Глава шестнадцатая,

раскрывающая, кто был подлинным хозяином в доме капитана де Кавуа

Д'Артаньян питался совсем неплохо - трудами госпожи Бриквиль, понятное дело, - но повар семейства де Кавуа, как вскоре стало ясно, был не в пример искуснее того, чьими услугами пользовалась Луиза. Такого сальми<Сальми - жаркое из дичи, предварительно зажаренной на вертеле> из зуйков и жаворонков д'Артаньян еще не отведывал в Париже, жареные бекасы тоже были вне всяких похвал, а шпигованная телятина с артишоками и мозгами сделала бы честь Лукуллу. Вина тоже подавались великолепные - главным образом бургундское "нюи" и "поммар", считавшиеся в то далекое время наиболее изысканными. Становилось понятно, отчего де Кавуа несколько располнел. Сам же д'Артаньян пришел в благодушнейшее настроение. Он несколько рассеянно слушал болтовню госпожи де Кавуа, бойкой, нарядной и красивой женщины лет двадцати пяти-двадцати шести, и чем дальше, тем больше в ее выговоре ему стало угадываться что-то знакомое...

- Послушайте, госпожа де Кавуа! - сказал он наконец, чувствуя себя, словно тот древний грек, сделавший какое-то великое открытие, связанное с насыпанным в ванну золотом (как бишь его? Алки-виад, кажется? Вроде бы у него был титул Архиме-дикус... ) - А вы ведь родом из Лангедока!

- Совершенно верно, господин д'Артаньян! - живо подтвердила хозяйка. - Можно сказать, мы с вами из соседских мест - Гасконь рядышком с Лангедоком, рукой подать, стоит только через Гаронну переправиться... В Лангедоке я и познакомилась с де Кавуа. Вы слышали эту историю?

- Откуда же, госпожа де Кавуа, - сказал д'Артаньян искренне.

- Мирей! - воскликнул де Кавуа, пытаясь урезонить жену.

- Луи, не мешай мне развлекать гостя беседой! - решительно возразила госпожа де Кавуа, и суровый капитан мушкетеров кардинала, к немалому удивлению д'Артаньяна, покорно умолк. - Я, знаете ли, дочь знатного лангедокского сеньора, а вот де Кавуа - сын мелкопоместного дворянина из Пикардии...

Де Кавуа печально вздохнул, но не осмелился более протестовать вслух. У д'Артаньяна понемногу стали раскрываться глаза на то, кто является подлинным хозяином в этом доме, - и это, без сомнения, вовсе не капитан гвардейцев кардинала, грозный и решительный лишь за пределами этого уютного жилища...

- Госпожа де Кавуа, - сказал гасконец убежденно. - Такое происхождение вряд ли порочит дворянина. Я тоже сын мелкопоместного дворянина, чего совершенно не стыжусь...

- Господь с вами, д'Артаньян! Я вовсе не хочу сказать, что презираю Луи. Наоборот, я его ужасно люблю... Так вот, моего отца звали де Сериньян, и во время войн в Каталонии он был ни больше, ни меньше как бригадным генералом. А я была вдовой дворянина по имени де Лакруа, совсем молоденькой вдовой, бездетной и, могу похвалиться, красивой.

- Вы и сейчас красивы, госпожа де Кавуа, - искренне сказал гасконец.

- Ага, как бы не так! Видели бы вы меня тогда... Тогда мне было всего шестнадцать, а теперь - двадцать шесть, и я родила восьмерых детей, любезный господин д'Артаньян...

- Восьмерых?!

- Вот именно. Их, правда, осталось только шесть, господу было угодно взять у нас двоих... Но мы отвлеклись. Так вот, я была очаровательной шестнадцатилетней вдовой и вовсе, скажу вам по совести, не собиралась лить слез по муженьку, которого и не успела-то узнать толком - родители поторопились меня выдать замуж, да простится им на том свете эта торопливость... А Луи служил в то время у господина де Монморанси - так он, пикар-диец, и оказался в нашем Лангедоке. Он меня увидел и тут же влюбился - я того стоила, право же... У меня осталось от покойного мужа некоторое состояние, а Кавуа был небогат, и этот дурачок, вообразите себе, по этой именно причине и не решался сделать мне предложение. Чтобы и я, и окружающие не подумали, что он хочет жениться на деньгах. Он мучился, терзался, украдкой бродил вокруг моего дома и даже пытался покончить с собой, бросившись в пруд...

