– Безусловно, – подтвердил комиссар важно.
      – Вот видите! Одним словом, я был голоден настолько, что готов был вцепиться зубами в конскую ляжку того всадника, что стоит на Новом мосту…
      Но перекусить было негде – все таверны давно закрыты, а в тех кабачках, что еще готовы услужить, предлагали одно вино, без крошки хлеба… Вот я и подумал: какого черта? Ведь в меблированных комнатах, где я живу, есть повара, которые ночуют в доме, быть может, печи еще не погасли… Я пошел к себе домой – и к несказанному моему удивлению наткнулся на господина Бриквиля. По чести говоря, у меня не осталось сил ни удивляться, ни задираться – я голоден, как волк. Решив забыть о том, что произошло днем, я попросил его приготовить мне еды, обещал заплатить впятеро больше обычной цены – и был настолько неосторожен, что, показывая ему деньги, вынул весь кошелек, вот этот самый… – и д'Артаньян продемонстрировал туго набитый кошелек. – Мне накануне крупно повезло в карты… Бриквиль, должно быть, решил вместо предложенной пары луидоров получить все. Он самым елейным голоском пригласил меня наверх. Заверяя, что не успею я выпить стаканчик вина и отдохнуть, как ужин будет готов. Я, человек наивный, поверил и последовал в его кабинет… Не прошло и пары минут, как Бриквиль ворвался с кинжалом и пистолетом в сопровождении парочки головорезов по имени Пьер и Жеан и еще какого-то верзилы самого разбойничьего вида, которого они кликали Клейменый Анри. Они закричали, махая пистолетами и кинжалами, чтобы я немедленно отдал им все, что при мне есть, – и, я всерьез подозреваю, не собирались этим ограничиться. Наверняка они меня зарезали бы, чтобы правда не выплыла наружу… Я упомянул о вас и пообещал, что вы с ними непременно рассчитаетесь за подобное злодейство. Тогда Бриквиль… Мне, честное слово, неловко повторять то, что он о вас сказал, язык не поворачивается… У нас в Беарне об этаких гнусностях и не слыхивали…
      – Ну-ка!
      Опустив глаза, как и пристало столкнувшемуся с несказанной пошлостью хорошо воспитанному юноше из провинции, д'Артаньян упавшим голосом поведал:
      – Бриквиль сказал, что он чихал на вас, плевал на вас, что он вас нисколечко не боится и готов вступить с вами в противоестественные сношения на итальянский манер…
      – Что-о? – взревел комиссар, вздымаясь во весь свой немаленький рост. Он подбежал к двери, распахнул ее могучим ударом ноги, едва не расколов пополам, и заорал: – Эй, Жак! Оноре! Возьмите побольше людей, кого только соберете, отправляйтесь в дом Бриквиля и приволоките его сюда немедленно! Если не пойдет добром, волоките за ноги и подгоняйте дубинками! – Вернувшись за стол, он еще долго возмущенно фыркал, ухал и чертыхался. Потом, немного успокоившись, зловещим тоном пообещал: – Ну ничего, мы еще посмотрим, кто кого будет пользовать итальянским манером… Мы еще разберемся, как этому мошеннику, разбойнику чертову, удалось выбраться из Шатле… Да, а что там было дальше?
      – Шпага, конечно, была при мне, – сказал д'Артаньян. – Но в одиночку я от них ни за что бы не отбился. А потому пришлось, забыв о гордости, наудачу выброситься в окно. Хвала господу, я ничего себе не переломал – зато без всякого злого умысла покалечил парочку подмастерьев моего соседа, мирно сидевших во дворе. Они, со своей стороны, собираются подать жалобу – а также выступить моими свидетелями…
      – Кажется, они уже здесь, – проворчал комиссар, прислушиваясь к шагам и голосам в прихожей.
      – Тем лучше, – сказал д'Артаньян. – И вот еще что, господин комиссар… Не скажете ли, как звали вашего почтенного отца?
      – Мишель-Фредерик… А какое это имеет значение?
      – Огромное! – радостно воскликнул д'Артаньян с самым что ни на есть простецким видом. – Как только я услышал, что вас зовут де Морней, я вспомнил… Мой батюшка в свое время, давно тому, остался должен сорок луидоров парижскому дворянину по имени Мишель-Фредерик де Морней, и это мучило его несказанно: ну вы же понимаете, долг чести… Когда я отправлялся в Париж, он наказывал мне разыскать заимодавца…
      – Мой отец умер пять лет назад… – в некоторой растерянности пробормотал комиссар.
