— Что ж, не все потеряно: Итак. Возвращаясь к началу, я с величайшим прискорбием вынужден констатировать, что жизнь нашего лагеря, я не побоюсь этого слова, концлагеря, в последнее время нельзя назвать иначе, кроме как бардаком и неподдельным разложением. Посмотрите на себя, пидарасы! Окиньте внутренним взором ваши зажиревшие организмы! Да вы же тут благоденствуете, как у тёщи на блинах, мать вашу раком! Жрёте за столом, как белые люди, загораете, валяете дурака, творите, что хотите, по последним данным разведки, даже суёте друг другу в рот половые органы, электронными игрушками балуетесь: Никакой дисциплины и порядка. А это в корне недопустимо. Поскольку вы, обращаю ваше внимание, все же находитесь в концлагере, а не в какой-нибудь Анталье. Одним словом, вынужден кратко резюмировать: господа, вам звиздец! Есть кто-то, кому придётся объяснять значение слова «резюмировать»?

Стояло молчание.

— Доступно выражаясь, я решил провести некоторые изменения внутреннего распорядка, — возвестил комендант. — Концлагерь должен быть концлагерем, а не домом отдыха. Эта нехитрая мысль, питаю надежды, сможет проникнуть в ваши новорусские мозги. А если кто-то и не проникнется, эти славные ребята моментально объяснят, только скажите: Желающие есть?

Не было желающих. И не было желания обращаться к «славным ребятам» за какими то ни было разъяснениями, даже самыми безобидными.

— Начнём, благословясь, — выждав, сказал комендант. — Во-первых, пора кончать с этими глупостями, которые именуются «работами». Если кого-то посадили, он должен сидеть. Поэтому с нынешнего дня выход за пределы лагеря отменяется. А поскольку я не верю в вашу дисциплинированность и всерьёз подозреваю, что кто-то попробует покинуть лагерь самостоятельно и без спроса, спешу предупредить: к проволоке вчера ночью в ударные сроки был подведён ток. И тот, кто начнёт к данной проволоке прикасаться своими грязными лапами: Шарфюрер, продемонстрируйте!

Эсэсовец, повинуясь кивку коменданта, вытащил из-за голенища сапога тонкий железный прут, ухмыляясь, помахал им перед лицами стоявших в первой шеренге и направился к проволоке — аппельплац располагался метрах в тридцати от неё, так что шагать пришлось недолго. Метров с пяти охранник швырнул прут.

Короткий неприятный электрический треск, синяя змеистая вспышка. Кто-то охнул. Вернувшись на своё место, эсэсовец с простецкой ухмылкой — что, съели? — развёл руками: мол, моё дело, ребята, подневольное:

