Глава первая

Гостиница "Вольный мельник"

В первый понедельник апреля 1625 года жители городка Менга, известного разве что тем, что там триста лет назад родился поэт Гийом де Лоррис, имели мало поводов как для беспокойства, так и для развлечений. В ту буйную эпоху, когда то и дело испанцы дрались с французами, знатные господа - то друг с другом, то с королем, гугеноты - с добрыми католиками, а бродяги и воры - со всеми на свете, выпадали тем не менее и спокойные дни, не отягощенные бряцаньем оружия и шумом уличной свалки. Однако справедливо замечено, что скука порою удручает даже еще более, нежели бурные стычки, мятежи, войны и смуты. А посему в часы всеобщей скуки любое, даже самое малозначащее событие способно вызвать живейший интерес.

Событием таковым для городка Менга стало лицезрение молодого всадника, с четверть часа назад въехавшего через ворота Божанси и направлявшегося по Главной улице к известной только одному ему цели. Впрочем, исторической точности ради необходимо упомянуть, что самое пристальное внимание горожан привлек отнюдь не всадник. Что бы там ни думал о себе самом этот юноша, сколь бы высокого он ни был мнения о собственной персоне, в нем на первый взгляд не замечалось чего-то особенно выдающегося. Говоря по совести, это был самый обычный молодой человек восемнадцати лет, в шерстяной куртке, чей синий цвет под влиянием времени приобрел странный оттенок, средний между рыжим и небесно-голубым. Взгляд его был открытым и умным, лицо продолговатым и смуглым, выдающиеся скулы, согласно представлениям того времени, свидетельствовали о хитрости (что в данном случае, скажем, забегая вперед, оказалось совершенно справедливо), крючковатый нос был тонко очерчен, а по берету с подобием обветшавшего пера можно было сразу определить гасконца. Человек неопытный мог бы поначалу принять его за сына зажиточного фермера, пустившегося в путь по хозяйственным надобностям, но это впечатление разрушала длинная шпага в кожаной портупее, висевшая на боку юного незнакомца.

Как уже было сказано, внешность молодого человека не таила в себе ничего особенно уж примечательного - в особенности для жителей расположенных вдоль проезжего тракта местечек, привыкших лицезреть юных провинциалов, все как один направлявшихся в сторону Парижа, чей блеск и коловращение жизни манили честолюбивых отпрысков обедневших родов подобно пению сирен из знаменитой греческой поэмы.

Зато конь, несший на себе очередного путника, был не в пример более примечателен - но, увы, отнюдь не красотой и статью. Возможно, ему и случалось когда-нибудь гарцевать, грызя удила, - но это явно происходило так давно, что этого не мог помнить нынешний хозяин сего Буцефала. Это был беарнский мерин добрых четырнадцати лет от роду, диковинной желтовато-рыжей масти, с облезлым хвостом и опухшими бабками, он трусил, опустив морду ниже колен, но все же способен был покрыть за день расстояние в восемь лье <Лье - старинная мера длины, около четырех километров. >.

В те времена роман испанца Сервантеса о благородном идальго Дон Кихоте Ламанчском уже был известен тем, кто имел склонность читать книги, - так что человек образованный без труда провел бы параллели меж престарелым беарнским мерином и Росинантом. Правда, к таковым, безусловно, не относились обитатели Менга, - но они, не отягощенные ни грамотностью, ни тягой к изящной словесности, тем не менее в лошадях разбирались неплохо, и потому молодой всадник повсеместно вызывал улыбку на лицах прохожих. Правда, при виде внушительной шпаги и горящих глаз юноши, пылавших отнюдь не христианским смирением, улыбки эти моментально тускнели...