      – Или его наследников, – продолжал д'Артаньян хладнокровнейше. – И непременно вернуть старый долг. Как примерный сын и дворянин, я обязан выполнить волю отца…
      И он принялся отсчитывать золотые, выкладывая их рядками на свободном от бумаг краю стола. Комиссар оторопело следил за ним и, наконец, попытался слабо запротестовать:
      – Отец мне никогда не упоминал о подобном долге…
      – Благородному человеку не пристало кичиться однажды оказанными благодеяниями, – с пафосом сказал д'Артаньян. – Извольте, сударь, ровнехонько сорок луидоров, сколько и взял в долг мой батюшка лет пятнадцать тому…
      Золотые луидоры французское казначейство стало впервые чеканить лишь три года назад – но комиссар, очень похоже, не собирался вдаваться в такие тонкости. Сорок золотых, выложенных четырьмя аккуратными рядами так, что они напоминали строй хорошо вымуштрованных солдат, производили весьма приятное впечатление. Впрочем, комиссар сделал слабую попытку запротестовать:
      – Вы уверены, сударь…
      – Помилуйте! – воскликнул д'Артаньян, глядя на него невиннейшим взором. – Какие тут могут быть сомнения? Я возвращаю отцовский долг сыну кредитора – что здесь противу дворянской чести?
      Должно быть, именно его кристальной чистоты взор и убедил комиссара, что дело пристойное и правильное. Комиссар живо выдвинул ящик стола, горстью смахнул туда золото и сказал с видом человека, начавшего что-то такое припоминать:
      – В самом деле, в самом деле… Д'Артаньян из Беарна, ну конечно же… Такое поведение делает вам честь, сударь, и я окончательно убедился, что юноша вы честный, достойный уважения и доверия… Зовите ваших свидетелей!
      Появились подмастерья торговца жареным мясом, числом четверо.
      Охая, кособочась и потирая кто спину, кто шею или ногу, они гладко и красочно поведали, как мирно сидели у себя во дворе, наслаждаясь ночной прохладой и лицезрением полной луны, – и вдруг над их головами послышались отчаянные призывы о помощи, крики «Караул! Грабят!», а также злодейские голоса, требовавшие немедленно отдать им все деньги и испускавшие старинный клич рыцарей большой дороги: «Кошелек или жизнь!». Вслед за тем буквально на голову им спрыгнул их благородный сосед, шевалье д'Артаньян, известный всему кварталу как благонравный и тихий молодой человек самого примерного поведения. Совершенно ясно, что это он стал жертвой грабителей, коими предводительствовал г-н Бриквиль, опять-таки известный всему кварталу, но с самой худшей стороны. В заключение они выразили желание подать жалобу на увечья в адрес того же г-на Бриквиля – ведь, рассуждая здраво, именно он послужил причиной того, что юному гвардейцу пришлось покидать дом через окно, а не через дверь…
      «Молодец, Планше, – подумал тем временем д'Артаньян. – Отлично справился. Четыре луидора потрачены не зря…»
      Судя по тому, как блистали охотничьим азартом глаза комиссара, уже давно стряхнувшего сонную одурь, петля правосудия все теснее стягивалась вокруг шеи незадачливого г-на Бриквиля – пока, увы, в фигуральном смысле…
      Тем временем из Шатле вернулся гонец – стражник по имени Пуэн-Мари, запыхавшись, проскользнул в дверь и долго нашептывал что-то на ухо своему принципалу. После чего комиссар заметно поскучнел и решительно обратился к свидетелям:
      – Ну что ж, вы пока можете идти… Да прикройте за собой дверь поплотнее.
      – Что случилось? – спросил д'Артаньян, при виде удрученного лица комиссара исполнившись самых скверных предчувствий.
