В этот миг, как ни странно, он искренне радовался, что не встретил ни Атоса, ни Портоса. При таковой встрече он ни за что не удержался бы, непременно затеял бы ссору первым - и уж, безусловно, не достиг бы не только приемной де Тревиля, но даже лестницы.

И потому он вопреки своей гордыне смотрел в землю, чтобы ненароком не увидеть знакомые лица... То ли благодаря этому вынужденному смирению, то ли тому, что Атоса с Портосом здесь и вправду не оказалось, д'Артаньян добрался до приемной хоть и не скоро, но избежав всех подводных камней, и его шпага осталась в ножнах...

В обширной приемной, разумеется, уже не дрались даже в шутку - зато собравшиеся там оживленнейшим образом, нимало не понижая голоса, сплетничали как о женщинах, так и о дворе короля. Даже самую малость пообтесавшись в пути - то есть наслушавшись вещей, о которых в Беарне и не ведали, - д'Артаньян все же испытал форменный трепет, поневоле слушая все эти разговоры. Здесь с самым непринужденным видом перечислялись столь громкие имена и обсуждались столь сокровеннейшие подробности как любовных интриг, так и политических заговоров, что голова кружилась, как от вина.

Потом стало еще хуже. Собравшиеся были настроены по отношению к кардиналу не просто недоброжелательно - оставалось впечатление, что Ришелье был личным врагом буквально всех здесь присутствующих. И политика кардинала, заставлявшая трепетать всю Европу, и его личная жизнь были здесь предметом для подробнейших пересудов и самых беззастенчивых сплетен. Великий государственный деятель, кого так высоко чтил г-н д'Артаньян-отец, служил здесь попросту посмешищем. Правда, со временем д'Артаньян, наслушавшись вдоволь этих пересудов, подметил своим острым умом одну примечательную особенность. Если г-н д'Артаньян-отец восхищался кардиналом вовсе не бездумно, а мог подробно аргументировать все поводы к уважению и перечислить свершения кардинала, пошедшие только на пользу Франции, то здешние пересуды были лишены как логики, так и аргументов. Не было ни малейших попыток беспристрастно взвесить все, что сделано кардиналом для государства, ища как слабые стороны, так и сильные. Собравшимся здесь кардинал попросту не нравился, вот и все. Его ненавидели, если рассудить, как ненавидят строгого учителя, требующего порядка в классе, или пристрастного командира, вздумавшего искоренить в своей роте беззастенчивую вольницу и ввести строгую дисциплину. Д'Артаньян был согласен с отцом в том, что произвол и ничем не сдерживаемые буйные выходки дворянства были опасны для государства еще более, нежели разлад в налаженном хозяйстве, и мог бы, как ему представлялось, аргументирование и логично поспорить кое с кем из присутствующих. Беда только, что он успел уже понять - собравшимся здесь не нужны ни аргументы, ни логика. Кардинал Ришелье осмелился посягнуть на повсеместную анархию - и этого для многих было достаточно... Никто из них понятия не имел ни о рычагах управления государством, ни о финансах, ни о большой европейской политике, но давно подмечено, что критиковать чьи-то действия, не предлагая взамен своих рецептов, - дело слишком легкое и увлекательное, чтобы от него отказался хоть один напыщенный болван или светский горлопан...

Д'Артаньян понял, что, пожалуй, напрасно считал себя до сих пор человеком, которого нечем смутить. Разговоры здешние были таковы, что, казалось, сюда сию минуту должна ворваться королевская стража, засадить половину присутствующих в Бастилию, а другую половину колесовать на Гревской площади, у Трагуарского креста или у церкви святого Павла, где обычно расставались с жизнью узники Бастилии. А сам д'Артаньян, как ему представлялось, неминуемо разделил бы их участь как сообщник, поскольку молча слушал все эти речи...

Однако шло время, а все эти невероятно вольнодумные и оскорбительные для кардинала разговоры продолжались с прежним накалом, как будто никто из присутствующих не верил, что окажется похороненным на кладбище святого Иакова, где, как известно, бесчестно погребали государственных преступников. Понемногу и д'Артаньян стал успокаиваться, понимая, что это, вероятнее всего, обычные, ежедневные сплетни, так и не наказанные Бастилией...

