Глава десятая

Разбор полетов

К ангару за ним пришел лично командир эскадрильи Серегин:

— Пошли, лейтенант.

Спартак поднялся с земли, отряхнул задницу и направился вместе с майором к командному пункту.

— Слушай меня внимательно, Котляревский, — сказал Серегин, чуть сбавив шаг. — Ты уже догадался, что эти крысы прибыли по твою душу. Так вот, усвой главное: ты виновен, и тебя придется наказать...

— Я виновен? В том, что самолеты не радиофицированы?!

— Не перебивать, лейтенант! — Серегин не повысил голос, но прозвучало как окрик. — Еще раз повторяю: ты виновен, и этого не изменить. Усвоил? А чего ты, собственно, хотел? Напомню тебе, что ты не выполнил полетное задание — оставил бомбардировщики без прикрытия, и один «эсбэшный», между прочим, был сбит. На твое счастье, зенитным огнем. И по большому счету неважно, что или кто тебе помешал, факт есть факт — задание ты просрал. Сейчас вопрос стоит по-другому: какое наказание ты получишь. А можешь получить по полной. Трибунал...

— То есть как... трибунал? — Спартак в растерянности даже остановился.

— Вот так, — устало сказал Серегин. — Пошли, некогда. Тебя захотят прижать к ногтю, намерение такое, кажется, кое у кого имеется. Но ты не дрейфь раньше времени, будем отбивать тебя изо всех сил. Тебя хотят показательно наказать. Что от тебя требуется... Давай договоримся так. Ты шипы-то не выпускай и иголки не топорщи. И никаких мне театральных жестов: бросания на стол партбилетов, разрыва рубах на груди — мол, стреляйте, тыловики позорные! Спокойно, по-деловому объяснишь еще раз, как было дело, как ты это описал в рапорте... Ведь ты описал, как было на самом деле? — Серегин пристально взглянул на него.

— Врать не приучен, — буркнул Котляревский.

— Значит, спокойно, по-деловому объяснишь свои действия. И точно так же отвечаешь на вопросы. И очень тебя прошу, не уходи в сторону от конкретики. Без всяких обобщений, умозаключений и обвинений. Держи себя в руках, даже если тебе вдруг покажется, что дело пахнет жареным.

Они дошли до дверей КП, Серегин взялся за дверь.

— Понял, — сказал Котляревский.

— Тады ладно.

В ленинскую комнату народу набилось — мухе негде упасть. И хотя все свои смотрели на Спартака с пониманием и сочувствием, Мостовой даже подмигнул из толпы, Спартак шел мимо ребят к небольшой сцене как сквозь строй.

На сцене, за столом, покрытым красным сукном, сидело трое чужих. И что это именно чужие, было сразу видно по водянистым глазам. Двое в форме, один в штатском. Ну прям особая тройка на выезде. Спартаку предложили подняться и занять одинокий стул с краю. Спартак сел и мигом почувствовал себя мишенью в тире.

Все трое представились (фамилии Спартаку ничегошеньки не говорили), потом спросили, известно ли, зачем все они здесь собрались и какой вопрос стоит на повестке дня. Всем, и Котляревскому, было известно. Тогда поднялся штатский и сообщил хорошо поставленным голосом оратора:

— Товарищи, на повестке дня только один вопрос. Вот... — двумя пальчиками, чуть брезгливо, точно боясь запачкаться, он приподнял со стола листок бумаги — Спартак узнал собственный рапорт. — Мы ознакомились с этим, так сказать, творением. Так сказать, трудом. И что я могу сказать? Недурно. Очень недурно. Мастерски. То, как товарищ Котляревский ловко уходит от ответственности, как всю вину за случившееся перекладывает с себя на кого угодно, на что угодно, — достойно всяческой похвалы. Я предложил бы напечатать это в «Боевом листке». А что? Хороший стиль, писать он явно умеет, грамотный опять же, лично я ни одной ошибки не нашел... Может, вам, — тут он соизволил посмотреть на Спартака, — в писари стоило бы податься?..

Если бы не предупреждение Серегина, сейчас Спартак вспыхнул бы, как лужа бензина. Товарищ в цивильном выжидательно смотрел на него, но поскольку никакого вопроса задано не было, Котляревского ничто не обязывало открывать рот, и он промолчал. Только, едва сдерживаясь, понуро опустил голову — мол, стыдно, товарищи дорогие, ох, стыдно, не надо меня ругать, я больше не буду.

