Самолет авиакомпании «Россия», 12 октября, 16.00-18.00

Наконец последний делегат конференции поднялся по. трапу во второй салон.

— Пойдем и мы, — предложила Ника, — вон Потапыч нам рукой машет. Скорее!

Лана медленно поднималась по трапу самолета. Перед тем как войти внутрь, она оглянулась. Берлин, ее любимый город, которому не было никакого дела до душевных волнений русской переводчицы, равнодушно провожал российский самолет.

Пока она шла по салону, улыбаясь дежурной улыбкой и отвечая на шутки уже пристегнутых к креслам делегатов, самолет вырулил на стартовую дорожку. Турбины взревели, по корпусу самолета прошла мелкая дрожь…

— Сюда! — Ника махнула ей рукой.

Лана опустилась в кресло, облизнула пересохшие губы и закрыла глаза. Вскоре самолет набрал высоту, стюардессы стали предлагать напитки, газеты и журналы.

— Дайте мне все газеты! — попросила Ника. — Посмотрим, что тут пишут! — И спряталась за газетными страницами.

В это время в VIP-салоне грянула песня.

— Губернаторы, — констатировала Ника, оторвавшись от чтения, — сколько в них энергии!

— Они просто продолжают вчерашнюю спевку. Но лучше бы они помолчали, — пробормотала Лана. Бессонная ночь давала о себе знать: история с похищением конверта, полная злобы тирада Ковалева в ее адрес… «Даже не подозревала, что он меня так ненавидит. Один ненавидит, другой целует… Как же болит голова! Неплохо было бы положить прохладный компресс на лоб…» Мысли о том, что она могла бы сейчас сидеть рядом с Андреем, держать его за руку, слушать его голос, не давали Светлане покоя. «Нет, надо отбросить все личное, и тогда… — попыталась приказать она себе вычитанной где-то фразой. — И что тогда?..»

Валера Ковалев тупо переживал свое поражение.

— Виски? — Он остановил стюардессу, катившую тележку с напитками по салону самолета. — Дайте «Джонни Уокер».

Стюардесса потянулась за пластиковым стаканчиком.

— Да нет же! — грубо оборвал девушку Ковалев. — Давайте сюда всю бутылку! И стакан! И банку колы!

«Вот дура! — раздраженно подумал он, сделав прямо из горлышка порядочный глоток. — Все бабы дуры. А Светка первая дура». Это заключение немного успокоило его, и он уткнулся носом в иллюминатор. Но в пелене облаков навязчиво проступали знакомые лица: Потапыч, Лана с брезгливо поджатыми губами, сияющий Соколов. Ковалев искренне недоумевал: что же такого он сделал? Почему его настигла судьба-злодейка?

Свое призвание — паразитировать на других людях — он ощутил в себе очень рано и начал его развивать. С младых ногтей он талантливо эксплуатировал всех на своем пути, начиная с собственных родителей и школьных товарищей и заканчивая случайно встретившимися людьми. Он был сообразителен. Сама мысль о длительном кропотливом труде, изнурительной работе всегда вызывала у него отвращение. Но никто в его окружении не был безупречен. Ему хотелось вскочить, ударить кого-нибудь и крикнуть: «Вы все идиоты!» Он по пальцам мог пересчитать недостатки тех, кто, как ему казалось, жестоко судил его. «Непримиримый Ермолаев тает, когда говоришь с ним об институтской поре… Дигорская в хорошем настроении готова пообещать все, что угодно… Светка взвивается до неба, когда напоминаешь ей о чувстве долга и порядочности… А эта фифа, неудавшаяся леди-воровка, все корчит из себя наследную принцессу». Он старался восстановить в памяти недостатки каждого сотрудника «Протокола», каждого члена официальной делегации. Все сидящие в самолете вдруг представились Ковалеву неполноценными людьми, и это немного ободрило его. «Не пришелся ко двору, — с горькой иронией думал он, залпом осушая очередной бокал виски, — но не ошибается тот, кто ничего не делает. Правда, у меня в запасе есть еще бомбочка, и она разорвется, клянусь честью!»

