Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Четыре Блондинки

ModernLib.Net / Сентиментальный роман / Бушнелл Кэндес / Четыре Блондинки - Чтение (стр. 14)
Автор: Бушнелл Кэндес
Жанр: Сентиментальный роман

 

 


      – Вообще-то, – говорю я, – современная медицина…
      – О нет, – возражает Дайана, – современная медицина совсем не такая продвинутая, как принято думать. Есть явления, постичь которые не в силах даже врачи.
      «Да уж, – думаю я, – и одно из таких явлений – ты».
      – Например, то, что его тело не могли найти четыре дня.
      – И, – спрашиваю я, тщетно пытаясь успокоиться, – некоторые части этого тела исчезли? Были съедены дикими зверями?
      Дайана смотрит в окно.
      – Все так думают, – говорит она наконец, – но правда в том… что части тела… Их могли забрать своего рода последователи.
      О Боже.
      – Я почти уверена, что у моего мужа есть любовница, – говорю я.
      – И эти последователи, они на самом деле…
      – Это Констанция. Та сучка.
      – …они как ангелы, что-то вроде. Они были посланы, чтобы оберегать его, но…
      – И я действительно не знаю, что мне делать, – говорю я.
      – …дело в том, что несколько людей, именно несколько, думают, что эти последователи кто-то вроде…
      – Наверное, мне придется подумать о разводе.
      – …инопланетян, – говорит Дайана.
      Я смотрю на нее.
      Она наклоняется ко мне:
      – Вы ведь верите, что Норман был Христос, правда, Сесилия? Пожалуйста, скажите «да», пожалуйста. Я очень хочу, чтобы мы с вами стали лучшими подругами. Мне так нужна хорошая подруга в этом городе, понимаете?
      К счастью, в этот момент лимузин останавливается перед рестораном.
 
