Не разрешалось жить, где хочется, кроме специально установленных районов, и, разумеется, водить машину. Даже Брежнев, обожавший сидеть за рулем, должен был в итоге подчиниться этим неукоснительным требованиям.

Раньше, когда Климов был полковником, он чувствовал себя гораздо вольготнее — мог появиться где угодно и с кем угодно, с упоением промчаться на своей личной «Волге» по Москве, съездить на дачу, даже будучи в подпитии. Генеральские погоны, полученные из рук Юрия Андропова, сразу же превратились для него в нечто вроде чугунных оков. Хорошо еще, что со смертью Константина Черненко суровый партийно-номенклатурный протокол стал забываться, правда, не настолько, чтобы можно было окончательно почувствовать себя если не свободным, то хотя бы независимым, и, как говорили остряки, самостоятельно ходить в сортир, не беря с собой порученца или адъютанта для спуска воды. К счастью, Климов все-таки был генералом КГБ, а не секретарем ЦК (даже членом ЦК не был), и потому мог позволить себе маленькие вольности, сославшись на секретность того или иного мероприятия.

Сейчас, ведя по улицам Парижа взятый напрокат «Пежо», генерал испытывал удовольствие и нарочно поехал в объезд, дабы продлить его. Он был уверен, что за ним нет хвоста, по крайне мере, своего. «Если же в него вцепилась французская или любая другая западная спецслужба, пусть знают — он подвержен порокам, как большая часть рода человеческого». В соответствии с западным мышлением (в принципе, вполне логичным), генерал КГБ просто обязан обладать всеми человеческими пороками, от садизма до содомии. Конечно, за ним могли следить недоумки из так называемой группы «Зет», замкнутой, как считает Горбачев, непосредственно на него. Следят они, в основном, за ближайшим окружением генсека, но получку им приходится получать на Лубянке, хотя их личные дела (в целях конспирации) хранятся в Управлении делами ЦК. А кто платит, тот и музыку заказывает. Поэтому весь их пыл направлен на слежку за членами Политбюро и его аппаратом. Но если же он, Виктор Иванович Климов, заметит слежку за собой, то тогда по сигналу «вакуум» — они знают об этом — любой из них может исчезнуть с лица Земли. «Предположим, кто-то из группы успеет доложить Горбачеву о нем, — тоже не страшно. Во-первых, Горбачев (правда, частично) в курсе дела, во-вторых, узнав, что Климов действительно ездил в третьесортный отель „Адмирал Курбе“, а не покупал себе бриллиантовые запонки Людовика XV в антикварном магазине Линье, дождется его собственного доклада».

Отель «Адмирал Курбе» находился в самом непритязательном районе французской столицы вблизи речного порта. В этом обшарпанном трехэтажном здании, построенном во времена Третьей республики, в старые времена находилось управление речной полиции. После окончания второй мировой войны его купил некий Франсуа Гико — личность довольно странная, тяготеющая к марксизму и алкоголизму одновременно. По замыслу Гико, в здании бывшей речной полиции предполагалось создать нечто вроде богадельни для алкоголиков, которыми кишмя кишел район, примыкающий к порту. Однако недостаток средств, как это всегда случается, не позволил ему полностью осуществить замысел. Вместо богадельни здесь были открыты круглосуточная распивочная и подпольный публичный дом, с помощью которых Гико и пытался кое-как свести концы с концами.

