Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Памятные годы (избранные главы)

ModernLib.Net / Отечественная проза / Буренин Н. / Памятные годы (избранные главы) - Чтение (стр. 1)
Автор: Буренин Н.
Жанр: Отечественная проза

 

 


Буренин Н Е
Памятные годы (избранные главы)

      Н.Е.Буренин
      "ПАМЯТНЫЕ ГОДЫ"
      Воспоминания
      (Избранные главы. В данную электронную версию не вошли главы: "Годы детства и юности", "Первый арест", "Встречи с Горьким", "С Горьким в Америке", "В Италии", "Год в тюрьме", "Общество изящных искусств").
      Николай Евгеньевич Буренин прожил долгую и интересную жизнь. В своих воспоминаниях он рассказывает о большевистском подполье, о Боевой технической группе, действовавшей при ЦК РСДРП (б) в 1905 году, о встречах с В. И. Лениным, с видными работниками партии: Е. Д. Стасовой, Л. Б. Красиным и другими.
      Жизнь Н. Е. Буренина была связана с известными деятелями русского и западного искусства: артистами, писателями, художниками. Особенно тепло вспоминает автор о А. М. Горьком, М. Ф. Андреевой. Многие страницы книги посвящены музыкальной, литературной жизни России того времени.
      Это - второе издание книги Н. Е. Буренина (исправленное и дополненное). Оно содержит предисловие А. М. Горького, написанное в 1931 году к брошюре Буренина "Люди большевистского подполья". В книге опубликован ряд новых фотографий, расширился за счет новых материалов и биографический очерк об авторе.
      О мемуарах Н.Е.Буренина. Предисловие А. М. Горького к брошюре Н. Е. Буренина "Люди большевистского подполья"
      Автор воспоминаний-один из тех русских интеллигентов конца XIX века и начала XX века, которые поняли, что единственной силой, способной преобразовать мир, является рабочий класс. Это неопровержимо доказывалось учением Карла Маркса, об этом убедительно писал В. И. Ленин, на это указывала работа немецкой партии социал-демократов, партии, которая в ту пору переживала "расцвет сил".
      Но, разумеется, гораздо более решительно, чем идеи, книги, интеллигенцию толкало в сторону трудового народа сознание ее шаткости, неустойчивости ее социальной позиции, сознание ее материальной необеспеченности и политической беспризорности. Об этом не говорили, не писали, но это более или менее хорошо чувствовали. Говорили и писали о страданиях народа, о любви к нему, о решающей "роли личности в истории", и весь этот не очень искусно придуманный политический романтизм ставил целью своей организацию сознания интеллигенции как силы вне- и надклассовой. В конце концов это было учение о самодержавии индивидуальности, а в основе его лежало убеждение интеллигента в том, что он умнее приказчиков царя и приказчиков купца. Конечно, так оно и было на самом деле.
      Самодержавное правительство и промышленность не могли поглотить и утилизировать в свою пользу всего запаса интеллектуальных сил страны. Запас этот с каждым годом разрастался все более и, разрастаясь, пролетаризировался. Количественный рост не глупых, но лишних людей был уже в начале 80-х годов настолько велик, что один из министров народного просвещения нашел необходимым затруднить поступление в гимназии "кухаркиных детей" и был запрещен прием семинаристов в университеты.
      В 90-х годах интеллигенты пошли на фабрики и заводы по тем же соображениям, по которым они за 20 лет до этого ходили "в народ". "В народ" ходили для того, чтобы поднять крестьянство против царя и помещиков, чтобы вызвать крестьянский бунт; это не удалось, да и не могло иметь успеха.
      На фабрики, на заводы пошли с целью более скромной: организовать социалистическую партию рабочих. Это отлично удалось, хотя впоследствии многие из организаторов Российской социал-демократической рабочей партии и превратились из революционеров в пошлейших буржуазных реформистов.