      После большей, чем обычно, суматохи нас приглашают за столик в передней части ресторана, у окна. Вокруг нас слышен шепот:
      – Та принцесса… Сесилия… а кто эта женщина?… Ах, Дайана Мун… Норман Чайлдс… Дайана Мун и… Люксенштейны… Принц Хьюберт Люксенштейнский… умер, вы же знаете…
      Я уверена, что статья о нашем с Дайаной совместном обеде завтра непременно появится на шестой странице «Пост». Когда же я поднимаю голову и вижу через пять столиков от нас Д.У., который пристально смотрит на меня, чтобы перехватить мой взгляд и подойти, уверенность моя крепнет. Он сидит с Джульеттой Морганц, «малюткой из Вермонта», которая в конце лета выходит замуж за Ришара Элли. Его семейству принадлежит гигантская косметическая компания; бракосочетание состоится в поместье Элли, в Хэмптоне, штат Виргиния.
      Подходит официант, и Дайана едва не набрасывается на него с кулаками, пока тот пытается положить ей на колени салфетку, но приближение Д.У. разряжает обстановку. Он наклоняется и говорит, что называется, медоточиво:
      – Дорогая моя, какое наслаждение видеть тебя. Не могу вообразить ничего более приятного. Для меня это праздник.
      – Дайана Мун. Д.У.
      Дайана подставляет щеку для поцелуя, и Д.У. исполнительно чмокает ее.
      – Да, – говорит она, – а что значат инициалы?
      – Дуайт Уэйнос, – отвечаю я.
      – Я был первым начальником Сесилии, – говорит Д.У., – много лет назад. С тех пор мы с Сесилией здорово подружились.
      Я молча смотрю на него.
      – Полагаю, вас есть с чем поздравить, – говорит он Дайане.
      – Есть, – отвечает Дайана с полнейшим безразличием.
      – С заключением контракта с косметической компанией «Элли».
      – Можете себе это представить? – спрашивает Дайана. – Я продаю голубые тени.
      – Семья Элли – мои большущие друзья. Вообще-то сейчас я обедаю с невестой Ришара Элли, Джульеттой Морганц.
      – Да? – говорит Дайана, прищурившись. – Вы имеете в виду ту темноволосую малютку?
      Джульетта нетерпеливо машет рукой.
      – Думаю, я пойду к ним на свадьбу, – заявляет Дайана.
      – Она тоже мой большой, большой друг, – сообщает Д.У.
      – Похоже, все в этом городе – ваши большие, большие друзья. Может, мне стоит познакомиться с вами поближе? – спрашивает Дайана.
      – Это, – отвечает Д.У., – стало бы наслаждением для меня.
      – Боже милосердный! – восклицает Дайана, когда Д.У. отходит от нашего столика. – Этот парень выглядит так, словно его подобрали на пляже в Палм-Бич.
      И я смеюсь, хотя Палм-Бич напоминает мне о тех двух неделях, которые мы с Хьюбертом провели вместе после нашей помолвки. За это время я поняла, что у нас с ним были разные представления о будущей совместной жизни. Я мечтала о дорожных сумках от Лоис Вуттон, всегда прекрасно уложенных волосах, джипах в Африке, о брюках для верховой езды цвета хаки, о белых колоннах и синем Карибском море, об опаленных солнцем полях Тосканы, о костюмированных балах в Париже, об изумрудах, президенте и собственном реактивном самолете, о первоклассных отелях, огромных кроватях с белоснежными простынями и пуховыми подушками, о роскошном открытом авто, о том, чтобы муж постоянно целовал меня и в своих чемоданах я находила бы записки со словами «Я люблю тебя», и чтобы волосы наши развевал ветер. А вот что я получила вместо всего этого: «захватывающую» поездку по Америке. Она началась в Палм-Бич, где «великолепные молодожены» остановились в доме мистера и миссис Мастерс. Брайан Мастерс (дядя Хьюберта), тучный старик с родинками по всей голове, рядом с которым я все время оказывалась за столом, в первый же вечер наклонился ко мне и прошептал: «С этой семьей все было в порядке, пока Уэсли не поехал в Голливуд и не сколотил свое чертово состояние», – в то время как чернокожий лакей в белых перчатках разносил отбивные из молодого барашка. Жена Брайана, Люсинда, которая говорила с легким английским акцентом, но сама была, как я полагаю, из Миннесоты, казалась на редкость бесстрастной, и я поняла почему после одной особенно неудачной игры смешанными парами, когда я обругала Хьюберта и бросила теннисную ракетку.
      – Пойдем со мной, Сесилия, – сказала она спокойно, со странной полуулыбкой, и я пошла за ней, все еще буйствуя, через весь дом, в ее ванную комнату, где она закрыла дверь и указала мне на стульчак, обитый желтым шелком. – Это единственное, чем может быть жена любого из Мастерсов.
      – Но Хьюберт…
      – Его мать была из Мастерсов. Он такой же, – прошептала она, а я вдруг со страхом заметила, что она очень красива и моложе, много моложе (может, всего около сорока), чем она показалась мне сначала в обрамлении этого роскошного дома с обходительными лакеями.
      И я подумала: что же будет со мной?
      – Куколки, – сказала Люсинда, открывая аптечку, в которой было такое множество пузырьков с лекарствами, что мог бы позавидовать любой фармацевт. Она достала коричневую склянку и протянула мне. – Попробуйте. Они совершенно безвредны, просто конфетки. Подсластите себе жизнь.
      – Мне не нужны таблетки, – сказала я, что не совсем соответствовало действительности, ведь уже тогда я подсела на кокаин и у меня в сумочке лежал пузырек, о котором никто не знал и не должен был знать. И я добавила: – С моим браком все будет в порядке. Все будет замечательно.
      – Ох, Сесилия, неужели вы не понимаете? Этого никогда не будет.
      Но я воздерживалась от таблеток до конца нашего путешествия, когда мы поехали на эту так называемую рыбалку в Монтане. Я была вся грязная, и волосы у меня растрепались, и спала я в какой-то хибаре, под грубым армейским одеялом, и вставала в пять утра, и нигде не было приличного места, чтобы облегчиться, не говоря уже о душе, и нам с Хьюбертом нечего было сказать друг другу. Вот тогда я и открыла пузырек с таблетками и вытряхнула одну на ладонь. Она была маленькая, белая, овальная. Я проглотила ее, потом еще одну.
      Мне сразу же стало лучше. И мне еще долго было хорошо, даже когда мы проехали двадцать миль под дождем до третьесортного бара, который Хьюберт нашел в дорожном справочнике. Он танцевал с официанткой с жирными волосами и обвислой грудью (ей было всего двадцать пять), а я прикончила полдюжины «Маргарит». Но даже тогда меня переполняло нерушимое благодушие.
      Хьюберт был убежден, что принял верное решение, попросив меня выйти за него замуж.
      А разве не для этого все и делается?
 
