Внезапно раздались тяжелые шаги, которые д'Артаньян, сам служивший в войсках, опознал безошибочно. Отчего-то так повелось, что шаги солдат звучат особенно гулко и тяжело, хотя весом они ничем не отличаются от прочих людей, да и сапоги у них точно такие же. А вот поди ж ты – отчего-то поступь солдат всегда громоподобна…
      Восемь человек в красных камзолах и блестящих стальных шлемах, разомкнувшись, страшно топоча, охватили его плотным кольцом. Девятый, в таком же камзоле, но не в шлеме, а в шляпе с пером и при шпаге, спросил негромко:
      – Это ведь вас зовут д'Артаньян?
      У гасконца был сильный соблазн ответить, что незнакомец обознался, но он тут же оставил это намерение. Будь он один или на пару с Планше, можно было попытаться незаметно скрыться – но куда прикажете девать Каюзака с Эсташем, которые так и попадут в лапы врага безмятежно храпящими?
      – Это мое имя, – сказал он спокойно.
      – Меня зовут Джон Фельтон, – сказал молодой человек. – Я лейтенант королевского флота. Вы арестованы… именем короля.
      Чуткое ухо д'Артаньяна уловило некоторую паузу меж двумя последними словами и теми, что им предшествовали, но он сохранил свои наблюдения при себе. Лишь спросил почти спокойно:
      – В чем дело?
      – Я этого не могу знать, – ответил лейтенант. – Извольте отдать вашу шпагу и проследовать за мной к судье.
      «К судье, – повторил про себя д'Артаньян. – Не аукнулась ли мне давешняя пьяная болтовня в распивочной? Немало было сказано и о его величестве Карле Первом Стюарте… Неужели пришьют что-то вроде оскорбления величества? Но почему арестовать меня явился лейтенант флота? Стоп, стоп, д'Артаньян! Флот – это Бекингэм, он еще и военно-морской министр, или, по-здешнему, глава Адмиралтейства… Или я ошибаюсь и мысли мои идут в ложном направлении?»
      – Я жду, сударь, – бесстрастно сказал лейтенант. – Долго ли мне еще ждать?
      Д'Артаньян прекрасно понимал, что сопротивляться бессмысленно: их слишком много для одного, на улице могут оказаться и другие, ничем хорошим дело не кончится, проткнут своими протазанами в два счета…
      – Возьмите, – сказал он, протягивая офицеру перевязь со шпагой.
      Один из моряков, человек, очевидно, недоверчивый и предусмотрительный, вмиг выдернул у д'Артаньяна из-за пояса пистолеты. Он вышел в окружении конвоя во двор, где стояла карета с занавешанными окнами. Офицер показал на нее рукой:
      – Прошу вас, сударь…
      Д'Артаньян со вздохом влез первым. Офицер поместился напротив, и карета тронулась. Глядя на своего спутника, гасконец лихорадочно пытался составить о нем верное впечатление – быть может, удастся хоть что-то выведать, если сообразить, как к нему подойти…
      Это был человек лет двадцати пяти – двадцати шести, лицо у него было бледное, глаза голубые и слегка впалые; рот все время плотно сжат; сильно выступающий подбородок изобличал ту силу воли, которая в простонародном британском типе обычно является скорее упрямством; лоб был едва прикрыт короткими редкими волосами темно-каштанового цвета, как и аккуратно подстриженная борода. Что-то забрезжило в мозгу д'Артаньяна, и появились первые догадки касательно столь неожиданно пленившего его человека…
      – Вы дворянин, сударь? – спросил д'Артаньян и разведки ради, и для того, чтобы определить, какие инструкции даны конвойному.
      Молодой лейтенант ответил сухо и бесстрастно:
      – Разве обязательно быть дворянином, чтобы считаться порядочным человеком?
      «Итак, ему не запретили беседовать с арестованным, – определил д'Артаньян. – Кое-что проясняется – эта строгая прическа, преувеличенная простота костюма, суровость на лице, его ответ и интонация, с которой произнесены слова… Пуританин , прах меня побери! Из заядлых!»
      Чтобы убедиться окончательно, он спросил:
      – Вы пуританин, сударь?
      – Имею честь им быть, – ответил лейтенант. – Вам это не по душе?
