Гарольд, последний король Англосаксонский

– Да ты шутишь? – воскликнул в изумлением Гурт.

– Нет, я действительно видел.

Король продолжал расспрашивать воина, улыбка его исчезала по мере того, что он узнавал о подробностях военных приготовлений нормандца. Отпустив его, он обратился к братьям:

– Как вы думаете, не лучше ли нам убедиться во всех этих чудесах собственными глазами? – спросил он. – Ночь темна, наши лошади не подкованы, нас никто не услышит... Ну, что скажете на это?

– Ты недурно придумал! – ответил Леофвайн. – Мне, действительно, очень хочется взглянуть на медведя в его берлоге... пока он еще не отведал мой меч.

– А меня просто бьет лихорадка, – сказал Гурт, – и я не прочь освежиться в ночном воздухе. Едем, мне известны все тропинки в этой местности, потому что я тут часто охотился. Надо только подождать немного, пока все не успокоиться вокруг нас.

Было уже около полуночи, и везде царствовало гробовое молчание, когда Гарольд с братьями и племянником выехал из лагеря.

Не было с ними провожатых,

Ни пеших, ни конных,

Не было с ними ничего,

Кроме щита, копья и меча, –

говорит певец нормандских подвигов.

Гурт повел своих спутников в лес; они старались держаться направления, откуда виднелся отблеск огней, светившихся в нормандском лагере. Войско Вильгельма отстояло от саксонского на расстоянии двух миль. Ряды его были сдвинуты так тесно, что разведчикам можно было составить верное понятие о численности неприятеля, с которым они на другой же день должны были вступить в бой. Саксонцы остановились в лесу на небольшом возвышении, перед широким рвом, через который неприятелю не скоро удалось бы пробраться, если бы он заметил разведчиков, так что им не угрожала никакая опасность.

Правильными рядами тянулись шалаши для простых воинов: дальше виднелись палатки рыцарей и красивые шатры графов и прелатов, над которыми развевались знамена: бургундское, фландрское, бретонское, анжуйское и даже французское, присвоенное своевольно. Посреди этих шатров возвышалась роскошная палатка герцога Вильгельма, над которой красовался на знамени золотой дракон. До разведчиков доносились звуки шагов часовых, ржание коней и стук кузнецов, ковавших оружие. Видно было, как разносили готовое оружие по палаткам и шалашам. Ни смеха пирующих, ни песен не было слышно, хотя, очевидно, никто не спал: все были заняты приготовлением к завтрашнему дню.

Но вот раздался серебристый звон, доносившийся из двух шатров, расположенных сбоку палатки герцога. По этому знаку в лагере все зашевелилось; стук молотов затих, и из всех палаток и шалашей потянулись воины. Засверкали тысячи факелов, и показалась процессия рыцарей и монахов. При их приближении воины опустились на колени и начали исповедоваться в своих грехах.

Вдруг показался Одо, епископ Байесский в белых одеждах. На этот раз надменный епископ, брат герцога Вильгельма, был крайне снисходительным: он обходил поочередно всех воинов, некоторые из них были просто бродягами и разбойниками. Ко всем подходил брат герцога.

Гарольд сильно стиснул руку Гурта, и прежняя ненависть к этому человеку выразилась в его горькой усмешке. Лицо Гурта, напротив, выражало только печаль. В то время, когда ратники вышли из шалашей, саксонцы могли увидеть ощутимое неравенство их сил и сил нормандцев. Гурт тяжело вздохнул и повернул коня от вражеского лагеря.

Едва вожди проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов: время близилось к полуночи, и, по поверью того века, духи добрые и злые носились над землей. Торжественно неслась эта песня по темному лесу и провожала всадников, пока сторожевые огни с их холмов не осветили их путь. Быстро и безмолвно проскакали они через равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься по склону холмов, где были расположены их главные силы. Какой резкий контраст представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около огней, и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен, а в группах англодатчан, более оживленных, звучали огненные песни королей морей о тех временах, когда война была отрадой людей, а Валгалла их небом.