А в это время сидящий через два ряда от него Михаил Михайлович Ермолаев выпил залпом стакан воды, откинулся на спинку сиденья и вынул из бумажника письмо, полученное еще в Москве, но так и лежавшее в портмоне непрочитанным. «Здорово, Daddy! В городе жара, раскаленный асфальт, крыши, крытые алой и розовой черепицей, похожи на тлеющие угли — прозрачная дымка горячего воздуха так и вьется над ними. А теперь представь, как хорошо оказаться после рабочего дня дома, прошлепать босыми подошвами по прохладным плитам пола к холодильнику с газировкой, принять ледяной душ…

Квартира моя находится на первом этаже, но городок, амфитеатром спускающийся к берегу, лежит как на ладони. Виден маяк и синее, но совсем не сулящее прохлады море. После полудня моя сторона дома оказывается в тени. Тут бы и покемарить! Но, как назло, дети из соседних домов облюбовали тенистый пятачок под моим окном. Игры у них шумные, ребята попались крикливые, и мои убедительные просьбы и увещевания о соблюдении тишины длительного успеха не имеют. И вот однажды для большей убедительности я вышел на балкон и самым серьезным образом предупредил, что мне, как волшебнику, громкие крики мешают заниматься магией. А для подтверждения своей профессиональной принадлежности пришлось предложить оторопевшим юным алжирцам разрезать с помощью ножниц склеенную кольцом по версии Мёбиуса бумажную ленту. С произнесением приличествующих моменту заклинаний на русском языке она превращалась в моих руках в другое, более длинное бумажное кольцо. Эффект превзошел все ожидания. Малышню как ветром сдуло. Наконец воцарилась благодатная тишина. Но лишь на то время, которое потребовалось, чтобы собрать утроенное количество зрителей, принявшихся дружно скандировать: «Сах-хбр! Сах-хбр! Сах-хбр!» (Вол-шеб-ник.) Пришлось опять выходить на балкон и обучать сорванцов «кялима сахрия» — волшебному слову, по-русски: «По щучьему веленью, по моему хотенью!..»

Письмо выпало из рук, Ермолаев задремал.

Москва, 1973

Это случилось уже после выпуска. Они понимали, что тут вызов их общей судьбе. На этом вообще могла закончиться история их компании и забыться та клятва. Самолет, разбившийся над пустыней, вполне мог долететь до Ташкента. Но судьба готовит свой сценарий. Кирюша Линьков, мягкий и нежный, как девушка, и статная, кровь с молоком Лена наконец-то получили долгожданный отпуск. Дома их ждал трехлетний Олежка, оставленный на попечение бабушки. Потеряв сына и невестку, старушка не поднялась. И они решили: сын их друга не станет сиротой. Михаил Ермолаев усыновил Олежку, и никто не посчитал, что сломал себе жизнь, нарушил планы… «Это самое малое, что мы можем сделать для Кирюши», — сказал Ермолаев. Олежка вырос, закончил родную альма-матер, женился, растит сына и по-прежнему регулярно пишет приемному отцу письма, полные юмористических зарисовок, радует его одинокое сердце.

Если бы не Кирюша в далеком 1966 году, может, не прошла бы их дружба закалку. Их курс привлекало то, что для многих было бы наказанием. А многое из того, что считалось в обществе ценным, им было безразлично. Выше житейских благ они ценили романтику. Чтобы так жить, надо иметь опору. Они считали, что кодекс их компании выше законов общества и им по силам выжить со своими правилами в окружающем мире.

