Д'Артаньян – гвардеец кардинала

      Такое положение дел позволяло человеку предприимчивому враз обернуть ситуацию в свою пользу – как-никак у д'Артаньяна было при себе множество самых убедительных аргументов круглой формы, отчеканенных из испанского золота…
      В ратуше его, предварительно отобрав-таки шпагу, незамедлительно провели в комнату, где за пустым, не оскверненным ни единой казенной бумажкой столом восседал рослый толстяк в богатой одежде, с физиономией спесивой и недоброжелательной. Стражники остались за дверью, но Ван Бекелар последовал за ним и встал обок стола с таким видом, словно подозревал д'Артаньяна в намерении вцепиться зубами в глотку сановника за столом. Тот, сверля д'Артаньяна неприязненным взглядом маленьких глазок, сказал:
      – Я – Ван дер Маркен, бальи города Зюдердама. А вы кто такой?
      – Я? – с простодушной улыбкой переспросил д'Артаньян. – Я – шевалье де Лэг из Парижа, путешествую по своим делам…
      – И у вас есть документы?
      – Да, конечно… – сказал д'Артаньян. – Впрочем, нет… Они остались у моего слуги, одному богу ведомо, где этот болван сейчас шляется…
      – Где вы остановились?
      Не стоило, пожалуй что, наводить их на «Зваарте Зваан» – там уже мог побывать Атос или кто-то из заговорщиков. Д'Артаньян сокрушенно сказал:
      – Не помню названия… Простите великодушно, но вашего языка я не знаю и не помню, как это название звучит… Запамятовал. Такая большая гостиница, в три этажа, с вывеской и трактиром внизу…
      – Очень точное описание, – фыркнул бальи. – У нас в городе, знаете ли, много гостиниц в три этажа и с трактиром внизу… Значит, у вас нет бумаг, а названия гостиницы вы не помните… А знаете что? У нас, в Нидерландах, есть масса приспособлений, позволяющих освежить память даже самым рассеянным. У нас есть дыба, раскаленное железо, кнут, стол для растягивания… что там еще, Ван Бекелар?
      – Воронки, чтобы лить воду в глотку ведрами, – с неприятной улыбкой добавил тот. – Тиски для пальцев рук и ног… Наши судейские различают пять степеней пытки, но могу вас заверить, незнакомец, что уже первая не содержит ничего приятного… А слышали ли вы о наших казнях? Мы нимало не отстаем от остальной Европы, вы не в каком-нибудь захолустье, а во вполне передовой стране! У нас привязывают к стулу и обезглавливают ударом сабли, сжигают живьем, закапывают опять-таки живьем, топят в бочке… Ну, и вешают, конечно, как же без этого… Вы не могли не видеть виселицы, через какие бы ворота ни въехали в Зюдердам, – они у нас возле каждых ворот стоят…
      – Да, я обратил внимание, – кивнул д'Артаньян. – Там еще болтались какие-то бедолаги, так что свободных крюков вроде бы не было…
      – Ничего, – пообещал младший бальи. – Для вашей милости, так и быть, мы крюк освободим… Хотите познакомиться с магистром высоких дел?
      – Это еще кто?
      – В других странах этого господина вульгарно именуют палачом. Но вы в Нидерландах, незнакомец, здесь население тяготеет к высокому решительно во всем… У нас – магистр высоких дел. Этот господин славно умеет выкалывать глаза, брать щеки клещами, протыкать язык раскаленным железом, клейма класть…
      Оба они старались произвести грознейшее впечатление. Но д'Артаньян, хотя и очутился в прескверной ситуации, падать духом отнюдь не торопился. «Комедианты, – подумал он с оттенком презрения. – Шуты гороховые. Видывал я такие ухватки! Я, господа мои, чуть ли не все парижские тюрьмы посетил, за исключением разве что Бастилии, меня и почище пугали. Незнакомы вы с парижскими полицейскими комиссарами, вот где людоеды! А вы по сравнению с ними – щенки писючие!»
