Глава вторая

Гостеприимство не слабеет

Кость шустро запрыгнул на козлы, бросив винтовку себе под ноги. Третий, так и оставшийся для Спартака безымянным, примостился рядом с ним, развернувшись вполоборота к заднему сиденью, на котором устроились Спартак с комендантом. Бричка покатила.

Спартак окончательно убедился, что не пройдет номер с лихим прыжком через невысокий борт брички — и зайчиком из-за тяжелой одежды и грузных сапог по редколесью не промчишься, и стрелков по его душу будет двое опытных, если даже не считать сопляка. Безымянный глаз не спускает, да и Панас, якобы небрежно держа пистолет на колене, не расслабляется: указательный палец возле спускового крючка, большой возле предохранителя. В два счета срежут, и хорошо еще, если наповал — а то и придется ползать в пыли раненым, враз превратившись в беспомощное создание, а эти будут гоготать...

— Жалованье большое? — спросил вдруг Панас.

— Что? — не понял Спартак.

— Я спрашиваю: платят хорошо? Воздушным офицерам? — В голосе коменданта звучало неподдельное любопытство. — Видел я летных немчуков, и американцев в штате Охайо — як сыр в масле катались, чистой воды шляхетство... Жалованье приличное?

— Мне хватает, — сказал Спартак.

— А сколько, если не военная тайна?

— Устрицами каждый день завтракал, — сказал Спартак хмуро. — А шампанским сапоги протирал для блеска.

— Я серьезно, не жартобливо...

— Вам-то зачем? В протокол допроса все равно не подошьешь.

— Ради общего познания жизни, — серьезно сказал Панас.

— Врете, дядьку, — сказал Спартак. — От жадности все. У вас вон нос побелел от жадности...

— Не от жадности, а...

Протарахтела короткая автоматная очередь — и Кость, нелепо взмахнув руками, кулем повалился с облучка. Безымянный успел взмыть на ровные ноги и даже вскинуть винтовку, разворачиваясь в ту сторону, откуда прозвучали выстрелы, — но вторая очередь сбросила его с брички, и он так же безжизненно грянулся оземь.

Спартак не рассуждал — некогда было. Он попросту ухватил левой рукой дуло пистолета, пригибая его вниз, а правой от всей души с превеликим энтузиазмом и готовностью вмазал коменданту по скуле — аж чавкнуло под кулаком. Быстренько выкрутил пистолет из сильных пальцев, пользуясь моментом.

Встрепенувшаяся было лошадка попятилась, храпя, на узде — или как там она именуется — повис человек в немецком маскировочном комбинезоне, с бело-красной повязкой на рукаве и болтающимся на плече незнакомым автоматом — короткий, с толстым дулом и горизонтальным магазином, а вместо приклада — выгнутая железная труба.

Еще двое, одетые точно так же, возникли у заднего колеса брички, один проворно выдернул за ворот все еще не очухавшегося Панаса, бросая наземь, а второй в полете добавил пану коменданту кулаком по роже. На Спартака это зрелище подействовало крайне умилительно: кто еще мог так вот обращаться с полицаями, как не...

Лошадь похрапывала, но стояла спокойно, человек в комбинезоне — рыжеватого оттенка, просторном — держал ее умело и цепко. Наклонившись, Спартак подобрал «парабеллум». Один из автоматчиков ухмыльнулся ему во весь рот и, демонстративно постучав себя кулаком по груди, выкрикнул:

— Америка — то бардзо добже! Америка — дир франд!

Второй тоже улыбался в шестьдесят четыре зуба, махал сжатым кулаком и выкрикивал что-то совершенно неразборчивое. Сразу видно было, что оба переигрывают, как плохие актеры, — из самых лучших побуждений вообще-то. Третий, не обращая на них внимания, нагнулся над лежащими, проверяя, как там с ними обстоит дело. Все трое были совсем молодыми парнями простоватого вида.

Теперь Спартак рассмотрел кокарду у них на фуражках — орел с поднятыми крыльями, упершийся лапами в нечто вроде полумесяца с большими буквами «WP». Тот же орел и те же буквы — на бело-красных нарукавных повязках. Причем орел, это сразу бросилось в глаза, был украшен короной. Довоенного фасона орелик, а значит, партизаны сии...

Появился четвертый, точно такого же облика, разве что автомат у него на шее висел немецкий, а в руке он держал большой незнакомый пистолет, чью марку Спартак с ходу не смог определить. Судя по тому, как подобрались пареньки, новоприбывший был определенно командиром.

