Панарин знал всех сидевших в зале — старожилы, они его тоже знали. И наверняка знали уже о провале очередного эксперимента и гибели «Лебедя», но никто не подошел с вопросами — местная этика, неписаный кодекс, запрещающий с бухты-барахты интересоваться чужими неудачами.

Горели почти все светильники, но, на взгляд аборигенов, в зале было тем не менее мрачновато — не работали телестены, установки светомузыкальных эффектов и прочие придумки, призванные сделать часы вечернего отдыха веселее и насыщеннее, а за стойкой не было бармена Рамиреса, поэта коктейлей, которого в свое время на коленях умоляла не покидать Землю вся Гавана и все когда-либо бывавшие в Гаване туристы. (Хотя любивший описывать это расставание Рамирес мог и ошибиться при подсчете на десяток тысяч провожающих, те, кто отведал его коктейлей, ему, в общем, верили.)

Панарин не спеша расправлялся с шукрутом. Остальные тоже больше ели, чем разговаривали — здесь сидели несколько сменившихся с дежурства космодромщиков, биологи, только что вернувшиеся из очередного похода за двести километров в тамошние заболоченные джунгли, энергетики, двое математиков, и здесь спорившие о чем-то профессиональном — они то и дело хватались за карманные компьютеры, как за шпаги, а на столе у них стоял видеофон, настроенный на пятую программу Глобовидения, предназначавшуюся для Внеземелья. Видимо, они ждали результатов очередной научной дискуссии — одного из десятков локальных тайфунов, то и дело незаметно для непосвященных потрясавших круги тех или иных узких специалистов. «Лебедь» тоже был таким незаметным тайфуном — погиб еще один корабль Проекта, человеческих жертв нет, эксперимент закончился провалом. Вот и все, что скажет диктор Глобовидения, — а что тут еще скажешь?

Новенькими были, пожалуй, только две девушки за одним из ближайших столиков, да единственная шумная компания, разместившаяся у фонтана. Математиков явно не радовали шумные соседи, но Панарин, по правде говоря, предпочел бы, чтобы зал звенел веселым гомоном — в нем порой не так уж трудно растворить грустные мысли.

Панарин приподнял бокал, словно чокаясь с невидимым собеседником — за помин души «Лебедя», успевшего совершить всего пять полетов, считая и тот, из которого он не вернулся. За помин души…

— Пьете с человеком-невидимкой?

Панарин поднял глаза. Перед ним стояла та, темноволосая, из-за соседнего столика. Блондинки там уже не было.

— Ну да, — сказал Панарин. — Невидимки у нас водятся. И привидения. Город наш молодой, но привидения водятся. Прилетели «зайцами», надо полагать.

Панарин подумал, что, согласно литературным штампам, он должен сейчас смотреть сквозь нее отсутствующим взглядом и говорить грустные слова о провале очередной серьезной мужской затеи и обуревающей его печали. Но это было бы форменным идиотством. Грустными словами не поправишь дела, а грустные мысли можно преспокойно оставить в себе…

— Садитесь, — сказал Панарин. — Что новенького на Земле, вы ведь только что оттуда?

— Ну да, вы же наверняка знаете всех местных…

— Деревенька наша небольшая, — кивнул Панарин. — Вообще-то, согласно политесу, я должен уверять вас, что вас просто невозможно не заметить, независимо от того, сколько нас здесь живет и насколько хорошо мы знаем друг друга. Так вот, — вас просто невозможно не заметить.

— Ну, спасибо, — она откровенно разглядывала Панарина. — Что у вас случилось?

— Почему вы так думаете? Может быть, я просто стараюсь произвести на вас впечатление романтической мрачностью?

— Плохо верится. Когда вы зашли, вон тот парень сказал соседу, что Тимка Панарин опять как туча, значит, снова они мордой в стену… Ничего, что я цитирую дословно?

— Знают наши Эвклиды толк в изящной словесности, — проворчал Панарин. — Лучше бы теорему Ферма решили наконец, который век бьются… Ничего особенно плохого у меня не случилось — просто-напросто погиб корабль. Это у нас случается…

— Тим — это от Тимофея?

— Тим — это просто Тим.

— Меня зовут Ирена. Вам только что присвоили командора? Знак есть, но на куртке нет соответствующего шеврона.

— Ого! — Панарин посмотрел на нее с любопытством. — Вы, часом, не из нашей системы?