      В начале XX века Российская социал-демократическая рабочая партия имела довольно обширное и сложное хозяйство. Нужно было обслуживать партийное подполье литературой, нужно было печатать ее внутри страны и доставлять из-за рубежа, из Швейцарии, Германии. Кроме того, нужно было доставать денег для партии, устраивать явочные квартиры для подпольщиков и многое другое.
      К группе людей, которые занимались этим делом, "партийных техников", и принадлежал автор этих воспоминаний. Он человек из богатой купеческой семьи, и таких, как он, в этой "технической" группе было несколько, а в партии их работал, вероятно, не один десяток, считая скромно. Все это люди материально обеспеченные, люди из враждебного класса, далеко не пролетарии. Их отличительной чертой была скромность, беззаветная преданность делу партии и неугасимая вера в победу рабочего класса. Лично я знал и знаю многих из них, но - ни одного авантюриста, ни одного человека с расчетом получить в будущем, после победы, какую-то награду за свою работу, а ведь в партии было довольно много людей, которые рассчитывали на карьеру. В 1905 году почти все работали в "Боевой группе" при ЦК большевиков.
      Крайне характерен для этой группы факт, что за все время ее активной деятельности среди ее членов не оказалось ни одного предателя, не было провокаторов. Работала она не только в годы боев, но и после поражения, когда трусы бежали из революционных партий, а подлецы занялись подлым делом предательства. Лопнула, как гнилое яйцо, боевая организация эсеров, во главе которой стоял самый гнусный из провокаторов Евно Азеф, типичный мещанин и торгаш-он продавал террористам губернаторов и министров, а террористов спокойно продавал департаменту полиции. Моральный развал 1907-1908 годов не задел ни одного из членов "Боевой организации при ЦК (б)". Когда ЦК ликвидировал эту группу, как "боевую", члены ее продолжали техническую работу и взялись за пропагандистскую; многие из них и до сего дня скромно и беззаветно работают в партии.
      Чем и как можно объяснить уход этих людей из своего класса в стан его врагов? Это - честные, здоровые люди, они задыхались в условиях буржуазной обстановки. Другого объяснения я не знаю. Люди почувствовали веяние настоящей свободы и пошли туда, откуда оно исходило. И до сего дня многие из них сохранили старые связи, старую дружбу с рабочими.
      Когда-нибудь наши молодые художники слова изобразят этот процесс раскола в среде буржуазии и переход их детей в армию врагов своего класса. Хотелось бы, чтобы книги на эту тему были написаны скорее и как можно лучше. Это нужно потому, что процесс, пережитый здоровой частью нашей интеллигенции, начинает развиваться в Европе, а интеллигенты Запада могли бы кое-чему поучиться на примере тех наших, которые скромно, честно и неутомимо служили и служат великому делу рабочего класса. Там, на Западе, лучшие представители буржуазной интеллигенции тоже начинают постепенно переходить на сторону рабочего класса, в его партию - в коммунистическую партию. Если ими решено идти путем тех людей, о которых я говорю, они могут оказать делу коммунизма и серьезную идеологическую помощь, например, в борьбе за рабочий класс против социал-демократии, и не менее серьезную техническую помощь в деле культурного и боевого вооружения рабочих масс. Им, интеллигентам Европы, тоже хорошо бы воспитать в себе ту дальновидность сердца, которая помогла автору этих воспоминаний отдать лучшие силы и лучшие годы жизни делу рабочего класса.
      М.Горький
      20/VII 1931 г.
      Предисловие Е.Д.Стасовой к первому изданию книги "Памятные годы"
      Воспоминания Н. Е. Буренина "Памятные годы" являются, на мой взгляд, значительным вкладом в нашу мемуарную литературу, дают читателю ценные дополнительные сведения о деятельности партии на заре ее истории.
      На примере собственной жизни автор воспоминаний показывает, как в партию рабочего класса шли лучшие люди из интеллигентных кругов России, отдельные выходцы из среды буржуазии.
      Поучителен рассказ Н. Е. Буренина и о том, как он, выросший в среде, где влияние церковников было очень велико, освободился от религиозных пут, стал противником мракобесия.