Мимоходом улыбнувшись Спартаку — вполне дружелюбно, но коротко, — он прошел мимо, остановился над очухавшимся Панасом и, нехорошо сузив глаза, произнес:

— О, пане комендант постерунковы... Як ми бардзо пшиемне споткач пана...

Дальнейшее Спартак попросту не разобрал: сплошные «пши» и «пжи». Но вряд ли это была приятная светская беседа: лицо у лежавшего навзничь Панаса закаменело в смертной тоске — Спартак видывал такое выражение, когда человек оказывается нос к носу с костлявой бабусей, которая всюду шляется с косой...

Командир добавил что-то еще — короткое, презрительное. Наблюдая за ним, Спартак отметил для себя: «Порода...» У командира было классическое лицо белогвардейца из советских фильмов: узкое, сухощавое, аристократическое.

Панас, лежа на спине, неловко полез в карман, вытащил портсигар и протянул его стоявшему над ним партизану. Тот, чуть наклонившись, выдернул из пальцев коменданта тяжелую сигаретницу, так, чтобы не соприкоснуться руками, выпрямился.

И с холодным, непроницаемым выражением породистого лица поднял пистолет. Выстрел, другой, третий... Был человек, хоть и поганый, — и не стало человека. Впрочем, Спартака это печальное для кого-то событие нисколечко не огорчило.

Командир отдал какой-то приказ и запрыгнул в бричку рядом со Спартаком, все еще неуклюже сжимавшим в руке «парабеллум». Один из автоматчиков прыгнул на облучок и подхлестнул лошадь, а остальные моментально растворились в лесу. Бричка понеслась в прежнем направлении. Где-то неподалеку, Спартак слышал отчетливо, разгоралась пальба — одиночные винтовочные выстрелы, азартные автоматные очереди, солидное тарахтение пулемета.

Как раз в том направлении они и мчались. «Весело у них тут», — подумал Спартак, по-хозяйски пряча пистолет в карман. Поймав на себе взгляд командира, вполне доброжелательно ему улыбнулся.

Тот лихо отдал честь, бросив два пальца к козырьку украшенной коронованным орлом фуражки, четко выговорил:

— Ротмистр Доленга-Скубиньски, швадрон...

А дальше Спартак опять ничего не понял. Чтобы соответствовать моменту, он тоже отдал честь по всем правилам, но решил пока что излишне не откровенничать и пробормотал:

— Лейтенант Котляр... — и зашелся в натуральном кашле, притворяясь, что глотку у него напрочь забило пылью.

"Ротмистр, — подумал он, — надо же. Как в книжках. Надо полагать, довоенный ротмистр, а значит, возможны осложнения. Не питает ихнее довоенное офицерье особой приязни к Советскому Союзу, чего там...

И все ж таки спасибо тебе, бомбардир Павлов, за американский комбез — не то, право слово, болтаться бы мне на первой же попавшейся крепкой веточке: патроны наверняка пожалели бы, сучары...

Ну хорошо. А как дальше-то выдавать себя за американца? По-ихнему-то я ни бум-бум..."

Наступило неловкое молчание — ротмистр, несомненно, принимавший Спартака отнюдь не за советского летчика (те двое ведь не с бухты-барахты лепетали насчет Америки, видимо, комбинезончик распознали), английским явно не владел. Он только со слегка сконфуженным видом показал на Спартака пальцем, раздельно выговорил:

— Америка... — ткнул себя пальцем в грудь, сказал: — Польска... — и сцепил обе руки в братском пожатии.

Спартак с умным видом покивал, улыбаясь спасителю почти что искренне. Бричка вылетела на открытое пространство, справа показалась деревня. Там что-то нешуточно горело, над крышами вставал столб черного дыма, видно было, как мечутся люди. От деревни неслись еще две брички, набитые вооруженными людьми, а замыкала строй самая натуральная тачанка, запряженная парой, правда, не похожая на легендарные буденновские: облучок и открытая платформа, на которой установлен на треноге «Максим» без щитка. Пулеметчик в военной форме и каске незнакомого образца все еще палил по деревне — сразу видно, без особой стратегической надобности, просто не хотел упускать случая. И возница на облучке был в такой же форме, в начищенных сапогах — и у обоих бело-красные нарукавные повязки. «Серьезно у них тут все оборудовано, — отметил Спартак. — Форма, кокарды, все такое прочее...»

Брички припустили во весь опор — даже Спартаку, в здешних делах не смыслившему ни уха, ни рыла, моментально стало ясно на основе того, что он уже знал: он только что наблюдал лихой партизанский налет на сотрудничавший с оккупантами населенный пункт, а значит, надо побыстрее уносить ноги, пока немцы не очухались. Как можно было догадаться из слов Панаса, их гарнизон не так уж и далеко...