      – Господа, – сказал он вслух. – Я слыхивал о пресловутом нидерландском гостеприимстве, но такого, право, все же не ожидал… Бога ради объясните, отчего вы намерены ко мне применить все эти премилые выдумки?
      – Потому что вы – испанский шпион, – сурово сказал старший бальи.
      – Я? – изумился без наигрыша д'Артаньян. – Вот уж навет, клянусь…
      Он хотел было поклясться чем-то католическим, но вовремя вспомнил, что в протестантской стране это не только не поможет, но еще более укрепит их в подозрениях.
      – Я – испанский шпион? – продолжал он, от души рассмеявшись. – Да кто вам сказал такую глупость?!
      – У нас верные сведения, – многозначительно произнес старший бальи. – Советую вам сознаться самому, не доводя до печального знакомства с магистром высоких дел. Это, безусловно, смягчит вашу участь и сделает нас с вами добрыми друзьями… Мы умеем ценить искреннее раскаяние совсем еще молодого человека, которого запутали в свои сети какие-нибудь злокозненные иезуиты…
      «Пой, соловей, пой! – подумал д'Артаньян. – Эти полицейские штучки мне насквозь знакомы, их на мне такие прохвосты пробовали, что не чета вам! Одно и то же, даже скучно…»
      – Господа, – сказал он решительно. – Вы тут давеча упоминали, что ничем не отличаетесь от всей Европы и даже кое в чем ее превосходите. Что вы – передовая страна… Черт возьми, но ведь в приличных странах так с путешественниками не поступают! Если я чей-то там шпион, приведите свидетелей, которые меня уличат, или предъявите какие-нибудь убедительные доказательства…
      Он зорко следил за выражением лиц этой парочки – и подметил, что в быстром взгляде, коим они обменялись, определенно присутствовала некая растерянность, отчего душа д'Артаньяна мгновенно возликовала: есть такая уверенность, что нет у них ни надежных свидетелей, ни весомых улик! Общими фразами пугают пока что…
      – Так в чем же мое преступление, господа, объясните? – воскликнул д'Артаньян, решив, что сейчас самая пора перейти в наступление. – Кто и в чем меня уличает? Что я сделал? Укрепления изучал? Пушки в арсенале считал? Секреты выведывал? Совращал какого-нибудь доброго протестанта перейти в лоно этой поганой римской церкви?
      При последних его словах оба вновь переглянулись, но уже с совершенно другим выражением лиц. Развивая успех, д'Артаньян продолжал уверенно:
      – Или у вас все-таки есть свидетели, уличающие меня в одном из этих гнусных преступлений, а то и всех сразу? Приведите хоть одного, вдруг я при его виде дрогну и раскаюсь? Молчите?
      – Подождите, – неуверенно сказал старший бальи. – Вы так верно сказали о римской церкви… Надо ли понимать, сударь, так, что вы – протестант?
      Д'Артаньян саркастически рассмеялся:
      – А кто же я, по-вашему?! Мерзкий католик? – Вовремя вспомнив, что в качестве доказательства ему могут устроить экзамен по каким-нибудь гугенотским тонкостям, в которых он не разбирался нисколечко, гасконец спешно добавил: – К великому моему сожалению, протестант я по молодости лет нерадивый, ни одной молитвы толком не помню, не разбираюсь, откровенно говоря, в богословских хитросплетениях, но на то богословы есть… Главное-то – я убежденнейший протестант, и точка! Да я… я…
      У него вдруг – как всегда бывало с д'Артаньяном в минуты нешуточной опасности – родился в голове великолепный план. Точнее, пришли на ум воспоминания об устроенной в Менге проказе. Не колеблясь, д'Артаньян размашистыми шагами прошел к ближайшему окну, повернулся в профиль и, постояв так некоторое время безмолвно, громко спросил:
      – Вам не кажется, что я похож на своего отца?