- Мирей, Мирей! - кротко возразил де Кавуа. - Вот насчет пруда ты все же наврала...

- Ну хорошо, насчет пруда я присочинила ради красного словца, чтобы совершенно походило на рыцарские романы... но насчет всего остального не соврала ничуть. Разве ты не терзался?

- Терзался, - со вздохом согласился де Кавуа.

- И мучился?

- Несказанно.

- Ив отдалении от моего дома бродил ночами, вздыхая так, что пугались лошади в конюшне?

- Бродил. Однако, сдается мне, насчет лошадей ты...

- Так поэтичнее, - безапелляционно отрезала очаровательная госпожа де Кавуа. - Вы только представьте себе эту картину, д'Артаньян: ночные поля Лангедока, над которыми разносятся вздохи и рыдания бродящего, как призрак, безутешно влюбленного де Кавуа... Это ведь поэтично, согласитесь?

- Ну, в некоторой степени... - дипломатично ответил д'Артаньян.

- Вот видите! Словом, однажды случилось так, что Кавуа с кем-то серьезнейшим образом поссорился, и должна была состояться дуэль... Знаете, что он устроил? Отправился к нотариусу и, допуская, что может быть убит, составил завещание по всей форме. А наследницей назначил меня. Пикантность тут еще и в том, что я-то нисколечко не подозревала, какие чувства в нем возбудила, я с ним даже не была знакома. Зато жена нотариуса была моей подругой. Вдруг она приходит и говорит: "Мирей, вы знаете, что будете наследницей господина де Кавуа, если его убьют на дуэли?" Я была прямо-таки ошеломлена. И спрашиваю: "Кто такой этот господин де Кавуа? Я с ним совершенно незнакома и впервые слышу это имя!" Моя подруга отвечает: "О, это молодой красивый дворянин, который тайно и беззаветно в вас влюблен... " Можете представить, д'Артаньян, какую бурю любопытства такие слова вызвали у юной очаровательной вдовы? Впервые меня тайно и беззаветно любил молодой красивый дворянин... А де Кавуа десять лет назад и впрямь был красив, как Адонис... с тех пор он состарился и располнел, но я люблю его, как встарь... Конечно же, я была тронута. Я рассказала все моему отцу, братьям, всем нашим друзьям - и послала их с утра прочесывать местность, чтобы помешать дуэли...

- И помешали? - с живым интересом спросил д'Артаньян.

- Увы, нет. Если бы я сама поскакала на поиски дуэлянтов, я бы непременно им помешала!

- Не сомневаюсь, госпожа де Кавуа, - искренне ответил гасконец.

- Ну вот... А эта орава мужчин - мои родные, знакомые и их слуги - без всякой пользы носились по окрестностям. Тем временем поединок давно закончился. Только не де Кавуа был убит, а он сам нанес противнику два удара шпагой, не получив ни одного - у него, знаете ли, легкая рука. Потом только подоспели посланные мною всадники - и доставили де Кавуа ко мне в целости и сохранности, овеянного славой победителя. Я посмотрела на него - и влюбилась. И, не откладывая дела, заявила ему: "Слушайте, господин де Кавуа, если вы меня любите, почему бы вам на мне не жениться?" Подозреваю, сам он так и не решился бы... Но теперь, после моих слов, куда ему было деваться? С тех пор мы так и живем в согласии и любви, и на свете, могу вас заверить, нет человека счастливее де Кавуа. Я взяла на себя решительно все домашние дела и заботы, а ему осталась работенка для ленивых - командование ротой, служба у его высокопреосвященства кардинала... - Тут она замолчала и пытливо воззрилась на д'Артаньяна, причем видно было, что ее только что осенила некая новая идея. - Послушайте, д'Артаньян, а вы ведь не женаты?

- Не женат, госпожа де Кавуа, - признал гасконец очевиднейший факт.

- Но это ведь плохо! В браке есть множество хороших сторон и несомненных радостей...

- Не сомневаюсь, госпожа де Кавуа. Но я, как истый гасконец, невероятно беден...

- Вздор! - энергично сказала госпожа де Кавуа. - Ничего не стоит подыскать вам невесту с состоянием, молодую, красивую и умную... почти так же, как я. У меня в Фуа есть добрая знакомая, очаровательная вдова девятнадцати лет, с ежегодным доходом в девять тысяч пистолей... или вам это покажется ничтожной суммой?