      – Ну что вы, – сказал д'Артаньян самым простецким и задушевным тоном, на какой оказался способен. – Кто я такой, чтобы посягать на свободу совести другого человека?
      Он видел, что его слова произвели впечатление: во взгляде лейтенанта было явное одобрение.
      – Значит, сударь, вы полагаете себя порядочным человеком… – как бы в раздумье произнес д'Артаньян. – И тем не менее вы с готовностью выполняете подобные приказы – я о моем аресте… Вы честный офицер и порядочный человек, это сразу видно… но разве вам не претит подобная ложь?
      – Что вы имеете в виду? – в некотором смятении спросил лейтенант.
      Д'Артаньян спросил мягко, задушевно:
      – Вы можете дать мне слово чести, что я и в самом деле арестован именем короля?
      Он зорко наблюдал за сидящим напротив человеком и с радостью отметил, что оказался прав в своих первых впечатлениях: молодой офицер замялся, смущенно опустил глаза, поерзал на сиденье. Этот Фельтон был слишком совестлив, чтобы врать…
      – Так как же, сударь? – продолжал д'Артаньян наступательно. – Ваш вид, уж простите, сразу выдает в вас терзания честного человека, вынужденного исполнять бесчестный приказ… Я понимаю ваше положение, я сам военный… Вы вынуждены так поступать… но это же низко, сударь! Прикрываться именем короля…
      Моряк вскинул на него глаза и воскликнул с нешуточной болью в голосе:
      – Сударь, вы правы, я вынужден! У меня нет выбора, поймите же! Когда приказывает твой командир, следует повиноваться…
      – Даже когда речь идет о чем-то бесчестном? – горестно вздохнул д'Артаньян.
      «Ах, как мне жаль, что плохо знаю Библию! – подумал он. – Уж я бы тебя тогда запутал не на шутку, пуританский ты чурбан!»
      – Сударь, – сказал офицер примирительно. – Быть может, это и не повлечет для вас никаких тяжких последствий… Если вы честный человек и ни в чем не виноваты, речь, быть может, идет о простом недоразумении… Мало ли зачем вас велено доставить к судье – вдруг он попросту хочет расспросить вас о чем-то?
      «Он не знает решительно никаких подробностей, – отметил д'Артаньян. – Простой исполнитель приказов…»
      – Быть может, вы были свидетелем какого-то преступления? – с надеждой спросил лейтенант. – Вы производите впечатление порядочного человека…
      – Более того – я им и являюсь, – сказал д'Артаньян с видом оскорбленной гордости. – Или вы полагаете иначе?
      – О, я не знаю вас, сударь…
      – А того, кто отдает вам подобные приказы?
      Молодой человек опустил голову:
      – Это другое дело… Лорд Винтер – мой командир, я подчиняюсь ему по службе как коменданту Дувра…
      «Дувр, – с нарастающей тревогой подумал д'Артаньян. – Их самая могучая крепость на побережье… и военный порт. Итак, он из Дувра, приказ ему отдал не кто иной, как лорд Винтер, и он везет меня прямиком к судье… Черт, но ведь дело еще более запутывается! Судья-то тут при чем? Ясно, что Бекингэм на меня чертовски зол и мечтает вернуть эти два подвеска, но к чему впутывать в это деликатное дело судью? Что-то тут не сходится, волк меня заешь, решительно не сходится! Полное впечатление, что я имею дело с двумя разными интригами!»
      – Вы уверены, что вам приказали доставить меня к судье? – спросил он осторожно.
      – Я, сударь, трезв сегодня, – сухо ответил уязвленный офицер. – И всегда исполняю данные мне приказы в точности. Лорд Винтер велел доставить вас к судье, а больше мне ничего не известно…
      – Я понимаю…
      – Вы не держите на меня зла? – спросил молодой пуританин.
      «Ну где там, – подумал д'Артаньян. – Сейчас я брошусь тебе на шею и осыплю заверениями в братской к тебе любви, олух царя небесного! Я же образец христианской кротости, когда меня арестовывают, меня это только умиляет… Древком пики бы еще перетянули по хребту, и тогда я вообще почувствовал бы себя, как в раю… Ну и болван! Интересно, кто в моем положении не затаит на тебя зла?!»
