То, что это Иисус, я понял сразу, как только его увидел. Портрет, переснятый с Туринской плащаницы, висел у нас в семинарии на парадной лестнице – огромный, объемный, освященный Патриархом. Значит, плащаница подлинная. То-то будут рады наши профессора.
      Апостолы, поднимая клубы пыли, следовали за Иисусом на почтительном расстоянии, то есть он шел как бы один, но при этом с ненавязчивым эскортом. Ученики представляли собой любопытную компанию, и почти никто не походил на канонические лики… Никаких благообразных мужей, а сплошь подозрительные рожи.
      Вот этот, надо полагать, Матфей-мытарь. Типичный налоговый инспектор, только с явным криминальным прошлым. Мне вспомнились старинные кинофильмы об итальянских и американских преступных группировках, там таких типажей полным-полно. Люка Брази, например. Да, не зря я три года состоял членом клуба любителей старого кино.
      Остальные, стало быть,– Симон-Петр, его братец Андрей; опять же, братья Зеведеи – Иаков и Иоанн, Филипп, Варфоломей, Фома, еще один Иаков и Леввей, прозванный Фаддеем. Ах да, забыл, еще Симон Кананит.
      И, конечно же, теперь и я – Иуда из Кериофа.
 

* * *

 
      – Ты там аккуратнее, – сказал Патриарх, комкая в больших мягких ладонях край одеяния. У старика явно вертелось на языке некое приличествующее случаю напутствие, но он не решался озвучить его – все же сегодня я главный.
      Спаситель веры. Спаситель Церкви.
      Человек, который должен сделать так, чтобы мессия непременно умер.
      – Я должен сказать тебе о возможном осложнении, Олег.
      – Итак, ждем подарков.
      – У нас есть информация, что АК планирует послать туда своего специалиста.
      – С какой целью?
      – Это выяснить пока не удалось, как и сроки отправления. Не забывай, что он может появиться там раньше тебя. Подумай сам: они могут, например, не допустить распятия или вообще устранить сына божьего задолго до его появления в Иерусалиме. Не стоит объяснять, к чему это приведет.
      Ясное дело, к чему… Хотя нет, совсем не ясное. История перепишется? Если да, то каким образом? А вот церкви точно не будет, или будет, но какая-то иная… Лучше не ломать над этим голову, оставим проблему нашим седобородым старцам. А вот человек из АК – это плохо, они там все фанатики, да и здесь у нас все тоже фанатики, вообще кругом одни фанатики… Я сам фанатик, мне виднее.
      Патриарх проводил меня до самой камеры хронокоптера, старчески шаркая ногами. Я вошел в пахнущее горячей резиной нутро, прозрачная дверь-пластина с чуть слышным шипением закрылась. Патриарх осенил меня крестом, и перед глазами вспыхнули розовые круги.
 