— Увы, нет. Все прозаичнее. Мой младший брат — курсант Львовского училища. Поневоле стала знатоком регалий и эполет.

«Младший брат, — подумал Панарин. — Еще один из тех, кто считает Галактику своим домом — настрой у нынешних курсантов прежний, тот, что был и у нас…»

— Значит, вы только что произведены. Жалко. Я могла и подумать, что вы — инопланетянин.

— Неужели похож?

— А вы разве не слышали? — удивленно подняла брови Ирена.

Странно, но она, кажется, не шутила.

— О чем я не слышал?

— На Земле распространяются слухи, что каким-то образом удалось обнаружить маскирующихся под землян инопланетных наблюдателей. Теперь понимаете, почему вас можно принять за инопланетянина? Знаки отличия и форму вы скопировали абсолютно правильно, а о шевроне забыли.

— Мы чуточку пренебрегаем мелочами, как все андромедяне, — сказал Панарин.

— Между прочим, я абсолютно серьезно. Ходят такие слухи.

— Ох, вторую сотню лет они ходят, — сказал Панарин. — Встретить бы такого наблюдателя — не отпустил бы, пока не дознался, каким образом им удается преодолевать такие расстояния…

— Но ведь интереснее доискаться самим?

— Который год доискиваемся… — сказал Панарин.

— Значит, вы не андромедянин. Жалко. Но я не разочарована. Вы — мой первый знакомый испытатель Проекта, будет чем хвастать перед братом.

— Господи, чем тут хвастать…

Как всякий человек мужественной профессии, он был суров, немногословен и скромен до предела…

— Вы журналистка? Впрочем, такие штампы в журналистике давно отмерли. Да и журналисты нас прочно забыли.

— Нет, не журналистка. А кто, не скажу. Попробуйте угадать.

— Не так уж трудно, — хмыкнул Панарин. — Звездный Флот и Глобовидение отпадают. Остаются Проект, планетологи и «Галакс».

— Холодно. Можно перебить вас бестактным вопросом? Что вы будете делать, если усилия Проекта так и не увенчаются успехом?

— Такого быть не может.

— Уверены?

— Да, — сказал Панарин, начавший привыкать к ее почти мгновенным переходам от шутки к серьезному и наоборот. — Уверенность эта чисто эмоционального плана, и тем не менее… Существует некий закон преодоления преград — я бы его так назвал. Причем преграды становятся все более сложными. Когда-то человек не мог переплыть узенькую речушку — построил плот. Потом непреодолимым препятствием казался океан — но появились драккары, лодьи и каравеллы. Потом люди завоевывали воздух, Солнечную систему, вышли к другим звездам. Возьмем и этот барьер.

— Ну, а если все-таки?

— Для меня нет «все-таки», — сказал Панарин.

— Рассердились?

— И не думал, просто излагаю свои взгляды.

— Взгляды, взгляды… — она задумчиво чертила что-то пальцем на столе. Кажется, «пифагоровы штаны». Есть что-то забавное в том, что «штанами» назвали чертеж, созданный человеком, никогда не пользовавшимся штанами.

— Такие взгляды кажутся вам наивными? — спросил Панарин. — Кое-кто отзывается именно так.

— Нет, отчего же — наивные. Взгляды как взгляды. Вот только… — она подняла на Панарина глаза. — Мне кажется, что, думая о развитии техники, вы смешиваете две противоположные тенденции: бороться с природой и сотрудничать с ней. Создавая самолеты, химические ракеты, вертолеты, человек боролся с ветром, с силой земного притяжения. И только двадцать лет назад появились мобили, которые, если можно так выразиться, «сотрудничают» с гравитационным полем планеты, а не борются с ним, пытаясь пересилить. Понимаете?

— Да, — сказал Панарин.

— Химические ракеты отжили свое и стоят теперь в музеях, но корабли Дальнего прыжка используют тот же принцип «борьбы» с природой — пробить пространство, проскочить, деформировать, одним словом. Тот же самолетный винт, кромсающий воздух, если вдуматься. Почему бы не поискать более «мирные» методы? По-моему, никто до сих пор этим даже не занимался?

— Что-то такое было на заре ДП-полетов, — сказал Панарин. — Несколько спорных работ, которые забыли даже прежде чем они успели оформиться в тупиковую ветвь. Я не теоретик и не знаю всех подробностей, но можно покопаться в архивах.