      – Ну… – растерянно промолвил старший бальи. – Всякий похож на своего отца – и я, и Ван Бекелар, как говорят…
      – Тут все дело в том, какой отец, – грустно признался д'Артаньян. – Неужели не замечаете? Странно, мне многие говорили… Тут все дело в том, какой отец, господа! Я – сын великого государя Генриха Четвертого! Присмотритесь хорошенько. Охотно допускаю, что вы не видели его вживую, но монеты-то с его незабываемым профилем не могли не видеть! Присмотритесь ко мне как следует, говорю я вам!
      И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окно солнце освещало его профиль во всей красе.
      Старший бальи что-то быстро проговорил младшему по-голландски – для д'Артаньяна, не владевшего здешним языком, это звучало как нечто похожее на «бре-ке-ке-кекс».
      – Бре-ке-ке-кекс… – произнес младший и сломя голову выбежал из комнаты.
      Он почти сразу же вернулся, неся что-то перед собой в сжатом кулаке. Передал этот предмет начальнику – д'Артаньян уголком глаза рассмотрел монету.
      Держа ее перед собой двумя пальцами вытянутой руки, старший бальи принялся сосредоточенно водить головой вправо-влево, глядя то на монету, то на д'Артаньяна, с гордым видом скрестившего руки на груди.
      Вскоре оба вновь затянули свое «бре-ке-ке-кекс». Не разбирая ни слова, но чуя в интонациях удивление, растерянность, ошеломление – и даже, о радость, некоторое почтение! – д'Артаньян победительно улыбнулся.
      И громко произнес, не глядя на них:
      – Вы убедились, господа мои? Странно, что не заметили раньше столь очевидного сходства…
      – Это так неожиданно… – произнес старший бальи.
      – Да уж, я думаю, – сказал д'Артаньян, возвращаясь к столу и бесцеремонно усаживаясь в одно из кресел. – Вы тоже можете сесть, господа, давайте без церемоний… Как вы, должно быть, прекрасно понимаете, я – незаконный сын. Истина требует уточнить, что подобных сыновей у моего великого отца было, как вам, должно быть, известно, превеликое множество… но разве это, черт побери, что-либо меняет? Коли в моих жилах течет та же кровь великого короля, что и у раззаконнейших сыновей! Не законный, но родной! Батюшка меня любил по-настоящему, я помню его ласковые руки и орлиный взор…
      – Значит, вы изволите быть протестантом? – осторожно спросил старший бальи, уже совершенно переменившись в лице, – он явно не представлял себе, как держаться со столь неожиданным визитером и что в таком случае следует предпринять.
      – Ну конечно, я же говорил, – сказал д'Артаньян уверенно. – Я вырос в… в Лимузене, в старинной и знатной гугенотской семье, мы, бывало, за стол не садились, не оплевав предварительно портрет римского папы…
      Зарываться, конечно, не следовало – в глазах обоих его пленителей еще присутствовало некоторое сомнение. Эти двое – не чета простодушному трактирщику из Менга, полиция везде одинакова, и глупцы там попадаются крайне редко. Что бы придумать такое, чтобы уж совершенно поразить их воображение? Ага!
      – Во время своих путешествий я частенько встречался с самозванцами самого разного пошиба, господа, – признался он доверительно. – И вынес одно твердое убеждение: всякий раз они сводили дело к тому, что вымогали деньги у городских властей. Позвольте вас заверить, что у меня нет и не было подобных намерений – по которым сразу и изобличают самозванцев. Наоборот, я прибыл сюда, чтобы устроить одно очень серьезное предприятие, о сути которого позвольте уж пока умолчать… но одно могу вам сказать: Нидерланды от этого только разбогатеют. Не желаете ли убедиться?
      Он с самым небрежным видом вытянул из кармана тяжеленный кошелек, полученный от Винтера, чье содержимое пока что сохранялось в целости, развязал тесемочки и наклонил замшевый мешок над столешницей.