Замысловатую кавказскую фамилию этого студента еще на первом курсе заменили прозвищем — Светлейший. Впрочем, сам он считал это не прозвищем, а законным титулом. Гордился своим аристократическим происхождением и в самом деле был похож на настоящего князя. Светлейшего любили на курсе. Он был талантлив, но ленив. Зачеты и экзамены сдавали для него всей оравой. Для этого была разработана целая система. Успеху операции радовались больше, чем он сам, принимавший помощь друзей как должное. Но за это его любили тоже.

Но вот однажды одному из сокурсников отец прислал двадцать рублей, а через месяц решил уточнить по телефону: получил? Тот не получал. Пошел на почту, там сообщили, что перевод был получен по военному билету адресата. Вся компания взбесилась: кто мог это сделать? Пошли на почту еще раз, взяли образец подписи, сличили. И пришли в ужас. Это была подпись Светлейшего. После прямого откровенного разговора он сознался: да, взял военный билет друга, получил его деньги и потратил. Тогда всегда мягкий Кирюша встал и, глядя ему в глаза, сухо сказал: «Уходи!» Это был ультиматум. Светлейший вскочил, бросился на Ки-рюшу, закричал что-то на своем языке. Завязалась драка. Дрались они не на жизнь, а на смерть. И маленький хрупкий Кирюша победил. А Светлейший ушел — и из института, и из их жизни. Навсегда.

Москва, аэропорт Шереметьево — проспект Мира, 12 октября

В Москве было холодно и морозно. Когда самолет пошел на снижение, Лана с грустью заметила, что здесь, в Подмосковье, уже облетает последняя медно-рыжая листва, а дачники жгут сухую картофельную ботву — на каждом участке трепещет оранжевый язычок костра. Как непохоже это на Берлин, утопающий в розово-золотистой дымке!

Пассажиров спецрейса отвезли на автобусах к зданию аэропорта. Паспортный контроль все прошли в VIP-зале. Когда формальности были окончены, Светлана решила подойти к Соколову. С момента прилета им так и не удалось поговорить. Лана подняла руку, чтобы привлечь внимание министра, но в этот момент к нему подбежали молодые спортивные ребята — традиционная министерская свита. Это вновь напомнило ей о той пропасти, которая лежала между ней и Соколовым. «Кто он и кто я?» — уныло подумала она. Здесь, в московском аэропорту, Соколов показался ей строже, выше, сдержаннее. А может быть, это действительно было так? В сопровождении встречающих, не глядя по сторонам, министр направился к выходу.

— Лана, ты с нами? — окликнул переводчицу Потапыч. — Бери чемодан — и вперед' — Наша машина припаркована у самого выхода!

В салоне микроавтобуса, развозившего сотрудников «Протокола» по домам, Светлана болтала без остановки. «Если замолчу — заплачу», — решила она и продолжала пересказывать шоферу протокольской машины разные истории, которые ей поведал берлинский водитель автобуса, в прошлом летчик гражданской авиации. Потапыч не понимал задорного настроения сотрудницы и несколько раз бросал в ее сторону выразительные взгляды.

— Митя, давай-ка сначала к дому Аркатовой, — скомандовал он водителю, — а то она трещит без умолку, как сорока.

— Ну вот, — притворно обиделась Лана, — с утра сделали упрек в излишней серьезности, а теперь критикуют за веселье. Ну и жизнь!

Когда Светлана вошла в квартиру и без сил опустилась на пуфик в прихожей, ей показалось, что она никуда не уезжала. В квартире было тихо, все стояло на своих местах, пахло воском для мебели и ее любимыми духами «Палома Пикассо». «Неужели все это было? — спрашивала она себя, распаковывая чемодан. — Только берлинские сувениры доказательство того, что прошедшие три дня не плод моего воображения, а реальность».