      Многое из того, о чем рассказывает Н. Е. Буренин, мне знакомо и по собственным, личным воспоминаниям. С 1901 года мы были связаны с ним совместной подпольной партийной работой. Я хорошо помню, какую большую службу в деле транспортировки большевистской литературы сослужило имение Кириасалы, принадлежавшее Софии Игнатьевне Бурениной-матери Н. Е. Буренина. Это имение находилось неподалеку от русско-финляндской границы, вблизи почтовой и таможенной станции Коркиямякки. Имение Кириасалы было использовано в 1905 году и для доставки оружия.
      Большой интерес представляют воспоминания Н. Е. Буренина об А. М. Горьком. Когда читаешь "Памятные годы",-как живые встают Алексей Максимович Горький и Мария Федоровна Андреева. Автор показывает, какую огромную помощь оказывал Алексей Максимович Горький подпольной партийной работе, что мне особенно известно по началу 900-х годов.
      Мне кажется, что никто до сих пор не рассказывал так ярко о любви А. М. Горького к музыке, как это сделал Н. Е. Буренин.
      Считаю, что очень ценны и страницы воспоминаний, где автор повествует о том, как он и другие товарищи вели музыкально-просветительную деятельность среди широких рабочих масс. Вспоминая прошлое, думаешь о том, какие безграничные возможности для приобщения масс к искусству открываются в настоящее время. Надо полностью использовать эти возможности, шире знакомить трудящихся с классической музыкой, как зарубежной, так и русской, советской.
      С большим интересом читаются и те страницы, которые знакомят с отдельными представителями большевистского подполья, с тем, как самоотверженно выполняли они указания В. И. Ленина, проводили в жизнь линию партии. Автор рассказывает об А. М. Игнатьеве, так много сделавшем в 1905 году для транспортировки оружия в Россию, вооружения боевых рабочих дружин.
      Очень немногие знают о той огромной помощи, которую оказывала революционному движению в России Финляндия - различные слои ее общества. Об этом также рассказывается в книге.
      Не перечислишь всего, что придает воспоминаниям Н. Е. Буренина большое значение. Они интересны и для широких слоев читателей, и для историков нашей партии и революционного движения.
      Хочется отметить язык воспоминаний - простой и образный.
      Из скромности автор воспоминаний о многом не рассказал. Следует подчеркнуть, что Н. Е. Буренин выполнял ответственные поручения партии не только в период борьбы против самодержавия и капитализма, но и после октября 1917 года.
      Мне вспоминается тяжелый 1919 год. Наступление четырнадцати держав на Советскую республику создавало настолько опасное положение, что для партии не исключена была необходимость вновь уйти в подполье, если бы силы внутренней контрреволюции и иностранные интервенты взяли верх. И вот пришлось заранее заботиться о паспортах для всех членов ЦК, и для В. И. Ленина в первую очередь. Нужно было обеспечить партию и материальными средствами.
      С этой целью было подготовлено большое количество бумажных денег царских времен (так называемых "екатеринок", то есть сторублевок с портретом Екатерины). Для обеспечения их сохранности были сделаны оцинкованные ящики, в которые эти деньги были упакованы и переданы Николаю Евгеньевичу Буренину для сохранения их в Петрограде. Он закопал их, насколько я знаю, за городом, где-то в Лесном, а впоследствии даже сфотографировал их раскопку, когда Советская власть окончательно утвердилась.
      Тогда же на имя Н. Е. Буренина (как купца по происхождению) был оформлен документ о том, что он является владельцем гостиницы "Метрополь". Сделано это было с целью обеспечить партию материально. К счастью, Н. Е. Буренину не пришлось воспользоваться документом. Однако этот факт говорит о том, каким большим доверием со стороны ЦК партии пользовался Николай Евгеньевич.
      Не сомневаюсь, что книга Н. Е. Буренина получит высокую оценку читателя.