      Золотой поток хлынул на нее, издавая самый приятный на свете звон. Двойные испанские пистоли громоздились на потемневшей доске стола живописно и крайне внушительно. Пара монет сорвалась со стола, покатилась по полу. Краем глаза д'Артаньян подметил, что младший бальи проворненько придавил их подошвой сапога – и тут же уставился в потолок с наивно-безразличным видом, словно и не было у него под ногой золотых кругляшей. Старший этого не заметил – он таращился выпученными глазами на груду золота с тоскливо-жадным выражением голодного кота, отделенного от миски с густыми сливками толстым непреодолимым стеклом…
      – А вы говорите – испанский шпион… – сказал д'Артаньян прямо-таки покровительственно. – Ну посудите сами: какой шпион, даже самый важный, будет располагать такими суммами? Позвольте вас отблагодарить за гостеприимство и доброе отношение, любезный господин бальи. Пожалуй, мой венценосный родитель вел бы себя на моем месте вот так…
      И с этими словами он небрежно зачерпнул золото горстью, сколько в руку влезло (но помня о том, что эти деньги предназначались отцу на расширение хозяйства, постарался все же особо не увлекаться), и с величественным видом, присущим царственным особам, протянул руку через стол.
      Старший бальи повел себя молодцом – без малейших колебаний, отнекиваний и ложной скромности он вытянул сложенные ковшиком ладони, принял золото и уставился на него, едва ли не облизываясь. Подчиненный завистливо взирал на него – но с этим д'Артаньян вовсе не собирался делиться, хватит с него и того, что ногой прикрыл.
      С самым недвусмысленным видом показывая, что его щедрость не безгранична, он собрал золото в кошелек, тщательно завязал его и отправил в карман. Сказал доверительно:
      – Вы знаете, господа, меня форменным образом преследует один иезуит, переодетый простым слугой, строит всякие козни, пытается погубить… Типичная иезуитская рожа: бледная, вытянутая, словно хлебнул полведра уксуса, вид постный и весь какой-то ханжеский, словно его уже записали в святые…
      – Он мне сразу показался подозрительным! – выпалил младший бальи. – В самом деле, вылитый иезуит…
      Начальник метнул в его сторону предостерегающий взгляд и, покачивая ладонями с позванивавшим в них золотом, льстиво улыбнулся д'Артаньяну:
      – В самом деле, сдается мне, что произошло досадное недоразумение, простите великодушно, ваша милость.
      «Точно, – подумал д'Артаньян. – У них ничего больше нет, кроме нашептываний скотины Гримо, донесшего на мнимого испанского шпиона. Атос и его слуга здесь, конечно же, неофициальным образом, они сами не располагают крепкой заручкой в этом городе… А впрочем, сам Атос вряд ли пошел бы на такой подлый ход, надо отдать ему должное, он известен как человек, всегда следующий правилам чести. Это Гримо постарался…»
      Старший бальи медоточивым голосом продолжал:
      – Я рад слышать, что вы намерены пополнить нидерландскую казну. Вот только это чересчур уж растяжимое понятие – нидерландская казна, обезличенное, что ли… Здесь, в славном городе Зюдердаме, тоже есть городская казна, и она, признаюсь, не особенно полна… Налоги собираются неаккуратно, расходы превышают воображение, торговля захирела, а мореплавание не приносит прежнего дохода…
      «Положительно, ему мало, – моментально догадался д'Артаньян. – Не очень уж и тонко намекает…»
Taken: , 1

Книга вторая

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СОЛНЦЕ И ТЕНИ

Глава первая. Неожиданная встреча

      Вздохнув про себя, он приготовился расстаться еще с сотенкой пистолей – ничего не попишешь, чтобы вырваться из лап полиции, не следует скупиться… Да и письма форменным образом жгли грудь под камзолом.
      Он вновь вынул кошелек, но на сей раз принялся высыпать из него монеты скупо и расчетливо, без лишнего бахвальства.