      – У нашего Бриквиля есть заступники, – досадливо сказал комиссар. – Он, конечно же, не сбежал из Шатле – оттуда, по совести вам признаюсь, сбежать трудненько… Его выпустили вчера вечером. К Бриквилю, оказывается, регулярно ходил в ресторан один мушкетер из роты де Тревиля, и они приятельствовали. А у де Тревиля есть дальний родственник, советник Высшей палаты уголовного суда, – эти магистраты, знаете ли, в последнее время начинают пользоваться влиянием и играть роль. Бриквиль каким-то образом дал знать приятелю, а тот, не мешкая, оповестил магистрата. Советник самолично явился в Шатле и приказал привести к нему арестованного – на что в силу своей должности имел полное право. Когда Бриквиля спросили, за что он арестован, тот, прикинувшись смиренником, ответил, что всего лишь не мог терпеть, когда из него делали рогоносца и попытался удалить из своего дома того, кто навлек на него позор. Пребывая в крайнем расстройстве чувств, он произвел некоторый шум в квартале, а комиссар полиции, то бишь я, вместо того, чтобы встать на сторону правосудия, принял сторону изменницы и прелюбодея, приказал отправить его в тюрьму, не пожелав выслушать справедливых резонов… Узнав также, что речь идет о вас, сударь, известном своей преданностью кардиналу, родственник де Тревиля велел выпустить Бриквиля на свободу немедленно…
      – Ах ты, черт! – в сердцах воскликнул д'Артаньян.
      – Я оказался в сложном положении, – доверительно признался комиссар. – Родственник самого де Тревиля, знаете ли… И королевский мушкетер…
      – Прах меня побери, но ведь есть еще и сегодняшнее разбойное нападение! – воскликнул д'Артаньян, не собиравшийся отступать. – А что до де Тревиля и его родственников… У меня – а значит, и у вас – тоже найдутся заступники!
      – Кто, например? – с нескрываемой надеждой спросил комиссар.
      Интонации его голоса показали, что комиссар остается сторонником гасконца, хотя и исполнившимся разумной осторожности.
      – Ну, например, господин де Кавуа, капитан мушкетеров кардинала. Или граф де Рошфор, конюший его высокопреосвященства, – сказал д'Артаньян уверенно. – Могу вас заверить, что эти достойные господа, верные слуги всемогущего министра, ни за что не дадут в обиду столь дельного и толкового чиновника, как вы, наоборот, должным образом оценят ваше служебное рвение и безукоризненное исполнение долга…
      Он прекрасно видел, что комиссара раздирает нешуточная внутренняя борьба. Ему не хотелось связываться с родными влиятельного де Тревиля – но, с другой стороны, названные гасконцем имена произвели не менее сильное впечатление. К тому же взгляд комиссара то и дело обращался к ящику стола, где так уютно покоились сорок луидоров прошлогоднего чекана…
      – Быть может, следует послать за мадам Луизой? – спросил д'Артаньян с таким видом, словно эта догадка осенила его только теперь и он вовсе не посылал Планше полчаса назад с поручением еще и к Луизе, чтобы проворный малый подробно растолковал, каких показаний ей следует держаться.
      – Вы полагаете?
      – Я уверен, она подтвердит мой рассказ во всех деталях, – заверил д'Артаньян. – К тому же… Коварство этого злодея, Бриквиля, уже не вызывает сомнений, как и его разбойничьи повадки. Боюсь, как бы он и ей не повредил…
      – Луизе? – рявкнул комиссар с таким видом, что кое-какие подозрения д'Артаньяна вновь ожили и даже укрепились. – Ну, я ему покажу! Я ему пропишу… итальянский манер! Ага! Слышите? Я не я буду, если это не нашего голубчика волокут!
      В самом деле, в приемную ввалилась толпа стражников, увлекая за собой г-на Бриквиля, связанного по рукам и вдобавок обмотанного толстенной веревкой, как болонская колбаса. Незадачливый рогоносец грозно вращал глазами, ругался, плевался, как дикий турок, что есть мочи упирался и поносил своих гонителей, как только мог, – но бравые стражи закона, поддавая ему тычки в шею, одолевали как числом, так и умением.
      Следом, уже самостоятельно, как и подобает пришедшей за правосудием пострадавшей стороне, появилась очаровательная Луиза, простоволосая, как древняя вакханка, в растерзанной одежде, с явственно наблюдавшимся под правым глазом тем сомнительным украшением, которое ни одна женщина не стремится добровольно заполучить.
      Картина была достойна кисти великого живописца Сальватора Розы – в тусклом свете казенных масляных плошек сверкали алебарды и шпаги стражников, взъерошенный Бриквиль, словно только что изловленный дикий лесной человек, нечленораздельно рычал и сверкал глазами с таким видом, словно и вправду сожрал бы сырьем всех до единого присутствующих; распущенные волосы и полуприкрытые корсажем прелести Луизы являли собою приятный контраст с обшарпанными стенами, неряшливыми стражниками и монстрообразным арестантом – а в центре с видом оскорбленной добродетели помещался д'Артаньян, воздевший очи горе, словно христианский мученик древних веков на арене со львами.