* * *

 
      – Вот, ученики твои делают, чего не должно делать в субботу! – заявил неопрятный старикашка, тыча корявым пальцем в Фому.
      Фома тут же смутился, уронил набранные в горсть зерна наземь и принялся зачем-то вытирать ладони о грудь.
      Я наблюдал за происходящим со стороны, и, кажется, никто до сих пор не обратил на меня внимания – путник и путник, таких тут шляется достаточно. Иисус молча посмотрел на фарисея, затем на своих учеников (Петр торопливо дожевывал набитую в рот пшеницу). Так, кажется, мессия растерян. Пора вступать в дело.
      – Разве вы не читали, что сделал Давид, когда взалкал сам и бывшие с ним? – спросил я, сделав несколько шагов и оказавшись, таким образом, как раз между Иисусом и стариком.
      Группа фарисеев встретила мое появление сдержанным ропотом.
      Я продолжал ковать железо и мерно, словно на уроке риторики, вопросил:
      – Разве не помните, как он вошел в дом божий и ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам? Или не читали ли вы в законе, что в субботы священники в храме нарушают субботу, однако невиновны? Но говорю вам, что здесь тот, кто больше храма!
      Недвусмысленно я кивнул на Иисуса, наблюдавшего за мной с большим интересом.
      – Если бы вы знали, что значит: милости хочу, а не жертвы, то не осудили бы невиновных, ибо сын человеческий есть господин и субботы.
      – А ведь он тебя уложил, Авия, – хихикнул один из фарисеев, обладатель длинного бородавчатого носа.
      Еще двое поддержали его ехидными смешками. Старикан, смешавшись, убрался с дороги и поплелся прочь, что-то недовольно бормоча, за ним последовали остальные. Что ни говори, фарисеи – занятные ребята. Грешно, конечно, так говорить, но они мне всегда нравились…
      – Как зовут тебя, человек? – спросил Иисус, подходя.
      От него крепко шибало потом, но я и сам уже изрядно взмок, пока километров десять пешком добирался от камеры хронокоптера через пустыню. Одет Иисус был просто, так же как и я. Правда, на вервии, которым я подпоясался, висел нож из углеродистой стали, который наши спецы изготовили по местным внешним канонам, а под туникой я имел походную аптечку на черный день. Чего-чего, а всякой заразы в эти времена хватало.
      – Мое имя Иуда, и я родом из города Кериофа, что в Иудее. Прослышав от людей, что ты несешь слово божье, пришел я сюда, чтобы быть рядом с тобой.
      Сказав эти прочувствованные слова, я опустился на колени и преклонил голову. Иисус провел ладонью по моим волосам и сказал ласково:
      – Встань же и иди с нами.
      Не откладывая в долгий ящик, я тут же попытался наладить контакты с апостолами. Они оказались довольно молчаливыми и малоинтересными индивидуумами. Более всех мне пришелся по душе Матфей-мытарь, которому я не преминул шепнуть:
      – Я вижу, ты умный человек, отчего бы тебе не записать все эти события для потомков?
      Матфей обрадованно кивнул.
      – И еще, – продолжал я, – то, что я говорил фарисеям, вложи в уста учителя. Это его пресветлый образ подвиг меня на сказанное.
      Матфей снова кивнул, а я мысленно поставил первую галочку в списке своих добрых дел, за которые Патриархия авансом выложила ребятам из Хроноинститута кругленькую сумму.
      Около полудня мы пришли в синагогу. Я так и не разговорился ни с кем из апостолов, кроме Матфея, с которого было мало толку, к тому же он надоел мне историями из своей прошлой жизни, начинавшимися одинаково: «Захожу я в один дом…» По сценарию сейчас должен быть эпизод с сухоруким, коего Иисус обязан исцелить. Если у него не получится… Я нашарил под грубой тканью аптечку. Будем надеяться, там что-то несложное. Операцию я сделать не смогу.
      Сухорукий появился неожиданно, притом в сопровождении парочки фарисеев. Один из них оказался тот, что с носом, второго я видел в первый раз.
      – Можно ли исцелять в субботы? – с ходу пошел в наступление носатый.
      Иисус пожал плечами:
      – Кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы! Итак, можно в субботы делать добро. Протяни руку твою.
      Носатый с готовностью протянул немытую лапищу.
      – Да не ты, – поморщился Иисус, – а вот он.
      Сухорукий оттеснил фарисея, и Иисус принялся колдовать над его рукой. Народ вокруг оживленно переговаривался, апостолы окружили учителя, но я успел заметить, что он лихорадочно роется в кошеле, привязанном к поясу. Что там у него?
      Разглядеть я ничего не успел, потому что какой-то ражий пастух толкнул меня и вдобавок дохнул в лицо чесноком.
      Следующее, что я увидел, был ликующий сухорукий… вернее, бывший сухорукий, который в волнении таращился на свою ладонь и медленно шевелил пальцами. Двигались только указательный и безымянный, но и этого оказалось достаточно, чтобы в толпе пронесся шепоток: «Чудо! Чудо!»
      Что он с ним сделал? Вколол какой-то миокорректор или стимулятор?
      Или Иисус – действительно сын божий?
      Нет, увольте. Так мы не договаривались.
      Что ж, подождем… подождем… Выводы делать еще очень и очень преждевременно.
      Посрамленные фарисеи ретировались, а я тут же вспомнил, что, согласно Евангелию, «Фарисеи же, выйдя, имели совещание против Него, как бы погубить Его. Но Иисус, узнав, удалился оттуда». Посему, протолкавшись сквозь стену ущербных и калечных, тянущихся к Христу за исцелением, я шепнул ему на ухо:
      – Нам надо отсюда уходить, Господи!
      – Сам знаю, – шепнул он в ответ и поспешил к выходу.
 