      Высокая массивная дверь вдруг распахнулась – такое впечатление, даже не от энергичного движения руки, а от доброго пинка. В комнату как вихрь ворвался пожилой невысокий человечек, дородный и румяный, как истый фламандец. Одежда на нем была довольно скромная, уступавшая нарядам обоих бальи, а на поясе не имелось шпаги – но служители закона мгновенно вытянулись, словно исправные солдаты на ротном смотру, старший бальи вскочил…
      Вслед за пожилым вошел второй, одетый, как французский дворянин, при шпаге, в надвинутой на лоб шляпе – и скромно остановился поодаль. Пожилой, уперев руки в бока, тяжело ворочая головой на толстой шее с видом бодливого быка, никак не решившего пока, за кого из пастухов взяться первым, долго рассматривал служителей закона с грозным, не сулившим ничего доброго выражением лица, потом открыл рот…
      – Бре-ке-ке-кекс!
      – Ке-ке-ке-брекс…
      – Нидер-вилем-минхер-фламен!
      – Минхер-фламен-вилем-нидер…
      Интонации были самые недвусмысленные, понятные д'Артаньяну. Неведомый гость ругал полицейских на чем свет стоит, а они лишь осмеливались на то, чтобы вставить порой почтительное словечко да попытаться что-то робко объяснить, но их слова, сразу видно, ничуть не убеждали пожилого, и он, разойдясь, орал уже во весь голос, брызгая слюной, грозя кулаками, определенно обещая обоим множество самых неприятных сюрпризов…
      Его спутник шагнул вперед, поднял руку в замшевой коричневой перчатке и бросил на стол перед старшим бальи два листа бумаги, в которых скосивший глаза д'Артаньян моментально узнал свою подорожную и письмо к статхаудеру, рекомендовавшее «шевалье де Лэга» записным гугенотом и другом Нидерландов с младенческих пеленок…
      И возликовал про себя, видя, что дело его выиграно, а также радуясь, что сберег отцу сотню необходимых в хозяйстве пистолей.
      Все было в совершеннейшем порядке – старший бальи (успевший при вторжении незнакомца куда-то спрятать деньги с проворством фокусника) выскочил из-за стола, кланяясь д'Артаньяну:
      – Вы свободны, ваша милость! Как ветер! Бога ради, не сердитесь на нас, скудоумных! Нами двигали исключительно благородные мотивы защиты отечества от испанских шпионов, и мы сразу поняли, что дело нечисто. Откровенно говоря, этот иезуит мне сразу показался подозрительным, и я немедленно прикажу ловить его по всему Зюдердаму…
      Д'Артаньян, держась с грацией и величавостью истого вельможи, повел рукой:
      – Пустое, господин Ван дер… Не стоит извинений…
      И побыстрее направился к двери, пока, не дай бог, обстановка не изменилась столь же волшебным образом, но в гораздо худшую сторону. Младший бальи, семеня и сгибаясь в поклоне, догнал его, зашел слева:
      – Вы изволили уронить, ваша милость… – прям-таки пропел он, протягивая на ладони два утаенных золотых.
      Д'Артаньян небрежно, двумя пальцами отвел его ладонь:
      – Любезный, сыну великого короля неподобает держать в руках золото, валявшееся на полу… Оставьте себе.
      И вышел на площадь перед ратушей. Неподалеку стоял Планше, улыбаясь во весь рот и держа в поводу двух лошадей, свою и д'Артаньяна, а рядом с ним, тоже при двух лошадях, стоял высокий пожилой человек, судя по одежде, слуга из богатого дома, седой, но крепкий на вид.
      Рядом раздались уверенные шаги, и перед д'Артаньяном остановился незнакомый дворянин.
      – Позвольте вас поблагодарить, сударь, – начал гасконец. – Не знаю, кто вы такой, но вы явились как раз вовремя… Как ваше имя?
      – Анна, – послышался звонкий голос.
      Рука в коричневой кожаной перчатке сдвинула шляпу на затылок. И д'Артаньян форменным образом остолбенел, словно персонаж из Библии, кажется, Плот.
      Перед ним стояла очаровательная блондинка из Менга – в мужском костюме для верховой езды, со шпагой на перевязи, с заправленными под шляпу волосами. Большие голубые глаза, столько раз снившиеся гасконцу по ночам, смотрели лукаво и озабоченно.