      – Белую или желтую? – спрашивает Дайана.
      Я очнулась:
      – Что?
      И мы хохочем, потому что обе уже навеселе.
      – Санакс, таблетки, – поясняет она.
      – Голубую, – говорю я, – желтые – для «голубых».
      – Я и не знала, что бывают голубые, – говорит она, закрывает лицо руками и смеется. – Эй, знаешь, я ведь ела собачий корм. И Нормана заставляла есть собачий корм. Если подумать, я много чего заставляла его делать.
      – Только не плачь снова, – прошу я.
      – О Боже милосердный, Норман, Норман, – причитает она, – ну почему ты должен был уйти, умереть, оставив мне сто двадцать три миллиона долларов?
      – Действительно, почему? – спрашиваю я.
      Нам нужно в туалет, мы карабкаемся по лестнице, и, конечно, Джульетта – «малютка из Вермонта» – тащится за нами. Бросив взгляд в зеркало, Дайана кидается обратно, крича:
      – Мне нужно накраситься!
      И тут в дверь проникает Джульетта. Она шепчет: «Привет», и никто не успевает и глазом моргнуть, как Дайана хватает сумочку Джульетты (от Прады) и переворачивает вверх дном. Оттуда сыплется куча косметики фирмы «Мок», «маленький» «Тампакс», щетка с уймой застрявших волос и презерватив.
      – Джульетта, – говорю я, – ты совсем не пользуешься косметикой «Элли».
      – А я пользуюсь, – заявляет Дайана, небрежно размазывая на губах помаду, – и посмотри-ка на меня – я превратилась из закоренелой наркоманки в знатную даму. И знаешь что? Ты тоже сможешь.
      – Сесилия, – смиренно спрашивает Джульетта, – вы ведь придете на мою свадьбу?
      – Я бы не хотела это пропустить, – говорю я, – хотя мы едва знакомы.
      – Но разве не это самое замечательное в Нью-Йорке? Это не имеет значения, – лопочет Джульетта, – я хочу сказать, все…
      – Я собираюсь покорить этот город. Точно так, как покорила Лос-Анджелес, – говорит Дайана.
      – Вы ведь тоже придете? – обращается Джульетта к Дайане.
      – Спроси у моего агента, – отвечает та.
      – У меня тоже есть агент, – хвастается Джульетта, – Д.У.
      – Так пусть твой агент позвонит моему агенту. Они и разрулят ситуацию.
      С этими словами мы покидаем туалет и Джульетту, вытирающую салфеткой помаду с мобильника.

* * *

      Телефон звонит, когда я прохожу через дверь верхнего этажа, и я абсолютно уверена, что это Дайана.
      – Привет, мой сладкий, – говорит она, – так я обычно называла Нормана – «мой сладкий».
      – А, привет, – отвечаю я, – привет, Норман.
      – Тебе одиноко, Сесилия? Я спрашиваю, потому что мне – да. Мне очень одиноко.
      – Наверное, да, мне одиноко, – признаюсь я.
      – Но мы больше не будем одиноки. Мы будем лучшими подругами.
      – Это точно, – говорю я. Действие шампанского понемногу проходит.
      – Эй, а ты не хочешь прошвырнуться? Может, сходим завтра по магазинам? У меня все еще есть лимузин и водитель. О черт, у меня всегда будет лимузин и водитель. Я иногда забываю, понимаешь?
      У моего мужа есть любовница. Это Констанция.
      – Эй, Дайана, – говорю я, глядя через окно на автобус со Среднего Запада, который доставил на Принс-стрит гогочущих туристов, – это правда, что говорят? То, что ты убила своего мужа?
      Пауза, потом Дайана издает короткий смешок:
      – Ну, пусть уж это останется моей тайной. Если я этого не делала, то должна была сделать, ведь правда?
      – Правда?
      – Ну… я знаю, как это можно сделать. Если тебе это нужно. И пойми кое-что: это намного дешевле, чем развод. – Она смеется и вешает трубку.