- Это мне кажется сокровищами Голконды, - сказал д'Артаньян.

- Ну вот, и прекрасно! Она в мае будет в Париже, и я непременно вас познакомлю...

Д'Артаньян не то что испугался - всерьез запаниковал. Что-что, а эта склонность замужних дам была ему прекрасно известна еще по Беарну: они обожают "устраивать счастье" всякого холостяка, попавшего в поле зрения, и стремятся устроить его брак с таким пылом и напором, что сопротивляться порой невозможно. Сначала Луиза, откровенно возмечтавшая выйти за него замуж, а теперь еще и молодая вдова из Фуа...

- Ну что же, решено? - продолжала госпожа де Кавуа тоном решительного полководца накануне сражения. - Я напишу в Фуа, расскажу Жюстине, что для нее есть великолепный жених...

- Но простите, госпожа де Кавуа, мое положение пока что не позволяет думать о женитьбе... - робко запротестовал д'Артаньян, не на шутку испуганный этим напором. - Я простой кадет рейтаров...

- Мы вас сделаем гвардейцем кардинала, - непререкаемым тоном прервала госпожа Кавуа. - Верно, Кавуа? Вы зачислите д'Артаньяна в роту – как-никак он уже прекрасно показал себя, в течение нескольких дней изрядно потрепав королевских мушкетеров, и не каких-то незаметных замухрышек из задних шеренг, а отпетых бретёров Атоса, Портоса и Арамиса. Почему вы удивляетесь, д'Артаньян? Обо всем происходящем в Париже я осведомлена не хуже полиции. Итак, де Кавуа?

- Потребуется согласие его высокопреосвященства... - пробормотал де Кавуа.

- В таком случае, я сама отправлюсь к его высокопреосвященству. Благо меня к кардиналу всегда пропускают беспрепятственно - если только он не занят вовсе уж неотложными государственными делами. Де Кавуа, подтвердите д'Артаньяну, что я не преувеличиваю!

- Все так и обстоит, д'Артаньян, - подтвердил де Кавуа. - Господин кардинал питает слабость к моей супруге - в самом высоком и благородном смысле этого слова.

- Господи, какие слова вы выбираете, Луи! Господин кардинал не "питает слабость", как вы неудачно изволили выразиться, а получает подлинное наслаждение от бесед с умной и проницательной женщиной - это его собственные слова. Господин кардинал вовсе не считает, подобно иным глупцам, что женщины уступают мужчинам в остроте ума. Решено! - воскликнула госпожа де Кавуа, вся в плену только что родившихся грандиозных планов. - Я завтра же отправлюсь к кардиналу и скажу ему следующее: "Ваше высокопреосвященство! Коли уж вам угодно называть меня своим другом, то выполните мою маленькую просьбу. Господин д'Артаньян, многообещающий и отважный юноша, что ни день задающий выволочку королевским мушкетерам, безумно влюблен в мою добрую знакомую Жюстину де Эрмонтей... "

- Я?! - воскликнул д'Артаньян.

- Жюстина так красива, умна и домовита, что вы в нее немедленно влюбитесь, как только увидите, - отпарировала госпожа де Кавуа. - Тут и сомнений быть не может! "Господин кардинал! - скажу я. - Только вы способны составить счастье двух любящих сердец!"

- Но позвольте...

- Я не искажаю факты, а всего-навсего предвижу будущее, - еще суровее прервала его госпожа де Кавуа. - Вы молоды, красивы и отважны, и я уверена, что Жюстина сразу вас полюбит... В общем, я объясню кардиналу, что вам просто необходим плащ гвардейца его высокопреосвященства... Вряд ли он мне откажет в таком пустяке.

Д'Артаньян в растерянности воззрился на капитана, роте коего грозило столь неожиданное пополнение, ожидая, что тот укажет супруге на беспочвенность ее планов. Однако, к его унынию, де Кавуа с видом грустной покорности судьбе покивал головой и сказал:

- Должен вам сказать, д'Артаньян, Мирей не преувеличивает. В ее силах все это устроить. Были примеры, знаете ли...

- Ну, а когда вы станете гвардейцем кардинала, - продолжала госпожа де Кавуа, уже не встречая сопротивления со стороны наголову разбитого противника, - и Жюстина приедет в Париж, я приложу все силы, чтобы...