      – Давайте обдумаем все спокойно, – сказал д'Артаньян самым миролюбивым тоном. – Итак, лорд Винтер дал вам сегодня утром приказ доставить меня к судье…
      – Вчера вечером, простите. Приказ был отдан мне вчера вечером, с тем, чтобы я привел его в исполнение нынче поутру, – пояснил лейтенант не то чтобы особенно дружелюбно, но, по крайней мере, с откровенностью прямодушного человека, проявлявшего ровно столько непреклонности, сколько требует приказ.
      «Ничего не понимаю, – подумал д'Артаньян. – Вчера… Все было задумано и стало претворяться в жизнь вчера. Когда еще ни одна живая душа не знала, что я поплыву в Хэмптон-Корт… Или все же где-то во Франции свила гнездо измена и кто-то из особо доверенных лиц кардинала оказался двурушником? Но почему в таком случае меня не схватили сразу по прибытии в Лондон? Почему не схватили во дворце с самыми недвусмысленными уликами в кармане? Винтер, Винтер! Он один опаснее сотни Бекингэмов…»
      Он попытался рассмотреть хоть что-нибудь за пределами медленно тащившейся кареты, за которой, судя по долетавшему топоту и постукиванию о мостовую древков протазанов, старательно шагали моряки, но занавески были задернуты плотно. Приходилось составлять себе мнение о происходившем вокруг исключительно по уличному шуму – д'Артаньян уже имел некоторое представление о Лондоне. Похоже, карета все еще двигалась по оживленным улицам в самом центре города – д'Артаньян не понимал ни слова из доносившегося гомона, но этот шум в точности напоминал парижскую суету…
      Стук колес отозвался гулким и кратким эхом – кажется, карета проехала под низкой и широкой аркой. И остановилась. «Это не их знаменитый Тауэр, – подумал д'Артаньян. – Тауэр на другом берегу, а мы, ручаться можно, не проехали за это время ни по одному мосту…»
      – Прошу вас, – сказал лейтенант Фельтон, распахивая дверцу.
      Д'Артаньян, не заставив себя просить дважды, проворно выскочил. Карета стояла во внутреннем дворе какого-то высокого здания самого старинного облика, и, судя по убогому виду стен, окон и дверей, гасконцу вновь предстояло иметь дело с той разновидностью рода человеческого, что именуется судейскими. Даже если бы Фельтон не проговорился, что они едут к судье, д'Артаньян безошибочно бы опознал здание: отчего-то полицейские и судьи обитают в домах, пришедших в совершеннейшее запустение как снаружи, так и внутри. То ли господа судейские, мастера вольного обращения с казенными суммами, кладут в карман и деньги, отведенные на починку, то ли в столь неприглядном виде скрыт злой умысел – приведенный пред грозные очи представителей закона субъект должен заранее осознать, что отныне его будет окружать самая унылая обстановка…
      Сомкнувшись, моряки провели д'Артаньяна по извилистым длинным коридорам и препроводили в комнату, показавшуюся гасконцу родной и знакомой донельзя, – настолько она походила на резиденции полицейских комиссаров, к которым его под конвоем доставляли в Париже (впрочем, те присутственные места, куда он приходил по своему хотению, ничем не отличались). Тот же въедливый и удушливый запах старой бумаги, чернил и сургуча, те же неказистые столы и стулья, даже мантия на восседавшем за столом краснолицем толстяке казалась доставленной прямехонько из Парижа – столь же потертая и пыльная.
      Судя по горделивому виду краснолицего, он был здесь главным – ну прямо-таки королевская осанка, голова надменно задрана, нижняя губа оттопырена почище, чем у Анны Австрийской… Возле стола почтительно стоял еще один носитель мантии, но этот, сразу видно, был на побегушках, худой и плешивый, с неприятным взглядом.
      После недолгого обмена фразами на непонятном гасконцу английском Фельтон и моряки покинули комнату с видом людей, избавившихся от не самого приятного в их жизни поручения. На смену им явились двое здоровенных, бедно одетых субъектов устрашающего телосложения, более всего похожих даже не на типичных представителей лондонской черни, а на диких лесных людей: неуклюжие, звероватые какие-то, заросшие бородами до глаз вопреки всякой моде. Они поместились по обе стороны д'Артаньяна, стоя к нему лицом и настороженно следя за каждым движением.