После смерти предпринимателя здание на аукционе (оно было пущено с молотка за долги владельца) купили темные личности, пожелавшие остаться неизвестными. Газета «Юманите», которой Гико завещал этот свой дом, подала на анонимов в суд, но процесс проиграла, поскольку завещание покойного было давно опротестовано его кредиторами. С тех пор тут и существует отель «Адмирал Курбе», пользующийся весьма дурной славой как пристанище алкоголиков и гомосексуалистов. О заведении ходили всякие слухи, однако полиция и префект сохраняли по этому поводу спокойствие. Общественному мнению демократического государства было, видимо, не до него, поскольку в суд на новых владельцев отеля «Адмирал Курбе» никто никогда не обращался. Вид шикарных лимузинов, которые время от времени подъезжали к отелю и отъезжали от него, не прибавлял заведению респектабельности, а лишь окружал его ореолом некоторой таинственности…

В тускло освещенном холле под картиной, на которой адмирал Курбе, зажав подмышкой подзорную трубу, пил из горлышка бутылку рома на фоне вант и прочей романтики парусно-парового флота, сидел за стойкой портье и читал, к удивлению Климова, журнал «Дифенс Ревю» на английском языке. Этот факт, как и короткая стрижка, и также оттопыренные уши, отличали в портье отставного военного в чине старшего сержанта, не ниже. Поэтому Климов решил быть по-военному кратким.

— Меня ждет Поль Жульен из 207-го номера, — сказал он. — Я желал бы подняться туда.

Климов обратился по-английски, рассудив, что если портье читает журнал на английском языке, то, наверное, знаком с ним. К тому же по-французски генерал говорил плохо. В нужных случаях его обслуживала дюжина переводчиков, и собственных, и горбачевских. Возможно, портье и умел читать по-английски, но говорил примерно так же, как Климов по-французски.

— Если вы господин Мартин, — тщательно выговаривая слова, произнес он, — то месье Жульен ждет вас.

Генерал уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, когда портье вновь обратился к нему на некоторой смеси несуществующего англо-французского наречия, вполне, впрочем, понятного.

— Одну минутку, месье. Посетители обязаны заплатить за посещение. Наше заведение особое, и вход в него бесплатно разрешен только полицейским в некоторых конкретных случаях…

— Вот как? — изумился Климов. — И сколько же должен платить посетитель, не являющийся клиентом?

— Сущую безделицу, месье, — вздохнул портье. — Всего пятьдесят долларов.

— Вы рехнулись? — поинтересовался Климов. — Откуда у меня такие деньги?

— Не знаю, месье, — сказал отставной сержант, вставая, — но для бедных людей есть свои заведения. Наше же имеет репутацию, отрицающую бедность и благотворительность. Входящий к нам не может быть обременен этими двумя пороками…

— Думаю, — нашелся Климов, — что господин Жульен внесет эти деньги за меня, поскольку он меня пригласил…

— Это невозможно, — снова вздохнул портье, — даже если бы месье Жульен захотел это сделать, мы не могли бы принять его взнос, ведь он является нашим клиентом. Правила очень строгие и введены не сегодня, поверьте мне.

— Значит, — несколько растерянно сказал генерал, — если я не заплачу пятьдесят долларов, меня вообще сюда не пустят?

— Боюсь, что это именно так, — сделал печальное лицо портье. — По-видимому, вы первый раз имеете честь посещать наше заведение. В противном случае я бы не стал так терпеливо разъяснять наши правила.

— Кредитная карточка подойдет? — потерял терпение Климов, залезая в карман пиджака.

— Только наличные, — гораздо эмоциональнее пояснил портье, — поскольку…

Климов бросил на стойку пятидесятидолларовую купюру:

— Задавитесь, — сказал он по-русски.

— Простите? — не понял портье.

— Я говорю, — перешел на английский Климов, — что у вас порядки, как в хорошем аристократическом клубе.

— Мы и есть клуб, — согласился портье, — с той лишь разницей, что не берем вступительных взносов. У нас только разовые.

Климов решил, что с него хватит и поднялся на второй этаж. На площадке висел устав, написанный большими красными буквами на французском и английском языках, предупреждающий о том, что самоубийство — одно из наиболее тяжких смертных грехов, не подлежащих отпущению.

Устав клуба, о котором говорил портье, запрещал запирать двери номеров, в чем Климов убедился, обнаружив открытой дверь номера 207. Он вошел внутрь.