Д'Артаньян был близок к тому, чтобы выкинуть белый флаг, однако в голове у него ослепительной молнией вдруг блеснула великолепнейшая идея. В ужасе от предстоящей женитьбы на неизвестной Жюстине де Эрмонтей его ум невероятно обострился. И он нашел способ одним ударом убить двух зайцев: и увернуться от венца, и, очень может быть, узнать, наконец, имя той красавицы, что снилась ему до сих пор, несмотря на все парижские похождения, невероятно расширившие и углубившие его познания о дочерях Евы.

- Госпожа де Кавуа, - сказал он насколько мог убедительнее и проникновеннее, - я бесконечно благодарен вам за стремление устроить мое счастье, но так уж сложилось, что я влюблен...

- Вы не шутите?

- Слово дворянина. Причем ситуация моя противоположна той, что десять лет назад существовала у вас и господина де Кавуа. Вы не знали, что господин де Кавуа в вас влюблен, вы и не подозревали о его чувствах, вообще о нем самом - а я видел мою избранницу лишь мимолетно и понятия не имею, кто она такая, как ее зовут и где она живет... Вроде бы в Париже, но я не уверен...

Моментально забыв о своих далеко идущих планах, госпожа де Кавуа воскликнула:

- Как же вы с ней встретились?

- Это было в Менге, когда я ехал в Париж, - признался д'Артаньян, - на постоялом дворе. - Кое-что припомнив, он заговорил увереннее: - Она дворянка, француженка, была замужем за англичанином, но овдовела и вернулась во Францию...

- Ну вот видите, как прекрасно все складывается! Она, конечно же, молода?

- Да, буквально двумя-тремя годами старше меня...

- И красива?

Д'Артаньян молча вздохнул.

- Это почти то же самое, что я вам предлагала! - торжествующе заключила госпожа де Кавуа. - Молодая очаровательная вдова... что из того, что это не Жюстина де Эрмонтей? Вы уверены, что не помните ее имени? Или хотя бы имени ее покойного мужа-англичанина?

- Честно признаться, в Менге мне так двинули по голове, что из памяти порой кое-что выскакивает... - признался д'Артаньян. - Хотя... мой слуга, парень оборотистый, что-то выяснил... По крайней мере, ее имя по мужу он узнал... Клабак... Клотик... Кубрик... Ага! Ну да, как же я мог забыть! Ее звали миледи Кларик...

Что-то неуловимо изменилось за столом, в воздухе повисла определенная напряженность. Даже болтливая и беззаботная Мирей де Кавуа вдруг присмирела, не говоря уж о ее супруге - капитан де Кавуа смотрел на д'Артаньяна озабоченно и грустно.

- Вы уверены, друг мой? - спросил он, отводя глаза. - Ее и в самом деле звали миледи Кларик?

- Ну конечно, никаких сомнений! Теперь я припомнил точно! Она там встречалась с графом Рошфором...

- Ни слова больше! - сказал де Кавуа с самым решительным выражением лица. - Мы выбрали неудачный предмет для беседы, д'Артаньян... Верно, Мирей?

К несказанному изумлению д'Артаньяна, г-жа де Кавуа смиренно поддержала:

- Ты совершенно прав, Луи...

- Да в чем же дело? - воскликнул д'Артаньян, видя, что оказался в шаге от цели, но был остановлен самым безжалостным образом. - Что, она вновь вышла замуж?

- Насколько мне известно, нет, - сказала г-жа Кавуа.

- Она кого-то любит?

- Не думаю.

- Так в чем же дело? - вскричал д'Артаньян. - Вокруг нее что, существует какая-нибудь порочная тайна?

- Ни в коем случае, - сказала г-жа де Кавуа. - Однако Луи прав... Понимаете ли, д'Артаньян, иные тайны должно держать в секрете как раз оттого, что они нисколечко не порочны...

- Вы говорите загадками.

- Увы... Давайте сменим тему и поговорим хотя бы о Жюстине де Эрмонтей...

Д'Артаньян уже понимал, что ничего более не добьется, - существовала некая незримая преграда, которую он ни за что не смог бы преодолеть. Даже расположенные к нему люди отчего-то отказывались в этом помочь. И по недолгом размышлении он решил не настаивать, но это вовсе не означало, что гасконец собирался отступать. Чересчур уж большое впечатление произвела на него голубоглазая незнакомка из Менга...

- Ну что же, если вы видите к тому основания, я не настаиваю, - сказал он рассудительно.