– Полюбуйтесь, – сказал веселый Леофвайн с сияющим лицом, – вот звуки и зрелище, от которых кровь струится свободней после унылых песен и постных лиц нормандцев. Кровь стыла в моих жилах, когда их погребальное пение раздавалось в лесу... Эй, Сексвульф, добрый молодец! Подай нам меда, но знай меру веселью, нам завтра будут нужны крепкие ноги и разумные головы.

Услышав приветствие молодого графа, Сексвульф быстро вскочил и, подав ему кубок, посмотрел с искренней преданностью на Леофвайна.

– Заруби себе на память слова брата, Сексвульф, – сказал строго Гарольд, – руки, которые завтра будут пускать в наши головы стрелы, не задрожат от ночного веселья.

– Не задрожат и наши, король, – ответил смело Сексвульф, – головы наши выдержат и мед, и удары, а в войске идет такая молва, что нам несдобровать, так что я не решился бы вести в бой наших ратников, не нагрузив их на ночь!

Гарольд не ответил, а отправился далее; когда он поравнялся с отважными кентскими дружинниками, самыми ревностными приверженцами дома Годвина, его встретило такое искреннее, радостное приветствие, что ему стало легче и спокойнее на сердце. Он с откровенностью, характеризующей любимого вождя, сказал твердо, но ласково:

– Через час пиршество должно совсем закончиться! Ложитесь, спите крепко, мои храбрые воины, и встаньте завтра бодрыми и готовыми к бою!

– Это будет исполнено, возлюбленный король! – воскликнул громко Вебба от имени всех. – Не тревожься за нас; каждый из нас готов отдать за тебя жизнь!

– За тебя и за родину! – подхватила с восторгом вся дружина.

У королевского шатра было больше порядка и меньше разгула, так как тут находились телохранители короля и лондонские и мидльсекские охотники – знавшие, что с нормандским оружием рискованно шутить.

Возвратись в свой шатер, Гарольд бросился на постель и погрузился в думу; его братья и Хакон стояли перед ним, не сводя с него глаз. Наконец, Гурт приблизился к королевскому ложу, встал тихо на колени и, взяв руку Гарольда, взглянул глазами, полными невыразимой грусти, на его изменившееся, печальное лицо.

– О, Гарольд! – сказал он. – Я еще никогда не просил ни о чем, в исполнении чего ты отказал бы мне! Не откажи же мне и в настоящей просьбе! Она труднее и настойчивее всех! Не думай, мой король, что я необдуманно коснулся незажившей твоей сердечной раны. Чем бы ни была вызвана твоя страшная клятва, но ты во всяком случае присягал Вильгельму на рыцарском мече... Не выходи на битву! Эта же мысль таится и в твоей голове; она тебя терзала, когда ты смотрел на грозный лагерь; избегай этой битвы! Не иди сам с оружием на того человека, с которым ты связал себя клятвенным обещанием!

– Гурт, Гурт! – воскликнул Гарольд, и бледное лицо его стало еще бледнее.

– Вот мы, – продолжал Гурт, – мы не давали клятвы; никто не обвинит нас, мы только встали на защиту отечества. Предоставь нам сражаться! Сам же вернись в Лондон и набирай войска. Если мы победим, ты обойдешь опасность; если же мы падем, ты отомстишь за нас. Англия не погибнет, пока ты будешь жив.

– Гурт, Гурт! – воскликнул растроганный король с выражением упрека.

– Совет Гурта благоразумен, – сказал Хакон отрывисто, – пусть родня короля ведет войско в сражение, а король спешит в Лондон, опустошая на своем пути все, чтобы Вильгельм, разбив нас, не нашел продовольствия; тогда и победа его ни чему не послужит, потому что к тому времени, когда он двинется к Лондону, у тебя будут свежие силы числом не менее его силы.

– В самом деле, Хакон судит и говорит чрезвычайно здраво, недаром же он прожил столько лет в Руане, – заметил Леофвайн. – Послушайся его и дай нам сразиться с нормандскими войсками.