      – Итак, доставили наконец… – сказал толстяк на неплохом французском. – Меня зовут сэр Эскью, и я тут судья…
      – В самом деле, сэр Эскро? – вопросил д'Артаньян с самым невинным видом.
      Одному богу известно, уловил ли судья издевку или его знание французского не простиралось настолько глубоко , но он, окинув гасконца неприязненным взглядом, процедил через губу:
      – Эскью, я вам сказал… А это вот – мистер Марло, мой помощник.
      – Марлоу? – с тем же простодушным видом спросил д'Артаньян.
      Но и эта его проказа не произвела никакого действия. Судья, шумно сопя, какое-то время рассматривал его так, словно все уже для себя решил и колебался лишь между четвертованием и повешением. Потом, в свою очередь, спросил:
      – Так это вас зовут д'Артаньян?
      – Господин судья, я глубоко тронут, – сказал д'Артаньян почтительно. – Вы чуть ли не единственный англичанин, который правильно выговаривает мое имя…
      – А удостоверить свою личность можете?
      – Без всякого труда, – сказал д'Артаньян, вынимая из кармана свое подорожное свидетельство, выписанное на имя кадета рейтаров Шарля де Кастельмора, путешествующего со слугой Планше по собственной надобности.
      Пробежав бумагу глазами, судья, не поднимая глаз, спросил с подозрительным видом:
      – Отчего же вы пишетесь Кастельмор, а зоветесь д'Артаньян?
      – Потому что мое полное имя – де Батц д'Артаньян де Кастельмор, – спокойно ответил гасконец. – У вас, в Англии, подобное именование тоже не редкость…
      Швырнув бумагу в ящик стола, судья наклонился вперед и, потирая ладони, радостно объявил:
      – Ну вот ты нам и попался…
      – Простите? – поднял бровь д'Артаньян.
      – Каков прохвост, Марло? – повернулся судья к помощнику, и тот подхалимски захихикал. – Притворяется, будто видит нас впервые в жизни…
      – А я-то его сразу узнал, сэр Эскью, – сообщил Марло. – Хоть он и в другой одежде… Трудненько его не узнать, мошенника…
      – А не выбирать ли вам выражения тщательнее, сударь? – недобро поинтересовался д'Артаньян. – Иначе…
      – Молчать! – заорал судья, грохнув кулаком по столу. – А то я тебя, прощелыгу, еще и плетьми прикажу отодрать!
      Д'Артаньян невольно дернулся в его сторону, но бородатые верзилы, оказавшиеся не столь уж и неуклюжими, проворно сграбастали его за локти так, что суставы затрещали, и вырваться не было никакой возможности.
      – У кого ты, прохвост, спер эту бумаженцию, мы потом выясним, – сказал судья. – Если только будем тратить время…
      – А стоит ли, сэр? – подобострастно посунувшись к его уху, спросил Марло. – К чему тратить время и силы на такие глупости?
      – Вы совершенно правы, Марло, – сказал судья. – В самом деле, какая разница, у кого он украл бумагу? Главное, мы-то его прекрасно помним, мошенника… Думал, мы тебя не узнаем?
      – Я тебя, голубчик, по гроб жизни не забуду, – хихикнул Марло. – И узнаю из тысячи… Мы же тебя предупреждали по всей строгости закона, а ты, стервец, не внял…
      Д'Артаньяну показалось, что он спит и видит дурной сон, – но боль в стиснутых лапищами бородачей локтях была самая натуральная, какой во сне никогда не бывает.
      – Что здесь происходит? – спросил он в полнейшей растерянности. – За кого вы меня принимаете, господа?
      – То есть как это за кого? – с наигранным изумлением ухмыльнулся судья. – За того, кем ваша милость и является: за бродягу французского происхождения Робера Дебара, уже привлекавшегося однажды к суду не далее как месяц назад… – Он сделал паузу, глядя на д'Артаньяна с гнусной ухмылкой, потом подтянул к себе толстенную пыльную книгу и раскрыл ее почти посередине. – Сейчас я вашей милости все объясню… На тот случай, если изволили запамятовать. Надобно вашей милости знать, что двадцать девятого июня тысяча пятьсот семьдесят второго года от Рождества Христова английский парламент принял закон под официальным названием «Закон о наказании бродяг и помощи бедным и калекам», имеющий к таким, как вы, самое что ни на есть прямое отношение… Вам, голубчик, уже исполнилось ведь четырнадцать?