- Вот и прекрасно! - оживилась г-жа де Ка-вуа. - Могу вас заверить, что Жюстина... А впрочем, о Жюстине мы еще найдем время поговорить. Послушайте, д'Артаньян, я тут замыслила одну интригу, в которой мне потребуется помощь...

- Готов оказать любую, - решительно поклонился гасконец.

- Мирей! - слабо запротестовал де Кавуа.

- Луи, изволь немедленно замолчать! - воскликнула его супруга. - Я лучше знаю, что делать!

После того, как был пройден опасный подводный камень - то есть прекратился разговор о незнакомке из Менга, по неизвестным причинам окутанной покровом непроницаемой тайны, положение в доме вернулось на круги своя: бразды правления вновь перешли к госпоже де Кавуа, а ее муж покорно замолчал.

- Понимаете ли, д'Артаньян... - доверительно сообщила г-жа де Кавуа. - В последнее время Луи угодил в немилость к господину кардиналу. Не стоит вдаваться в детали, упомяну лишь, что Луи не справился с неким поручением... Видит бог, в том не было ни капельки его вины, но ставки были чересчур уж высоки, а господин кардинал при всем его уме и самообладании порой позволяет ярости взять в нем верх над рассудком. Короче говоря, Луи угодил в немилость. Если я, подобно обычному просителю, начну допекать кардинала своими слезами и мольбами вернуть расположение, это может и не выправить ситуацию. Так вот, я придумала великолепный план, который, несомненно, развеселит его высокопреосвященство, а значит, и смягчит... Вы готовы мне помочь?

- Безусловно, - браво ответил д'Артаньян.

- Господин кардинал не прощает обмана в серьезных вещах - но, как всякий великий человек, снисходителен к тем, кто устроит безобидную шутку, касающуюся сущих мелочей. Слушайте внимательно, д'Артаньян...

Глава семнадцатая,

заставляющая вновь вспомнить старую детскую загадку

Благодаря неукротимой энергии и решимости г-жи де Кавуа план кампании был подготовлен в кратчайшие сроки и незамедлительно начал претворяться в жизнь...

Едва войдя в дом капитана мушкетеров кардинала, первый медик его величества Бувар увидел там удрученных слуг, передвигавшихся на цыпочках со столь скорбными лицами, словно в доме уже лежал покойник. Вышедшая навстречу г-жа де Кавуа была непричесанной, и платье ее находилось в совершеннейшем беспорядке, не говоря уж о заплаканных глазах.

В комнате больного, у его изголовья, сидел д'Артаньян, сгорбившись, обхватив руками голову и вздыхал так удрученно, что мог, право же, разжалобить лютого зверя крокодила.

- Все бесполезно! - воскликнул он, притворяясь, что не замечает вошедшего медика, человека самой величественной осанки, но, по достоверным слухам, абсолютно безграмотного в своем почтенном ремесле. - Мой друг вот-вот умрет от разлития желчи в становом хребте!

- Милый юноша, - с важностью произнес Бу-вар, - должен вам сказать, что, с точки зрения практической медицины, упомянутый вами диагноз, уж не посетуйте, абсолютно нелеп и невежествен, ибо желчь никак не может разлиться в становом хребте...

Д'Артаньян и сам нисколечко не сомневался, что является совершеннейшим невеждой в практической медицине, исключая разве что помощь раненым дуэлянтам и перепившим вина гвардейцам, И потому он, нисколько не обидевшись, возопил горестно:

- Да какая разница, отчего умирает мой друг, если он вот-вот отойдет в мир иной!

Он хотел было еще ивозрыдать, но побоялся, что не сумеет изобразить это столь же убедительно, как присутствующая здесь г-жа де Кавуа, а посему ограничился тем, что застонал еще горестнее и даже легонько ударился лбом о витой столбик балдахина, делая вид, что обезумел от отчаяния.

Капитан де Кавуа в этом представлении исполнял, пожалуй, самую легкую роль, не требовавшую ни потока слов, ни драматических жестов. Он попросту лежал в постели (где простыни были залиты кровью и прозрачной непонятной жидкостью), закатив глаза и старательно испуская время от времени жалобные стоны, а также притворяясь, что он уже не видит и не осознает ничего из происходящего вокруг.