VI

      Я уеду.
      Я сижу в кабинете доктора П., смотрю, как ветер, долетающий с Пятой авеню, колышет несвежие шифоновые занавески, и думаю о яхтах и кинозвездах в атласных платьях, и коробках для шляп от Луи Вюиттона – одну такую я купила на случай поездки, хотя самой-то шляпы у меня нет, – и тут доктор П. вдруг прерывает поток моих мыслей одним-единственным словом:
      – Ну-с?
      – Через эти окна легко заглянуть внутрь, – замечаю я.
      Он откладывает в сторону стопку желтых карточек и смотрит в окно.
      – А это так важно? Вы приходите сюда вот уже около полутора лет, Сесилия, но никогда прежде этого не говорили.
      Вот так же я не говорила, что Хьюберт путается с Констанцией. До прошлой недели. Сразу после того, как я сказала Хьюберту, что еду на Каннский кинофестиваль с Дайаной.
      – Может, у меня начинается мания преследования? – как бы шутя бросаю я.
      – У вас уже есть мания преследования. – Доктор П. смотрит на свои карточки. – Все мы знаем, что поэтому вы и здесь.
      – Мы? Кто это «мы»? Это что, заговор, да?
      – Я, ваш муж, пресса или, я бы сказал, средства массовой информации, а еще, может быть, этот Д.У. – персонаж, о котором вы так часто рассказываете… Мне продолжать? – Доктор П. несколько утомлен, поэтому я отвечаю «нет» и внезапно добавляю:
      – А вдруг моя мания преследования – что-то вроде средства самозащиты? Вы никогда не думали об этом, доктор?
      – Да неужели, – спрашивает он, – средство самозащиты?
      Вот дерьмо. Я сама не знаю.
      Доктор П. пристально смотрит на меня – так же, как Хьюберт, когда я говорю ему, что ухожу. Но сказать ему нечего, как нечего было сказать о тех четырех дорожных вещицах от Луи Вюиттона, которые я приобрела во время того загула с Дайаной. Еще Хьюберт постарался не заметить нескольких пар туфель, сумочек, платьев. «Мне надо уехать, – заявила тогда я, – я должна подумать».
      – Мне надо уехать, – говорю я доктору П.
      – А что вам это даст?
      – Ничего, просто это избавит меня от мужа. Я упоминала о том, что, как мне кажется, у него есть любовница?
      – Вы упоминали об этом. – Доктор П. листает свои записи. – Несколько месяцев назад. В связи с той книгой, подробной биографией.
      – И что вы думаете?
      – Я думаю, что… возможно, все это – плод вашего воображения.
      – А я думаю, что в состоянии отличить фантазию от реальности.
      – Правда? – спрашивает он.
      – Я ВИДЕЛА их.
      – А что, они…
      – Занимались ЭТИМ? Нет. Но мне все стало ясно. По тому, как они себя вели.
      – И что говорит ваш муж?
      – Ничего, – отвечаю я, покачивая ногой, – но он этого и не отрицает.
 
      – Но почему ты этого даже не отрицаешь! – кричала тогда я.
      – Сесилия, – холодно ответил Хьюберт, – домыслы подобного рода не заслуживают ответа.
      Он может быть таким холодным, мой муж. Под глянцем его прекрасных манер… нет ровно ничего.
      – Он определенно крутит с кем-то, – так сказала потом Дайана, – иначе бы он это отрицал.
      Надо же, всем все понятно!
 
