Это был водопад. Ливьен не верила своим глазам. ВОДОПАД! Она-то была уверена, что водопад – безответственная, но прекрасная выдумка древних сказителей. Зрелище было удивительно красивым, и несмотря на то, что вблизи водопада крупных деревьев не было, на отдых решили устроиться именно тут – прямо под открытым небом. Тем паче, что от привычных опасностей они, похоже, ушли…

До самого заката наблюдали они бриллиантовую игру микроскопических брызг на солнце. Затем, умиротворенно поболтав, завалились спать. (Рамбай и Ливьен помогли Сейне и Дент-Байану оттащить думателя подальше, и их группа, как и всегда в последнее время, разделилась на ночь на две части. Правда, теперь они уже не скрывали друг от друга свое местонахождение.)

…Две части. Ливьен уже привыкла к тому, что их отряд состоит нынче из двух супружеских пар… Но этой ночью ей довелось пережить одно из самых болезненных разочарований в своей жизни.

В последние дни она стала замечать, что слегка пополнела. Скоро ее беременность станет заметна окружающим. И уже сейчас близость с самцом могла привести к неприятным последствиям. Потому Ливьен уклонилась от нее, сославшись на сильную усталость. Рамбай не настаивал, в конце концов, хотя ощущение опасности и покинуло их, он все же был начеку и не хотел, чтобы кто-то мог застать их врасплох… И Ливьен преспокойно уснула, убаюкиваемая шумом воды.

Проснулась от ощущения, что она – совершенно одна. Протянула руку. Рамбая не было. Сон – как рукой сняло. Она поднялась и огляделась. В той стороне, где устроилась со своим «семейством» Сейна колыхался огонек костра. Ливьен пошла туда. Именно пошла, а не полетела. Почему-то ей не хотелось, чтобы ее заметили сразу.

Сейна, Рамбай и Дент-Байан сидели возле костра. Рядом, на подстилке, лежал Лабастьер. Ливьен услышала голос Рамбая, явно продолжающего разговор, который начался значительно раньше:

– … Почему же ты не можешь обмениваться мыслями с ней? – он указал рукой на Сейну.

Та наклонилась к Лабастьеру, затем, выпрямившись, произнесла:

– Он говорит, бессрочники не могут общаться друг с другом непосредственно, только через думателя. И это еще одна причина, почему думатели маака – величайшая для махаонов ценность. И тот, кто приставлен «слушать» его мысли ТАМ, – она неопределенно махнула рукой, – в «цитадели мудрости», делает это через своего думателя.

Тут только Ливьен сообразила, что, собственно, происходит. Рамбай беседует с Дент-Байаном! По цепочке – через Сейну и Лабастьера. Но почему тайком?! Почему не сказав ей об этом ни слова?! Похоже, она неверно оценивала нынешний расклад в их группе. Похоже, она – одна, а остальные – вместе…

Закусив губу, Ливьен прислушалась вновь.

– Спроси его, что он знает о Пещере, – задал очередной вопрос Рамбай.

Совершив все ту же процедуру общения с Лабастьером, Сейна ответила:

– Он говорит, что не верит в существование Пещеры. Он говорит, что ему приятно в этом кому-то признаться. Дома за такое высказывание он бы понес какое-то страшное наказание.

Она снова наклонилась над Лабастьером и продолжила:

– Он никогда не имел возможности поделиться с кем-то своими догадками. Хотя он и верит в существование Хелоу, он считает заблуждением официальную версию о двух его ипостасях – «существо» и «космос». Он верит лишь во вторую его ипостась, первая же, говорит он, пришла из древних легенд, сочиненных еще в те времена, когда бабочки не были способны к логическим абстракциям. Он считает, что Хелоу – высший дух, высший закон материи. Говорить же о Пещере Хелоу, о конкретном жилище бога – нелепое варварство.

– Как он прятал свои мысли, если их читают без его ведома?

– Карают лишь за мысль высказанную. Бессрочники убедились в том, что преступные мысли есть у каждого. Но считается, что пока они не высказаны, они не являются преступлением. Если один бессрочник попытается предать другого, ему придется произнести запретное вслух, и преступником станет он сам.

– Если он уверен, что Пещеры нет, зачем он пошел с нами?

Голос Сейны, когда она отвечала на этот вопрос, звучал несколько смущенно:

– Он сказал, что идет не с вами, а только со мной. Бессрочник не может жениться. Даже просто иметь самку. Ни одна самка махаон не станет «пачкаться» связью с ним. Но когда бессрочник входит в связь с пленной самкой маака, на это смотрят сквозь пальцы. Потому что для любого другого махаона это был бы ужасный позор. Для презираемого всеми бессрочника это как раз нормально. Он пошел в лес за самкой, и он нашел ее.

Рамбай презрительно выпятил нижнюю губу:

– Ради самки, которая к тому же не продолжит его род, он предал свой народ?