Она приняла ванну, заварила крепкий чай, посмотрела по телевизору «Вести», а потом долго стояла у окна в темной комнате, глядя, как заиндевевший клен под окном роняет последние листья. Потом налила еще чаю, молча посмотрела на телефонный аппарат. «Позвонит или нет?» — назойливо вертелось у нее в голове. Наконец мысли о Соколове рассеялись, но перед глазами тут же возникло бледное потное лицо экс-супруга, его перекошенный в крике рот. У Светланы заныло в желудке. «Что же с ним произошло? Неужели все эти двадцать лет он копил ненависть? — размышляла она, слово за словом восстанавливая бессвязные крики Ковалева. — Неужели я заслужила подобное отношение к себе? А ведь он все очень точно рассчитал, и, если бы не прозорливость Потапыча, неизвестно, где бы я сейчас находилась». Оправдания поступку Ковалева Светлана так и не нашла. Ей вдруг стало очень жалко себя. «А может, он все еще меня любит? — неожиданно подумала она о Ковалеве. — Любит и не может простить того, что я ушла? Такое ведь случается». И Лана вспомнила, как Валера ухаживал за ней, когда она болела, как приносил ей специальные чеки, чтобы она могла купить себе что-нибудь в «Березке» (свекровь очень неохотно с ними расставалась), вспомнила отдых в Крыму… «Нет, подобным образом может вести себя только очень эгоистичный человек. — Она решительно тряхнула головой. — И если это любовь, то какая-то недобрая. И я правильно тогда сделала, что ушла». Эта простая житейская мысль снова расставила все по своим местам. Лане стало легко и спокойно, словно она, как часовой, сдала с чистой совестью свой пост, который охраняла долгое время.

Она поставила чашку в мойку, подняла трубку телефона, послушала, удостоверилась, что аппарат работает, и бросила на рычаг. А на другом конце города именно в эту минуту на рычаг телефона опустилась еще одна трубка. Валера Ковалев с удовольствием потирал руки: его партия еще не проиграна! За ним шах и мат! Он покажет этим зарвавшимся «протоколистам», что такое человек с интеллектом. Встреча с журналистом из «желтой газеты» состоится завтра утром, а послезавтра вся Москва узнает о моральном разложении министра российского правительства. По нынешним временам это более чем серьезный проступок.

Москва, 13 октября, 9.50-15.00, проспект Мира — Новый Арбат

Утром Лана проснулась с необъяснимым предчувствием праздника. Она потянулась, энергично откинула одеяло и медленно подошла к окну. Пасмурное утро в отсветах увядающей листвы никак не способствовало хорошему настроению, однако на душе у нее было легко. Она решительно надела спортивный костюм, зашнуровала кроссовки и отправилась к небольшому стадиончику, располагавшемуся недалеко от дома. Лана с удовольствием вдыхала чуть морозный воздух, приближаясь легкой трусцой к стадиону. Она радовалась тому, что вернулась домой, что нет дождя и воздух насыщен пряным запахом жухлой листвы и что она может легко и ладно бежать по серой беговой дорожке. Но ближе к концу пробежки, Лана почувствовала, что настроение безнадежно испортилось. Почему-то ей вспомнилась вчерашняя встреча с Андреем Соколовым, и так отчетливо, до мельчайших деталей. И от вчерашнего вечера остался неприятный осадок, ведь он так и не позвонил ей, а она всю ночь держала мобильный телефон под рукой.

Она как раз завтракала, когда раздался телефонный звонок. «Это он. Точно он!» Теряя тапочки, Светлана подбежала к телефону.

Но ее ждало разочарование, звонила секретарь Ермолаева.

— Михаил Михайлович просил, чтобы ты пришла к часу в офис.

— Но ведь у нас сегодня выходной!

— Его вызвало высокое начальство, а в час придет журналист брать интервью. Пропуск я ему заказала.

— При чем тут я? — с легким раздражением отозвалась Лана.

— Он очень просил тебя поговорить с этим журналюгой.

Поднимаясь на этаж, где располагался Комитет по экологии, Лана придирчиво осмотрела свое отражение в зеркале лифта и хмыкнула. Черный костюм, состоящий из короткой юбки и жакета с атласными лацканами, купленный в «Галерее Лафайет» в Берлине, был сшит словно по ее мерке.