      Е. Д. Стасова
      В доме Стасовых
      В самом конце прошлого века я познакомился с Дмитрием Васильевичем Стасовым. Вспоминаю свою встречу с ним на одном из концертов симфонической музыки, происходивших в зале Дворянского собрания (ныне в этом здании помещается Ленинградская государственная филармония).
      Посетители этих концертов всегда видели в одном из первых рядов партера двух маститых старцев. Они и сейчас, спустя шестьдесят с лишним лет, как живые, стоят перед моими глазами.
      Один из них-человек богатырского телосложения, с большой седой головой. Он обладал мощным басом, и когда во время антрактов разговаривал о чем-либо с соседями, его "тихий шепот" слышали за несколько рядов. Это был Владимир Васильевич Стасов, известный всему миру музыкальный и художественный критик, выдающийся деятель русской культуры.
      Другой - худой, очень высокий, белый как лунь, с длинными седыми волосами, с кругловатой бородой, в неизменном пенсне на черном шнурке. Это был младший брат Владимира Васильевича - Дмитрий Васильевич Стасов, старшина присяжных поверенных Петербурга. Он занимал известное место в политической и общественной жизни Петербурга. Достаточно вспомнить, что Дмитрий Васильевич был защитником в ряде знаменитых политических процессов второй половины прошлого века, в частности в процессах 193-х, 50-ти, процессе Каракозова. У него в квартире постоянно жили подзащитные, взятые им на поруки.
      Обо всем этом я узнал позже, когда ближе познакомился с Дмитрием Васильевичем и его семьей. В момент же нашего знакомства меня интересовала в первую очередь общественно-музыкальная деятельность Дмитрия Васильевича. Хороший музыкант и друг Глинки, он был наряду с Антоном Рубинштейном и Кологривовым основателем Петербургской консерватории. Дмитрий Васильевич был также одним из основателей Русского музыкального общества, знакомившего широкую публику с лучшими образцами классической музыки. Кроме того, он принимал живое участие в работе многочисленных обществ, в частности общества "Помощь в чтении больным и бедным". Я предложил Дмитрию Васильевичу устроить концерт в пользу этого общества.
      Разговор происходил в зале Дворянского собрания после очередного концерта симфонической музыки. Супруги Стасовы - Дмитрий Васильевич и Полина Степановна - горячо встретили мое предложение. Узнав, что я играю, аккомпанирую и хорошо читаю ноты с листа, они пригласили меня провести у них вечер в ближайший четверг.
      Это предложение было для меня очень лестным. Дмитрия Васильевича Стасова знал и уважал весь интеллигентный Петербург. С нетерпением ждал я назначенного дня.
      По четвергам в квартире Стасовых на Фурштадтской улице (ныне улица Петра Лаврова) бывали известные художники, артисты, композиторы, музыканты. Здесь пели, музицировали.
      Мне живо вспоминается первый четверг, который я провел у Стасовых. Едва переступив порог подъезда, я услышал музыку, доносившуюся с четвертого этажа. На вешалке в передней вперемешку с дорогими шубами и генеральскими шинелями с бобрами виднелись скромные пальтишки студентов и курсисток. В гостиной толпились запоздавшие гости: никто не смел до перерыва войти в комнату, откуда доносились звуки роялей. Играли в восемь рук. За двумя роялями сидели Дмитрий Васильевич, два его сына Андрей и Борис и кто-то из гостей.
      Когда игра закончилась, Дмитрий Васильевич, чуть согнувшись, мелкими шажками, несколько странными при его огромном росте, вышел навстречу вновь пришедшим гостям, приветствуя их. Причем мне бросилось в глаза, что он был равно любезен и с каким-нибудь высокопоставленным лицом - знаменитым артистом или артисткой, и с никому не известным молодым человеком.