Пол номера был покрыт цветным линолеумом, мокрые следы босых ног вели, видимо, из ванны. За столом, стоящим посреди комнаты, на фоне забранного решеткой окна сидел человек в махровом халате цвета маренго, опершись подбородком на ладонь левой руки. В правой он держал бутылку, на этикетке которой был изображен адмирал Курбе с такой же бутылкой в левой руке и абордажным тесаком — в правой. Рядом стояла тарелка с цветной капустой, посыпанной какой-то коричневой мерзостью. На стене висел такой же плакат, как и на лестничной площадке, предупреждающий о смертном грехе самоубийства.

— Хелло, — сказал Климов, вешая шляпу на гвоздь под плакатом.

Вместо ответа постоялец номера приложился к горлышку бутылки и сделал молодецкий глоток. Поставив бутылку на стол, но не выпуская ее из руки, мужчина спросил по-русски:

— Какое сегодня число?

— 21-е июля, — ответил Климов, оглядываясь в поисках еще одного стула. Стула не было, и генерал присел на край койки, напоминающей ложе монаха, решившего пробить себе дорогу в рай путем умерщвления плоти.

— 21-е? — переспросил владелец халата, — Как быстро бежит время. Завтра у меня самолет. Хорошо, что ты пришел, а то бы я и не вспомнил.

И он сделал еще глоток из бутылки.

— Где Сашинский? — поинтересовался Климов.

— Умер, — ответил поклонник адмирала Курбе, опустив, наконец, бутылку, чтобы взять тарелку с цветной капустой и понюхать.

— В этом была необходимость? — вздохнул Климов.

— Не знаю, — поморщился его собеседник, с отвращением отодвигая обратно тарелку. — Как говорил ваш Ленин — лучше расстрелять на сто тысяч человек больше, чем на одного меньше.

— Это говорил не Ленин, а Гиммлер, — поправил Климов.

— Какая разница, — икнул неизвестный. — Прошу прощения. — Он посмотрел на Климова совершенно непьяными серыми глазами.

— Ты мне надоел, Климов, — проговорил, он, — надоел еще в Москве. Зачем явился сюда, проконтролировать меня? Иди и убедись: труп валяется в соседнем номере, если, конечно, его не увезли. Тогда ищи в Сене. Самоубийство — это тягчайший грех, — пьяно рассмеялся мужчина,

Климов поморщился. Он не любил распущенности. То, что сказал человек, зарегистрированный у портье как Поль Жульен, было, может быть, и остроумно, но смеяться при этом не следовало, тем более над покойником.

— Ладно, Жульен, — сказал генерал, — наша работа требует большого нервного напряжения, и каждый снимает его по-своему. У меня нет принципиальных возражений…

— Что-то ты длинно говоришь, — буркнул тот, которого называли Жульеном, — как на партсобрании, — и повторил: «Самоубийство — грех».

— Я — атеист, — засмеялся Климов, — и в глупости не верю. Подобными сентенциями можно было заморочить голову покойному Андропову, царство ему Небесное. Я уже дважды кончал жизнь самоубийством, после чего меня оба раза повышали в чине…

— Никто не спорит, — согласился Поль, — ты уникальный экземпляр, что-то вроде цветущей липы, торчащей из спусковой трубы унитаза.

— Там столько удобрений, — еще пуще развеселился Климов, — что я сам удивляюсь, почему в унитазах ничего не растет. Но послушай меня внимательно… — Климов запнулся и добавил, — Поль. Я специально решил перехватить тебя по дороге домой, чтобы предупредить — весь наш согласованный график летит к чертям. Начались не очень пока понятные процессы ускорения, похоже, колесо пускают с горы…

— Ничего страшного, — хмыкнул Поль. — Придумаете какой-нибудь новый лозунг, например, «Ускорение-90».

— Уже напридумано, — заметил Климов, — на десять лет вперед, должно сработать. Дело не в нас, а в том, что ускоряются глобальные процессы. Стена может рухнуть уже в конце этого года, где-нибудь в ноябре-декабре. И начнется домино.