— Вот только одно я не могу понять, — малость увеличил обороты штатский, — трусость это, недомыслие или... или что-то другое. Не согласны? Кто-то может подумать — пустяк. А представим себе, что подобное происходит на фронте. Истребитель товарища Котляревского, понимаете ли, заблудился в облаках, а в этот момент эскадра вражеских бомбардировщиков («Эскадра?!» — мысленно восхитился Спартак и опустил голову еще ниже) прорывается в наш тыл. И вот уже нет города, нет села, нет оборонного завода. Сотни семей остались без крова, дети — без матерей, рабочие — без жен...

И он запнулся, не смог продолжать от поступившего к горлу комка.

— Позвольте мне, — тут же встал моложавый полковник в летной форме — очевидно, тоже смекнул, что цивильного несет явно не туда. И начал почти отеческим тоном, обращаясь к Спартаку: — Вы идете установленным порядком. И вдруг теряете бомбардировщиков. Почему-то бомбардировщики друг друга не потеряли, а вот истребители-бомбардировщики — запросто... Впрочем, отставить. Не истребители, а истребитель. Ведомые выполняли ваши маневры, к ним у нас претензий нет, а вот что вы выполняли, Котляревский? Объясните.

— Я там все изложил, — буркнул Спартак.

— Вы не знали задания, поставленного командованием перед группой «СБ», — поддакнул третий орел в форме. — Вам была неизвестна конечная цель, полетное задание смежников... Но ваша-то задача вам была известна, здесь вы сами ее прописали — сопровождать бомбардировщики от точки рандеву до точки сброса и обратно... Или это задание для вас излишне сложным оказалось? А? Начнись атака вражеских истребителей, сколько машин мы бы потеряли? Причем, заметьте, машин вместе с экипажами и невыполненной боевой задачей...

— Если б была связь да хотя в визуальный контакт, чтобы повторять маневры! — позволил себе чуть возвысить голос Спартак.

И пошло-поехало. А почему не было визуального контакта? Потому что была облачность. А подойти ближе? А вы попробуйте подойти ближе в условиях плохой видимости! Малейший вираж — и мы столкнемся!.. Тише, Котляревский, не кипятитесь, отвечайте спокойно, по существу... Почему вы сели не на своем аэродроме? Поскольку топливо было на нуле, я писал об этом и о коменданте, о котором все... Ясно-ясно, с комендантом мы разберемся. Тоже, кстати, вопрос, почему истребители не сразу заправились и не сразу взлетели... Но вы, вы-то что же, не умеете рассчитывать запас топлива? Зачем совершать вынужденную? Ах, вам попалась по пути колонна немецких танков, и вы решили обстрелять ее всем звеном... Ну да, понятно, бомбардировщики все равно потеряны, времени свободного теперь навалом, так почему бы и не порезвиться... А вот интересно: в вашем полетном задании было сказано хоть слово о танковой колонне? Или, может быть, обстреливать колонну танков вам приказали устно? Ах, никто не приказывал? Так почему вы ее обстреляли, горючего было много? Или патроны лишние? И кстати: сколько вражеских танков вы уничтожили? Я-асно... зато патроны извели, не говоря уж о топливе, машины посадили черт знает где... И если б вы были зеленый новичок, не нюхавший пороха... Вам когда-нибудь объясняли, товарищ Котляревский, что есть такое понятие: дисциплина?..

Ну вот, еще и немецкие танки припаяли. И Спартак с тоской вдруг понял, что, может, и не трибунал, но из авиации его попрут точно.

Часа полтора его мытарили, и все это время ленинская комната была переполнена, лишь изредка кто-нибудь выходил быстренько перекурить на крыльцо. Все молчали, внимательно слушали. Никто не заступился. Хотя Спартак — да и все остальные — прекрасно понимали: заступайся не заступайся, а показательная порка есть показательная порка. Потеря бомбардировщика — это не хухры-мухры, кому-то же надо надавать по шапке, так почему бы и не стрел... пардон: не летчику?