Юноша-гасконец, не без некоторых на то оснований считавший себя неплохим наездником, прекрасно понимал, что верхом на этом коне он выглядит смешно, - и потому воспринимал всякую улыбку как оскорбление, а всякий взгляд как вызов. На всем пути от родного Тарба до Менга он не разжимал кулаков и не менее дюжины раз за день хватался за эфес шпаги, едва ему казалось - все равно, были или нет для того основания, - что его гордость оскорблена насмешливым взглядом очередного праздного зеваки. Было в его взгляде нечто такое, отчего прохожие подавляли смех вовремя. Так и произошло, что до Менга юноша добрался, сохранив в неприкосновенности весь немалый запас запальчивости. Что, отметим в скобках, отнюдь не устраивало нашего героя (а надобно предуведомить читателя, что молодой человек как раз и будет главным героем повествования) - известно, что все наперечет недоросли провинции Беарн настроены крайне воинственно, иные злословят, будто все оттого, что скудость данной провинции как раз и не дает возможности развиться каким бы то ни было иным склонностям и стремлениям... Говоря совсем уж откровенно, он не просто ждал повода обнажить, наконец, шпагу - он прямо-таки жаждал встретить подходящий случай...

Пока юный незнакомец неспешно движется в сторону гостиницы "Вольный мельник", у нас найдется немного времени, чтобы познакомить читателя с новым Дон Кихотом и обстоятельствами, заставившими его предпринять дальнее путешествие в блистательный Париж.

Звали молодого человека д'Артаньян. К тому времени, как он появился на свет, это имя было известно не менее пятисот лет - вот только давно уже не находилось среди представителей славного рода таких, чтобы смогли возвысить его звучание. Юность нашего гасконца прошла в откровенной бедности, и потому последние несколько лет он только и думал о том, как уйти на поиски судьбы, - настроения, отнюдь не редкие в небогатом Беарне. В дорогу его вели не только удручающая бедность, но и пример тех, кому удалось, покинув эту скудную провинцию, взлететь до невиданных высот. В первую очередь на ум приходил, конечно, Генрих Наваррский, беарнец, ставший королем Франции, - а ведь был еще ближайший сосед семейства д'Артаньянов, бедный дворянин де Труавиль, ушедший в Париж с маленьким сундучком за спиной и через годы под именем де Тревиля ставший капитаном роты мушкетеров, единственной в те времена. Легко догадаться, что перед лицом столь известных примеров честолюбивые юноши вроде нашего героя питали самые смелые надежды...

Родители д'Артаньяна были настолько бедны, что не смогли дать ему в дорогу ничего, кроме вышеописанного престарелого мерина и десяти экю звонкой монетой. <Поскольку в нашем романе довольно много места будет отведено разговорам о деньгах, читателю полезно будет познакомиться с французскими монетами той эпохи, от самых мелких до самых крупных. Самой мелкой монетой считался денье. Далее следовали:

1 лиар = 3 денье,

1 су = 4 лиара,

1 ливр = 1 франк = 20 су,

1 экю = 3 ливра,

1 пистоль =10 ливров,

1 луидор = 2 пистоля,

1 двойной луидор (он же квадрюпль) = 4 пистоля.

Пистоль, собственно говоря, был испанской золотой монетой, но имел хождение в нескольких европейских государствах, в том числе и во Франции. Луидор, как явствует из названия (луи д'ор - золото Людовика) также был золотым. Из золота до 1641 г чеканилось и экю. Ливр был серебряным, прочие монеты - медными (хотя су иногда изготовлялось из железа). >. Матушка, правда, еще втихомолку спорола новенький галун с парадного камзола супруга и, увязав его в узелок, украдкой сунула сыну - а отец вручил ему свою собственную шпагу.

В чем не было недостатка, так это в благословениях и напутствиях, благо запас и того, и другого неиссякаем, поскольку не зависит от материальных причин. Однако, кроме высокопарных слов, наш молодой человек получил в дорогу еще и два рекомендательных письма - одно было написано его отцом к господину де Тревилю, другое добрым соседом к господину де Кавуа, капитану гвардейцев кардинала. Опрометчивым было бы ждать от этих писем слишком многого: известно, что достигшие высокого положения люди склонны забывать вообще о существовании в их прошлом друзей юности и былых соседей, - но все же некоторое подспорье имелось...