Едва-едва приподняв голову, он остановил взор на д'Артаньяне и промолвил слабым голосом:

- Антуанетта, не плачьте обо мне... - вслед за тем, переведя взгляд на Бувара и супругу, добавил: - Ваше величество и ваше высокопреосвященство, как благородно с вашей стороны, что вы самолично навестили меня в этот скорбный час...

- Больной бредит, - деловито констатировал Бувар. - Медицине знакомы случаи столь полного отрешения от действительности.

- О сударь! - воскликнула г-жа де Кавуа, обливаясь слезами. - Осмотрите же его, умоляю вас, быть может, его еще можно спасти... Луи с самого утра рвало кровью, и он насквозь промок от пота...

С бесстрастием лекаря, повидавшего на своем веку немало неприглядного, Бувар наклонился к больному и, чуть ли не тыкаясь носом в простыни, осмотрел обильные кровяные пятна. После чего глубокомысленно заключил:

- Как ни странно для профана, вы совершенно правы, госпожа де Кавуа, - это легочная кровь, извергнутая вследствие рвоты, что недвусмысленно свидетельствует о плеврите...

Д'Артаньян, самолично посылавший слугу на бойню за склянкой коровьей крови, происходившей определенно не из легких, имел на сей счет свое особое мнение, но, конечно же, остерегся его высказывать в присутствии светила медицины и первого медика его христианнейшего величества. Наоборот, он горячо поддержал диагноз:

- Черт возьми, как вы угадали! Его рвало, словно фонтан бил...

- Юноша, не упоминайте о враге рода человеческого в столь трагические минуты, - попрекнул Бувар, по-прежнему елозя носом по мокрым простыням. - Однако! Как мерзко воняет сия прозрачная жидкость, происходящая, конечно же, от обильного потоотделения... Запах сей, или, говоря медицинскими терминами, мерзостное амбре, сразу выдает состояние больного...

Д'Артаньян мог бы уточнить, что запах свидетельствует лишь о том, что данная жидкость представляет собою разбавленное водой содержимое некоего горшка, взятого отнюдь не на кухне, а в том потаенном помещении, где даже король теряет толику достоинства. Но, как легко догадаться, такая откровенность была бы излишней.

Капитан де Кавуа, которому определенно наскучило лежать неподвижно, вновь пошел на импровизацию: он задергался всем телом и завопил:

- Вперед, мои молодцы! Заходите с левого фланга! Мушкеты на сошки, раздуй фитиль, приложись, целься!

С видом человека, чьи догадки подтвердились целиком и полностью, Бувар возвестил:

- Я вижу, состояние больного таково, что мы смело можем говорить в его присутствии, он все равно ничего не осознает вокруг... Не хочу вас удручать, госпожа де Кавуа, но качество крови и пота поистине отвратительно, и опасность поистине высока...

Мадам де Кавуа вновь ударилась в слезы - искусство, присущее всем без исключения женщинам, а д'Артаньян перед лицом столь печального диагноза счел нужным еще пару раз боднуть лбом столбик балдахина.

- Бедный юноша, он так переживает... - снисходительно молвил Бувар. - Он ваш родственник, госпожа де Кавуа?

- Любимый племянник, - всхлипывая, ответила та. - Луи обещал составить ему протежирование при дворе...

Со всей мягкостью, на какую был способен этот самовлюбленный педант, Бувар ответил:

- Как ни печально это говорить, госпожа де Ка-вуа, но вряд ли ваш муж сможет когда-либо осуществить свои намерения. Готовьтесь к худшему, говорю вам по секрету, готовьтесь к худшему. Жаль, ваш муж был так молод... Впрочем, мы еще так молоды и очаровательны, что добавлю утешения ради: вряд ли вы долго пробудете вдовой...

Капитан де Кавуа, выслушавший эти благие пожелания без всякого удовольствия, взревел, пользуясь своей привилегией беспамятного больного, да что там - беспамятного умирающего:

- Вперед, мои молодцы! Развесьте на сучьях всех поганых докторишек! Кишки им выпустите, руки-ноги переломайте! Все врачи - неучи и дураки, особенно парижские, а главный болван - некто Бувар!

- Бедняга! - с подлинно христианским смирением вздохнул Бувар. - Он уже окончательно отрешился от действительности... Мои соболезнования, госпожа де Кавуа...