Поль с интересом взглянул на Климова и протянул ему бутылку:

— Выпить хочешь?

Климов молча принял бутылку, достал из кармана пиджака складной телескопический стаканчик, налил туда рому, выпил и снова налил.

— Курбе совершенно напрасно подался в адмиралы. Он стал бы известнее, если бы догадался запатентовать свой рецепт рома. — И выпил второй стакан.

— На этих развалинах, — продолжал Климов, заедая ром кофейным зернышком, добытом в каком-то другом кармане, — останется мощная западная группировка войск. Тебе не страшно, Поль?

— Страшно должно быть вам, — произнес Поль, доставая из-под стола новую бутылку, — потому что эта ваша группировка. А поскольку у нее уже нет пути вперед, она может раскапризничаться, не желая возвращаться назад, домой. Тогда вам придется налаживать там механизмы воздействия, рыночные, наверное. Генералы приватизируют все вооружение, загонят его и наверняка станут не столь свирепыми, как во времена развитого социализма. Богатые люди — не агрессивны. Это прекрасно понимали вожди, потому попытались всех загнать в нищету и превратить в замороженное пушечное мясо…

— Слушай, — перебил его Климов, — хочешь, я испрошу для тебя место зама Горбачева по идеологии?

— Нет, — замотал головой Поль, — не надо. Платят у вас мало, Я, Климов, получаю в неделю больше, чем ты в год, хотя и не генерал.

И он снова приложился к бутылке.

— В этом и заключается вся суть горбачевской перестройки, — философски заметил Климов, — чтобы мы могли получать в день больше, чем ты, Майк, за всю жизнь.

— В высшей степени похвально, — ответил тот, кого Климов на сей раз назвал Майком. — Когда люди ставят перед собой высокие цели, они всегда добиваются успеха, поверь. Но ближайшие пять-десять лет вам придется здорово потеть. Работать не страшно, если труд хорошо оплачивается, не правда ли?

— Святая правда, — подтвердил Климов. Он некоторое время молчал, видимо, раздумывая о чем-то. Поль-Майк, положив подбородок на кисти обеих рук, сидел; глядя куда-то в вечность, как бабушка Федосья в русских народных сказках.

— Послушай, — неожиданно спросил Климов, — а что бы у вас сказали, если бы Россия стала монархией? Полуконституционной, скажем.

— Ты меня сегодня достал, — ответил Поль, с отвращением переводя взгляд на блюдо с цветной капустой. — Горбачев уже нацелился в императоры?

— Причем тут Горбачев? — недовольно отреагировал Климов. — У меня есть более легитимный претендент.

Поль с некоторым усилием поднял голову.

— Кто такой? — спросил он с откровенным интересом, — не этот, во Франции? Как его? Кирилл…

— Владимир Кириллович, — подсказал Климов. Поль попытался встать, при этом так тряхнул стол, что

бутылка упала на пол, но не разбилась, лишь немного рома вытекло на линолеум.

— Ты чего? — спросил Климов, поднимая бутылку и снова вытаскивая свой стакан.

Поль снова тяжело опустился на стул.

— Хочу заметить, — начал он, недовольно глядя, как Климов наливает ром себе в стакан, — что этот парень не имеет никаких прав на престол. Еще Николай II отнял их у его папаши за аморальное поведение. Я читал совсем недавно в какой-то газете. Послушайте, генерал, почему Вы решили, что я должен поить Вас бесплатно таким дорогим ромом?

— Успокойся, — посоветовал Климов, выпивая стакан и наливая еще один. — Я заплатил на входе пятьдесят долларов.

— Тогда извини, — сказал Поль, протягивая руку за бутылкой. — Так у тебя есть кто-то другой на примете?

— Да, — подтвердил Климов, — прямой потомок.