      Дебют мой в доме Стасовых прошел удачно. Меня усадили за рояль и, когда убедились, что я дела не порчу, признали достойным партнером. С этого дня я стал завсегдатаем четвергов, мне всегда было приготовлено место у рояля. Потом меня приглашали и по воскресеньям, когда у Стасовых собирались только родные, самые близкие знакомые. После обеда мы играли на двух роялях: Дмитрий Васильевич и я- на одном, Андрей и Борис - на другом.
      Больше всего меня волновало и беспокоило присутствие на этих домашних концертах Владимира Васильевича Стасова. Ведь многие вещи я играл впервые, игра моя была далеко не безупречна, а Владимир Васильевич был таким строгим ценителем, слушал лучших в мире музыкантов. Как сейчас помню его тяжелую фигуру, горой возвышавшуюся на низком кресле. Иногда казалось, что Владимир Васильевич заснул: сидит с закрытыми глазами, с лицом, обращенным в потолок. Но стоит запнуться, остановиться, как он открывает глаза и недовольно поворачивается в сторону исполнителя.
      Когда исполнялись любимые вещи Владимира Васильевича - произведения Мусоргского, Бородина, Глазунова, Римского-Корсакова, скерцо из квинтета Брамса или "Пассакалья" Баха, - он не мог сидеть спокойно. Вставал с кресла, бродил по комнате, подходил к играющим и как-то гудел, выражая свое удовольствие.
      Но вот перерыв. Все идут в столовую. В дальнем конце стола, за самоваром, сидит дочь Стасовых Елена Дмитриевна. Одетая обычно в черное платье, она с приветливой улыбкой разливает чай. Я заметил, что вокруг Елены Дмитриевны был свой мир, живший какими-то особыми интересами. Что это за мир, я узнал позже.
      Выйдя из тюрьмы после ареста у Казанского собора, я поспешил к Стасовым. Здесь меня встретили с горячим сочувствием.
      Кровавая расправа над студентами и рабочими, которую учинило царское правительство у Казанского собора 4 марта 1901 года, вызвала возмущение передовой русской интеллигенции. Ученые, писатели, видные общественные деятели в своих гневных письмах, направленных в редакции газет, обличали произвол и насилие властей.
      Были очень взволнованы в те дни и братья Стасовы-Владимир Васильевич и Дмитрий Васильевич. Увидев меня после выхода из тюрьмы, они заставляли вновь и вновь рассказывать со всеми подробностями о происшедшем у Казанского собора, о днях, проведенных в заключении. Дмитрий Васильевич даже предложил отпечатать мой рассказ на гектографе для нелегального распространения.
      Внимательно слушала мри горячие рассказы, полные возмущения бесчинствами полиции, и Елена Дмитриевна. Она словно изучала меня. А спустя некоторое время, когда мой пыл несколько поостыл и я обрел равновесие духа, Елена Дмитриевна решила, что настало время для откровенного разговора.
      Этот разговор навсегда остался в моей памяти. Ведь с него началась новая полоса моей жизни.
      Елена Дмитриевна познакомила меня с условиями революционной работы в подполье и предложила помогать ей. По ее словам, я был подходящим человеком для такой работы. Семья наша была вне подозрений: достаточно сказать, что мой брат, дяди, муж сестры были офицерами лейб-гвардии. Я нигде не служил, в средствах не нуждался, мог свободно располагать своим временем, имел много знакомых. Всё это должно было облегчить мою работу. Правда, я был арестован у Казанского собора, но вряд ли полиция придала этому факту серьезное значение. Что, в самом деле, могло быть общего с революционерами у выходца из семьи Бурениных? Очередная прихоть баловня судьбы...
      На предложение Елены Стасовой я, не задумываясь, ответил согласием. Выстрелы у Казанского собора определили мое отношение к господствующему строю. Я горел желанием принять участие в борьбе с царизмом. А Елена Дмитриевна постепенно все больше посвящала меня в свою работу, рассказала о деятельности Российской социал-демократической рабочей партии, о газете "Искра", о Владимире Ильиче Ленине.