      С прискорбием стоит отметить, что гасконец ввиду неполноты своего образования (так мы деликатно поименуем полное отсутствие такового) вовсе не усматривал никаких ассоциаций меж происходящим и живописными полотнами – ну, а остальные, между нами, были ему под стать…
      Комиссар, видя, что ускользнувшая было дичь вновь угодила в надежные силки, звучно откашлялся и протянул:
      – Те-те-те, любезный Бриквиль… Я уж было распрощался с надеждой увидеть вас вновь, но вы, похоже, часу прожить не можете, чтобы не нарушить законов Французского королевства… На сей раз вы у меня так просто не отделаетесь…
      – Я?! – завопил Бриквиль, потерявший последние остатки благоразумия. – Да это самый настоящий заговор! Вы с этим вертопрахом определенно стакнулись! Или он вам заплатил? Это я – пострадавший, слышите, я! Я изловил этого вот потаскуна со своей женушкой прямо в постели, и он голышом сбежал через окно!
      Д'Артаньян кротко сказал:
      – Господин комиссар, я не собираюсь ничего говорить в свою защиту… посмотрите на меня и сами решите, похож ли я на человека, застигнутого в чьей-то там постели и голышом сбежавшего через окно… По-моему, нисколечко.
      – Да ваша одежда до сих пор валяется в моей прихожей! – возопил Бриквиль.
      – Ах, вот даже как… – скорбно вздохнул д'Артаньян. – Вы в мое отсутствие вломились в занимаемую мною комнату, утащили оттуда запасную мою одежду и где-то там бросили, надо полагать… Кого вы хотели провести, глупец? Одного из лучших полицейских комиссаров Парижа?
      – Вот именно, вот именно, – сказал польщенный комиссар. – Госпожа Бриквиль, правда ли, что ваш муж с некими сообщниками пытался ограбить вашего жильца?
      – Ну конечно, сударь, – всхлипнула Луиза. – Они бы непременно зарезали бедного господина д'Артаньяна, но он попросил у них разрешения прочесть последнюю молитву, а сам, выйдя в другую комнату, отважно выбросился в окно…
      С точки зрения д'Артаньяна, эта ее импровизация была совершенно ненужной деталью, но сказанного не воротишь…
      – И ваш жилец был одет?
      – Ну конечно же! Кто садится ужинать голым?
      – Все обстоятельства не в вашу пользу, Бриквиль, – сказал комиссар с видом проницательным и грозным. – Ваш жилец свидетельствует против вас. Ваша жена свидетельствует против вас. Соседские подмастерья свидетельствуют против вас. А это неспроста…
      – Потому что вы все тут в сговоре! – взревел Бриквиль. – Знаете, что мне сказала эта потаскуха, когда я ее немного поучил по праву мужа? Что она непременно со мной разведется и выйдет замуж за этого гвардейского хлыща! (Д'Артаньян невольно содрогнулся от страха перед подобной перспективой.) А если для этого понадобится засадить меня в тюрьму, сказала эта шлюха, она и засадит, поскольку вас, де Морней, с ней связывают…
      Комиссар с грохотом обрушил на стол кулак, а перехвативший его взгляд стражник проворно отвесил арестованному увесистый подзатыльник, отчего тот замолчал, и тайны, оглашение коих, безусловно, могло нанести ущерб отдельным представителям доблестной парижской полиции, так и остались непроизнесенными.
      – Положительно, Бриквиль, вы закоренелый преступник, – сказал комиссар свирепо. – По-моему, вас следует незамедлительно…
      – Господин комиссар! – торопливо воззвал д'Артаньян, вдруг сообразивший, что свобода Бриквиля и его собственная свобода оказались причудливым образом связаны, поскольку тюремное заточение ресторатора неминуемо влекло угрозу законного брака гасконца с Луизой. – Я вовсе не жажду ни крови, ни мести. Господин Бриквиль, бедняга, попросту поддался соблазну, вид золота затмил ему разум… Мало ли что в жизни случается, даже святые порой поддавались искушению… Сдается мне, я был бы вполне удовлетворен, если бы вы прочитали господину Бриквилю суровую нотацию и убедили его больше так не делать. К чему лишать человека свободы, если всегда можно дать ему шанс исправиться? Будем великодушны, как истинные христиане, простим бедняге его невольное прегрешение…
      Комиссар смотрел на гасконца хмуро и насмешливо, и у д'Артаньяна создалось впечатление, что его видят насквозь. Простодушный полицейский – вообще явление редкое, особенно в столице. Оставалось надеяться лишь на то, что содержимое верхнего ящика стола сыграет свою роль.