      – Это вы, миледи? – пробормотал он в совершеннейшей растерянности, тут же уступившей место несказанной радости. – Или ваш призрак?
      – Я, Господин Арамис! – легонько топнула она ногой. – Долго вы еще будете таращиться на меня с глупейшей улыбкой? Немедленно в седло! В этом городе для нас всех становится чересчур жарко…
      Подавая пример, она вставила ногу в стремя и уверенно взмыла в седло, повернула коня так резко, что короткий испанский плащ взметнулся за спиной, как пламя. С трудом опомнившись, д'Артаньян вскочил на своего английского жеребца и пустил его размашистой рысью, торопясь за девушкой. Слуги поскакали следом.
      В переулке неожиданно промелькнула знакомая фигура Атоса с маячившим за его плечом унылым Гримо. Как ни хотелось д'Артаньяну вновь скрестить шпагу с мушкетером, он смирил себя – момент был самый неподходящий. Они успели лишь встретиться взглядами – и горячий жеребчик пронес гасконца мимо. Пожалуй, в Зюдердаме для него и в самом деле становилось жарковато, так и припекало под ногами…
      Он догнал Анну, и их кони пошли голова в голову по набережной очередного канала. Душа д'Артаньяна была переполнена разнообразнейшими чувствами, в которых он от растерянности не пытался разобраться вовсе, но если все же попытаться выразить одной-единственной фразой переживания, терзавшие впечатлительную душу молодого гасконца, то сводились они к нехитрой, в общем, истине – он был на седьмом небе, и душа его пела…
      Как он ни вглядывался, не мог различить ничего, кроме нежной щеки и розовых губ – низко надвинутая шляпа скрывала все остальное.
      – Нахлобучьте шляпу пониже, – распорядилась Анна, не поворачивая головы. – Вас могут узнать, а это совершенно ни к чему.
      – Там, в переулке, был Атос, он-то меня определенно узнал…
      – Ну, это не так уж страшно, – откликнулась она после короткого раздумья. – Главное, они все еще не поняли, что вы и «Арамис» – одно и то же лицо, а это дает нам неплохие шансы…
      – Нам? – радостно переспросил д'Артаньян.
      – Вот именно. Я возвращаюсь во Францию с вами… если вы не имеете ничего против моего общества.
      – Помилуйте, Анна! – воскликнул он протестующе. – Я только рад… Боже мой, вот это сюрприз! Рошфор мне ни словечком не заикнулся, что вы тоже здесь…
      – Значит, у него были к тому причины.
      – Однако, как мне повезло, что вы по счастливой случайности явились в решающий момент…
      Анна чуть повернула к нему голову, ее мелодичный голос звучал чуть насмешливо:
      – Любезный шевалье, когда речь идет о кардинальской службе и выполнении поручений монсеньёра, случайностям нет места, тем более в этом деле…
      – Значит, вы…
      – Я должна была вмешаться, если потребуется. По-моему, момент был самый подходящий, вам пришлось плохо…
      – Да что вы! – сказал д'Артаньян, к которому вновь вернулось извечное гасконское бахвальство. – Собственно говоря, к тому времени, как вы появились, я их уже свернул в бараний рог, купил с потрохами и принудил к повиновению…
      – Кто бы сомневался…
      – Вы что, не верите? Клянусь небесами, я с ними управился, как с болванами…
      – Я верю, верю… Вот, кстати, что это за странный обрывок разговора я слышала при вашем с ними расставании? О каком это сыне великого короля шла речь?
      – Я вам потом расскажу, при удобном случае, – заверил д'Артаньян, покраснев. – Это одна из моих коварных уловок, которая сработала просто великолепно… Анна… Я не могу поверить, что вы здесь, со мной, и мы вот так запросто скачем бок о бок…
      Она, наконец, подняла голову, и в голосе зазвучало неподдельное женское кокетство:
      – Я вам успею еще надоесть, шевалье, нам еще несколько дней ехать вместе, до самого Парижа…
      – Вы? Мне? Надоесть? – От волнения он потерял нить разговора. – Да это невозможно… С тех пор, как я вас увидел впервые, в Менге, вы стоите у меня перед глазами…
      Девушка тихонько рассмеялась:
      – Вы хотите сказать, что соизволили меня запомнить? Видевши один раз и мельком?