Потом тройка удалилась на совещание, всех попросили разойтись — мол, приказ будет вывешен на доске объявлений, и Спартака тут же окружили сочувствующие лица; его утешали, называли гостей разными нехорошими словами, говорили, что все обойдется...

Никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось разговаривать.

Котляревский мягко высвободился из участливых рук, пошел к себе в кубрик и завалился на постель прямо в обуви.

Не обошлось.

Под трибунал не отдали, партбилет не отобрали, в звании не понизили и вообще из авиации не выперли — и на том спасибочки. Причем лично товарищу Серегину: постарался, замолвил, где надо, словечко.

Но из летчиков-истребителей пришлось уходить. Тут уж даже авторитет командира не спас. Спартака перевели куда-то под Таллин, на какой-то продуваемый всеми злыми балтийскими ветрами остров Эзель, на какую-то вшивую базу Кагул, где вроде бы базировались истребители, но было вакантное место для пилота бомбардировщика.

Что ж, будем тихоходом. Какая, в сущности, разница? Тише едешь — дальше будешь. Хоть не в наземные службы перевели, не в механики-техники...

Так что отвальная и — прости-прощай, братья-летуны, не забывайте каждые сорок секунд оглядываться, разрешите идти, товарищ командир, спасибо за все, фибровый чемоданчик в руку, назначение в зубы, на славной машинке «Газ-АА» до соседнего аэродрома — оттуда как раз до этого острова должен лететь грузовой ероплан, как говорил Жорка Игошин...

А на душе все равно было нехорошо.

Ничего, не так уж все и плохо. Холодная даже в июле Эстония, серые воды Балтики, фронт совсем рядом — Восьмая армия Северо-Западного фронта пока держится, но вот-вот начнет отходить на север, к Финскому заливу. Так что время от времени залетают на огонек голуби из Люфтваффе и гадят вокруг, да периодически пакостят, как могут, эстонские националисты. Могут мало, но все равно пакостят...

Хорошо.

Летный состав аэродрома оказался дружным, приветливым — сразу после представления начальству по случаю прибытия в распоряжение части Спартак проставился парням. Поговорили нормально, по душам. Вроде даже подружились.

Хорошо.

Разместился в кубрике. Порубал чего-то в столовке комсостава. Прогулялся по аэродрому. Чистенько и аккуратно. Хутора, садики, истребители «И-153» (в просторечье — «Чайки»), сосны и камни. Старая мельница вдалеке, еще дальше горизонт пересекают черточки семидесятишестимиллиметровых зениток.

Хорошо!

Спартак вдохнул соленый воздух всей грудью и погрозил небу кулаком. Шалишь, мы еще поборемся.

Это он так себя успокаивал.

На самом деле все было плохо. Ему не повезло. На острове имелся только один, да и то старенький бомбардировщик, да и то переделанный под транспортник — с заваренными бомболкжами, снятыми элементами внешней подвески и еще какими-то дебильными доработками. Краска на атакующих поверхностях плоскостей истерлась воздушными потоками до сияющего белого блеска, боковые поверхности фюзеляжей покрылись въевшимися в блеклую краску пятнами от капель масла и копоти из патрубков...

Н-да. Даже бомбером не поработать — буду возить жрачку, письма невест и запасные моторы...

Нет, ну твою же мать!

Спартак в сердцах двинул ногой по истертой резине шасси, сплюнул и пошел в кубрик.

А непонятки начались буквально через четыре дня.

Глава одиннадцатая

Самая главная встреча

Самолет Спартака как раз вернулся с Большой Земли — привез новые аккумуляторы и бензин для «Чаек». Разгрузился, расписался где надо, кивнул начальнику АХО и решил покемарить часик: полет был не ахти — болтанка, потом откуда-то выскочили два «мессера», покрутились и отвалили, но осадок все равно нехороший. На своем «МиГе» он бы показал фрицам, а так... тьфу.

Единственная радость — пока шел туда порожняком, малость потренировался в управлении. Машина была старая и слабая, руля слушалась плохо, однако Спартак с удовлетворением отметил, что не все еще забыл.

Но вздремнуть ему не дали.

В кубрике шел спор — и, судя по всему, уже давно.

— А я говорю, это новое оружие будут испытывать, — сказал Артур Дзоев.