Журналист, рыхлый молодой человек с цепким, неприятным взглядом, уже ждал в приемной.

— О чем мы с вами будем разговаривать? — поинтересовалась Светлана после того, как они расположились в большой комнате для переговоров.

— Наша газета молодая, то есть мы пишем для молодого читателя. У нас есть рубрика — «Тайны профессии». Мне хотелось бы написать о плюсах и минусах работы переводчиков…

— Странно, мне казалось, что вы специализируетесь на ином… — с сомнением проговорила Лана.

— Вы хотите сказать, что мы «желтая пресса»? — с неприятным смешком переспросил журналист.

— Судя по вашим материалам, да. — Лана твердо посмотрела ему в глаза, отчего его рука, ставившая на стол диктофон, дрогнула и диктофон неловко стукнулся о столешницу. — Ладно, посмотрим, — решилась Лана, — я дам интервью при условии, что вы пришлете статью для проверки.

— О' кей, — ухмыльнулся молодой человек и включил диктофон. — Итак, мой первый вопрос: в чем преимущества работы переводчика?

— Самый большой плюс заключается в блестящем владении языком, ни один специалист другой квалификации не знает язык настолько глубоко, как переводчик.

— Какими качествами должен обладать переводчик?

— Это творческая профессия, — заметила Лана, — если у человека нет способностей к творчеству, сделать письменный художественный перевод будет для него достаточно сложно; необходимо и уверенно владеть письменной речью, хотя бы уметь написать хороший публицистический текст. Без всего этого трудно достичь чего-либо в художественном переводе, ведь это своего рода искусство.

— Некоторые считают, что синхронным переводом можно заниматься до тридцати пяти лет. Потом это становится неинтересно. Что вы думаете по этому поводу?

— Это совсем не так! — возмутилась Лана. — Устный перевод, профессиональный устный перевод — это сложное дело, требующее интеллектуальных сил и способностей. Другое дело, что с возрастом некоторым тяжело работать синхронистом. Хотя лично я знаю прекрасных переводчиков, которым уже давно за сорок, но они работают в сто раз лучше, чем молодежь.

— Только что в Берлине закончилась международная конференция, в организации которой вы принимали участие. Сделали ли вы для себя какие-то интересные открытия?

— Да нет, — покачала головой Лана, — я работаю на подобных конференциях не в первый раз.

— А что вы можете сказать о составе участников? Легче переводить их речи или сложнее?

— Что-то мне не совсем понятен ваш вопрос, — покачала головой переводчица.

— Я имею в виду, что не все наши политики и бизнесмены, к сожалению, — пустился в разъяснения журналист, — умеют публично выступать. А переводить их, наверное, сущее мучение.

— Да, это одна из проблем синхронистов, в чем-то вы правы. Но в том и состоит наша профессия — сделать так, чтобы люди понимали друг друга.

— Большое внимание уделялось на конференции новому министру экологии Андрею Соколову. Что вы можете о нем сказать?

— Ну, знаете, я не могу давать оценок… — рассердилась Лана.

— А я выключу диктофон, — журналист нажал на кнопку «стоп», — я понимаю вашу позицию, но все-таки поделитесь своими личными впечатлениями.

— Я лучше перескажу вам, что написала о нем германская пресса, — тряхнула головой Лана, — это ни в коем случае не мое личное мнение, учтите. — Помолчав секунду, она стала вспоминать: — «Он умеет быть почтительным, нейтральным, доброжелательным, искренне компетентным, исполнительным. Недоговоренность легко переходит в предельную резкость или банальную внятность. Говорит почти скороговоркой — кратко и точно, по существу».

— Мда, — журналист сложил пухлые ладони перед грудью, — немецкая пресса — это хорошо. Неужели у вас, не как у официального лица, а просто как у человека, нет ни одного своего слова для того, чтобы описать министра?