Таким вот образом наш герой и вступил в городок Менг - сжегши за собой все мосты подобно герою древнегреческой (или древнеримской, быть может, д'Артаньян не силен был в подобных ученых материях) мифологии, с десятью экю в кармане и отцовской шпагой на боку, не покидавшей еще ножен за время путешествия. За его спиной горожане ухмылялись во весь рот - но перед собой д'Артаньян видел лишь деланно-постные физиономии, ибо осторожность брала верх над веселостью повсюду, куда бы ни направлял юноша своего заслуженного Росинанта. И все же, будучи человеком неглупым, он прекрасно понимал, какое впечатление производит его мерин. Он охотнее всего миновал бы Менг без остановок и направился прямиком в Париж, где рассчитывал избавиться, наконец, от желтого Буцефала (вопреки отцовским напутствиям никогда не продавать славного боевого коня и дать ему в почете и холе умереть от старости), но хорошо понимал, что четвероногому старцу требуется отдых.

Призывно распахнутые ворота гостиницы "Вольный мельник" были совсем близко, но физиономии праздно торчавших здесь же слуг и горожан показались д'Артаньяну чересчур уж невозмутимыми - и он твердо решил проехать мимо в сторону другого постоялого двора, расположенного, как он уже знал, на выезде из городка.

Однако именно тогда произошло одно из тех малозначительных на первый взгляд событий, которые, тем не менее, способны оказывать на людские судьбы (и даже судьбы династий и держав) поразительнейшее влияние...

Согласно тогдашней архитектурной моде, здание было окружено открытыми галереями на испанский манер, и на первом этаже, положив узкую ладонь на резную балясину потемневших от времени перил, стояла молодая женщина дет двадцати - двадцати двух, чья красота была совершенно необычна для южных провинций Франции, где д'Артаньян прожил безвыездно всю свою сознательную жизнь...

Это была, безусловно, знатная дама, чуть бледная, со спускавшимися до плеч длинными светлыми локонами, большими голубыми глазами и розовыми губками, прекрасная, как пламя.

Юный возраст д'Артаньяна делал его крайне чувствительным ко всем женщинам, лишь бы они были молоды и красивы. Это обстоятельство, равно как и необычная для Гаскони красота незнакомки, послужило причиной того, что юноша моментально натянул поводья. Ни хозяин, ни конюх не озаботились тем, чтобы подержать стремя приезжего столь незначительного вида, - а своего собственного слуги у д'Артаньяна, разумеется, не было (вообще никогда в жизни). И потому он покинул седло самым будничным образом, попросту самостоятельно спрыгнув на пыльную землю. Тогда только его соизволил заметить сонный конюх - и повел мерина в конюшню со скоростью, которую оценила бы любая меланхолическая черепаха. Хозяин гостиницы, правда, держался несколько живее, как и было положено человеку его ремесла, вынужденного расточать комплименты всякому проезжему, даже столь непрезентабельному на вид, - дело в том, что д'Артаньян, впервые выбравшийся в большой свет, с трактирщиками, тем не менее, был знаком (эта порода во множестве встречается и в Гаскони), а потому с самого начала, словно бы невзначай, потряхивал своим кошельком с таким видом, словно там вместо жалкого десятка экю звенела пригоршня полновесных золотых луидоров или двойных испанских пистолей.

Звон этот, несомненно, был для хозяина гостиницы сладчайшей на свете музыкой, - а потому юному гасконцу незамедлительно были предложены лучшая в Европе комната и лучший в мире обед. Первое он незамедлительно отклонил, опасаясь нанести урон своим скудным средствам, а второе охотно принял и в ожидании обеда занял место на галерее в нескольких шагах от очаровательной незнакомки, не обратившей на него, увы, особенного внимания. Д'Артаньян, хоть и происходивший из глухой провинции, все же был обучен азам этикета и был не настолько неотесан, чтобы откровенно таращиться на незнакомую даму, без сомнения, принадлежавшую к аристократическим кругам. Однако он, не чуравшийся охотничьих забав, как истый гасконец, умел и краешком глаза наблюдать за тем, что происходило поблизости, - умение для охотника небесполезное. Его первоначальные впечатления подтвердились полностью - молодая дама была еще прекраснее, нежели казалось на первый взгляд, и при мысли, что через каких-то пару часов их пути бесповоротно разойдутся, юный гасконец ощущал мучительную сердечную тоску. Его воображение, в родной Гаскони делавшее д'Артаньяна опасным как для смазливых горничных, так порою и для их благородных хозяек, разыгралось невероятным образом, рисуя вовсе уж несообразные с унылой действительностью картины...