      – Вы из тех, кого невозможно забыть, Анна…
      – Даже после всех ваших похождений в Париже и побед над столькими красотками, от очаровательной трактирщицы Луизы до Мари де Шеврез?
      Д'Артаньян почувствовал, как запылали у него кончики ушей. Воровато оглянувшись на слуг, отстававших на три корпуса, он растерянно пробормотал:
      – Кто вам рассказал эти глупости…
      – Тот, кто был неплохо осведомлен о ваших славных свершениях на тех полях, где вместо валькирий порхают амуры…
      – Вздор, – сказал д'Артаньян. – Сплетни, злые языки… Все это время я думал только о вас…
      – Почему вдруг? – спросила она с той восхитительной наивностью, что женщинам дается так легко, а мужчин повергает в полнейшую растерянность. – У вас было столько возможностей, чтобы выбросить из головы скромную путешественницу…
      Д'Артаньян был уже не тот наивный и робкий юнец, что пару месяцев назад пустился в путь из Тарба, не сделав на этом свете ровным счетом ничего примечательного. И он решился.
      – Потому что я люблю вас, – сказал он из-под надвинутой на лицо шляпы, и это далось тем легче, поскольку он не видел ее лица, ее глаз и мог притвориться, что говорит с самим собой или с воображаемым предметом страсти неземной, как это частенько случается в сладких грезах.
      Девушка рассмеялась:
      – Самое подходящее место для объяснения в любви – пустынный берег скучного канала, шпионская поездка…
      – Это звучит, как стихи, – сказал расхрабрившийся д'Артаньян. – Пустынный берег скучного канала…
      – Вы, часом, не пишете стихи?
      – Нет, – честно признался гасконец. – Я их и не читал-то почти. Однажды, честно, попробовал сочинить… О вас.
      – И что у вас получилось?
      – Вы будете смеяться.
      – Честное слово, и не подумаю.
      – Правда?
      – Честное слово, я же сказала.
      – Как это ни странно, я люблю вас, Анна… – осмелился предать гласности свой единственный опыт версификации д'Артаньян.
      – А дальше?
      – А дальше у меня не получилось, как я ни бился, – убитым голосом сознался д'Артаньян. – Не выходит, хоть тресни…
      – Должно быть, все оттого, что я не внушаю вам достаточно сильных чувств… – сказала она.
      – Как вы можете так думать! Просто я… я, честно говоря, не получил никакого образования, в нашей глуши неоткуда было взяться поэтам… Вы – другое дело, вы ведь живете в Париже…
      – Детство и юность я провела большей частью в Лондоне, так сложилось. Но вы правы, там тоже достаточно поэтов…
      – Это у англичан-то? – изумился д'Артаньян. – Вот уж в чем их не подозревал, так что в сочинении стихов!
      – И совершенно зря. Хотите послушать, что сочинил однажды для меня один английский поэт?
      – Пожалуй, – буркнул он недоверчиво. – Посмотрим, на что они там способны…
      Анна, сдвинув шляпу и открыв лицо легкому ветерку, резвившемуся над каналом, напевно, мечтательно продекламировала:
 
Блаженная пора признаний затяжных!
Красотки до утра готовы слушать их.
А кто любви урок покамест не постиг –
Пускает в ход намек, зовет на помощь стих.
Хоть лето – мать утех, зиме свои под стать:
Любовь – игра, доступная для всех,
Чтоб ночи коротать...
 
      – Что скажете?
      – Неплохо для англичанина, – великодушно признал д'Артаньян. И тут же осведомился ревниво: – Должно быть, он ухаживал за вами?