      Я знаю, наша беседа с доктором никуда не ведет, поэтому роняю ни с того ни с сего:
      – У меня появилась новая подруга. – И вдруг понимаю, как жалко это звучит, словно мне вновь четыре года и я рассказываю всем и каждому про своего друга Уинстона, который был всего лишь навсего моей фантазией. Я рассказывала тогда, как хожу играть с Уинстоном, хотя на самом деле я ходила к своей любимой грязной луже и пускала по ней плавать спичечные коробки с жуками внутри.
      – И эта подруга…
      – Она действительно есть, – настаиваю я, сознавая, что и это утверждение вполне вписывается в образ душевнобольной, поэтому стараюсь быстро сгладить впечатление. – То есть, я думаю, мы будем друзьями. Мы и сейчас друзья, но кто знает, сколько это продлится.
      – Ваша дружба с женщинами… обычно быстро заканчивалась?
      – Не знаю. – Я с трудом сдерживаю раздражение. – Кто знает? Это не так важно. А вам даже не интересно, кто она?
      – А это очень важно, кто она такая?
      – Важно то, что у меня долго не было подруги. Довольно вам этого? – Я смотрю на него с яростью.
      – А почему так?
      – Не знаю. Потому что я замужем. Сами посудите.
      – Итак, эта подруга…
      – Дайана…
      Доктор П. предостерегающе поднимает руку:
      – Меня интересует только имя.
      – Что здесь происходит? Встреча анонимных алкоголиков?
      – Это как вам будет угодно представить, Сесилия. Ну хорошо, Дайана. – Доктор П. записывает имя на листочке и подчеркивает его.
      – Вы НАВЕРНЯКА знаете, кто она! – кричу я. – Черт возьми, это Дайана Мун! Разве вы не читаете светскую хронику? О нас пишут уже две недели. О том, что мы всюду бываем вместе.
      Доктор П. посасывает кончик карандаша.
      – Я не читаю светскую хронику, – говорит он задумчиво.
      – Да ладно вам, доктор, все ее читают, – говорю я, скрещивая на груди руки и раскачивая ногой в бежевой шелковой туфельке от Маноло Бланика.
      Эти совершенно непрактичные туфли за четыреста пятьдесят долларов мы с Дайаной купили два дня назад, когда пустились в загул по магазинам. Я выбрала эти туфли, и Дайана сказала, что мы должны купить одинаковые, потому что мы сестры. Потом это подтвердилось тем, что у нас оказался один и тот же размер: девятый.
      – У меня хороший вкус, – внезапно бросаю я. И доктор П., вероятно, освобождаясь от страха быть мной покалеченным, послушно соглашается:
      – Да, так и есть. Ведь это одно из ваших отличительных качеств. Разве не так? Хороший вкус. Возможно, это одна из причин, по которым Хьюберт женился на вас. – Он смотрит на меня; я не свожу с него глаз, и он, запинаясь, продолжает: – То есть… ведь это одна из причин, по которым такие мужчины, как Хьюберт, женятся, не так ли? Им нужны женщины с хорошим вкусом, чтобы они могли достойно одеться для… благотворительных вечеров… и украсить дом… в Хэмптоне… или нет, возможно, это уже в прошлом… Кажется, я что-то слышал или читал… и, замечая ваши предпочтения, люди…
      Тут я откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза.
      Я думаю о том, что бы сделала на моем месте Дайана.
      – Знаете что, доктор П.? – спрашиваю я.
      – Что?
      – Идите вы в задницу! – говорю я и выхожу из кабинета.