Плохо только, что действительность порою невероятно уныла. Д'Артаньян осознал это, когда в ворота "Вольного мельника" влетел всадник на великолепном испанском жеребце, при виде которого молодая красавица сделала непроизвольное движение, подавшись к самым перилам. Без сомнения, именно этого дворянина она и ждала.

Это, конечно же, был дворянин - человек лет около тридцати, с черными проницательными глазами, бледным лицом, крупным носом и черными, тщательно подстриженными усами, на вид решительный и опасный. Как недоброжелателен ни был к нему д'Артаньян с первой же минуты, он вынужден был признать, что незнакомца не портит даже шрам на левом виске, напоминавший старый рубец от пули.

Незнакомец спрыгнул с коня, небрежно отвернувшись от благородного животного с таким видом, словно не сомневался, что о нем моментально позаботятся. Так и произошло: стряхнув сонную одурь, к коню бросились конюхи и слуги, спеша подхватить повод. Черноволосый дворянин, хотя и одетый в простой дорожный костюм и запыленные ботфорты, сразу производил впечатление человека, привыкшего требовать от окружающих внимания и почтения. Д'Артаньян отчаянно ему позавидовал - и охотно проткнул бы шпагой насквозь, имейся к тому хоть крохотный повод...

Позванивая шпорами, незнакомец направился прямиком к белокурой даме, торопливо раскланялся и произнес по-испански:

- Тысяча извинений, миледи. Непредвиденная задержка на дороге.

- У вас кровь на рукаве, Рошфор. Вы что, опять кого-то убили? - произнесла молодая дама мелодично и насмешливо.

- Не считайте меня чудовищем, право... Я не старался никого убивать. Но полежать в постели кое-кому придется. Что поделать, не было другого выхода... Они все-таки ждали на Божансийской дороге, и это была не случайная стычка...

- Значит, вы полагаете, что ваш разговор... - произнесла молодая дама, став серьезной.

- Безусловно.

Молча слушавший их д'Артаньян принял решение: коли уж не было повода блеснуть шпагой, всегда оставалась возможность блеснуть истинно дворянским благородством...

- Прошу прощения, господа, - сказал он решительно, двумя шагами преодолев разделявшее их расстояние. - Так уж случилось, что я знаю по-испански, как всякий почти гасконец. У меня нет намерений подслушивать чужие разговоры, но я считаю своим долгом предупредить, что понимаю каждое слово, на тот случай, если ваша беседа совершенно не предназначена для чужих ушей...

Красавица, которую незнакомец называл "миледи", наконец-то взглянула на него с любопытством и интересом. Ее голубые глаза были огромными и бездонными, и в сердце юного гасконца вспыхнул сущий пожар. С неудовольствием чуя собственную остолбенелость, он поторопился добавить, обращаясь уже исключительно к незнакомцу:

- Разумеется, сударь, если вы считаете себя оскорбленным моим бесцеремонным вмешательством в разговор, я готов...

- Ну что вы, сударь, - ответил незнакомец. - Наоборот, я в вас сразу увидел воспитанного и любезного дворянина, и ваши побуждения достойны уважения...

Это было произнесено столь вежливо и доброжелательно, что даже искавший ссоры со всем миром д'Артаньян вынужден был убрать руку с эфеса отцовской шпаги - затевать ссору со столь любезным собеседником было бы недостойно дворянина.

- Увы, вы оказались правы, шевалье, - произнесла молодая дама с улыбкой, лишь подбросившей топлива в невидимый миру пожар. - Наша беседа и в самом деле не предназначена для чужих ушей...