      – Шевалье… Он был гостем моего отца. Мне тогда было четырнадцать лет, а ему – пятьдесят…
      – А, это другое дело, – мгновенно успокоился д'Артаньян. – Пятьдесят – это уже глубокий старик…
      «Решено, – подумал он. – Когда с заговором покончат и у меня будет свободное время, немедленно отправлюсь в ту книжную лавку, где у меня кредит, заплачу долги и потребую столько стихов, сколько хозяин в состоянии предоставить, пусть даже придется нагрузить книгами повозку. Черт побери, сумеет же, наверное, человек, прочитав пару сотен стихов, сам написать что-нибудь складное?!»
      – Почему вы замолчали, шевалье? – с любопытством спросила девушка. – Все-таки ревнуете к призракам, существующим только в вашем воображении?
      – Да что вы, – сказал д'Артаньян и перевел разговор на менее опасную тему. – Кто был тот человек, которого вы привели? Какой-нибудь высокий сановник двора статхаудера?
      – Шевалье, вы совершенно не разбираетесь в нидерландских порядках… Двор, собственно, никаким влиянием не пользуется. А самые бедные и менее всего влиятельные в Нидерландах люди – государственные чиновники… Это был известный зюдердамский делец, миллионер. У него есть во Франции обширные финансовые и торговые интересы, и однажды ему сумели объяснить, что он может все это сохранить только в том случае, если будет поддерживать особые отношения с монсеньёром Ришелье… А у вас, кстати, откуда взялось столько золота? Когда я вошла, вы как раз высыпали на стол целую груду…
      – О, сущие пустяки, – сказал д'Артаньян беззаботно. – Это мне дали англичане за то, что я, пока заговорщики будут убивать кардинала, благополучно прикончу в другом углу герцога Анжуйского и принца Конде…
      Анна засмеялась:
      – Положительно, вы не теряете времени даром! Как же вас угораздило, несчастный, в такое злодейство влипнуть?
      – Честное слово, я не набивался, – сказал д'Артаньян столь же беззаботно. – Англичанин сам пришел и предложил. Должно быть, у меня крайне располагающая физиономия, выдающая недюжинную серьезность, – человеку несерьезному не предложат с ходу убить за приличные деньги наследного принца Франции и попутно еще одну особу королевской крови… Правда ведь?

Глава вторая. Мост Ватерлоо

      – Эти Нидерланды меня форменным образом угнетают, – сказал д'Артаньян тоскливо. – Как они только тут живут?
      – Интересно, что вам тут не нравится? – спросила Анна.
      – Эти чертовы равнины, – сказал д'Артаньян. – Одни равнины, вся страна – как доска. Некоторые, знаете ли, уверяют, что земля имеет форму шара… Их бы сюда послать, пусть поездят из конца в конец, сами убедятся, что земля плоская…
      Анна прищурилась:
      – А известно ли вам, что даже его святейшество в Риме признает землю шарообразной?
      – Честное слово?
      – Честное слово.
      – Черт знает что, – сказал д'Артаньян грустно. – Вы уже второй человек, который клянется честным словом, что земля круглая. К тому же его святейшество… Поневоле приходится верить, но я никак не возьму в толк, как это может быть… И все равно – эти бескрайние плоские поля нагоняют тоску. То ли дело у нас в Гаскони – горы, леса, иные даже с разбойниками… Единственное, на что годится эта нелепая страна, – здесь очень удобно воевать. Есть где развернуться коннице. Правда, и тут имеется пресловутая ложка дегтя – здешние варварские названия. Взять хотя бы деревушку, которую мы только что проехали. Ватерлоо. Ужасное название, в нем явственно чувствуется что-то невыносимо плебейское и совершенно немелодичное. Не завидую тому бедняге-генералу, кому придется давать тут сражение. Быть победителем при Ватерлоо – хорошенькая честь… Сразу пропадает добрая половина героизма. Все битвы, про какие я знаю, случались возле мест с красивыми, звучными названиями – Канны, Сэ, Рокруа, Павия… Я уже не говорю про Ронсеваль, Гастингс, Каталаун и Пуатье…