— Интересно, — Поль даже поставил бутылку на стол. — Помню, когда-то читал один старый отчет о том, как наш агент Фокс прибыл в Екатеринбург и куда-то увез вашего царя…

— Разве Фокс был вашим агентом, — удивился Климов, — а не немецким?

— Немецким? — переспросил Поль с явным пренебрежением в голосе. — Разве немцы что-нибудь умеют, кроме «марш-марш-марширен»? Единственным их разведывательным достижением за две мировые войны была покупка Ленина за относительно скромную сумму, да и та боком им вышла в конечном итоге. У нас действительно была тогда практика внедрять свою агентуру на восток через Германию, так что у вас вполне могли принять его за немца. В России вообще всегда было просто: кто не русский, тот или немец, или еврей, или татарин.

— У вас в те годы, кажется, вообще никакой разведки не было, — напомнил Климов, — как же вы могли осуществлять такие сложные операции?

— Была, — не согласился Поль, сладко потягиваясь. — Все-таки замечательно, провести два дня в этом благословенном месте, снимаешь напряжение целого года и заряжешься морально еще на год вперед. А ты, Климов, как снимаешь напряжение?

— Стреляю ворон в Завидово, — засмеялся генерал, — из автомата «Узи».

— И подследственных в лубянских подвалах, — дополнил Жульен.

— Преувеличиваешь, — заскромничал Климов, — и путаешь работу с отдыхом.

— В самом деле, — улыбнулся Поль, — я как-то об этом не подумал. Так о чем мы говорили?

— О том, — напомнил Климов, — что разведка у вас была еще до первой мировой войны.

— Да, — кивнул головой Поль. — Была даже лучше, чем сейчас, поскольку оставалась еще совершенно незабюракратизированной, если можно так выразиться. В этом — беда вашей и немецкой разведок, да еще в том, что они всегда были слишком милитаризированы. Это хорошо в военное время при определении сил противника на другом берегу реки, но совершенно не годится в наших операциях, в чем ты, наверное, уже смог убедиться. С моей точки зрения, разведка вообще не должна иметь никакой вывески. ЦРУ, КГБ, ГРУ, Моссад — это все из политических триллеров. Настоящая разведка, если она не может жить без вывески, должна довольствоваться нейтральным, вроде: «Благотворительное общество вдов во имя Христа Спасителя» или «Оптовая торговля консервированными фруктами». Улавливаете мою мысль, Климов?

— Частично, — буркнул генерал.

— Конечно, — продолжал Поль, — если в стране нет демократии и секретная служба тратит все свои силы на войну против собственного народа, то необходимы и погоны, и портупеи и свирепо-громкие вывески типа «Смерть шпионам!».

— Майк, — жалобно произнес Климов, — я уже устал от политических исследований о глупости тоталитаризма, пожалей меня. Я не кончал Йельского университета. Ты знаешь, что такое чека? Это — Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, нечто вроде ваших Комитетов Бдительности времен освоения Дальнего Запада, когда любой начальник почти мог приговорить к немедленному повешению сразу пятьдесят человек. Вы прошли это в XIX веке, а мы проходим сейчас, поотстали из-за татарского ига. Так вот, я — чекист, поэтому не надо мне пересказывать свою магистерскую диссертацию. Я ее прочел, когда ты еще воевал во Вьетнаме. Вернемся к Фоксу. Ты о нем еще что-нибудь знаешь?