      – Ну, если подумать… – начал комиссар.
      – Заклинаю вас, простите этого бедолагу! – воскликнул д'Артаньян. – Лишь бы он сделал для себя урок на будущее…
      Ему только что пришло в голову, что в Париже и без того есть множество укромных уголков, где можно видеться с любовницей. К чему же продолжать свидания в ее собственном доме, подвергаясь риску?
      – Послушайте, Бриквиль, – сказал комиссар, решившись. – По-моему, молодой человек говорит дело. К чему нам всем эти хлопоты, а вам еще и разорительный судебный процесс? Давайте и впрямь замнем дело по-соседски. Какого дьявола вы прицепились к бедному юноше с разными там беспочвенными подозрениями? Не следует судить о вещах по первому впечатлению и своей первой мысли. В рогатых видениях, посещающих ревнивых людей, больше воображения, чем истины. Таково уж ваше ремесло ресторатора и содержателя меблированных комнат – супруга ваша прямо-таки вынуждена ласково улыбаться посетителям и постояльцам, чтобы не растерять клиентуру. Тут нет ничего от распущенности, право же. Вполне возможно, парочку таких улыбок или взглядов вы и истолковали совершенно неподобающим образом… Короче говоря, я вас готов вытащить из этой неприятности при условии, что вы мне пообещаете быть благоразумным в будущем, примиритесь и с вашей законной супругой, и с этим достойным юношей…
      Но господин Бриквиль, очевидно, ободренный столь быстрым своим предыдущим освобождением из темницы, окончательно закусил удила и потерял всякую осторожность.
      – Это я-то должен быть благоразумным? – завопил он. – Это мне следует искать примирения? Благодарю покорно! Мало того, что меня сделали рогоносцем, что меня преследует без всякого на то повода продажный полицейский чин – я еще обязан сам искать примирения? Только потому, что этот вертопрах и фат, задира и похабник – кардиналист?! Знаем мы, любезный комиссар, откуда ноги растут! Ну ничего, найдутся люди, которые, уж будьте уверены, вложат ума и этим кардинальским прихвостням, и их хозяину, выскочке и интригану, ненавидимому всей Францией…
      Он замолчал – комиссар, упершись кулаками в источенную шашелем доску стола, медленно поднялся во весь рост со столь грозным и свирепым видом, что никто не удивился бы, изрыгни он изо рта пламя, а из глаз – искры.
      – Все слышали? – страшным, зловещим голосом протянул комиссар. – Все здесь присутствующие слышали, какими словами этот проходимец отозвался о первом министре нашего христианнейшего короля? Его величество изволит доверять господину кардиналу, без колебаний приблизив его к своей особе, а вот Бриквиль, фу-ты, ну-ты, осмелился бесчестить его высокопреосвященство так, что и повторить грех! Да за меньшее людей отправляли на Гревскую площадь! На сей раз вы крепенько влипли, дражайший! Теперь вас не вытащит из-за решеток ни один магистрат! Теперь дело насквозь политическое, а это уже другой оборот! Похоже, Бриквиль, вам все-таки придется примерить каменный камзол… Уведите его с глаз моих – а поскольку до Шатле гораздо дальше, волоките прямиком в Консьержери! А уж оттуда, никаких сомнений, он быстренько попадет в Бастилию! Что вы стоите?
      «Видит бог, моей вины тут нет, – без малейших угрызений совести подумал д'Артаньян, глядя вслед окруженному толпой стражников Бриквилю. – Сам накликал беду, болван… Господи ты боже мой! Да ведь теперь она от меня точно не отстанет! Вот положеньице…»
      Судя по обращенному к нему взгляду Луизы, задумчивому и словно бы оценивающему, худшие подозрения сбывались с поразительной быстротой…
      Вернувшись домой уже перед самым рассветом в крайнем расстройстве чувств (и едва избавившись от Луизы, жаждавшей, чтобы ее немедленно утешили после всех переживаний и бурных событий), д'Артаньян только теперь обнаружил на столе записочку от Пишегрю, приглашавшего его завтра на игру в кости.

Глава двадцать первая. Как играли в кости в кварталах Веррери