— Есть, — улыбнулась Лана, — но статья в газете не о министре, верно? — И она встала.

— И на том спасибо. — Журналист поднялся и стал проворно запихивать свои вещи в видавший виды рюкзак. — Думаю, что завтра материал появится.

— Угу, — Лана вышла в коридор, — перед тем, как его сдать, не забудьте прислать нам. Пропуск можно отметить у секретаря.

Она сухо попрощалась и вышла. После этого разговора Светлана никак не могла отделаться от чувства гадливости. «На воре и шапка горит, — стала успокаивать себя Лана, — как услышала имя Соколова, так и сомлела». Она нервно распечатала пачку сигарет и вышла покурить в холл.

Комитет по экологии занимал два крыла на двадцать седьмом этаже здания мэрии, некогда принадлежавшего СЭВ. Курить сотрудникам разрешалось только в холлах у лифтов. Эти просторные холлы являлись «переплетом»-основанием стеклянных «страниц» этого здания-книжки. С двадцать седьмого этажа открывался удивительно красивый вид на Москву. Москва всегда была разной: рано утром — пастельно-нежной, в пасмурный день — мрачно-солидной, неистовой в часы заката и празднично-расцвеченной в угольные вечера.

— Вы еще здесь! — обрадовался журналист, выходя в холл. — Покурим? Ух как красиво! Я так понимаю, что прямо перед нами гостиница «Украина», а справа — университет?

— Да, а чуть ниже Новодевичий монастырь.

— Мне нравится панорама реки, такая широкая и величественная.

— А вы можете представить себе, какая двести лет назад здесь была разбойная глушь? Вон там слева, за домом с рекламным щитом на фасаде, Проточный переулок. Туда заводили пьяных прохожих, грабили и раздевали.

— Как вы хорошо знаете историю, — пробормотал журналист.

— Я люблю представлять себе на месте современного города старую Москву. Это так увлекательно. — Лана осеклась. «Чего это я вдруг разоткровенничалась?» — мелькнуло у нее.

— Красота! — Журналист с удовольствием причмокнул губами. — Но мне пора. Еще раз до свидания.

Он шагнул в металлический куб подошедшего лифта, двери бесшумно закрылись, и лифт ухнул вниз.

Лана осталась у окна — панорама города всегда успокаивала ее, настраивала на созерцательный лад. Когда, докурив, она бросила окурок в урну с песком, неприятный осадок, оставшийся в душе после встречи с журналистом, исчез. И в этот момент раздался звонок, которого она так ждала.

— Это я, Соколов. Ты куда вчера пропала?

— Я уехала вместе со всеми.

— Может, поедем перекусим вместе? Когда у тебя обеденный перерыв?

— У меня вообще сегодня выходной, — пробормотала Светлана.

— Тогда спускайся через десять минут. Машина будет стоять прямо у входа.

Москва, 13 октября,

Большая Грузинская — проспект Мира

Когда черная «Волга», мягко шурша шинами, выехала на Большую Грузинскую улицу, Андрей Александрович, чтобы прервать затянувшееся молчание, учтиво осведомился:

— Как прошел день?

— Нормально, а как у вас?

— У меня замечательно, — он довольно улыбнулся, — я сегодня работал в одном кабинете в Белом доме, окна которого выходят на Большой Трехгорный переулок. Время от времени я вставал и смотрел в окно…

— Да? — Лана подняла брови. — А что там такого?

— Трехгорка! Фабрика! Да-да! — торжествующе объявил Соколов. — О, да ты же ничего не знаешь! Я там буквально вырос! На Трехгорке работал мой отец, там часто бывала моя мать. Отец начинал помощником мастера и дорос до заместителя главного инженера фабрики. Мама вообще была специалистом в ткацком деле.

— Ах вот как! Я не знала, — вежливо поддержала разговор Лана.