* * *

 
      Вопреки ожиданиям и евангельскому тексту, ни слепых, ни немых Иисус в последующие несколько дней не исцелял, из чего я сделал вывод, что Матфей обладает довольно развитым воображением. Знаменитую же сентенцию о Сатане Иисус высказал на одном из привалов, когда Петр привел подслушанный накануне аргумент фарисеев, что, мол, Иисус изгоняет бесов не иначе как силою Баал-Зебула, князя бесовского.
      Иисус не посрамил моего знания Евангелия, ответив:
      – Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если Сатана Сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его? И если я силою Баал-Зебула изгоняю бесов, то сыновья их чьею силою изгоняют? Посему они будут им судьями.
      Дальше все следовало почти точно по тексту Евангелия, и я лишь подивился памяти Матфея, работавшего без диктофона и даже стенографистки.
      А Назарет мне не понравился. Однообразные белые домики, вонь от канав, грязные и тщедушные домашние животные… Именно там я съел какую-то гадость и заработал первое, но далеко не последнее отравление, уменьшившее мои запасы на две капсулы токсофага Т-76.
      Никаких следов агента АК не наблюдалось – то ли он работал не здесь, а, скажем, в аппарате Понтия Пилата, готовясь к будущим событиям, то ли что-то там у АК не срослось и они либо вообще никого не послали, либо по техническим причинам агент попал не туда. Бывали, говорят, и такие случаи.
      Апостолы все так же настороженно относились ко мне, лишь Матфей болтал со мной в пути и на остановках, а Иисус неожиданно передал мне ящик с казной, сказав остальным:
      – Этот человек разумен и знает счет деньгам, отчего же нам не доверять радению его?
      Я не особенно обрадовался, хотя ящик был легкий по причине пустоты. Да и слишком уж все сходилось по писаному… Впрочем, тогда я еще ровным счетом ничего не подозревал.
      Во время очередного обращения к народу, для которого Иисус использовал любой удачно подвернувшийся момент и место (на сей раз небольшой базарчик), Матфей толкнул меня локтем в бок и сообщил:
      – Видишь женщину? Нет, не ту толстуху, а вон там, возле лотка со смоквами? Это его мать.
      – Чья? Иисуса?
      – Да, Господа. И его братья тоже там стоят.
      Матерь божья оказалась довольно миловидной, такую легко взяли бы на телевидение вести программу о домашних хлопотах, например, или ток-шоу «Деловая женщина». Братья оказались попроще, этакие иудейские пейзане с печальными очами.
      В эту минуту какой-то склочный тип выбрался в первые ряды слушателей и, перебив бодрый спич Иисуса, изрек, театральным жестом простирая руку:
      – Вот матерь твоя и братья твои стоят, желая говорить с тобою.
      – Кто матерь моя? И кто братья мои? – Иисус покачал головой. – Вот матерь моя и братья мои. Ибо, кто будет исполнять волю отца моего небесного, тот мне брат, и сестра, и матерь.
      Кое-кто из апостолов, к которым и относились эти слова, приосанился, а туповатый Варфоломей спросил у Петра:
      – Ну, про брата я понимаю, а какая же я учителю мать?
      – Это иносказание, – недовольно буркнул Петр.
      Я посмотрел на мать Иисуса и увидел, как она утирает слезы. Один из братьев обнял ее за плечи, утешая, а другой бросил на Христа многообещающий взгляд. Ой, побьют они его как пить дать… Я бы и сам побил на их месте.