Поскольку эти слова были произнесены дамой, д'Артаньян получил возможность без малейшего ущерба для собственной чести выйти из непростой ситуации: он поклонился насколько мог галантно и направился следом за хозяином в обеденный зал, успев краешком глаза заметить, что незнакомец и миледи тоже скрылись в гостинице.

Усаживаясь за стол и все еще пребывая во власти этих голубых глаз, он нашел слабое утешение в мысли, что речь, вернее всего, шла отнюдь не о любовном свидании. Все поведение и незнакомца по имени Рошфор, и голубоглазой дамы свидетельствовало, что дело в чем-то другом, - то ли чутье опытного охотника подсказывало это, то ли д'Артаньяну яростно хотелось верить, что обстоит именно так, а не иначе...

- Послушайте, любезный, - не вытерпел он, второпях утолив первый голод ножкой утки по-руански. - Мне кажется, что я где-то уже видел эту даму...

- Вполне возможно, ваша милость, - пожал плечами трактирщик со свойственным его ремеслу философским видом. - Вам виднее...

- Вот только никак не могу вспомнить ее имени, - продолжал решительно д'Артаньян с выражением лица, казавшимся ему самому ужасно хитроумным. - Миледи, как бишь...

- Ну, ваша милость... - развел руками трактирщик с тем же непроницаемым видом умудренного жизнью владельца заведения на оживленном тракте - Если вы вспомнить не можете, я - тем более. Мне она своего имени не называла.

- Но дама, безусловно, из знатных?

- О, это уж несомненно! - охотно подхватил трактирщик. - Это уж сразу видно, ваша милость, в особенности ежели живешь на бойком месте вроде моего... Жизнь и ремесло научат разбираться в проезжающих. Верно вы подметили, дама из знатных. Ее привезла карета со слугами в ливреях, но не в этом только дело, конечно, не в карете и не в ливреях, нынче хватает и таких, кто то и это получает отнюдь не по праву рождения... Вашей милости не доводилось слышать историю о достопочтенном господине наместнике нашей провинции и прекрасной мельничихе? Особа эта самого низкого происхождения, но благодаря щедротам господина наместника разъезжает...

- Черт побери! - рявкнул д'Артаньян. - Как вы смеете сравнивать!

- Ваша милость, ваша милость! - заторопился хозяин. - Я и не имел такой дерзости, как вы можете думать... Просто к слову пришлось... Так вот, к этой даме слуги обращались "миледи" - хотя я голову готов прозакладывать, да и свое заведение тоже, что она не англичанка, а самая несомненная француженка...

- Да, мне тоже так кажется, - сказал д'Артаньян. - Судя по ее выговору, она француженка.

- Быть может, ваша милость видели ее при королевском дворе? - с самым простодушным видом поинтересовался хозяин.

Д'Артаньян хмуро воззрился на него, готовый при первом подозрении на издевку обрушить на голову хозяина бутылку анжуйского - благо та была уже пуста, - но трактирщик смотрел на него невинным взором непорочного дитяти. Если издевка и наличествовала, то она была запрятана чересчур уж глубоко, и решительные действия были бы опять-таки ущербом для дворянской чести...

После недолгого размышления д'Артаньян, уже готовый было дать волю гасконской фантазии, переменил решение в последний миг.

- Мне еще не приходилось бывать при дворе, - произнес он твердо и решительно. - Как и вообще в Париже. Но могу вас заверить, любезный хозяин, что по прибытии в Париж немного времени пройдет, прежде чем я окажусь при дворе...

Глава вторая

Д'Артаньян обзаводится слугой

- Надо полагать, ваша милость, вам обещали придворную должность? - осведомился трактирщик.