VII

      Сегодня утром я просыпаюсь и говорю Хьюберту:
      – Как думаешь, санакс разрешен законом?
      Он в ванной комнате, бреется и спрашивает оттуда:
      – А что?
      – Ну, я не хочу никаких неприятностей с таможней, когда поеду во Францию, – говорю я просто потому, что мне нравится капать ему на мозги.
      У него становится такое усталое лицо, какое преимущественно и бывает вот уже две недели, с тех пор как я сказала ему, что уеду. Он отвечает:
      – Не думаю, что тебе стоит волноваться по этому поводу. Ты же знаешь, если будут какие-то проблемы, ты всегда можешь позвонить моему отцу.
      – Ну да, – соглашаюсь я весело, хотя для веселья нет никакой причины, – я просто обожаю звонить в замок.
      Он проходит мимо меня. Задирая кверху подбородок, застегивает пуговицу на рубашке, завязывает под воротничком галстук.
      Я вижу в его глазах болезненное выражение, словно у побитой собаки, и на мгновение я чувствую себя так, будто кто-то штопором пронзает меня насквозь, но тут же напоминаю себе, что ему ДОЛЖНО быть плохо.
      Ведь у него есть любовница.
      И между прочим, я не собираюсь больше поднимать эту тему.
      Ибо «по делам их узнаете их».
      Я беру на руки Мистера Смита, который вообще-то еще спит, целую его в макушку и спрашиваю игриво:
      – Как думаешь, Мистер Смит будет по мне скучать?
      – Наверное, – отвечает бесстрастно Хьюберт и не добавляет положенное в таких случаях «я тоже».
      О Боже. Что будет дальше?
      – Ну, пока, – говорит он. – Мы сегодня запускаем два новых проекта, так что я вернусь поздно.
      – Да ради Бога, – изображаю безразличие я.
      Он вымученно улыбается, и мне вдруг становится больно. Он хочет развестись со мной.
      Он хочет избавиться от меня так же, как избавился от своей первой жены.
      Анастасия.
      Мне неприятно даже само это имя.
      Она тоже была чокнутая.
      Но, напоминаю я себе, вообще-то он с ней не разводился. Брак просто признали недействительным. Они оба были совсем еще дети, и все говорили, что она – исчадие ада. Испорченная маленькая злючка из аристократической европейской семьи, она, возможно, училась в той же самой закрытой швейцарской школе, что и сестрички С., и до сих пор исправно появляется в безнадежно обветшавшей колонке «Сплетни Сьюзи». Ее имени там всегда сопутствует титул «бывшая жена принца Хьюберта Люксенштейнского», хотя это фактически неверно, ведь если их брак признали недействительным, значит, они НИКОГДА не были женаты.
      Когда я только вышла замуж за Хьюберта и это отвратительное имя с оскорбительным для меня уточнением стало появляться в газетах, я с опаской указала на это мужу и спросила: «Разве ты не можешь ничего с этим сделать?» И он ответил, в первый раз испуганно, а в седьмой или восьмой – весьма раздраженно: «Я с ней больше даже не разговариваю. Вот уже шесть лет как не разговариваю». Но мне, конечно, этого было недостаточно, и я целыми часами не могла выбросить из головы чертову Анастасию. Ну и конечно, думая о ней сейчас, когда я иду на обед с Д.У., я не могу не помучить себя и не пройти мимо магазина «Ральф Лорен».
      Ведь именно здесь я видела Анастасию около семи лет назад. В бутике «Ральф Лорен» на третьем этаже. Вообще-то я там работала, хотя сейчас мне трудно в это поверить, но в то время, помнится, у меня не было выбора. Моя мать вдруг занялась живописью, отец прожигал жизнь в Париже. Обо мне все забыли (впрочем, я внутренне была к этому готова), и мне ничего иного не оставалось, кроме как стать продавщицей в магазине Ральфа Лорена. Платили здесь мало, но на одежду давали семидесятипроцентную скидку.
      Работа моя в основном состояла в том, чтобы аккуратно упаковывать свитеры, в чем я так никогда и не наловчилась. Другие девушки, которые проработали здесь шесть месяцев или около года, всегда подсказывали мне, как лучше упаковать свитер, поэтому меня и не уволили. Как будто я из-за этого переживала. И вот однажды днем, когда я сражалась с розовым кашемиром, появилась Анастасия. Со своей подругой. Я сразу узнала ее.
      Она была миниатюрная, темноволосая, с огромными карими глазами. Анастасия была потрясающе, сногсшибательно красива и знала это. Она прищелкнула пальцами и направилась ко мне.
      – Не будете ли вы так любезны помочь? – спросила она. Это была не просьба, но приказ, отданный с заметным испанским акцентом и в манере, ясно показывавшей, что общаться с прислугой не доставляет ей никакого удовольствия.
      Я подошла поближе, но ничего не сказала.
      – Вы ведь здесь работаете, не так ли?
      – Так, – ответила я без малейшего энтузиазма.
      – Мне нужно самое свежее.
      – Свежее что? – спросила я.
      – Да все. Платья, туфли, сумочки.
      – Но я не знаю, что вы предпочитаете.
      Она закатила глаза и театрально вздохнула, как главная героиня «мыльной оперы».
      – В таком случае принесите мне то, что у вас в рекламных проспектах.
      – Хорошо, – сказала я.
      Я принесла одну пару туфель. ОДНУ. Она сидела в примерочной со своей подругой. Они судачили о Хьюберте, хотя к тому времени брак уже шесть месяцев считался недействительным. Так что же ей еще надо в Нью-Йорке?
      – …едет к тетке в эти выходные… – сказала она своей подруге так, словно доверяла ей государственную тайну.
      Тут она взглянула на меня. Я держала в руках туфли и улыбалась, думая: «Ага. Она пытается выглядеть как американка, чтобы вернуть его. Но этот номер у нее не пройдет. Поезд ушел». И я помню очень отчетливо, что думала о том, как мне заполучить его, и в это же самое время старалась понять, как ей удается оставаться столь великолепно самонадеянной, врожденное ли это и можно ли мне этому научиться.
      – Ну? – сказала она.
      – Вот, – произнесла я.
      – Так чего же вы ждете?
      Я посмотрела на нее, прищурившись. Потом вынула туфли из коробки.
      – Потрудитесь обуть их мне, – приказала она.
      – Простите, – возразила я, – но мы в Америке. Здесь не обращаются с людьми как со слугами.
      Я бросилась вон из примерочной и столкнулась с высоким привлекательным мужчиной средних лет, одетым по последней моде, который сказал:
      – Я ищу что-нибудь для своей жены.
      И я ответила:
      – Это не моя проблема.
      Он удивился и возразил:
      – Ваша, если вы здесь работаете.
      – Не моя, потому что меня сейчас уволят.
      – Да неужели? – спросил он.
      Ну и конечно, тут я расплакалась.
      – Я знаю одного торговца картинами, который ищет продавщицу для своей галереи в Сохо, – так сказал этот человек.
      – А он не сделает меня своей шлюхой? – поинтересовалась я.
      – Шлюхи сейчас процветают. Все им завидуют. Женщинам не хочется самим платить за вещицы от Кристиана Лакруа – не хочется и не приходится.
      Само собой, этим мужчиной был Д.У.
 