- Что вам угодно? - высокомерно обратился к нему некий раззолоченный господин. - Я вижу, вы здесь человек совершенно новый... Не назовете ли ваше имя и цель прихода?

Нервы д'Артаньяна настолько были расстроены и взбудоражены всем услышанным, что он едва не назвал этого вельможу почтительно "сударем", но вовремя сообразил, что это не более чем лакей г-на де Тревиля, пусть и сверкавший золотыми галунами.

Изо всех сил пытаясь держаться независимо - ибо лакей любой важной особы все же не более чем лакей, - он ответил, с неудовольствием отмечая, что голос его дрожит:

- Я - д'Артаньян, дворянин из Беарна... земляк господина де Труавиля...

- Кого? - с неподражаемой интонацией осведомился раззолоченный павлин.

- Господина де Тревиля, - торопливо поправился гасконец. - Не будете ли вы так добры, любезный, исходатайствовать мне у вашего хозяина несколько минут аудиенции?

Он несколько овладел собой - и его горящий взгляд недвусмысленно напомнил обладателю раззолоченной ливреи, что слуга всегда слуга, а дворянин со шпагой на боку всегда дворянин, и забвение этой немудреной истины чревато порой нешуточными последствиями... Уже чуть более почтительным тоном лакей спросил:

- У вас есть какие-нибудь рекомендательные бумаги, которые я должен буду передать господину де Тревилю?

- Нет, - кратко ответил д'Артаньян, вздохнув про себя. Лакей поднял бровь, однако ответил вежливо:

- Я доложу.

- Мне бы не хотелось ждать долго...

Лакей, обозрев его с ног до головы, сказал:

- Простите, с у д а р ь, но в данную минуту у господина де Тревиля имеет честь пребывать канцлер Сегье, первый чиновник короны. Так что ваша милость наверняка не будет в претензии немного обождать...

И, задрав нос, скрылся в кабинете. Совершенно ясно было, что следует изготовиться к долгому ожиданию, - и д'Артаньян покорился неизбежному, напряг глаза, всматриваясь в дальний угол зала: показалось вдруг, что там мелькнула знакомая перевязь, расшитая золотом, правда, исключительно с одной стороны...

- Господин де Тревиль ожидает господина д'Артаньяна, - послышался вдруг зычный голос лакея.

Наступила тишина - как обычно в то время, когда дверь кабинета оставалась открытой, - и молодой гасконец торопливо пересек приемную, спеша войти к капитану мушкетеров.

Оказавшись в кабинете, он поклонился чуть ли не до самой земли и произнес довольно витиеватое приветствие, но де Тревиль, ответив довольно сухим кивком, прервал его на полуслове:

- Соблаговолите подождать минутку, любезный д'Артаньян, я должен покончить с предыдущим делом...

"Интересно, почему же вы в этом случае поторопились меня пригласить?" - подумал д'Артаньян то, что, конечно же, не осмелился бы произнести вслух.

Вежливо склонив голову, он встал в стороне от стола, краешком глаза наблюдая за стоявшим перед де Тревилем канцлером королевства - высоким худым мужчиной, чья одежда намекала как на его духовное, так и судейское прошлое.

- Итак, вы не собираетесь прикладывать печать? - вопросил де Тревиль, потрясая какими-то бумагами.

- Не собираюсь, - кратко ответил канцлер. - Простите, не собираюсь.

- Позвольте освежить вашу память, - суровым тоном начал де Тревиль. - Ее величество королева соблаговолила данными грамотами оказать мне некую милость. И ваша обязанность сводится лишь к тому, чтобы приложить печать...

- Именно этого я и не собираюсь делать, - спокойно сказал канцлер. - Господин де Тревиль, я далек от того, чтобы вмешиваться в военные дела, но во всем, что касается государственного управления, извольте уж считать более компетентным меня. Милость, вам оказанная, вызовет нешуточный ропот среди множества людей, чьи интересы эти грамоты затрагивают, и последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми. Стоит ли ради удовлетворения ваших прихотей вызывать смуту, которая...