Его швыряло и мотало, бричку подбрасывало на колдобинах — гнали по бездорожью, напрямик, — но он был даже рад: при такой скорости и тряске ротмистру не до попыток наладить хоть какое-то общение, а значит, выяснение отношений откладывается... Спартак совершенно не представлял, какие уловки в его положении можно измыслить: разве что если объявится кто-то знающий немецкий, попытаться через него вкрутить командиру, что он, вообще-то, выполняющий особо засекреченную миссию американец... Вряд ли у них тут сыщутся знатоки английского, способные с ходу разоблачить самозванца.

Ну а потом-то что? Ладно, не найдется у них знающих английский... А дальше? А что там «дальше» — просить, чтобы переправили на восток, к линии фронта — мол, у него есть приказ в случае, если собьют, пробираться к передовым советским частям, как-никак СССР и США — союзники. В конце-то концов, ничего подозрительного, это самый короткий путь, не пробираться же «сбитому американцу» в Англию через всю оккупированную гитлеровцами Европу? Вот то-то и оно...

Ротмистр временами все так же доброжелательно ему улыбался, хотя от тряски улыбка превращалась в гримасу — и Спартак отвечал столь же дружескими гримасами. Настроение у него если и улучшилось, то ненамного: слышал краем уха об этих «коронованных», вражье натуральное, не лучше немцев...

Повозки вдруг без команды рассыпались в разные стороны, и вскоре Спартак уже не увидел ни одной. Судя по тому, как четко и слаженно это было проделано, явно была предварительная договоренность порскнуть в разные стороны в условленном месте.

Кучер натянул вожжи, и все попрыгали на землю — Спартак последним. Они остановились посреди дикого леса, произраставшего на пересеченной местности.

Ротмистр улыбнулся ему, развел руками: мол, ничего не поделаешь, переходим в пехоту. Спартак понятливо кивнул.

Они шли по чащобе чуть ли не полчаса: Спартак мог определить время, потому что комендант и его бандиты не позарились на изделие первого часового завода имени Кирова с поцарапанным стеклом. Часишки, действительно, выглядели хуже некуда, но Спартак к ним привык как к талисману, еще с Финской, и потому не собирался менять ни на какие роскошные трофейные.

Дикие были места, но совершенно безопасные, судя по тому, что его спутники двигались без особых предосторожностей, почти как на прогулке. Щебетали птицы, насквозь незнакомо — хотя что он, горожанин, понимал в лесных птахах? — чащоба была пронизана солнечными лучами, пахло хвоей и смолой, и казалось, что никакой войны нет вовсе...

Потом идиллия кончилась. Послышался резкий короткий окрик, и шагавший впереди автоматчик выкрикнул столь же короткое слово — вероятно, пароль, поскольку с той стороны больше не последовало реплик. Сопровождавшие Спартака еще более ускорили шаг с видом людей, наконец-то вернувшихся домой, или, учитывая партизанские реалии, в надежное убежище.

Впереди, на обширной поляне, показался двухэтажный кирпичный домик с высокой острой крышей, похожий на маленький замок из сказки. У него был определенно вальяжный вид, и Спартак недоумевающе покрутил головой: совершенно ясно, что места эти изначально были дикой и необитаемой чащобой, вон какие-то лиственные деревья вокруг. Значит, не могло тут быть ни города, ни деревни, ни даже дворянского имения: домик вовсе не выглядит остатком чего-то более крупного, сразу видно, что он так и стоял с самого начала сам по себе, в одиночку. Что за чудеса буржуазного мира?

Несколько человек встретили их у крыльца — разномастно одетые, но все с одинаковыми повязками на рукавах и орлами на головных уборах. Судя по их поведению, определил Спартак опытным глазом кадрового военного, старше ротмистра по званию или положению тут никого не было — такие веши сразу просекаются. Видно было, что они помирают от желания кинуться с расспросами, но ведут себя согласно субординации.

Зато на него таращились с простодушным удивлением детей, оказавшихся перед клеткой экзотического павиана в зоопарке. Ротмистра опять-таки не осмелились расспрашивать, но за спиной Спартака кто-то тихонько задал вопрос одному из приехавших с ними автоматчиков, и тот ответил так же тихо. Среди потока шипящих Спартак расслышал уже знакомое — что-то насчет «американьскего бомбовца».

Внутри обстановка не напоминала ни сельский домик, ни даже хорошо обставленную квартиру — они оказались в декорациях какой-то пьесы о старинной жизни: обшитые темным деревом стены, тяжелая древняя мебель, оленьи, кабаньи и медвежьи головы на стенах, лестница с вычурными балясинами, сабли и чертовски старомодные ружья развешаны во множестве...