— Благодаря фабрике я заинтересовался экологией… Шум в цехах стоял адский. Прохоровская мануфактура открылась за два года до наступления девятнадцатого века, и с тех пор там мало что изменилось. Ткачихи закладывали в уши клочки ваты, смоченные водой. Потом уже появились специальные наушники. Ворсинки от пряжи висели в воздухе, многие работницы уходили на пенсию с астмой. А что творилось со сточными водами! И я тогда твердо решил, что человек и природа должны жить в гармонии. Это трудно сейчас объяснить, но первый импульс заняться экологией я получил на фабрике… Вот мы и приехали, — неожиданно оборвал свою речь Соколов.

Лана изо всех сил старалась не замечать ни приветствий постовых милиционеров, ни машины сопровождения, следовавшей за черной «Волгой», ни подобострастной суеты, поднявшейся в маленьком ресторанчике.

«Это не по мне! — с разочарованием и легким раздражением думала она, автоматически включаясь в непринужденный диалог о самых что ни на есть нейтральных и приятных вещах. — Я чувствую себя как на работе и не испытываю к нему ничего, совсем ничего». Но это открытие слегка огорчило Светлану. Официанты сноровисто обслужили их стол — у Соколова оказался отменный вкус. На столе стояли фруктовый салат, нежная и ароматная говядина по-бургундски, хрустящий багет, сыр бри, вино, шоколадный крем со взбитыми сливками. С улыбкой заговорщика пожилой официант наполнил бокалы вином и отошел. Лана растерянно улыбнулась ему в ответ. В полутьме маленького, эксклюзивного ресторанчика ей все-таки удалось узнать немало знакомых лиц, и это ее смутило.

— За что выпьем? — Голос Соколова раздался словно откуда-то издалека.

— За вас, — автоматически отозвалась Лана и приподняла бокал.

— Нет, так не пойдет. — Он поставил бокал на стол. — Ты забыла, что мы перешли на ты?

— Помню. — Она сделала два глотка, вино оказалось терпким на вкус.

Он оперся локтем о стол и положил подбородок на ладонь.

— Света, что случилось?

— Ничего. — Она отщипнула кусочек хлеба и принялась жевать.

«Ну почему он не понимает меня? Вчера я так ясно растолковала ему, что не хочу, чтобы нас видели вместе. Это губит мою репутацию как профессионала! Теперь каждый второй почтет своим долгом сделать мне развязный комплимент или пошлый намек». Она обиженно закусила губу.

— Мы так и не выпили. Предлагаю выпить за нас, так будет правильно. — Он поднял бокал и посмотрел ей в глаза.

Лана кивнула и послушно отпила из бокала. Потом он что-то положил ей на тарелку, она принялась жевать, но не чувствовала вкуса пищи, говорила, но не слышала своих слов, улыбалась… Но разве это была улыбка? «Андрей все испортил и даже не понимает этого. Досадно», — думалось Светлане. Еще вчера казалось, что они подходят друг другу как два кусочка сложной головоломки. А сегодня этот человек был ей не по душе.

За кофе они еще немного поговорили, и спустя десять минут Лана вежливо, даже с некоторой почтительностью, благодарила министра за приятный обед, но при этом наотрез отказалась от приглашения подвезти ее к зданию мэрии.

— У меня сегодня выходной, забыли? — шутливо заметила она и помахала рукой вслед черной министерской «Волге», когда та стремительно пронеслась мимо.

Домой она пришла обессиленная и злая. Нелепая встреча с Соколовым совсем выбила ее из колеи. Лана без конца воображала продолжение диалога с министром, возможно, они смогли бы вернуться к вчерашнему разговору. Он ведь сказал, что не отступится… Но хочет ли она этого? Вот в чем вопрос. Ведь они так мало знают друг друга! Ко всему прочему Светлану все еще тревожила утренняя встреча с журналистом. Он так и не прислал свою статью для сверки. Как бы не пришлось завтра отчитываться перед Ермолаевым за очередной журналистский вымысел.