— Упаси боже, я вам вовсе не запрещаю лезть к проволоке, — с широкой улыбкой уточнил комендант. — Наоборот, всякий, кому в голову придёт такое желание, может его немедленно претворить в жизнь, не опасаясь репрессий. Могу только приветствовать подобное намерение. Урок остальным будет наглядный и убедительный. Есть желающие? Что ж вы так, рваньё: Во-вторых. С нынешнего дня отменяются трапезы за столами — тут вам не кабак «Золото Шантары», дорогие мои, хар-рошие! Что вам кинет от ворот ваша добрейшая кормилица-поилица фрау Эльза, то и будете жрать, только делить, спешу предупредить, придётся самим — не будет же вам изощряться повариха: Уяснили? В-третьих. Поскольку, как только что неоднократно говорилось, в концлагере более, чем где бы то ни было, необходим строжайший внутренний порядок, я принял решение назначить этих славных малых вашими капо. — Он широким жестом указал на троицу с белыми повязками. — Все распоряжения капо выполняются беспрекословно, с неизбежным громким выкриком: «Точно так, герр капо!» Какое бы то ни было хамство в адрес капо, не говоря уж о злостном невыполнении приказов или сопротивлении законным требованиям, будет незамедлительно караться по выбору самого герра капо — заключением в карцер, — он махнул стеком в сторону сортира, накрытого огромным кубом из металлической сетки и оттого напоминавшего чудовищную мышеловку, — либо незамедлительным и качественным мордобоем со стороны охраны, либо общением с нашим обаятельным Тузиком\— взмах стека в сторону кавказца. — Особо подчёркиваю: медицинская помощь нарушителям данных правил оказываться не будет. Опять-таки спешу напомнить: я жажду, чтобы кто-то из вас постарался побыстрее нарушить правила обращения с господами капо, что даст повод всем остальным убедиться в серьёзности моих намерений. Понятно, на печальном примере нарушителя. В-четвёртых. Поскольку у нас тут не парк культуры и отдыха, бесцельные шлянья по территории лагеря запрещаю. В бараки друг к другу не заходить, вообще не шляться без дела, тот, кому приспичит в сортир, обязан двигаться к нему по прямой, которая есть, если вы не знали, кратчайшее расстояние меж двумя точками, при этом громко и непрерывно возглашая: «Номер такой-то следует на оправку!». Каковые правила соблюдать и на обратном пути. По нарушителям, кроме обычных наказаний, кои я вам подробно обрисовал, будет открываться огонь с вышки — смотря по вашему поведению:— он широко улыбнулся. — А в остальном — полнейшая свобода. Что вы там будете делать в бараках, меня не касается. Лишь бы только не нарушали вышеперечисленные правила. Хоть на голове ходите, хоть трахайте друг друга, хоть жрите друг друга. Ясно? Ну, кто посмеет сказать, что я вам не отец родной? Найдётся столь неблагодарная скотина? Нет? Я душевно тронут. Возможно, вы не столь уж и пропащие скоты, какими мне, признаться, упорно представляетесь. Вижу на некоторых мордах мучительные раздумья, а на иных — нечто, напоминающее недоверие. Вот последнее мне категорически не нравится. Повторяю, мне хочется, чтобы все присутствующие вдолбили в свои тупые мозги: это все всерьёз. Хватит, повыстебывались! — впервые он сорвался на визг. — Попыжились, повыделывались, покрасовались, хозяева жизни, мать вашу хреном по голове? — Он даже стиснул перила, но быстро успокоился и продолжал почти нормальным тоном: — Все всерьёз. Были — новые русские, а стали в одночасье — новое дерьмо. И я с вами сделаю, что мне только взбредёт в голову, если будете выделываться поперёк моих правил! — Он повысил голос так, что на очаровательном личике Маргариты мелькнула недовольная гримаска. — Отошла малина! Отошла лафа! Вы теперь никто и звать вас никак! Сомневается которая-то гнида? Шарфюрер, продемонстрируйте наглядный пример номер два, будьте так любезны!

Давешний эсэсовец, тот, что подходил к проволоке, круто развернулся на каблуках и принял от коменданта пёстрый пакет — по виду один из тех, откуда обычно доставали хлеб с ливерной колбасой. Что-то там лежало, но на сей раз определённо не пайки — пакет выглядел довольно лёгким.

В следующую минуту стало ясно, для чего у подножия трибунки лежит железный лист, которого ещё вчера не было. Черномундирник старательно принялся высыпать на него содержимое пакета — мелькнули несколько паспортов в разномастных обложках, кучка запаянных в пластик водительских удостоверений, ещё какие-то корочки разной величины и разных цветов — темно-красные, бордовые, синие. Туда же сыпались какие-то печатные бланки, вовсе уж непонятные бумаги, яркие импортные кошельки для ключей и связки ключей на колечках с брелоками, бумажники, квитанции, ещё какая-то мелочь. Не спеша, с расстановкой полил кучу бензином из некрашеной канистры, наклонился, поднёс высокий огонёк хорошей зипповской зажигалки и отпрыгнул.

Взметнулось бледноватое пламя. Лично Вадима это ничуть не касалось, он никаких документов в конторе не оставлял, но все равно неприятно передёрнуло — все это и впрямь перестало смахивать на шутку, даже трижды идиотскую:

— Каз-злы! — взревел Браток, видимо, углядев в полыхающей, коробящейся куче нечто ему принадлежавшее, кинулся туда, задев локтем Вадима:

Ему дали пробежать ровно половину расстояния до набиравшего силу пламени. Охранник с длинной неприятной рожей шагнул вперёд без малейшего замешательства, как-то очень уж ловко крутнул в руках «Моссберг» с покрытым камуфляжными разводами прикладом — и приклад впечатался в физиономию бегущего, послышался столь мерзкий чмокающий стук, что по телу пошла волна отвратительной дрожи. Вадим ощутил, как под ложечкой у него самого что-то противно ёкнуло, да так, что слышно, наверное, было всем остальным.

Потом загремели выстрелы — это второй палил по людям, кинувшимся к костру вслед за Братком, стрелял только он один, остальные остались в прежних позах. Крики, оханье, люди падают, катаются по земле, крови не видно, но крики не утихают: Что-то больно ожгло ногу ниже колена. Вадим, не смея шелохнуться, скосил глаза — рядом с грязной босой ступнёй лежал чёрный, слегка деформированный шарик размером чуть поменьше теннисного. Резинка от кого-то срикошетила, резиновыми пулями лупит, гад:

Потом перед сломавшимся строем вновь взлетели невысокие фонтаны земли — это другие палили дробью. Как ни удивительно, порядок восстановился чуть ли не мгновенно, выровнялась двойная шеренга, только те, кого задели резинки, корчились и охали в голос перед застывшими — руки по швам — кацетниками да Браток стоял на коленях, зажав руками физиономию, охая и покачиваясь.