Ротмистр жестом любезного хозяина показал направо, и Спартак направился туда. Следом за ними никто не пошел — ротмистр на ходу, не останавливаясь и не поворачивая головы, отдал какие-то приказы, и прочие улетучились. «Ага, — сказал себе Спартак. — Ну, эти дела мы знаем: загнивающее буржуазное общество, пропасть, отделяющая офицерский корпус от рядовых... Аристократ хренов. Попался в ты году в тридцать девятом соответствующим органам, не форсил бы этак вот...»

Они вошли в небольшое помещение с камином — Спартак впервые в жизни видел настоящий камин не в музее, — с той же старинной мебелью и обшитыми резными панелями стенами.

Следуя кивку хозяина — ротмистр вел себя именно как хозяин, — он уселся за неподъемный стол, воровато оглянулся, на миг представив себя героем пьесы из жизни сметенных историей эксплуататорских классов, — если приглядеться, увидишь в темноте зала зрителей.

Никаких зрителей не оказалось, конечно. Это был не театр. Ротмистр, прекрасно ориентировавшийся среди всей этой пошлой роскоши, достал из высокого шкафа темную бутылку, два металлических бокальчика (судя по тяжелому стуку, с каким они опустились на стол, именно металлических), наполнил их. Приглашающим жестом указал Спартаку на один.

Ну, тут уж упрашивать не приходилось. Коснувшись губами содержимого, Спартак определил по запаху и вкусу, что это не вино, а скорее нечто вроде коньяка, — и моментально осушил свой бокальчик. Ротмистр выпил примерно так же. Взглянул на Спартака и улыбнулся чуть беспомощно, так, что понять его было легче легкого: ну и как же нам, друг ситный, прикажешь общаться, если ты по-нашему ни бельмеса, а я по-американски ни слова не знаю?

— Может быть, вы по-немецки говорите? — с надеждой спросил Спартак, разглядывая свой стопарь.

На нем, никаких сомнений, красовался тот же герб, что и на портсигаре. Ага, кое-что начинает проясняться и складываться в картинку...

— А вы — говорите? — изумленно воскликнул ротмистр на неплохом немецком, пожалуй, даже лучшем, чем немецкий Спартака.

— Особая группа, — сказал Спартак веско. — Нас специально учили.

— Прекрасно, — обрадовался ротмистр. — А я уж было приуныл, решив, что нам придется пока что объясняться жестами... Как вы себя чувствуете, лейтенант?

— Не особенно хорошо, — искренне сказал Спартак. — Ну, вы понимаете...

— Да, конечно. Прекрасно понимаю, что вам пришлось пережить. Остальные, надеюсь, успели выпрыгнуть?

— Не все... — сказал Спартак. — Что это за место?

— Наш охотничий домик. Нашего семейства, я имею в виду.

«Ах, вот оно что, — подумал Спартак. — Графья недорезанные, будем знакомы...»

— Сейчас принесут что-нибудь поесть, — сказал ротмистр. — Не откажетесь?

— Не откажусь, — кивнул Спартак.

У него создалось впечатление, что ротмистр чего-то напряженно ждет, и уж никак не такого пустяка, как жратва, которую должны доставить, надо полагать, на столь же роскошном подносе. Стопари то ли позолоченные, то ли — очень может быть, судя по весу — целиком из золота. С приятностью разлагаются графья, этакие бури над Европой крутятся, а охотничий домик по-прежнему цел...

Ну, так что же делать? Может, приложить этому экспонату со свалки истории по башке и, не мудрствуя, выскочить в ближайшее окно? За ним будет погоня, конечно — но убегать от партизан совсем не то, что от немцев, никакого сравнения... Рискнуть? Тут должны быть и какие-то другие партизаны, которые как раз Москве подчиняются...

— Вам не жарко в этой одежде? — любезно спросил ротмистр. — Снимайте и располагайтесь без церемоний, вы у друзей. Мы — Армия Крайова. Доводилось слышать, надеюсь?

Спартак молча кивнул. Он и в самом деле слышал краем уха от особистов, что именно эту армию следует избегать, как черт ладана, поскольку тут все сплошь реакционеры и антикоммунисты.

— Ничего, — сказал он. — Мне что-то зябко...

Глупо было думать, что кадровый вояка — а у ротмистра все повадки кадрового — не опознает с ходу советское обмундирование...

