной армии моей славной страны…

— Увы, не имею чести знать этого бравого вояку.

— … который был бесстрашным спутником моего вышеупомянутого прославленного отца. Вот так!

Гарри Стоун качал головой и глядел на друга, грустно бормоча:

— Бедняга Тотор бредит! У него солнечный удар.

— Да не пялься же на меня, будто я проглотил Вандомскую колонну! note 72

Я в полном рассудке.

— Я тебя внимательно слушаю!

— И очень хорошо! Это крайне важно. Вот увидишь! Обогати ты себя этим душеспасительным чтением, знал бы о подвигах знаменитого Барбантона, восхитился бы его красноречием и заинтересовался, что стало с этим выдающимся представителем нашей армии.

— Не просто желаю, но буду счастлив узнать об этом, — ответил Меринос со снисходительностью, которую проявляют к сумасшедшим.

— Так вот, этот достойный командир, который далеко не молод, чуть не потерял зрение. С возрастом наваливаются болезни, и у него развилась катаракта. Ты ведь знаешь, что это такое? Весьма неприятная глазная болезнь, помутнение хрусталикаnote 73 — лучи света не проникают в заднюю часть глаза. Так вот, бедный Барбантон ослеп. Но ему не нравилось бродить по улицам за собачкой на поводке, и он решился на операцию. Потрясающий окулист, месье Демар, сделал ее. Я наблюдал вместе с отцом, как месье Демар заменил у Барбантона оба хрусталика. Выздоровление было полным. Наш дорогой командир заплатил за пару двояковыпуклых линз. Свои прежние хрусталики поместил в сосуд со спиртом и хранит как драгоценность. Сейчас он видит как мы с тобой… Что скажешь?

У Гарри Стоуна больше не было сомнений. Этот странный рассказ!.. Тотор явно потерял рассудок.

Но тот продолжал как ни в чем не бывало:

— Весьма любопытно и поучительно, не правда ли? Пока солнце поднимается, я продолжу. Мне нужно, чтобы солнце стояло высоко, как можно выше, в зените. Одним словом, я узнал особенности хрусталика, его форму, твердость, прозрачность. А теперь позволь спросить, знаешь ли ты, что такое чечевицеобразная линза. Да нет, не в супе, а в оптике. Конечно же, я не оскорблю тебя подозрением в незнании.

Меринос ответил с печальным смирением:

— Yes, прозрачное тело из стекла или хрусталя, ограниченное двумя выпуклыми наложенными друг на друга поверхностями вращения, оси которых совпадают.

— Замечательно! Ты просто ходячий учебник оптики!.. Итак, двояковыпуклые линзы называются также собирательными, ибо обладают свойством концентрировать проходящие через них лучи света. А в лучах, сведенных таким образом в пучок на каком-либо предмете, достаточно тепла, чтобы зажечь этот предмет, если он горючий.

— Yes! Фокус линзы и фокусное расстояние… Знаю!

— Отлично! Ну, хватит о линзе. Солнце скоро будет на нужной высоте.

— Ну, и что же мы будем делать?

— Собирать кокосовый волос… Самый сухой и самый тонкий… Его нужно много… Начнем!

Молодые люди принялись за работу. Не прошло и четверти часа, как они собрали целый ворох. Часть его Тотор свалил около нарвала, выбрал самые длинные волокна, раздергал их и превратил в невесомую, пушистую массу, похожую на нащипанную корпиюnote 74.

— Отлично, — проговорил он, заканчивая, — должно загореться в мгновение ока.

— Как это? — спросил Меринос с еще большим замешательством.

— Так вот, дорогой мой принц шерсти, знай, что глазной хрусталик представляет собой природную двояковыпуклую линзу, с теми же физическими свойствами, что у стеклянных или кристаллических линз. Понимаешь? note 75

— Ну и что?

— Чтобы зажечь эту груду волокон, за неимением стеклянной линзы, я обойдусь линзой природной… хрусталиком.

— Как это?

— Что-то ты сегодня туго соображаешь! Смотри!

Парижанин подошел к нарвалу и рассек ножом левое глазное яблоко. Глаз был виден целиком, страшный, размером с два кулака.

— Эй, что ты делаешь?! — озадаченно воскликнул американец.

— Не видишь? Удаляю нарвалу катаракту и забираю у него хрусталик.

— О, Тотор, мой дорогой Тотор! А мне-то показалось, что ты спятил! Да ты просто гений!

Парижанин ответил с обезоруживающим хладнокровием:

— Похоже, одно недалеко от другого! Ну, займемся операцией!

Остекленевший глаз был тверд как камень. Острым, хорошо наточенным ножом юноша ловко сделал надрез. Осторожно расширил рану и кончиком пальца исследовал ее.

Нащупав что-то упругое, он прошептал:

— К счастью, пациент не дергается и не кричит. И я не боюсь, что он окривеет.

Юный препаратор расширил отверстие, дал вытечь жидкости, затем запустил палец поглубже. Нажал — и внезапно нечто прекрасное, сверкающее чистотой, прозрачное, как хрусталь, упало ему в руку. Это что-то было чуть больше стекла карманных часов и около двух сантиметров толщиной в середине.