Д'Артаньян вновь задумался, не почествовать ли ему его той самой опустевшей бутылкой, - но вновь натолкнулся на исполненный невинности и крайнего простодушия взгляд, от которого рука поневоле опустилась. Начиная помаленьку закипать - теперь уже не было никаких сомнений, что хозяин харчевни над ним издевается, - он все же удержался от немедленной кары. Ему пришло в голову, что он будет выглядеть смешно, затеяв практически на глазах у неизвестной красавицы миледи ссору с субъектом столь низкого происхождения и рода занятий. Вот если бы выдался случай блеснуть на ее глазах поединком с достойным противником вроде Рошфора...

Смирив гнев, он решил, что лучшим ответом будет подобная же невозмутимость.

- Должности при дворе мне пока что не обещано, любезный хозяин, - произнес он, бессознательно копируя интонации Рошфора. - Но здесь, - он похлопал себя по левой стороне порыжевшей куртку - лежат два письма, которые, безусловно, помогут не только попасть во дворец, но и сделать карьеру... Доводилось ли вам слышать имя господина де Труавиля?

- Простите?

- Ах да, я и забыл... - спохватился д'Артаньян. - Он давно переменил имя на де Тревиль...

- Капитан королевских мушкетеров?

- Он самый, - ликующе подтвердил д'Артаньян, видя, что трактирщик на сей раз не на шутку ошеломлен. - А приходилось ли вам слышать о господине де Кавуа?

- О капитане гвардейцев кардинала?

- Именно.

- О правой руке великого кардинала?

- Уж будьте уверены, - сказал д'Артаньян победным тоном. - Ну так как же, любезный хозяин? Как по-вашему, способен чего-то добиться человек, располагающий рекомендательными письмами к этим господам, или мне следует оставить честолюбивые планы?

- О, что вы, ваша светлость... - пробормотал хозяин, совершенно уже уничтоженный. - Как же можно оставить... Да я бы на вашем месте считал, что жизнь моя устроена окончательно и бесповоротно...

- Не сочтите за похвальбу, но я имею дерзость именно так и считать, - заявил д'Артаньян победительным тоном истого гасконца.

- И вы имеете к тому все основания, ваша милость... светлость, - залепетал хозяин. - Бога ради, не прогневайтесь, но я задам вам один-разъединственный вопрос... - Он поднялся с расшатанного стула и откровенно присмотрелся к д'Артаньяну в профиль. - Не может ли оказаться так, что вы имеете некоторое отношение к покойному королю Генриху Наваррскому? Неофициальное, я бы выразился, отношение, ну вы понимаете, ваша светлость... Всем нам известно, как бы это поделикатнее выразиться, о склонности покойного короля снисходить до очаровательных дам, почасту и пылко, и о последствиях этих увлечений, материальных, я бы выразился, последствиях...

Д'Артаньян уставился на него во все глаза, не сразу сообразив, что имел в виду трактирщик. Потом ему пришло в голову, что любвеобилие покойного государя и в самом деле вошло в поговорку, а незаконных отпрысков Беарнца разгуливало по франции достаточно для того, чтобы составить из них роту гвардии.

- Почему вы так решили, милейший? - спросил он с равнодушно-загадочным видом, польщенный в душе.

Трактирщик расплылся в улыбке, крайне довольный своей проницательностью и остротой ума.

- Ну как же, ваша светлость, - сказал он уже увереннее. - Я - человек в годах, и в свое время через мои руки прошло немало монет с изображением покойного короля. Вот, изволите ли видеть, сходство несомненное...

Он двумя пальцами извлек из тесного кармана серебряную монету в полфранка, вытянул руку, так что монета оказалась на значительном удалении от глаз, и взором знатока окинул сначала профиль покойного Беарнца, потом д'Артаньяна. И заключил с уверенностью, свойственной всем заблуждающимся:

- Тот же нос, та же линия подбородка, силуэт...

Д'Артаньян, напустив на себя вид скромный, но вместе с тем величественный, смолчал, сделав тем не менее значительное лицо. Он не спешил объяснять трактирщику, что есть некие черты, свойственные всем без исключения гасконцам, так же как, к примеру, фламандцам или англичанам - очертания носа и подбородка, скажем... В конце-то концов, сам он ни словечком не подтвердил умозаключения трактирщика, так что совесть его, пожалуй что, чиста.