Де Тревиль перебил его самым неприязненным тоном:

- Интересно, вам придает смелости то, что вы в милости у кардинала, или это упрямство присуще вам изначально?

"Я бы непременно оскорбился, - подумал д'Артаньян. - Такой тон даже для гаскониа непозволителен, когда говоришь с канцлером королевства... "

Канцлер Сегье невозмутимо ответил:

- Смелости, дорогой де Тревиль, мне придает многолетний опыт государственного чиновника, привыкшего всегда просчитывать последствия тех или иных поступков, в особенности когда речь идет о милостях, выпрошенных из сущего каприза...

"А он не трус, хоть и похож на святошу, - одобрительно подумал д'Артаньян. - Неплохой ответ".

- Позволю вам напомнить, что этот "каприз" одобрен ее величеством, - сурово сказал де Тревиль.

- Милейший капитан, - проникновенно сказал канцлер, - королева еще так молода и не особенно искушена в делах государства. Для того и существуют опытные чиновники, чтобы думать о последствиях... Если вы соблаговолите несколько смягчить суть своих претензий...

- Смягчить? - саркастически усмехнулся де Тревиль. - Нет уж, предпочитаю поступить иначе. Что ж, не будем возвращаться к этому разговору...

И он с треском разорвал грамоты, небрежно швырнув обрывки на стол перед собой. Даже провинциалу вроде д'Артаньяна было ясно, что капитан мушкетеров, пожалуй, несколько занесся, говоря таким образом с первым чиновником короны.

- Вот видите, дело разрешилось само собой... - как ни в чем не бывало произнес канцлер. - Что ж, разрешите откланяться...

Он повернулся и величаво прошествовал к двери, вызвав молчаливое одобрение д'Артаньяна, признавшего в душе, что он, пожалуй, не смог бы на месте канцлера сохранить столь гордую невозмутимость...

Де Тревиль, сразу видно, кипел от сдерживаемой ярости. У д'Артаньяна возникли подозрения, что всемогущий капитан мушкетеров для того его и пригласил в кабинет, чтобы провинциал стал свидетелем того, как независимо держится де Тревиль даже в с высшими сановниками королевства. Однако, обманувшись в своих ожиданиях касаемо неведомых д'Артаньяну милостей или привилегий, де Тревиль впал в нешуточную злобу, что было видно невооруженным глазом...

Он все же попытался сделать над собой усилие, спросил почти любезно:

- Итак, вы - сын моего старого друга д'Артаньяна... Чем могу быть вам полезен? Говорите кратко, время у меня на исходе...

Д'Артаньян, следуя совету, сказал:

- Уезжая из Тарба в Париж, я рассчитывал просить у вас плащ мушкетера...

- И только-то? - поморщился де Тревиль, пребывая в самом дурном расположении духа. - Молодой человек, я не хочу быть резким, однако вынужден вам пояснить: по личному становлению его величества никого не зачисляют в мушкетеры, пока он не испытан в нескольких сражениях, или не совершил каких-то особо блестящих подвигов, либо, наконец, не потаскал пару лет мушкет в каком-то более скромном гвардейском полку или роте...

Д'Артаньян признавал справедливость его слов - беда лишь, что они были сказаны, на его взгляд, не самым любезным тоном, а известно ведь, что порой интонация важнее содержания... Неловкость, пережитая д'Артаньяном в приемной и во дворе, настроила его самого отнюдь не на мирный лад, и он закусил удила. К тому же де Тревиль добавил еще более сварливым тоном:

- Конечно, если вас, любезный провинциал, заботит не суть, а быстрый результат... В этом случае вас с распростертыми объятиями примут, скажем, у мушкетеров кардинала, где склонны раздавать налево и направо гвардейские плащи первому попавшемуся...

- Сударь! - сам ужасаясь своему тону, произнес д'Артаньян. - Не будете ли вы столь любезны повторить ваши последние слова...