— Да какое оружие, немцы вот-вот в Таллин войдут! — не по-национальному горячо возражал Айно Вяали.

— Вот на них и будут испытывать, — преспокойно отвечал Артур. — А что еще может быть?

— Понятия не имею, — скис Айно.

— О чем базар? — спросил Спартак.

Оказывается, буквально час назад на Эзель прибыло с полдюжины генералов (судя по некоему неуловимому ореолу, из верхов) с портфелями и папками, заперлись с начальством в подземном командном пункте истребительной авиагруппы и носа пока оттуда не кажут. Более того: другие люди, вместе с первыми прибывшие, но чинами пожиже, усиленно измеряют длину полос, тупо осматривают каменистое болотце на востоке и в дружеские переговоры не вступают напрочь. И еще: ходят упорные слухи, что к нам, на Кагул, перебрасывают каких-то жутко секретных ребят, не то с Черного моря, не то откуда-то поближе. Вывод: что-то готовится. И всем до зуда в печенках хочется узнать — что именно.

Спартак почесал щетину (побриться бы надо), открыл было рот, чтобы выдвинуть свою версию... но так ничего и не сказал. Мало вводных.

На следующее утро воздух над Эзелем наполнился гулом и ревом моторов: неповоротливо, как откормленные слепни, садились на Кагул и прочие базы острова тяжеленные транспортники, не чета Спартаковому, мелькали в небе самолеты сопровождения, из транспортников выпрыгивали люди, выгружались какие-то тяжеленные ящики и — мамочка моя! — бомбы! ЗАБ-100, ФАБ-100. Еще какие-то — издалека было не разглядеть. В общем, много бомб.

А перед отбоем командир авиагруппы собрал личный состав и сообщил, что вплоть до особого распоряжения на Кагуле вводится особое положение. Вопросов не задавать, с гостями в разговоры не вступать... и вообще поменьше нос совать не в свое дело. Кто-то все же поинтересовался: а что за гости такие? На что командир ответил: неважно, все равно они будут жить не здесь, а в деревне. Помялся и добавил: летчики из Первого минно-торпедного авиаполка Балтфлота.

Спартак и Артур Дзоев многозначительно переглянулись.

Суматоха не прекращалась ни на минуту. Замполит ходил надутый от важности и красный от приобщенности к Тайне. Чужие особисты рыскали повсюду, как тараканы.

Дальше больше!

На другой день на Кагул прибыли пять звеньев по три машины — то были бомбардировщики дальнего действия «ДБ-3», красивые и грозные машины... И Спартак впервые начал догадываться, что происходит. Причем, судя по всему, судя по остановившимся, восхищенным взглядам некоторых летунов, не он один. Остальные же высказывали разнообразнейшие предположения, вплоть да самых невероятных: это, дескать, кандидаты для полета на Марс, будут у нас отрабатывать посадку на марсианские каналы.

Таинственные экипажи «ДБ» споро выгрузились, вытащили нехитрую свою поклажу и чуть ли не бегом, в сопровождении угрюмых парнишек в форме НКВД, двинулись в сторону хутора, что находился километрах в трех от базы. Техники принялись тщательно маскировать бомбардировщики сетками.

...А потом все неожиданно утихло. Суета прекратилась, и жизнь, по идее, должна была постепенно возвращаться в свою колею... вот только не давали никому покоя прилетевшие на «ДБ-3» ребята. А как иначе — живут отдельно и замкнуто, летают по индивидуальной программе, совершают боевые вылеты (уходят в небо с бомбами, а возвращаются без оных) — но куда, какая у них боевая задача, почему сторонятся нормальных людей? Это раздражало, выводило из себя и бесило.

Непонятно, как командиры, почти безвылазно сидящие на КП Кагула, решились пойти на столь отчаянный шаг. Нервозная обстановка в авиагруппе мешала всем, даже замполиту, — потому что вместо изучения уставов и трудов основоположников летчики занимались обсуждением перемен, обрушившихся на Эзель. А с другой стороны, те нелюдимые хлопцы, наверное, оказались не столь уж нелюдимыми и малость взбунтовались. Им тоже хотелось на свежий воздух, тоже хотелось общаться, покурить с местными, вместе в футбол поиграть. Дело-то молодое...