Парижанин извлек хрусталик нарвала.

Впрочем, Тотору некогда было рассматривать его. Он не без основания опасался иссушающего действия атмосферы по отношению к поверхности этой органической, такой уязвимой линзы.

Над головой, в раскаленном добела небе пылало ужасное солнце экватора. Тотор подставил под солнечные лучи еще влажный хрусталик. В нескольких сантиметрах под ним находился ворох размочаленных, превращенных в пух кокосовых волокон.

Прерывисто дыша, морщась, обливаясь потом, Гарри молча наблюдал за необычной операцией, от которой зависело их существование.

Совершенно спокойный Тотор направил сконцентрированные хрусталиком лучи на тоненькие волоконца.

О, чудо! Под хрусталиком появилось рыжее пятно с разводами всех цветов радуги по краям.

Парижанин хладнокровно определил фокусное расстояние, при котором спроецированное лучами пятнышко имело бы наименьшую площадь.

Но время торопило. Под неумолимым жаром солнца оболочка хрусталика уже потускнела, затуманилась, скоро она покоробится, потеряет прозрачность.

Меринос затаил дыхание. Его товарищ наводил линзу еще две секунды. Готово!

Ожидание стало невыносимым. Лупа покоробилась, сморщилась.

О, Боже! Сколько находчивости, сколько мужественных усилий — и все впустую?

… Появился небольшой дымок и, закручиваясь в спираль, поднялся в красноватом пучке света. Запахло гарью.

Среди тончайших волокон возникала черная точка, она увеличивалась, растягивалась, плавилась и потрескивала. Края ярко светились. Вдруг наружу выбился огонек, он выплескивался языками, увеличивался… Хрусталик больше непригоден, но чудо уже свершилось!

Меринос, вне себя от радости, больше не сдерживался. Испуская неистовые вопли, он прыгал и скакал, крича:

— Ура Тотору! Да здравствует Тотор! Totor for ever!

Гарри хохотал и плясал как одержимый, пока парижанин не заметил:

— А ведь это ты спятил!

— Да, да, спятил от радости и восхищения! Во всем мире не сыскать такого, как ты!

— Спасибо! Ты сама любезность. Только не слишком дергайся, на таком солнце это вредно. Нам удалось, и я счастлив! Я верю в будущее, теперь можно подумать и о настоящем.

— Ты прав! Хотя и меня можно понять.

— Особенно когда ты выражаешься жестами, свойственными краснокожим, танцующим вокруг скальпа, да еще в этом остроконечном колпаке! Только хватит шуток, нужно поддерживать огонь, собирать пальмовый волос, подбирать листья, ветки, подтаскивать упавшие от старости стволы, короче — все, что может гореть.

— Правильно, и этого еще мало, чтобы создать между нами и крабами огненную преграду.

— К вечеру устроим большой костер, полукругом. А теперь — за работу.

— Но я же умираю от голода! — воскликнул Меринос.

— Ладно, ладно, за работу, нам есть чем заняться.

Тотор подошел к нарвалу и ловко отрезал чуть ниже ребер огромный кусок мяса.

— Тут не меньше десяти фунтов… Нацепи-ка это на вертел и сунь в огонь.

Американец посмотрел на толстый, плотный, малоаппетитный кусок мяса и проворчал:

— Должно быть, как подошва.

— Молчок! При наших-то зубах и голодном брюхе! Еще бы щепотку соли кинуть, так только пальчики оближешь! Живей к плите, поваренок!

— Но я пить хочу!

— Я тоже. И неудивительно, крутиться у такого огня, да еще при сорока градусах!.. Черт побери, да мы идиоты!

— Ну уж, клевета!

— Нет, повторяю: круглые дураки! Нам даже в голову не пришла самая очевидная вещь.

С этими словами Тотор подошел к пальме, глубоко прорезал кору и пояснил:

— Похоже, тут много сока. Говорят, он начинает течь, как только проткнешь кору. Это называется пальмовое вино. Неплохо будет получить полштофа, чтобы оросить наше жаркое!

Прошло несколько минут. Вскоре жидкость, прозрачная, как ключевая вода, потекла из надреза тонкой струйкой.

Тотор всосал ее губами, причмокнул языком и воскликнул:

— Потрясающе! Божественный напиток! Прохладный, сладкий, вкусный и в горло проскальзывает, как бархатный.

— Да ты прямо дьявол!

— Не льсти мне! Давай прикладывайся к крану! Не захлебнись и, главное, не задирай носа, а то шибанет если не в голову, то в нос!

И пока его друг жадно пил, неисправимый болтун продолжал:

— Хм, кто бы сказал, что мы получим пальму в кормилицы, когда у нас уже усы пробиваются!

— Благодаря тебе, мой дорогой, мой славный Тотор, мы стали весьма достойными робинзонами, и я вновь начинаю надеяться.

— Что это, аперитив на тебя так подействовал? Ну, тем лучше. А теперь за работу!