И замолчал, испугавшись того, что мог наговорить. На лице де Тревиля появилось нечто похожее на смущение, и он сказал примирительно:

- Бога ради, юноша, простите мою резкость. Я очень уж зол... Разумеется, я не имел в виду вас, когда упомянул о "первых попавшихся". Я лишь имел в виду, что мушкетеры кардинала во многом уступают кое-каким другим ротам...

Если разобраться, это было форменное извинение капитана королевских мушкетеров перед никому не известным юным провинциалом. Однако д'Артаньян думал о другом: теперь, когда стало ясно, что вожделенный плащ ускользнул из его рук, это, как ни странно, придало юноше решимости. И он громко произнес:

- Прошу прощения, господин де Тревиль, вы уверены в справедливости вашего утверждения?

Де Тревиль, уже считавший, очевидно, разговор оконченным, резко поднял голову:

- Что вы, черт побери, имеете в виду, д'Артаньян?

- Совсем недавно в Менге мне пришлось столкнуться с двумя из ваших мушкетеров... по крайней мере, они выдавали себя за таковых. Одного я победил в поединке, а второй показал мне спину, не доводя до боя. Мне известны лишь их странные прозвища - Атос и Портос... Как видите, иногда мушкетеры уступают не только гвардейцам кардинала, но и первому встречному юному провинциалу.

- Атос и Портос? Что за вздор!

- Возможно, они были самозванцами, - кротко сказал д'Артаньян. - В этом меня убеждают последующие события. После отъезда обоих господ у меня пропали рекомендательные письма, адресованные как вам, так и господину де Кавуа...

- Вот как. Вы знаетесь с кем-то, кто знается с Кавуа? - спросил де Тревиль и только теперь осознал всю фразу. - Что вы себе позволяете, юноша? Вы осмелились обвинить моих мушкетеров в краже бумаг у дворянина?! Положительно, для никому не известного провинциала вы слишком много себе позволяете! Черти и преисподняя! В конце концов, откуда я могу быть уверенным, что вы и в самом деле сын моего старого друга д'Артаньяна, а не наглый самозванец?

Д'Артаньян, поклонившись, ответил преспокойно:

- Мою личность помогли бы засвидетельствовать те самые бумаги, что таинственным образом пропали после отъезда господ мушкетеров из Менга...

- Довольно, - резко распорядился де Тревиль. Широкими шагами пересекши кабинет, он яростно распахнул дверь и крикнул в прихожую: - Атос! Портос!

В кабинете сразу же появились двое мушкетеров, при виде которых д'Артаньян вновь добросовестно скопировал хищную усмешку Рошфора, ибо это были именно те дворяне, с кем он столкнулся в Менге.

- Вам знаком этот юноша? - неприязненно осведомился де Тревиль.

- Ну, мы имели случай с ним беседовать... - ответил Атос бесстрастно.

- Господин Атос употребляет не самые подходящие слова, - сказал д'Артаньян с неприкрытым торжеством. - Результатом нашей с ним беседы стало то, что он уклонился от боя, предоставив местной челяди напасть на меня с вилами и лопатами... Что до господина Портоса, то он-то шпагу как раз обнажил, не могу упрекнуть... но его никак нельзя назвать победителем в нашем поединке, ибо это означало бы погрешить против истины...

Взгляд де Тревиля казался острее кинжала:

- Атос, Портос! Что скажете?

- Мой капитан, произошла досадная случайность... - пробормотал великан, глядя на д'Артаньяна с лютой злобой и раздувая ноздри. - Никто не застрахован от того, что споткнется на случайном камне... Вы мне сами рассказывали из древней истории про этого перса, Ахилла, которому стрела нечаянно попала в пятку...

- Другими словами, вы оказались побеждены? Вот этим юнцом?

- Я же говорю, роковая случайность... - пробурчал Портос, опуская глаза. - Нога подвернулась на камне...

- А мне помнится, я выбил у вас шпагу, - сказал д'Артаньян безжалостно.

Портос, насупившись, ответил яростным взглядом.