— Ахтунг, хефтлинги! — заорал, надсаживаясь, комендант. — Буду считать до трех. Кто немедленно не заткнётся, брошу к херам на проволоку! Айн: цвай: драй:

Упала мёртвая тишина, даже Браток унялся, только огромная рыжая псина жутко рычала и рвалась с поводка, недовольная, что ей ни в кого не дали вцепиться. Бензин на железном листе почти выгорел, там поднимались многочисленные дымки, удушливо вонявшие горелой синтетикой, шипели и пузырились кусочки пластика, налетевший ветерок разбрасывал чёрные хлопья пепла вперемешку с кусками недогоревшей бумаги. «Это же уже не игра, — беззвучно взвыл Вадим, — разве может быть такая игра? Разве можно играть в такие игры с господами, хозяевами жизни, теми, кто платил деньги за услугу?»

От страха и непонятности происходящего пересохло во рту. Все творившееся вокруг было столь же диким и невозможным, как если бы взбесился собственный «Мерседес» или хлебо-печка «Панас», если бы начал тебя шантажировать и грозить побоями ксерокс на фирме:

И тем не менее это был не сон. Это была реальность, все творилось наяву. Послышался надрывный женский всхлип.

— Ну-ну? — оживился комендант. — Кто там просится на проволочку?

Воцарилось гробовое молчание.

— Послышалось, — сговорчиво протянул комендант. — Акустический обман слуха: А вы что тут валяетесь, господа хорошие? Ну-ка в строй, живенько, ножкаминожками, тут нянек нету: Ох вы, мои хорошие, какие вы нынче дисциплинированные, я из вас ещё, смотришь, людей и сделаю: Ахтунг! Господа капо! В темпе гоните свою скотину получать пайку, а потом — по пещерам, милые, по пещерам! Первый барак, арш!

Оживившийся Василюк браво выкрикнул:

— Цу бефель, repp комендант! — чуть ли не бегом преодолел отделявшее его от соседей по бараку расстояние, остановился в трех шагах и прямо-таки пропел, поигрывая дубинкой: — На-аправоо! На месте шагом арш!

Они сделали поворот направо — без всякой слаженности, как бог на душу положил. Вадим одной рукой поддерживал под могучий локоть Братка— тот все ещё пошатывался, чуть ли не вся левая половина лица набухала опухолью, кровянившей несколькими глубокими царапинами.

— Хальт! — рявкнул комендант. — Герр капо, прошу обратить особое внимание на занятия строевой подготовкой. Это, по-вашему, есть «направо»? Верблюды беременные, а не образцово-показательные заключённые! Сегодня ещё сойдёт, но после обеда начинайте-ка их гонять по-настоящему:

— Цу бефель, герр комендант!

— Гоните за пайкой!

— Яволь, герр комендант! Ша-агом арш! — и после минутного замешательства Василюка осенило: — Ногу держать!

Должно быть, в армии он не служил отроду и потому понятия не имел, как следует командовать, чтобы шеренга шагала в ногу, но его правильно поняли, от отчаяния, должно быть, и кое-как пытались исполнять требуемое. Под ржанье двинувшегося следом охранника дошагали до ворот. Остановились по команде.

— Вольно! — скомандовал новоявленный капо.

Вадим прекрасно разглядел, что лицо чернявого интеллигента пылает неподдельным энтузиазмом и, можно даже сказать, восторгом. Не похоже было, чтобы этот испытывал страх или отчаяние.

«Может, там, в большом мире, какой-нибудь переворот? — от безнадёжности пришла Вадиму в голову устрашающая догадка. — Взяли власть какие-нибудь красные, встали-таки проклятьем заклеймённые, объявили вновь классовую борьбу, и началось? Грабят награбленное и восстанавливают, изволите ли видеть, справедливость? Должно же быть хоть какое-то объяснение? Другого вроде бы и нет: Но ведь вчера вечером все ещё было нормально? Правда, со вчерашнего вечера столько воды утекло».

— Попались, засранцы? — вывел его из тягостного раздумья бодрый вопль тётки Эльзы.