— Может быть, эти идеи поторопились списать в архивы?

— Повторяю, я не физик, — сказал Панарин. — И вы, сдается мне, тоже — физики Проекта не видят иного пути, кроме ДП-кораблей. Может быть, вы все же в «Галаксе» работаете?

— Хорошо, не буду вас больше интриговать. Я археолог и прилетела сюда работать.

Панарин с трудом подавил удивление. Работы археологу на Эвридике найдется примерно столько же, сколько энтомологу — на Плутоне, а вулканологу — в Сахаре.

— Более того, я — астроархеолог.

В некоторых отношениях астроархеология, искавшая на других планетах следы иного Разума, была родной сестрой Проекта «Икар». Столь же уныло прозябала. Проект, по крайней мере, имел возможность неограниченно экспериментировать, но его сестричка была лишена такой возможности. Ни на одной из планет Ойкумены не удалось обнаружить ни разумных существ, пусть на низкой стадии развития, ни следов инопланетян. Редкие сенсации время от времени ослепительными метеорами вспыхивали в научных небесах и тут же гасли — ошибки, натяжки, ложные тревоги. Если смотреть правде в глаза, астроархеология уныло прозябала в ожидании чуда…

— Как видите, встретились родственные души и братья по несчастью, — сказала Ирена. — Однако нам, кажется, повезло — в Синегорье палеонтологи обнаружили нечто напоминающее захоронение.

— Очередная ложная тревога.

— Говорят, не похоже.

— Да быть этого не может! — сказал Панарин. — Нет здесь никаких сапиенсов, и не было. Простите, но вы снова гоняетесь за миражом. Хотя… Что ж, копайте. Интересно будет посмотреть.

— Иронизируете?

— Вполне серьезно желаю вам удачи, — сказал Панарин. — Не хочу, чтобы множилось число неудачников — их здесь и так больше чем нужно. Когда вы летите в Синегорье?

— Завтра. Прилетайте к нам. Или вы ужасно заняты?

— Да нет, — сказал Панарин. — Следующий полет у меня через три дня. А обязанности заместителя по летным вопросам не так уж и обременительны. Так что я непременно прилечу. Но только тогда, когда вы действительно откопаете что-то интересное.

— Постараемся. — Ирена встала. — Проводите меня.

Почти рассвело, над крышами задержались последние звезды, прозрачные, уже не казавшиеся по-ночному колючими.

— Мне пора, — сказала Ирена. — Вещи разбирать, осваиваться. До встречи, командор. Хрустального башмачка у меня нет, но если захотите меня найти — найдете.

Она ступила на «бегущую дорожку», прощально махнула рукой и исчезла за поворотом. Панарин задумчиво смотрел вслед. Потом покосился на дорожку, подумал секунду и пошел пешком. Задержался у серого трехэтажного дома — светилось окно на втором этаже, и Панарин увидел на белой занавеске четкий силуэт Кедрина. Адмирал, скрестив на груди большие руки, стоял вполоборота к окну, задумчиво глядя вглубь комнаты. В этой позе он показался Панарину похожим на капитана Немо.

Пилоты Эвридики, даже те, кто был старше Панарина, не говоря уж о самых молодых, чуточку по-мальчишески гордились своим адмиралом — Кедрин был единственным в своем роде. Он был легенда. Один из шестидесяти двух релятивистов. С две тысячи пятидесятого года по две тысячи пятьдесят пятый Земля отправила к одиннадцати ближайшим звездам одиннадцать кораблей. В пятьдесят четвертом к Ауриге ушла «Рогнеда», десятый по счету корабль. Вторым пилотом был тридцатилетний Кедрин. На долю экипажа «Рогнеды» выпал самый трудный полет — улетало восемь человек, вернулось четверо. Они вернулись в две тысячи восьмидесятом — двадцать шесть лет по земному времени, семь лет по локальному времени корабля. Кедрин оказался одним из немногих релятивистов, кому удалось продолжить службу — теперь уже в Звездном Флоте. Восемь лет летал командиром корабля, потом был флаг-капитаном поисковой эскадры Дальней разведки, последние семь лет руководил здешним полигоном и был директором поселка.

«Впрочем, — подумал Панарин, — пожалуй, самый трудный полет выпал на долю „Кентавра"».