      – Да, – сказал д'Артаньян.
      – Отлично, отлично… Читаю: «Любое без исключения лицо или лица старше четырнадцати лет, которые в соответствии с этим законом будут определены как жулики, бродяги или здоровые нищенствующие и схвачены в любой момент после праздника святого апостола Варфоломея, где бы это ни было в королевстве, просящими милостыню или совершая преступления бродяжничества и нарушения настоящего парламентского закона по какой-либо из этих статей…»
      – Что за чушь! – воскликнул д'Артаньян, гордо выпрямившись. – Я в жизни не просил милостыни!
      – А никто вас в этом и не обвиняет! – елейным голоском произнес Марло. – Вы, сударь мой, попадаете под категорию не нищих, а бродяг.
      – Вот именно, – сказал судья. – Читаю: «Все фехтовальщики, укротители медведей, простые актеры интерлюдий и менестрели, не принадлежащие никакому барону или другому благородному лицу высокого ранга; все жонглеры, распространители слухов, лудильщики и мелкие бродячие торговцы, которые действуют, не имея разрешения, по крайней мере, двух мировых судей того графства, где они действовали…» Что, и это не про вашу милость писано? Черт побери, именно про вас! Фехтовальщик, у которого в качестве доказательства изъята шпага! Распространитель слухов, о чем есть свидетельства трех благонамеренных граждан! – Он хлопнул ладонью по лежавшей перед ним бумажной стопе. – Все о вас здесь и написано, в лучшем виде, добрым английским языком, добрыми английскими чернилами! Ну что вы на меня так смотрите? Месяц назад мы по доброте душевной подробно вам растолковали механизм действия закона и печальные последствия для бродяг, совершающих аналогичные преступления вторично… Не помните, милый?
      – Я в жизни вас не видел, – сказал д'Артаньян. – Ни вас, ни вашего Марлоу. Месяц назад я был во Франции, а в Англии я впервые и живу тут всего несколько дней…
      – Быть может, вашу личность удостоверит французский посол? – поинтересовался судья.
      – Не имею чести быть с ним знакомым, – сумрачно отозвался д'Артаньян.
      Это была полуправда. Французский посол в Англии, герцог де Шеврез, мог оказаться посвященным в некие тайны трудами супруги – и стал бы в этом случае для д'Артаньяна еще более опасен, нежели Бекингэм и все его клевреты…
      – Подождите, – сказал д'Артаньян. – В «Кабаньей голове» остался мой слуга, уж он-то удостоверит мою личность! Это может сделать и хозяин «Кабаньей головы» Брэдбери…
      Судейские переглянулись с крайне недоуменным видом.
      – Вы видите, судья, как он закоснел в своих преступлениях, – елейным тоном произнес Марло. – Выдумывает каких-то свидетелей…
      – Короче говоря, уж не рассчитываете ли вы, любезный, что я буду тратить время, разыскивая вымышленных Брэдбери и каких-то не менее мифических слуг? – ухмыльнулся судья. – Эх, молодо-зелено, законы нарушаем легко, а вот придумать подходящие оправдания ума не хватает… Так вот… Закон предусматривает, что в случае первого задержания лицо одной из помянутых категорий – то бишь в вашем случае фехтовальщик и распространитель слухов – считается бродягой и с ним обращаются соответственно, если только какая-нибудь уважаемая личность не согласится взять его к себе на службу на два года… Вам повезло. Нашлась уважаемая личность…
      – Вот как? – саркастически усмехнулся д'Артаньян. – И кто же это?
      – Сами прекрасно знаете, – небрежно ответил судья, словно от мухи отмахнулся. – Но вы не оправдали ожиданий вашего благодетеля, сбежали от него и вновь принялись за старое… А следовало бы вспомнить, что в случае вторичной поимки за то же преступление виновный без особых церемоний приговаривается к смертной казни. Именно так я с вами и намерен поступить. Сколько можно испытывать терпение закона?