Она стояла по ту сторону проволоки, благоразумно отступив от неё не менее чем на метр, передвинулась, встала напротив отверстия в воротах, куда только и просунуть буханку хлеба — или кошке протиснуться. Уперев руки в жирные бока, разглядывала «полосатиков» с жадным наслаждением. На поясе у неё обнаружилась расстёгнутая кобура с наганом — полное впечатление, настоящим.

— Приплыли, соколы сраные? — тянула она, прямо-таки слюни пуская от удовольствия. — Шо-то вы такие понурые, как будто с утра толком и не просрались: Что приуныли? Не нравится?

Ворота были хлипкие, одно название, — два квадрата из тонких плах, крест-накрест пересечённых досками ещё поуже и потоньше, а все пустое место меж ними хоть и оплетено колючкой, но она, конечно же, не соединена с оградой. И ещё не особенно внушительный железный засов снаружи. Если дружно напереть всем скопом:

Судя по сузившимся глазам Синего, его посетила та же мысль. Судя по тому, как он слегка ссутулился, пришёл к тому же выводу, что и Вадим, — бессмысленно. Охрана успеет подбежать и расстрелять из десятка стволов: стоп, это что же выходит? Я совершенно серьёзно допускаю, что охрана будет стрелять на поражение? Любопытно, а что другое в этой ситуации прикажете допускать, если в окружающем мире вдруг все шизофренически, жутко перевернулось с ног на голову?

По ту сторону валялась немаленькая куча досок и тут же сколоченные квадратом толстые брусья — ага, на скорую руку мастерят нечто вроде караулки, вон и ящик с гвоздями, пила, молотки: Что же — всерьёз? И надолго? Господи, да что же тут творится?

— Лови, быдла! — тётка Эльза ловко пропихнула внутрь буханку хлеба, глухо шлёпнувшуюся наземь. — А больше, извиняйте покорно, вам на завтрак ничего и не полагается, не графья, перебьётесь. Ладно, знайте мою доброту:

Рядом с буханкой плюхнулись две консервные банки с яркими импортными этикетками — ананасный компот и сосиски. Обе банки наглухо запечатаны.

— А ключ? — машинально подал кто-то голос.

— Клю-уч? — осклабилась тётка Эльза. — Может, тебе ещё и шампанское прикажешь? С какавой? Не хотите, не берите. Другие подхватят: Ну, что стали? Шагайте!

Синий первым вышел из строя, подобрал буханку, аккуратно сдув землю, рассовал по карманам банки. Поодаль кто-то громко заорал, привлекая внимание капо и охранника, — это появился ещё один незнакомый эсэсовец, подталкивавший прикладом в спину взлохмаченного и злющего Эмиля. «Ну да, он же в карцере куковал, — подумал Вадим. — Я и забыл:» Под глазом у старого приятеля наливался немаленький синяк, руки у него были связаны, а лицо ещё более ошарашенное, чем у остальных, уже получивших кое-какую ясность.

Его втолкнули в ворота, так и не развязав рук, заставили встать в строй, и Василюк заорал:

— Налево! Кр-ругом! Шагом марш! Они двинулись к бараку, старательно пытаясь шагать в ногу. Навстречу столь же неуклюже маршировала другая бригада — две шеренги разминулись, отчего-то старательно избегая встречаться взглядами.

— Слушай, что тут творится? — шёпотом спросил Эмиль, морщась, — видимо, запястья стянули верёвкой на совесть.

— Понятия не имею, — не поворачивая головы, таким же шёпотом отозвался Вадим. — Кто-то умом подвинулся: Ты радио, часом, не слушал? Может, революция? Переворот?

— Какое радио? Утром вломились двое, абсолютно незнакомые, начали излагать новые правила. Я поинтересовался, не рехнулись ли ребятишки, тут и началось: Одного я успел обидеть качественно, но и меня со знанием дела вырубили:

— Разговорчики! — взвизгнул Василюк, взмахнул дубинкой, но промахнулся. — Шагом марш!

— Стоять! — послышался сзади совершенно противоположный по смыслу приказ.

Их вприпрыжку догнал эсэсовец, придерживая правой болтавшееся на плече дулом вниз ружьё. Мгновенно выдернул за шиворот из строя Столоначальника, бросил Василюку, как своему:

— Приказано — на допрос. Гони козлов в стойло.

И погнал Столоначальника к воротам, подталкивая кулаком в поясницу. Третья бригада и женская половина заключённых в полном составе ещё стояли навытяжку перед трибункой, но герр комендант уже не обращал на них ни малейшего внимания, о чем-то, полу отвернувшись, беседовал с Маргаритой. Вадим так и не понял — то ли в самом деле перехватил полный ужаса взгляд Ники, то ли примерещилось и она смотрела в другую сторону.