      В конспиративном отношении условия для нашей совместной работы с Еленой Дмитриевной Стасовой были необычайно удобными. Мы могли часто видеться в доме ее родителей. Я состоял членом общества "Помощь в чтении больным и бедным", председателем которого был Дмитрий Васильевич Стасов. К тому же моя мать была казначеем в обществе "Детская помощь", где председательствовала мать Е. Д. Стасовой. Мне доводилось устраивать концерты в пользу этих обществ. Словом, меня считали своим человеком в семье Стасовых, и я не должен был из своих посещений делать тайны.
      Вспоминаю, как однажды, обмотанный нелегальной литературой, только что прибывшей из-за границы, явился я к Стасовым, чтобы передать литературу Елене Дмитриевне. В квартире Стасовых, как это часто бывало, музицировали. Мой приход был очень кстати: требовался партнер для игры в восемь рук. Меня радостно встретили и сразу же, не дав опомниться, усадили за рояль. Чувствовал я себя в своем бумажном панцире весьма неловко и поэтому играл плохо, несусветно врал, что вызвало общее удивление. Мать Елены Дмитриевны сокрушалась:
      - Какая впечатлительная натура у Николая Евгеньевича! Очевидно, он чем-то расстроен сегодня.
      Страдал я и за чаем. Только выйдя из-за стола, я смог наконец проникнуть в комнату Елены Дмитриевны и "разгрузиться". После этого моя "впечатлительность" сразу прошла. Я вернулся в гостиную, сел за рояль и играл вполне прилично.
      Хочу сказать о том, как относился к революционной работе своей дочери и ее друзей отец Елены Дмитриевны. Подпольщики бывали в его доме очень часто. Во все часы дня, а иногда и поздней ночью мы являлись сюда по разным срочным и сугубо секретным делам. Никогда Дмитрий Васильевич не расспрашивал нас, но мы отлично видели, что он многое знает, о многом догадывается.
      Помню такой случай. Решив показать мне какую-то книжку или ноты, Дмитрий Васильевич подошел к книжной полке в своем кабинете, достал книгу. Вдруг из нее вылетела не то записка, не то нелегальная брошюрка или прокламация. Надо было видеть, как лицо его выразило недоумение, как брови поднялись кверху, как лукавые искорки зажглись в его глазах.
      - Черт возьми, опять Леля сунула сюда свою нелегальщину, просто беда с ней, - проговорил Дмитрий Васильевич наигранно сердитым голосом и тут же бережно положил "нелегальщину" обратно.
      Елена Дмитриевна окрестила меня "Борисом Ивановичем", и под этой кличкой я начал свою работу. Затем я стал "Виктором Петровичем", "Владимиром Борисовичем" и наконец "Германом Федоровичем". Последняя кличка закрепилась за мной на долгие годы. Присоединив к моей фамилии первые буквы моего имени и отчества, товарищи звали меня часто "Небурениным" в отличие от черносотенца-писателя В. П. Буренина.
      Внешне моя жизнь ничем не изменилась. По-прежнему я участвовал в нескольких филантропических организациях, устраивал благотворительные концерты, музыкальные вечера в богатых домах. По-прежнему я одевался у самых модных портных Петербурга, а швейцары, получая от меня щедрые чаевые, низко кланялись и называли меня не иначе, как "ваше сиятельство".
      Не раз я подумывал о разрыве с семьей, о переходе на нелегальное положение, но условия, в которых я находился, настолько помогали подпольной работе, что отказаться от них было бы преступлением по отношению к партии. Сделать это я не имел права. Мне, выходцу из богатой купеческой среды, имевшему вид весьма благополучного буржуа, удавалось легче скрывать свое лицо подпольщика.
      Транспорты литературы
      В начале я выполнял небольшие поручения, но постепенно круг моей деятельности расширялся. Е. Д. Стасова ввела меня в техническую группу при Петербургском комитете РСДРП.
      Елена Дмитриевна была моим талантливым педагогом и руководителем в области конспирации. Она работала изумительно четко и от своих помощников также требовала самой строгой дисциплины, не допуская никакой мягкотелости. Владимир Ильич как-то дал Е. Д. Стасовой кличку "Абсолют".