– Вы справедливо караете меня, братья, за мысль, которая некоторое время таилась в моем сердце! – сказал мрачно король.

– Ты думал отступить со всем войском к Лондону, – перебил его Гурт, – и избежать сражения, пока силы наши не будут равны силам нормандцев?

– Да, я думал об этом, – ответил Гарольд.

– Так полагал и я, – сказал печально Гурт, – но теперь слишком поздно. Теперь такая мера равносильна побегу. Молва разнесет приговор французского двора; народ упадет духом, начнутся притязания на английский престол, и королевство распадется на враждебные партии... Нет, все это немыслимо!

– Да, – повторил Гарольд. – И если наше войско не может отступить, то кому стоять тверже, как не вождю его и его королю? Мне, Гурт, послать других бороться с неприятелем, а самому бежать от него? Мне утвердить ту клятву, от которой освободили меня и совесть, и закон? Бросить обязанность по защите моего государства, обрекая других на смерть или на славу победы? Гурт, ты жесток ко мне! Мне ли опустошать родную землю, истреблять ее нивы, которые я не могу защитить от врага? О, Хакон! Так поступают одни только предатели! Преступна моя клятва, но я не допускаю, чтобы небо за проступок одного человека карало весь народ! Нам нечего бояться грозных нормандских сил и молвы! Будем крепко стоят; создадим железную преграду – и волна врагов разобьется о нас, как о скалу... Не зайдет завтра солнце, как мы это увидим! Итак, до завтра, братья! Обнимите меня! Идите и усните! Вы проснетесь завтра от громкого звука труб, зовущих на бой за родину!

Графы медленно удалились. Когда все уже вышли, Гарольд окинул быстрым спокойным взглядом походную палатку и преклонил колени. Он тяжело дышал, его душила страшная, глубокая тоска! Он поднял кверху бледные, дрожащие руки и произнес со стоном и горячей мольбой:

– Справедливое небо! Если проступок мой не подлежит прощению, да обратится гнев Твой на одного меня. Не карай мой народ! Спаси мое отечество!

ГЛАВА 5

Четырнадцатого октября 1066 года войско Вильгельма построилось в боевой порядок. Он принял от воинов обет – всю жизнь свою не есть мясной пищи в годовщину этого дня. Он сел на белоснежного скакуна и встал во главе конницы. Войско было разделено на три большие рати.

Первая из них была под начальством Рожера Монтгомери и барона Фиц-Осборна и состояла из сил Пикардии, Булони и буйных франков; в ней находились также Годфрид Мартель и немецкий вождь Гуго Алон Железная Перчатка; герцог Бретонский и барон Буарский, Эмери, командовали второй ратью, состоящей из союзных войск Бретани, Мена и Пуату. К той и другой рати было присоединено много нормандцев под предводительством их собственных вождей. В третьей рати был цвет рыцарства, знаменитейшие имена нормандского племени; одни из этих рыцарей носили французские титулы, заменившие их прежние скандинавский прозвища, как например, де-Бофу, д'Аркур, д'Абвиль, де-Молен, Монфише, Гранмениль, Лаци, д'Энкур, д'Эньер; другие же еще сохранили старинные имена, под которыми их предки наводили ужас на жителей берегов балтийского моря; таковыми были Осборн, Тости, Брюс и Бранд. Эта рать находилась под непосредственным начальством самого Вильгельма.

Все всадники с головы до ног были покрыты кольчугами, вооружены копьями и продолговатыми щитами с изображением меча или дракона. Стрелки же, на которых герцог рассчитывал больше всего, находились во всех ратях в значительном числе и были вооружены легче.

Прежде чем разъехаться по местам, вожди собрались вокруг Вильгельма, вышедшего из палатки по совету Фиц-Осборна для того, чтобы показать им висевшие у него на шее знаки. Взойдя на холм, Вильгельм приказал принести сюда свои доспехи и стал облачаться в них перед лицом своих сподвижников. Но когда он одевался, оруженосцы впопыхах подали ему вместо нагрудника спинку.