— Извините, мой генерал, — ответил Майк-Поль, — когда я с вами разговариваю, мне всегда кажется, что вы меня не поймете, если я предварительно не прочту хотя бы вступление из своего школьного сочинения на тему «Владельцы универсальных магазинов — основа боевой мощи демократии». Особенно о Фоксе. Если перейти на вашу терминологию, то он был кладоискателем. Владел небольшим магазинчиком где-то на Западном побережье, занимался мелкими финансовыми операциями и тому подобным, но всегда интересовался кладами. Не золотыми жилами где-нибудь на Аляске и в Калифорнии, а именно кладами. Начал он, если не ошибаюсь, традиционно: с поиска сокровищ Флинта или Моргана, я уж точно не помню. Увенчалось ли это каким-нибудь успехом, не знаю. Но тут, говорят, ему попалась какая-то брошюрка о том, что по количеству зарытых в землю и замурованных кладов Россия занимает первое место в мире, идя с огромным отрывом от всех стальных стран вместе взятых, как чикагские Рейнджеры в баскетболе. Идея оправиться в Россию на поиски кладов, по сравнению с которыми все легендарные сокровища пиратов выглядели жалкими медяками, настолько захватила его, что он решил отправиться туда в самый разгар первой мировой войны. У него существовала своя особая концепция на этот счет. Мол, нет ничего хуже где-либо спрятанных драгоценностей и золотых монет, поскольку все эти ценности должны работать на экономику человечества, а не лежать веками в дерьме без всякой пользы. Он пришел к заключению, что ваша страна потому всегда была нищей, что все предпочитали зарывать в землю свои ценности из страха, что их конфискуют, а не пускать в оборот во имя общественного блага. Так вот, он решил отправиться в Россию. Ты, Климов, наверное, знаешь, как это делается у нас, в Штатах, когда какого-нибудь владельца магазина, банковского клерка, биржевого маклера или неудачливого писателя захватывает навязчивая идея стать искателем приключений? Они прежде всего идут в государственный департамент, поскольку не хотят, чтобы их засадили в тюрьму или просто пристрелили при первом же контакте с местными властями в какой-нибудь экзотической стране, вроде вашей.

Климов позволил себе гримасу неудовольствия, но внимательно слушал.

— В госдепе, — продолжал Поль, рассматривая на свет пустую бутылку «Адмирала Курбе», — им выдают паспорт, который, хотя и не вызывал в те времена такого трепетного к себе отношения, как ныне, все-таки был достаточной страховкой от произвола туземцев. Я слышал, что даже Ленин и Дзержинский с уважением относились к американскому паспорту, поскольку имели подобные в своих сейфах на случай, если бы им пришлось спешно бежать из России.

— Не отвлекайся, пожалуйста, — попросил Климов, посматривая на часы.

— Хорошо, — согласился Жульен, — но прежде, чем выдать паспорт, в госдепе проводили собеседование и ненавязчиво просили новоявленного конкистадора немного поработать на правительство. В обмен тот получал возможность в случае необходимости укрыться в каком-нибудь американском консульстве или в миссии. Иногда эти люди добывали больше информации, чем специально подготовленные агенты. И тогда дядя Сэм ради их благополучия готов был послать через весь белый свет эскадру линкоров и дивизию морской пехоты. Сами того не подозревая, именно они заложили концепцию деятельности разведывательных институтов, но это произошло уже много позже.

Поль еще раз посмотрел на бутылку.

— Всему прекрасному на свете приходит конец, — со вздохом изрек он и спросил:

— Который час?

— Половина восьмого, — не глядя на часы, сообщил Климов.

— Матерь Божия! — воскликнул Поль. — Час назад я должен был быть в посольстве. Меня уволят с работы из-за тебя, Климов. Ты на машине? Подвези меня до…

— Я еще не сошел с ума, — ответил Климов, — чтобы возить тебя по Парижу. Для моего спасения Вашингтон не пошлет дивизию морской пехоты.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Поль. — Пройдусь пешком, проветрюсь. Но куда подевались эти мерзавцы?

В этот момент открылась дверь номера и огромного роста араб внес поднос с дымящимися чашками кофе и стаканами, наполненными какой-то зеленой жидкостью. На подносе лежала также сигара в упаковке из золоченой бумаги.

Ставя поднос на стол, араб сделал знак Полю. Тот кивнул головой. Араб вышел, прикрыв за собой дверь.

— Что он тебе сообщил? — поинтересовался генерал.

— Он глухонемой, — пояснил Поль, — напомнил, что тебе пора выметаться. Ты уже насидел на свои пятьдесят баксов.