      И вот он сидит за столиком возле кафе «У обжоры» и возится со своим сотовым телефоном. Я незаметно подхожу, сажусь на шаткий алюминиевый стул и спрашиваю:
      – Ты носишь… индийский лен?
      – Это Валентино. Итальянская мода.
      – О… Последний писк, я полагаю.
      – Разумеется. В чем дело? Разве ты завтра не уезжаешь?
      – Ты не можешь устроить Дайане платье от Бентли для кинофестиваля?
      – Дайана, – напоминает Д.У., – из Флориды.
      – Ты тоже бываешь во Флориде.
      – Я бываю в Палм-Бич. Это не Флорида. – Д.У. молчит, пока официант наливает нам минеральной воды. – Я слышал, она вроде бы из Таллахасси*. Знаешь, мне интересно, кто же еще из Таллахасси? Из тех, кого мы знаем?
      – Да никто, – отвечаю я.
      – И зачем Дайане Мун носить вещи от Бентли? Она вполне могла бы надеть что-нибудь от Фредерикса из Голливуда – никто бы не заметил разницы.
      – Это точно, – говорю я.
      – Мне не нравится эта дружба с Дайаной Мун. Ты ведь понимаешь, конечно, что она совсем как Аманда. Только больше преуспела, чем Аманда, если женщины, подобные Дайане Мун, вообще могут преуспеть.
      – Она известная актриса…
      – Очень вероятно, что ее карьера скоро завершится. По прихоти обстоятельств, может, благодаря журналам типа «Вог» этой маленькой выскочке пришло в голову приехать в Нью-Йорк, чтобы «встать во главе общества». И она хочет использовать для этого тебя. Она хочет быть тобой. Совсем как Аманда.
      – Д.У., – вздыхаю я, – общества больше нет.
      Он смотрит на меня, не говоря ни слова.
      – Она не хочет быть мной; возможно, это я хочу ею быть.
      – Да брось, – говорит Д.У.
      – Она чудовищно богата… И… у нее нет мужа.
      – Потому что она его убила.
      – Он был убит… дьявольскими силами. И части его тела растащили инопланетяне.
      – Ну чего ради ты общаешься с этой помешанной? – спокойно спрашивает Д.У., подзывая официанта.
      Хороший вопрос. Не потому ли, что моя мать… не в себе?
      – Это может сослужить тебе плохую службу. Очень плохую, – говорит Д.У.
      Моя мать родилась в нормальной, респектабельной и состоятельной семье, ее отец был юристом в Бостоне, но даже сейчас, спустя годы после того, как она ушла из коммуны, она все еще отказывается красить волосы и продолжает носить сандалии.
      – Дайана Мун способна разрушить все, что угодно, – продолжает Д.У.
      «Твоя мать такая… очаровательная», – сказал Хьюберт, познакомившись с ней. Но истинный смысл этих слов был такой: «Мы ведь не хотим, чтобы с нейобщались газетчики, правда, дорогая? Мы не хотим, чтобы они рылись в твоемгрязном белье?»
      Ну и во многом другом тоже.
      – Дайана Мун – она… что надо, – говорю я.
      Д.У. смотрит на меня.
      – Допустим, но помни по крайней мере, что ты не сможешь избавиться от нее так, как избавилась от Аманды. Это довольно-таки… очевидно.
      Уж не знаю почему, но после его слов мы смеемся до слез.