Десять кораблей вернулись, но почему не вернулся «Кентавр», замолчавший в пятьдесят четвертом, никто не знал. Смерть всегда трагична, но, сопряженная с неизвестностью, трагична вдвойне. Кедрин никогда об этом не упоминал, но все знали, что двое из пяти навсегда ушедших на «Кентавре» были его близкими друзьями…

Светилось окно еще одного полуночника, Виктора Крылова. Тезка великого баснописца представлял здесь «Динго» — отдел безопасности Совета Системы. Со всевозможными разведками и контрразведками прошлого эта контора, разумеется, не имела ничего общего. Одно из его подразделений занималось всевозможными складами боеприпасов (даже сейчас их находят порой), затонувшими давным-давно кораблями с оружием на борту, скрытыми в укромных местах контейнерами с ядовитыми газами и отходами. Предки порядком захламили в свое время планету… Второе подразделение наблюдало за безопасностью ученых, ставивших особо рискованные опыты. Третье присматривало за туристами на Земле и других планетах — туристы имели иногда склонность шататься там, где можно нарваться на зверя.

Четвертое, отдел чрезвычайных происшествий, было создано лет тридцать назад. На всякий случай, на случай, если произойдет что-то действительно из ряда вон выходящее — нагрянут с агрессивными целями инопланетяне, появится Сатана, сбежит из лаборатории киборг, одержимый манией создать на Меркурии государство роботов. Правда, за все время существования отдела не произошло ни одного ЧП, для борьбы с которыми он предназначался…

Назвать его сотрудников бездельниками все же не поворачивался язык. За эти тридцать лет они разработали неисчислимое множество моделей гипотетических конфликтов, критических ситуаций и опасных осложнений, связанных с непредсказуемым развитием новых областей науки или контакта с иным разумом. Злые языки утверждали, что писатели-фантасты вместо того, чтобы самостоятельно искать темы и сюжеты, беззастенчиво пользуются информаторием отдела ЧП. Как бы там ни было (фантасты отчаянно отпирались), отдел располагал богатейшим теоретическим материалом при полном отсутствии практики, и это способствовало иронически-прохладному отношению к нему. Лет десять назад отдел даже хотели закрыть, но не закрыли — опять-таки на всякий случай. Человечество было настолько богато, что могло позволить себе эту маленькую роскошь, тем более что при успехе Проекта «Икар» отделу ЧП найдется какая-нибудь работа. Но пока сотрудников в нем было очень мало, и в последние годы многие о нем попросту забыли…

Панарин вошел в свой коттедж, уселся в большое мягкое кресло. Посидел с закрытыми глазами, вновь вспоминая беззвучно рассыпавшийся корабль, физиков, стоявших унылой кучкой у выхода на летное поле…

Встал. И обнаружил на столе листок бумаги — список пассажиров, которые должны были прилететь завтра на «Кассиопее». Видимо, список принес Кедрин. Одна фамилия была подчеркнута синим карандашом, каким обычно пользовался адмирал.

Каратыгин И.Е. Профессии туристов обычно не указывались, но фамилию каждого, который прилетал в служебную командировку, сопровождало упоминание о роде занятий. Так и здесь — Каратыгин И.Е., член Совета Системы, начальник Управления энергетики Системы. Он же — Дрессировщик Харибды, Скупой рыцарь, Гобсек. Молодежь проекта была остра на язык и порой несдержанна в прозвищах, метко отражавших тем не менее суть дела. А суть была в том, что Каратыгин принадлежал к числу тех, кто ратовал за введение для Проекта энергетического лимита…

«Значит, вот так», — подумал Панарин. Вот, значит, как. Что это — просто очередное выражение недовольства, или Каратыгин собирается осуществить наконец свою прошлогоднюю угрозу — вынести вопрос на референдум Системы? Плохо, если так. Что ж, «Кассиопея» прибудет в девять тридцать, время еще есть…

Он решительно встал и нажал клавишу видеофона.

— Дежурный Главной диспетчерской, — по инерции отчеканил Тоймар. — А, это ты? Доброе утро, Тим.

— Доброе утро, Гуго, — сказал Панарин. — Есть дело. Запроси Землю, где сейчас находится репортер Глобовидения Станислав Снерг. Это срочно. А пока посплю часика три. позвони в девять, заодно и разбудишь. Запомнил фамилию?

— Конечно, — сказал Гуго. — Я его и сам знаю.

— Вот и отлично. Итак, ровно в девять…