— Какие новости, — обиделся Климов. — Если они меняют правила, то надо об этом предупреждать посетителей. Я могу сидеть еще полтора часа.

— Ни в коем случае, — сказал Поль. — Ты можешь еще выпить кофе и все. А если хочешь остаться, перейди в другой номер, скажем, к Сашинскому. Может, он еще не закончил решать свои вечные треугольники. Выход здесь гораздо дороже входа.

— Ладно, — недовольно буркнул Климов, — выпью кофе и пойду. Жадные вы все какие. Как вообще здесь, на вашем хваленом Западе, жить можно, не понимаю. Но ты так и не рассказал мне о Фоксе. Что дальше-то с ним было?

— Да я никогда особо этим делом не интересовался, — сознался Поль. — Если тебя все это так интересует, то пошли кого-нибудь в наш архив. Все дела, связанные с Фоксом и его временем, давно рассекречены, остался только гриф «Не для публикации». Твои парни совершенно не умеют работать с документами, все норовят украсть у нас какой-нибудь истребитель или танк, а зачем, непонятно…

— Не бухти, — поморщился Климов, — расскажи, что знаешь.

— Насколько я помню, — ответил Поль, — Фокс на шведском пароходе добрался до Стокгольма, оттуда перебрался в Берлин. К этому времени у вас уже произошла очередная революция. Фокс покрутился в Берлине. Говорят, умудрился попасть на прием к самому кайзеру и заинтересовал его своими проектами, предъявив письмо, подписанное чуть ли не самим Вильсоном, тогдашним президентом. Я лично в это не верю, хотя такие письма в те времена можно было купить за пять долларов где угодно. Старик Вильгельм тоже был романтиком, падким на разные фантазии. Словом, Фокс в составе немецкой делегации с липовыми документами прибыл в Петроград, потом в Москву…

— Он знал немецкий язык? — спросил Климов.

— Ты меня удивляешь, — Поль раскурил сигару. — Он же немец, конечно, знал родной язык.

— Ладно, извини. Это, конечно, детали, — согласился Климов. — И что же дальше было?

— Полный туман, — признался Поль. — Вроде, он добрался до места, где держали под арестом вашего последнего царя. То ли он его сам расстрелял, то ли спас — непонятно. Но он много работал по царским драгоценностям. В 20-е и 30-е годы от него в госдеп пришло пять или шесть секретных сообщений. Все они представляли собой реестры найденных драгоценностей, каждый длиной примерно в полмили.

Климов изменился в лице:

— Он присылал донесения в госдеп? Ты не шутишь?

— А куда же он еще мог их посылать? — удивился Поль. — ЦРУ тогда не было, ФБР подобными делами никогда не занималось. Все эта публика была замкнута на госдеп.

Климов не стал анализировать, действительно ли Поль не понял его вопроса и решил прикинуться простаком, и спросил:

— А что он делал с этими ценностями?

— Как что? — еще сильнее изумился Поль. — Отдавал советскому правительству, оставляя себе пять процентов, как предусмотрено контрактом.

— Каким контрактом? — подскочил Климов. — Ты что, рехнулся? Какие пять процентов?

— Ну, может, семь, — пожал плечами Поль, — не знаю. Может, он приврал, чтобы налогов не платить. Что ты так горячишься, Климов? Он что — твой родственник? Или ты именно его наметил в претенденты на престол?

— Не остри, — раздраженно сказал Климов, — ты правду сейчас говоришь или смеешься надо мной?

— Не знаю, правда это или нет, — засмеялся Поль, — Не задумывался над этим. Так написано в его отчете после возвращения в Штаты. Как говорится, почем купил…

Климов почувствовал тупую боль в затылке.

— Он вернулся в Штаты? — хрипло спросил Климов.