Сейна недобро блеснула глазами в его сторону и ответила сама, не обращаясь к Лабастьеру:

– Его народ презирал его, но уйти ему было некуда. Я – первое в его жизни существо, с которым он может говорить искренне и обо всем. А что касается продолжения рода… Направленного на обучение в бессрочники в первую очередь стерилизуют, и он после этого, не имея жены, носит приставку «Дент». Смеясь, бессрочников называют «женатыми на себе»…

Ливьен слушала, затаив дыхание. Обида на Рамбая за то, что он общается с остальными в тайне от нее, обида на всех за то, что они отторгли ее – все это отошло на второй план. На первый же вышла любознательность. Ей так мало известно о махаонах…

И Рамбай, словно подслушав ее мысли, продолжил расспросы, касаясь теперь не личности Дент-Байана и его побуждений, а истории и социальной структуры народа махаон.

В основе общественного порядка махаон лежит идея того, что теплокровные бабочки – высшая ступень развития НАСЕКОМЫХ. И именно колонии насекомых – пчел, муравьев, термитов – служат для них исходной структурной моделью.

Общество махаон, так же, как и маака, не имеет жестких вертикальных делений – на «высших» и «низших». Однако деление на кланы по горизонтали, чаще всего – по признаку принадлежности к тем или иным сферам деятельности, неизменно уже сотни лет.

Сын лекаря не может стать никем, кроме как лекарем. Сын жестянщика – только жестянщиком. Сын «хранителя тайны Хелоу» – «хранителем тайны Хелоу». Не это ли – истинное равенство? Исключение из правила составляют только бессрочники.

Тут Дент-Байан устами Сейны сообщил то, что, пожалуй, более всего поразило Ливьен во всем его рассказе. А именно: почему «привилегированных изгоев» называют «бессрочниками».

Для всех членов того или иного клана установлен совершенно определенный срок жизни. Не дожить до этого срока считается грехом, который ложится на всю семью. Но дожив до своего срока, махаон безболезненно умерщвляется. В обществе махаон практически нет стариков. Никто даже не пытается пережить установленный срок… (Ливьен припомнилось почему-то кладбище кузнечиков.) И только телепатам срок не установлен. Они – единственные умирают от старости, одряхлевшие телом и разумом. Вот и еще одна причина презрения к ним.

Несмотря на то, что в обществе этом царит освященный религией патриархат, фактическим правителем клана нередко является старшая самка; самец же просто-напросто пользуется положенным ему комфортом и пребывает в блаженной праздности.

Удивительный механизм имеет экономика махаон. Она, в общем-то, является доведенным до совершенства и веками отшлифованным до блеска натуральным хозяйством. Каждый клан точно знает когда, сколько и какому клану он должен предоставить своей продукции (услуг). Непрекращающийся плановый товарообмен приводит к тому, что каждый махаон имеет все необходимое.

Контроль и балансировку этой ювелирно-тонкой и в то же время громоздкой системы производит базирующийся в «цитадели мудрости» клан «счетчиков». Сейчас, когда народ махаон стал столь многочисленен, «счетчики» справляются со своими обязанностями лишь благодаря помощи думателей и сети связистов-бессрочников.

И все же, случается, механизм дает сбои. Чаще всего – от численной нестабильности кланов. Потому – контроль за рождаемостью – одна из важнейших функций «счетчиков».

Кроме бессрочников в непосредственном подчинении счетчикам находятся дружины клана жандармов, готовых навести порядок – где угодно и невзирая на средства. Но случается такое крайне редко. Каждый член сообщества сознает: от того, сколь четко выполняет свои обязанности лично он, зависит порядок ВО ВСЕЙ обменно-распределительной системе, а значит – зависит и непосредственно его жизнь. Так завещал Хелоу.

Слушая все это, Ливьен поражалась тому, что ничего из рассказанного Дент-Байаном не имеет ни прямого, ни косвенного отражения в изучаемых ею песнях «Книги стабильности». Хотя… Само название «Книги» прозвучало теперь для Ливьен совсем по-иному, нежели раньше.

Ливьен подумала и о том, что тоталитарная общественная система махаон напрочь лишает бабочек и свободы воли, и свободы выбора, но как раз в этот момент Дент-Байан, словно отвечая ей, заметил, что благодаря четкой отлаженности, многовековой традиции и освященности религией, данный порядок воспринимается всеми без исключения как естественный и единственно верный. Рядовой махаон чувствует себя внутри этой системы вполне счастливым. И Ливьен про себя признала, что в этом общества маака и махаон сходны, как личинки одной бабочки.