      Изумленный д'Артаньян оторопело переводил взгляд с одного на другого. Все это было настолько диким и невозможным, что не лезло ни в какие ворота…
      И тут он вспомнил об испытанном средстве, способном смягчить самое черствое сердце любого судейского.
      – Прикажите этим медведям меня отпустить, – сказал он как мог спокойнее. – Я хочу продемонстрировать вам неоспоримые доказательства своей невиновности…
      – А вы будете себя хорошо вести? – осведомился судья с хитрой улыбкой.
      – Куда уж лучше, – сказал д'Артаньян. Почувствовав, как после знака судьи разжались железные клещи, мертвой хваткой сжимавшие его руки, он потряс локтями, восстанавливая нарушенное кровообращение, потом, стараясь не делать резких движений – как вел бы себя со злющей пастушьей овчаркой, на которую его стражи чрезвычайно походили, – достал из кармана туго набитый кошелек, ослабил завязки и продемонстрировал кучку золотых монет внутри.
      – Видите, сколько доказательств? – спросил он. – Одно к одному, из доброго золота…
      Его пленители переглянулись. Д'Артаньян мог бы поклясться, что в глазах у них светились непритворное сожаление и алчность, – но судья, решительно встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, решительно сказал:
      – Эти штучки у вас не пройдут, дорогой фехтовальщик и распространитель слухов. Английские судейские чиновники, надо вам знать, неподкупны…
      Взгляд его по-прежнему был прикован к золоту в туго набитом кошельке, показалось даже, что у него вот-вот потечет слюна на подбородок, как у голодной собаки. Но он, превозмогши себя поистине титаническими усилиями, повторил:
      – Английские судебные чиновники, надо вам знать, неподкупны!
      – Все, как один! – тенорком поддержал Марло, с сожалением провожая взглядом исчезнувший в кармане д'Артаньяна кошелек. – Снизу и доверху, от коронного судьи до последнего служителя!
      «Но ведь этого не может быть! – мысленно возопил д'Артаньян. – Во Франции брали, как миленькие, в Нидерландах брали, не чинясь, а эти… У них же вот-вот глаза выскочат, Марло едва не подавился голодной слюной… Что же тут происходит? Им хочется – но не берут…»
      – Полагаю, вам понятно ваше положение? – хмуро поинтересовался судья, шумно захлопнув толстенную книгу, отчего взлетело облачко сухой пыли. – Ваша личность установлена окончательно и бесповоротно, положение ваше печальнее некуда. Вы виновны во вторичном совершении преступления, за которое уже однажды были задержаны, что по английским законам влечет смертную казнь без особых разбирательств и церемоний. Собственно говоря, ничто мне не мешает завтра же – а то и сегодня – отправить вас в Тайберн, где вам смахнут голову добрым английским топором так легко и быстро, как мальчишка сносит головку одуванчика…
      – А то и быстрее, – угрюмо подхватил Марло. – А предварительно вас на всякий случай подвесят на дыбу – вдруг да под давлением неопровержимых обстоятельств сознаетесь еще в каких-нибудь гнусных преступлениях…
      – Господа, – серьезно сказал д'Артаньян. – Вы, часом, не сошли с ума? Я поименно перечисляю всех, кто может удостоверить мою личность, у вас в столе лежит бумага, опять-таки мою личность полностью удостоверяющая…
      – У меня в столе? – поднял брови судья в наигранном изумлении. – Марло, что он такое несет? Вы видели, как я брал у него какую бы то ни было бумагу и клал в стол?
      – Ничего подобного в жизни не видел, – поторопился заверить Марло.
      – Довольно нам слушать ваши глупости, – сказал судья категорическим тоном. – Мы сегодня еще не завтракали из-за вашей милости… Уяснили себе положение? Голову вам оттяпать легче легкого. А посему подумайте как следует в уютной и тихой камере на одного постояльца, вдруг да и надумаете что…
      Он махнул бородачам, и те, вновь вцепившись д'Артаньяну в локти, поволокли его к двери, как лиса уносит из курятника похищенного петуха…

Глава восьмая. Старый добрый знакомый