      Первое время требования Е. Д. Стасовой казались мне чрезмерно суровыми. Но вскоре я убедился в том, что Елена Дмитриевна права, что в своей конспиративной работе мы идем единственно правильным путем. Техническая работа в условиях подполья была крайне сложной, трудной и ответственной. Нечего и говорить, что малейшая ошибка вела к провалу, наносила большой вред нашему делу. Для многих товарищей она могла повлечь за собой тюрьму, ссылку, каторгу.
      Очень подкупала в Елене Дмитриевне ее постоянная бодрость и жизнерадостность даже в самые, казалось бы, критические минуты. Следуя ее примеру, я старался быть таким же, вырабатывать в себе внутреннюю дисциплину и самообладание.
      В 1901 году Е. Д. Стасова, будучи агентом ленинской "Искры" в Петербурге, поручила мне организовать транспортировку в Россию через границу нелегальной социал-демократической литературы. Это было нелегкое, но очень важное дело. Владимир Ильич Ленин придавал большое значение организации транспортов марксистской литературы в Россию.
      Существовали разнообразные способы пересылки литературы. Склеенные номера "Искры", а позже газеты "Вперед" и других большевистских газет, напечатанные на специальной тонкой бумаге, заделывались в переплеты детских книг или альбомов, которые высылались в Россию по определенным адресам. Получив такую книгу, оставалось снять переплет, размочить газеты в теплой воде, отделить лист от листа, просушить, а затем уже можно было и читать газету.
      Как вспоминает Е. Д. Стасова, специальная мастерская в Петербурге на Бассейной улице (ныне улица Некрасова) получала аляповатые гипсовые фигурки, в которых заделывалась нелегальная литература. Литература изымалась, а фигурки продавались на улицах города.
      Очень удобный способ пересылки писем и рукописей из-за границы нашел наш товарищ Владимир Мартынович Смирнов (партийная кличка "Паульсон"). Он использовал тайную почту финляндского "кагала". Такое прозвище петербургская черносотенная газета "Новое время" дала в насмешку финляндской партии "пассивного сопротивления", выступившей против беззаконий царизма, за соблюдение конституционных законов Финляндии и прав ее граждан. "Пассивисты" затем и сами стали называть себя "кагалом". В отличие от "активистов", считавших необходимым бороться за независимость Финляндии активным путем (под активным путем "активисты" подразумевали главным образом путь индивидуального террора), "пассивисты" ограничивались критикой в печати. И те и другие были, конечно, очень далеки по своим идейным взглядам от социал-демократов. Однако и "активисты" и "пассивисты" охотно помогали русским революционерам, считая своими союзниками всех, кто борется против царизма.
      Почта "пассивистов" регулярно функционировала между Петербургом и Гельсингфорсом. Из Петербурга ее отправлял вместе со служебной железнодорожной перепиской в особой сумке служащий Финляндского вокзала Отто Мальм. Эту сумку имел право вскрывать в Гельсингфорсе только приятель Отто Мальма, также сторонник "кагала". Таким же путем переправлялась почта и из Гельсингфорса в Петербург. Через В. М. Смирнова мы установили связь с Отто Мальмом, и с его помощью посылали через Финляндию в "Искру", а позже и в газету "Вперед" значительную часть корреспонденции из России.
      Связи В. М. Смирнова с финнами облегчались тем, что он, как и его мать Виргиния Карловна, шведка по национальности, отлично владел финским и шведским языками. Еще будучи студентом Петербургского университета, Владимир Мартынович организовал доставку марксистской литературы в Петербург через финских железнодорожников.
      Вспоминая о В. М. Смирнове, не могу не сказать о его матери. Это была чудесная старушка. Зная о нашей подпольной работе, она добродушно ворчала, что мы "не делом занимаемся", а сама рада была хоть чем-нибудь нам помочь. Очень опасаясь за своего сына, она часто предпочитала брать на себя выполнение весьма рискованных поручений.