- А вы, Атос? - в сердцах притопнул ботфортом де Тревиль. - Этот мальчишка осмелился обвинить вас в том, что вы показали ему спину.

- Мне пришлось именно так и поступить, капитан - ответил Атос с полным достоинством. - Поскольку бывают ситуации, когда дворянин настолько не принадлежит себе, что вынужден пренебречь даже правилами чести... Дело, напоминаю, было в Менге...

- В Менге... - как эхо, повторил де Тревиль, обменявшись со своим мушкетером понимающим взглядом. - Ну да, я как-то не сообразил... - И его лицо, когда он повернулся к д'Артаньяну, стало недружелюбным еще более. - Так это вы помогали Рошфору?

- Совершенно не припомню, чтобы я хоть в чем-то помогал графу Рошфору, - сказал д'Артаньян, явственно ощущая воцарившиеся в кабинете холодок и напряжение. - Скорее уж граф был настолько любезен, что разогнал сброд, напавший на меня... о, не буду говорить "по указке этих вот господ". Попросту так уж совпало... Роковая случайность, пользуясь терминологией господина Портоса. Так уж вышло, что сброд с лопатами и палками напал на меня аккурат в тот миг, когда я намеревался призвать к ответу господина Атоса, решившего уклониться от схватки...

- Господин Атос только что объяснил причины, по которым он был вынужден так поступить, - ледяным тоном сказал де Тревиль. - И должен заметить, что его объяснения меня полностью устраивают. В самом деле, бывают ситуации, когда дворянин не принадлежит себе...

- О, помилуйте, кто я такой, чтобы оспаривать это утверждение? - с полнейшей беззаботностью вопросил д'Артаньян. - Я и не пытаюсь... Я всего лишь рассказал вам, как встретился в Менге с двумя из ваших мушкетеров... и господа мушкетеры были настолько любезны, что, собственно говоря, подтвердили мой рассказ... Не так ли, господин Атос? Господин Портос?

Оба достойных шевалье молча смотрели на него с сумрачным видом людей, получивших нешуточное оскорбление - и намеренных в самом скором времени за него расплатиться. Д'Артаньян, осознававший всю серьезность ситуации, тем не менее улыбался во весь рот: кому еще удавалось так вот оконфузить двух мушкетеров в присутствии их капитана? Пожалуй, удовольствие это стоило крушения надежд на мушкетерский плащ...

- Вот видите, господин де Тревиль, господа молчанием выражают свое согласие, - сказал д'Артаньян. - Все было именно так. Но были еще пропавшие письма...

- Он обвиняет вас в том, что вы похитили его письма, - с бесстрастным видом произнес де Тревиль.

- Меня, должно быть, неправильно поняли, - торопливо поправил д'Артаньян. - Я вовсе не говорил, что подозреваю самих господ мушкетеров в столь недостойном поступке. Я сказал лишь, что мои письма исчезли после их отъезда...

- По-моему, это одно и то же, - сказал де Тревиль. - Как бы вы ни играли словами подобно вашему учителю Рошфору... Атос? Портос?

Атос, подняв правую руку, произнес с тем же хладнокровием:

- Даю слово дворянина, что я не похищал писем этого... юноши и даже не держал их в руках.

- Вот именно! - сказал Портос. - Вот именно! Я тоже клянусь!

- Не сомневаюсь, господа, что именно так все и обстояло, - сказал д'Артаньян. - Но можно ли сказать то же самое о ваших слугах? Можете ли вы поручиться за них в том, что они...

- Сударь, вы невежа, - сказал Атос, бесстрастностью тона лишь подчеркнувший оскорбление. - Сразу видно, что вы приехали издалека. У дворян столицы королевства нет и не может быть привычки ручаться за слуг. Ручаться за слугу? Фи! Где вы воспитывались?

- Откровенно говоря, я вовсе и не воспитывался, - сказал д'Артаньян. - Ну что вы хотите, господин Атос, от Тарба? Какого такого воспитания? Очень рад, что вы посвятили меня в тонкости столичного этикета. Что мне ответить на "невежу"? Ну, разве что... Я и в самом деле считаю вас большого ума человеком...