Открылась резная дверь, вошли еще несколько человек. Спартак повернулся и уставился на них во все глаза без всяких церемоний, как и полагалось любопытному американцу. Один — ничего особенно сложного, верзила с не отягощенной интеллектом физиономией. Второй, хотя и с коричневой кобурой на поясе, явно интеллигент — щупленький и лысенький, с замашками закоренелого штатского. Третий...

Вот третий Спартаку сразу не понравился, с полувзгляда. Вроде бы обыкновенный мужичок средних лет и ничем не примечательного облика, этакий скучный бухгалтер — но и в колючем взгляде, и в кислой роже есть нечто специфическое, заставлявшее вспомнить, если применительно к родным реалиям...

Интеллигент, уставясь на Спартака, протрещал какую-то длиннющую фразу на совершенно непонятном языке. Не разобрав ни словечка, Спартак промолчал — а что еще оставалось делать. Лысик произнес еще что-то, не менее длинное, замолчал, растерянно пожал плечами, оглядывая окружающих с недоуменным видом.

— Что, ни слова не понял? — послышалось сзади.

Спартак машинально кивнул — и только в следующую секунду сообразил, что вопрос был задан по-русски. Его прямо-таки в жар бросило. Чуя, что дела оборачиваются нехорошо, он резко опустил руку в карман.

Могучий удар сзади по шее сбил его из кресла на пол — так и грянулся левым боком, что твой царевич-королевич из сказки, только, понятное дело, ни в какого ясного сокола не превратился, а тихонько взвыл от неожиданной боли.

Сознания он не терял, и разлеживаться долго не пришлось — верзила навалился, прижимая руки к потемневшему паркету, а тот, с колючими глазами, вмиг выхватил из кармана «парабеллум», быстро охлопал Спартака по всему телу и, отступив на шаг, распорядился без малейшей теплоты в голосе:

— Вставай, большевичок, не притворяйся, что тебе томно...

Спартак поднялся, покряхтывая — и вновь уселся без приглашения. Тут же за его креслом встал верзила.

— Боюсь, наши отношения принимают неожиданный оборот... — сказал ротмистр уже откровенно неприязненно.

— Что же это за американец, который ни словечка не понимает по-английски? — хмыкнул Колючий, усаживаясь рядом со Спартаком. Двумя пальцами взял его за запястье, приподнял и опустил. — И какой же американец будет расхаживать с погаными советскими часиками на руке? И, наконец, носить под комбинезоном советскую форму?

«Вот оно что, — подумал Спартак. — Кто-то из ихних наблюдал за сценой у самолета, видел, как те скоты с меня комбинезон стащили, и что под ним оказалось, тоже видел... Те, что шлепнули коменданта, этого не знали, но потом-то выяснилось...»

— Ну, что скажете? — усмехнулся ротмистр. — Забавно, но я и сам не подозревал сначала. Но потом, когда увидел ваши убогие часы с четкой советской надписью, когда у вас из-под комбинезона выглянула классическая совдеповская гимнастерка... Ну а пан капитан, — он кивнул на Колючего, — довершил картину... Что скажете?

— А что тут сказать? — пожал плечами Спартак и демонстративно потер ушибленную шею. — Лейтенант военно-воздушных сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Чего тут стыдиться? Вы что, за немцев?

— Против, — спокойно сказал ротмистр. — Из чего вовсе не вытекает, что вы оказались среди друзей. Боюсь, все обстоит как раз наоборот.

— А чего ж коньячком поили? — ехидно поинтересовался Спартак.

— Из уважения к вашему статусу военного летчика, несомненного офицера, — сухо сообщил ротмистр. — Я и перед расстрелом вам непременно налью, могу заверить. — Он встал, повелительно бросил что-то по-польски остальным и, не оборачиваясь, вышел.

Капитан тут же по-хозяйски разместился на его месте и, чуть воровато оглянувшись на дверь, налил себе до краев, выплеснул в рот. Блаженно зажмурился — и тут же уставился на Спартака прежним колючим взглядом:

— Его сиятельство, господин граф, холера ясна, не желает пачкать об тебя свои благородные ручки. Аристократия, что поделаешь... Зато я, сразу тебе скажу, большевистская морда, подобных дурацких предрассудков лишен. Если понадобится, я тебе самолично кишки вытяну через жопу прямо здесь. Соображаешь?

— А по какому, собственно, праву? — спросил Спартак, прекрасно соображавший, что терять в его положении нечего, а потому и не собиравшийся ползать на коленях перед этой мразью.

— Я — начальник контрразведки округа, — сказал капитан без всякого выпендрежа. — Имею право поступать со сволочью вроде тебя, как требует ситуация. Почему летал в американском обмундировании?