      Припоминаю такой случай. Виргиния Карловна пошла к рабочему железнодорожной мастерской на Финляндском вокзале Парикки, через которого Смирнов часто получал нелегальную литературу из Гельсингфорса. Проживал Парикки где-то на Выборгской стороне. Виргиния Карловна вышла из квартиры Парикки на улицу с тяжелыми корзинками, наполненными литературой, в обеих руках. В это время полиция по каким-то причинам оцепила квартал, где находилась Виргиния Карловна. Но женщина не растерялась.
      - Скажи-ка, батюшка, как мне пройти на Симбирскую улицу? Видно, запуталась я, не туда попала, - обратилась она к одному из городовых.
      Среднего роста, очень полная, в черной кружевной косыночке на голове, с ласковой, располагающей улыбкой, она выглядела типичной петербургской нянюшкой, подобно тем, какие во многих семьях растили барчуков. Никаких подозрений у городового Виргиния Карловна не вызвала. Он указал ей дорогу, даже помог выйти из оцепления и проводил до конки.
      Очень остроумно хранила Виргиния Карловна список наших зашифрованных адресов-связей. Сама она почти никогда не расставалась с вязаньем... Сидит благообразная старушка и вяжет, а клубок с вязаньем лежит в рабочей корзинке или мирно катится по полу. Кому в голову придет мысль, что в этом клубке хранятся адреса подпольных явок?
      Владимир Мартынович Смирнов часто наезжал в Гельсингфорс и организовал транспортировку литературы из Стокгольма в Финляндию. Вначале это делалось довольно примитивно. Кто-нибудь из финнов по поручению Смирнова отправлялся в Стокгольм, откуда на себе перевозил небольшую партию прибывшей туда из Женевы литературы - около пуда. Два или три таких рейса прошли удачно, но затем человек, перевозивший литературу, был задержан. Нужно было искать надежные способы массовой транспортировки литературы.
      Центральный и Петербургский комитеты РСДРП считали необходимым широко использовать Финляндию для транспортировки литературы из-за границы в Россию.
      Вместе с В. М. Смирновым мы установили связь с Народным домом в Стокгольме. Из Швейцарии багажи с литературой шли в Стокгольм, в адрес Народного дома. В Стокгольме литературу грузили на пароходы, прятали среди угля и таким образом направляли в Гельсингфорс, а затем в Выборг.
      Большую помощь оказывали нам начальники станций и другие железнодорожные служащие на линии Выборг-Петербург. Ящики с нелегальной литературой направлялись на эти станции под видом яблок, домашних вещей и т. д. Имея накладные, мы являлись за этими грузами, получали их и отправляли в Петербург.
      Иногда наши друзья - финские железнодорожники - сами выкупали эти грузы, брали их к себе домой. Затем к ним приезжали из Петербурга на "кофе" знакомые "дачники", а иными словами - студенты и курсистки, наши транспортеры. Кофе с финскими булочками благотворно "влиял" на молодых людей: приходили они в гости тоненькими, а выходили значительно располневшими...
      У женщин были особые карманы в нижних юбках. Кроме того, они ловко пользовались корсетами, закладывая за них брошюрки. Мужчины устраивали себе панцири на спине и груди, обертывали литературой ноги.
      Поскольку я руководил всем транспортом, мне самому, естественно, приходилось избегать какого бы то ни было личного участия в перевозках литературы. Но однажды на станцию Сейнино приехало меньше товарищей, чем требовалось. Пришлось нагрузиться и мне. Когда я надел панцирь из листовок, жилет нового моего костюма, узкий в талии, не сошелся чуть ли не на два вершка. Товарищи хохотали над моей раздавшейся фигурой. Одна курсистка, вооружившись ножницами, разрезала спинку жилета во всю длину и зашнуровала ее, как корсет, веревочками. Пиджак и пальто скрыли мою неестественную полноту, и я благополучно проехал через границу.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8