… – Спроси его, самка, – продолжал расспрашивать Рамбай, – почему бессрочники не главные? Они могут разговаривать так, что не услышит никто, они могут договориться… Другие без них ничего не могут…

«Действительно, – согласилась про себя Ливьен с Рамбаем, – они вполне могли бы диктовать условия. Однако мой муж еще и интриган…» А Сейна тем временем передала вопрос Лабастьеру и теперь, сосредоточенно морща лоб, излагала ответ махаона:

– Стабильность превыше всего. Изменения идут только во вред. Бессрочники и без того ни в чем не нуждаются. Нас презирают, но и власть не приносит любви. Добиться права на раннюю смерть? Но мы привыкли сознавать, что будем жить дольше других. Способность оплодотворять самок не вернет нам никто… У нас нет детей, ради которых стоило бы что-то менять…

– Почему же ты пошел с нами?

Сейна замешкалась с ответом. Наконец проговорила, явно озадаченная сама:

– Нельзя менять внутри. Но можно уйти вовне. Потому бессрочники всегда готовы к предательству. Потому их боятся, берегут и ненавидят.

В отсветах костра Ливьен явственно разглядела на лице Рамбая презрительно-брезгливое выражение. Да уж. Ту еще тварь подыскали они себе в помощники и союзники… Хотя, можно ли требовать верности от того, кого без его согласия превратили в изгоя. Пусть даже и «привилегированного»?.. Опять все тот же вопрос: можно ли оправдать предательство?..

Тут Сейна, помедлив пару секунд, продолжила:

– И еще Лабастьер добавил от себя, что пока он жив, Дент-Байану можно доверять без опаски.

Привязанность махаона к думателю была не совсем понятна Ливьен, но, по-видимому, тут нет никакого подвоха, ведь для Лабастьера сознание Дент-Байана – открытая книга.

– Спроси его, что он показывал Лабастьеру, когда они встретились впервые, – продолжил Рамбай. Сейна недоуменно приподняла брови:

– Не поняла…

– Лабастьер рассказал, что видел что-то непонятное…

Сейна кивнула, видно, вспомнив то, о чем говорит Рамбай, и наклонилась к думателю. Затем ответила:

– Дент-Байан говорит, что Лабастьер видел свою боль и то, как он снимал ее. Он говорит, что тогда еще не знал слов и мысленных символов Лабастьера, поэтому мог общаться с ним только на уровне зрительных образов. То, что видел Лабастьер, помогло Дент-Байану быстрее справиться с его болевым шоком.

Передав ответ, Сейна вновь склонилась над своим чадом, после чего выпрямилась и понимающе кивнула махаону.

– Что спросила Сейна? – подозрительно прищурился Рамбай.

– Тебе будет неинтересно.

– Что спросила Сейна?! – настойчиво повторил тот. В его голосе послышалась угроза.

– Рамбай, – Сейна устало провела рукой по лицу, – мы разговариваем с ним по нескольку раз в день. Ты ведь не сможешь контролировать нас все время. Сейчас я спросила, не бессрочники ли пишут «Книгу стабильности».

Рамбай расслабился и удовлетворенно кивнул. И спросил – скорее для порядка, нежели интересуясь всерьез:

– Что он ответил?

– Что бессрочники – самые образованные и самые талантливые из махаон. Но считается, что они не могут быть истинными выразителями духа. Потому они никогда не выступают авторами «Книги». Он считает это несправедливым. Он считает, что мудрость бессрочников пропадает зря.

Эта часть разговора коснулась профессиональных интересов Ливьен, и она прислушалась еще внимательнее. Сейна, вновь обратившись к Лабастьеру, продолжила:

– Бессрочники любят сочинять стихи, но записывать их им запрещено. Считается, что их творчество может только растлить умы других махаон. Потому бессрочники обмениваются своими творениями только друг с другом, мысленно. Дент-Байан привел Лабастьеру одно свое стихотворение, но тот не может передать его форму. Только содержание. Примерно так: «Ты никогда не один. Одиночество – счастье…»

«Да, – отметила про себя Ливьен, – даже одна эта строчка показывает, насколько идеалы бессрочников разнятся с идеалами тех, кто писал «Книгу». И в то же время есть между ними какая-то неуловимая связь… Есть что-то общее… Возможно – поистине философская лаконичность тех и других?

Рамбай же тем временем явно потерял интерес к разговору. Он поднялся:

– Рамбай должен идти. Возлюбленная Ливьен – одна. Долго. Нельзя.

Ливьен испугалась, что не успеет вернуться на место незамеченной мужем и уже повернулась было, чтобы бежать, но тут услышала вопрос Сейны и замерла:

– А почему ты никогда не берешь ее с собой?

Рамбай помедлил, но потом все же ответил:

– Ливьен нужно много спать. В ее теле зреет плод Рамбая.

Его ответ поразил Ливьен.

Он знает. Знает!

Так вот почему он так ласков и осторожен с нею в последнее время, и в то же время никогда не настаивает на физической близости. Это устраивало ее, и она не интересовалась причиной…

Она передумала возвращаться незамеченной. Наоборот, она обернулась лицом к костру и вышла из-за ствола навстречу Рамбаю.