VIII

      Я в машине. Дайана едет слишком быстро, и я знаю, что ничем хорошим это не кончится, ну и, конечно, мы не вписываемся в поворот и машина летит с обрыва. И теперь для нас есть только воздух, а под нами гигантская цементная плита, и вот-вот нас не станет. Я не могу поверить, что не проснусь, Дайана поворачивается ко мне и говорит: «Ты просто знай, что я люблю тебя. Я правда люблю тебя». И она обнимает меня. Мне не верится, что я сплю, и я сейчас на самом деле умру в этом чертовом сне, которого вообще не должно было быть, и я отвечаю: «Я тоже люблю тебя». Мне интересно, как это бывает, когда ударяешься о цемент. Мы все ниже и ниже, я готовлюсь умереть во сне – а разве это не то же самое, что умереть на самом деле? Мы ударяемся о цемент, и это совсем не так плохо, как представлялось, мы всего лишь просачиваемся сквозь него в какое-то другое место – туда, где только коридоры и голубой свет.
      Ладно. Сейчас мы мертвы, но нам же надо решить, хотим мы возвращаться или нет.
      Я не знаю, что делать.
      – Я возвращаюсь, – говорит Дайана.
      – А я? – спрашиваю я. – Мне стоит вернуться?
      – На твоем месте я бы этого не делала, дорогая, – отвечает она, – у тебя не лицо, а месиво. – И она зловеще смеется.
      Примерно в одиннадцать утра я открываю глаза – я вся сжалась, на мне одна из шелковых пижам Дайаны, сверху – мой белый жакет от Гуччи, никакого нижнего белья. На другой стороне кровати – Дайана. Она лежит на спине и тяжело дышит через рот, а между нами – маленький француз, чье имя, кажется, Фабьен. Мы подобрали его прошлой ночью на какой-то другой яхте. На ковре – пролитая бутылка шампанского «Дом Периньон». Я скатываюсь с кровати и подбираюсь к бутылке. Там еще немножко осталось на донышке, я сажусь и прикладываюсь к бутылке так, что шампанское струйкой течет у меня по подбородку. Я смотрю на француза, который вполне может быть и швейцарцем, и отмечаю, что он одет в синие боксерские шорты от Ральфа Лорена и что у него слишком волосатая грудь.
      Мои мысли: я ненавижу все французское, так какого черта делаю в Cен-Тропезе?
      Я встаю и перебираюсь из каюты Дайаны в свою собственную, заваленную одеждой (в основном крошечными прозрачными вещицами от Прады, на которых видны ярлычки) и предметами дорожного обихода от Луи Вюиттона. Я откидываю ногой чемоданчик с жесткими стенками и пошатываясь иду в ванную; там я сижу на унитазе и меня проносит и проносит. Как обычно, слив не работает, и мое дерьмо, светло-коричневое, формой напоминающее коровью лепешку, остается лежать во всей своей красе.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18