- Дьявольщина! - прорычал Портос. - Убьет его кто-нибудь наконец?

И он сделал движение, словно собирался выхватить шпагу.

- Вы еще не излечились от простуды, вынудившей вас носить плащ даже в нынешнюю жаркую погоду? - кротко спросил д'Артаньян.

Портос, издав нечленораздельный рык, на ладонь вытянул клинок из ножен, но де Тревиль резко приказал:

- Шпагу в ножны, Портос! Оставайтесь оба на месте. Теперь я полностью согласен с вами, что этого юношу, о котором неизвестно даже, кто он такой, следует хорошенько проучить... Но вы подумали, что будут говорить в Париже, если его проткнут здесь? У меня в кабинете? У меня в доме? Черт возьми, посмотрите на него! Все назовут моих мушкетеров детоубийцами...

- Те, кто видел меня в Менге, в деле с господином Портосом, вряд ли станут употреблять такое определение, - сказал д'Артаньян хладнокровно, чувствуя себя победителем в этой странноватой стычке.

- Извольте замолчать, сударь! - прикрикнул на него де Тревиль. - И, будьте так любезны, покиньте немедленно мой дом, где ваше пребывание, согласитесь, является не вполне уместным... Господа мушкетеры не двинутся с места и уж, безусловно, не станут ввязываться в драку...

- Ну да, им не привыкать, - сказал д'Артаньян.

- Сударь, не вынуждайте меня кликнуть лакеев... - зловеще-тихо произнес де Тревиль. - Не знаю, что за игры вы ведете, но участвовать в них я не намерен. Если вам так уж приспичило быть убитым, пусть это произойдет где-нибудь в другом месте...

- Что ж, это вполне справедливо, - сказал д'Артаньян ему в тон и вежливейшим образом раскланялся со всеми тремя. - Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении... и не сочтите за обременительный труд передать мое восхищение очаровательной белошвейке по имени Мари Мишон... Это касается вас, господин Атос... Впрочем, если мое поручение возьмется выполнить господин Портос, я не буду в претензии. Всего наилучшего!

- Минуту, любезный д'Артаньян, - сказал Атос. - Относите ли вы себя к поэтическим натурам?

- Простите?

- По вкусу ли вам изящная словесность?

- Черт возьми, да! - сказал д'Артаньян. - Особенно мне по душе "Декамерон" синьора Боккаччио, хоть он и написан не рифмами...

- Прекрасно, - сказал Атос. - В таком случае, душевно вас прошу, озаботьтесь в ближайшее же время отыскать в Париже какого-нибудь рифмоплета - их тут полно, берут недорого - и закажите ему красивую, прочувствованную эпитафию на собственную могилу. Разумеется, если считаете, что обычной эпитафии вам будет недостаточно. Только умоляю вас, не медлите...

- Когда мы встретимся с вами вновь, любезный Атос, - сказал д'Артаньян, кланяясь, - вы поймете, что вам самому следовало бы воспользоваться тем, что вы предложили мне... Честь имею, господа!

Он раскланялся и вышел, решив не испытывать далее судьбу. На сей раз он миновал приемную и двор гораздо быстрее, без дипломатических ужимок.

Лишь оказавшись на улице, он трезво подумал, что в одночасье нажил себе чересчур уж могущественных врагов, в то время как друзей поблизости по-прежнему не наблюдалось. Но гасконец ни о чем не сожалел, наоборот, был доволен собой, как только может быть доволен беарнский недоросль, богатый лишь бравадой и не научившийся по молодости лет беречься опасностей. Удручали его даже не внезапно нажитые враги, а то, что одна из дорог, по которой он намеревался было шагать к успеху и карьере, оказалась совершенно непроходимой...

Но разве эта дорога была единственной?

- Что же, - проворчал себе под нос д'Артаньян. - Самое время вспомнить какую-нибудь подходящую гасконскую пословицу. Что бы такое... Ну как же! "Если тебе не удалось напиться из озера, ступай к роднику"... Черт меня подери, самое оно!