— Да, — кивнул головой Поль, — еще до Перл-Харбора. Кажется, летом 1941-го, а умер году в 69-м. Сын его еще жив. В одной нашей газете лет пять назад была о нем статья. Насколько помню, там говорилось, что он — самый знаменитый кладоискатель в мире, один из немногих, кто сделал себе на этом огромное состояние.

— По контракту, — прошептал Климов. — Он работал по контракту…

— Я же говорил, что ты ничего не поймешь, — развел руками Поль. — Хотел же прочесть тебе вводную лекцию об искусстве разведки, а ты меня прервал.

Он посмотрел на часы:

— Все, Климов, катись. Встретимся в Москве у Натана.

— Когда? — спросил генерал, думая о чем-то о другом.

— Я же не на животе поползу через следственную полосу, — засмеялся Поль, — так что узнаешь о моем возвращении одним из первых. Если, конечно, меня не зашлют куда-нибудь в Рио или еще дальше.

— Почему в Рио? — не понял Климов.

— Да потому, что я не знаю португальского языка, — ответил Поль, — наша бюрократическая машина не хуже вашей. Надо сказать, что за последние пятьдесят лет вы нас сильно испортили.

— Это еще надо посмотреть, кто кого, — Климов снял шляпу с гвоздя. — Ты хорошо запомнил все, что я тебе сказал?

— Запомнил, — ответил Поль, — только не все понял.

— Что, например? — удивился генерал.

— Откуда у тебя взялся наследник престола для твоей будущей монархии? — Поль вопросительно посмотрел на Климова.

— Думаю, что он попал именно в те пять процентов, которые ваш Фокс слупил с товарища Сталина, — ответил Климов, направляясь к дверям.

— Надо же! — воскликнул ему вслед Поль. — Какой, оказывается, мошенник. Им все удавалось потому, что над ними почти не было бюрократии.

— Рассказывай свои сказки в Вашингтоне, — не оборачиваясь, ответил ему Климов, выходя на лестничную площадку. Остановившись у стойки портье, Климов спросил:

— Вы тоже работаете по контракту?

— О, нет, месье, — ответил экс-сержант. — Я — акционер.

Климов положил на стойку сто долларов. Он хорошо усвоил правила клуба.

Утром в понедельник, когда Куманин пришел на службу, его ждал маленький сюрприз.

— Сергей Степанович, — едва увидев его, объявила «прапорщица» Света, — звонил Виктор Иванович. Касательно вас он приказал следующее: «Чтобы рапорт лежал у меня на столе в понедельник».

— В понедельник? — несколько растерянно переспросил Куманин. — Но ведь понедельник сегодня.

Света пожала плечами: «Разбирайтесь, мол, сами. Мое дело — передать».

— Генерал у себя? — поинтересовался Куманин. — Он вернулся?

— В управлении его нет, — сухо ответила «прапорщица», давая понять, что подобные вопросы она обсуждать не намерена.

Для себя Куманин решил, что речь, конечно, идет о следующем понедельнике. Не может же он написать рапорт за несколько часов, тем более, что пока не совсем ясно представлял, о чем, разве что об увольнении.

Искусство составления рапортов начальству родилось не сегодня, а по меньшей мере четыре тысячи лет назад. В наше же время оно достигло если не высшего, то известного совершенства. Не делая ровным счетом ничего, в рапорте все можно подать таким образом, что начальству ничего не останется, как представить тебя к ордену или повышению. Можно, конечно, было слетать на пару дней в Свердловск, поболтать с ребятами из местного управления, побродить по урочищам, где Юровский якобы закопал царские кости, растворив их предварительно в кислоте, пообедать за казенный счет в ресторане «Урал», а затем вернуться в Москву и положить перед собой с одной стороны опубликованную часть рапорта Юровского, а с другой — отчет следователя Соколова. И тогда составить рапорт по всем правилам. В заключении можно было бы указать, что задание не удалось выполнить до конца, поскольку его, майора КГБ Куманина, не пустили ни в один архив, несмотря на приказание руководства. И пусть разбираются между собой: кто что приказал и кто приказ саботировал.