И он с тем же величественным видом, что особенно присущ невеждам, покинул комнату, полагая свой долг выполненным. Когда стало ясно, что он уже не вернется, капитан де Кавуа моментально выздоровел и попытался было вскочить с постели, но жена решительно удержала его:

- Нет уж, Луи, извольте лежать! Этот болван непременно разнесет новость по всему Парижу, и к вам вереницей потянутся визитеры - кто из подлинного сострадания, кто из любопытства, кто захочет втихомолку позлорадствовать над вашим беспомощным состоянием и порадоваться близкой кончине... Так что полежите-ка до вечера.

- Но что же дальше? - спросил капитан, с недовольным видом вновь вытягиваясь на перепачканных простынях.

- ао дальнейшем вам и заботы нет, - отрезала Мирей де Кавуа. - Каким фасоном я это дело доведу до конца, вам вовсе необязательно знать. Болейте себе спокойно и помните: я, если бралась за что-нибудь, всегда доводила до конца и, что характерно, успешного... С вами останется д'Артаньян... только, д'Артаньян, стенайте как можно добросовестнее! И, бога ради, не колотитесь лбом о кровать, столбик может подломиться... Не стоит перегибать палку, мы и так на пути к успеху!

Вслед за тем она отправилась к себе и облачилась в самое строгое траурное платье, какое только отыскалось в гардеробной. Женщина в таком наряде за пол-лье опознавалась как безутешная вдова.

Последовательно претворяя в жизнь план кампании, мадам де Кавуа вскоре появилась в только что отстроенном дворце кардинала, известном в ту пору как Пале-Кардиналь (Пале-Роялем это здание стало именоваться лишь после того, как кардинал на смертном одре завещал его королю). Повела она себя чрезвычайно хитро: ничего не говоря, попросту встала в угол кардинальской приемной с видом крайнего отчаяния, что красноречивее любых слов. Естественно, офицеры и приближенные кардинала, все наперечет прекрасно ее знавшие, к тому же уже прослышавшие от Бувара о визите к умирающему капитану, решили, что дело все же завершилось печальным финалом - и осыпали даму соболезнованиями. Госпожа де Кавуа опять-таки не отвечала ни словечком и ничего не подтверждала прямо, она лишь скорбно кивала и лила слезы.

Трагическая новость очень быстро достигла кабинета Ришелье - кардиналу-министру моментально шепнули, что опасно захворавший де Кавуа мертв, а его вдова ожидает в приемной. Ришелье, подвергший капитана опале, тут же заподозрил, что именно это стало причиной кончины верного сподвижника - и, ощутив нечто похожее на угрызения совести, распорядился немедленно провести к нему безутешную вдову.

Это был просторный кабинет, сообразно вкусам кардинала (никогда не забывавшего, что он представляет церковь воинствующую) украшенный разного рода оружием на стенах. Всю середину комнаты занимал квадратный стол с книгами и бумагами, поверх которых лежала развернутая огромная карта Ла-Рошели и ее окрестностей, - ибо кардинал всерьез собирался покончить с тем неприглядным положением, когда французский король не мог распоряжаться доброй дюжиной городов на территории своего же королевства, занятых гугенотами при поддержке Англии и Испании.

Арман Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье, был человеком среднего роста, высоколобым, гордого и даже надменного вида, с пронзительным взглядом и уверенной осанкой привыкшего повелевать сановника. В ту пору ему было тридцать семь лет, но в волосах и бородке клинышком уже пробивалась первая седина.

Собрав всю мягкость - что было для Ришелье весьма сложной задачей, - он обнял вдову и сказал:

- Мирей, я расстроен вашей потерей... Покойный был неправ, приняв происшедшее так близко к сердцу.

- Но вы же лишили его своего расположения окончательно и бесповоротно! - сквозь всхлипывания сказала г-жа де Кавуа.

- О господи, мадам... Так долго находясь возле меня, покойный должен был узнать мой характер. Каким бы грозным ни бывал мой гнев против истинных слуг, он никогда не бывал долговременным. Особенно теперь, когда смерть нас примирила...

Госпожа де Кавуа моментально спросила:

- Значит, вы больше на него не сердитесь?

- Ну конечно же, нет, - утешающе ответил Ри-шелье.

- Значит, Луи может теперь, как ни в чем не бывало, вернуться к исполнению своих обязанностей в Пале-Кардинале?

"Бедняжка, - подумал кардинал сочувственно, - ее ум помутился от горя... " А вслух мягко промолвил:

- Боюсь, Мирей, теперь это было бы затруднительно...