Заметив эту ошибку, нормандцы вздрогнули, и лица их покрылись страшной бледностью, так как оплошность оруженосца считалась у них плохим предзнаменованием. Но Вильгельм своей обычной находчивостью сумел сгладить дурное впечатление.

– Не на приметы надеюсь я, а на помощь Божью, – проговорил Вильгельм со спокойной улыбкой. – А все-таки это – прекрасная примета! Она означает, что последний будет первым, что герцогство превратится в королевство, а герцог – в короля! Эй, Ролло де-Терни! Как наш знаменосец займи принадлежащее тебе по праву место и держи крепко знамя.

– Благодарю, герцог! – проговорил в ответ де-Терни. – Сегодня я не хочу держать знамя, потому что мне нужно, чтобы руки были свободны для меча.

– Ты прав. Мы же будем в убытке, лишив себя такого славного рубаки... В таком случае тебя заменит Готье де-Лонгвиль.

– Благодарю за честь, но позволь мне уклониться, – отозвался Готье, – я стар и рука слаба, а потому хотел бы употребить последнюю силу на истребление врага.

– Ради Бога! Что это значит? – воскликнул герцог, краснея от гнева. – Никак вы, мои вассалы, сговорились оставить меня?

– Вовсе нет, – возразил с живостью Готье, – но у меня многочисленная дружина, и я не знаю, будет ли она смело драться без вождя?

– Ты говоришь дело, – согласился Вильгельм, – иди в таком случае к своей дружине. Эй, Туссен! – На зов приблизился молодой и здоровый рыцарь. – Ты понесешь знамя, – сказал ему герцог, – знамя, которое еще до захода солнца будет развеваться над головой твоего короля.

Произнеся эти слова, Вильгельм, несмотря на тяжесть своих доспехов, вскочил на коня без помощи оруженосца. Восторженный крик вождей и рыцарей раздался при виде ловкости их властелина.

– Видан ли когда такой молодец-король? – воскликнул виконт де-Туер. Войско подхватило эти слова, и они с радостным кликом пронеслись по всем рядам; между тем Вильгельм выехал вперед, поднял руку, и все умолкли.

– Я заставил вас покинуть родину, жен и детей для того, чтобы переплыть широкое море и совершить славный, хотя и трудный подвиг. Теперь, когда мы стоим перед врагами, когда через несколько мгновений прольется кровь многих из нас, я считаю не лишним сказать вам несколько слов. Не из одних личных выгод, не из желания во что бы ни стало надеть на себя корону Англии, заставил я вас обнажить меч и следовать за мною! Нет! Заботясь о своем благе, я не упускал из вида и ваших выгод. Если мне удастся покорить эту страну, то даю слово, что она будет разделена между вами. Поэтому я рассчитываю, что вы будете биться, как бились ваши предки, и поддержите честь своей родины и своего оружия. Кроме того вспомните, что вам следует отомстить англичанам за все их злодеяния. Они изрубили наших единоплеменников-датчан, они же умертвили Альфреда и его дружину. Неужели же вы не покараете стоящих перед вами злодеев? О, нет! Вы сумеете наказать их! Вспомните, как скоро одолели их датчане, а мы разве хуже датчан? Победой вы отомстите за братьев и приобретете себе славу, почести, земли, такую добычу, о которой вы и не мечтали. Поражение же, мало того – отступление на один шаг, отдаст вас неприятельскому мечу; нет у вас средств спасения, потому что корабли ваши не годны для употребления. Впереди у нас враг, позади – море! Вспомните славные подвиги ваших предков в Сицилии! А перед вами страна, гораздо богаче Сицилии! Уделы и поместья ожидают тех, кто останется в живых, слава тем, кто падет в битве! Вперед, и провозгласите воинственный клич; клич, не раз ужасающий витязей Бургундии и Франции, – «С нами Бог!»

Гарольд также не терял времени и строил свои полки. Он разделил свое воинство на две рати.

Кентийцы по праву находились во главе первой, под знаменем с изображением белого коня. Отряд этот был построен англодатским клином; первые ряды треугольника были одеты в тяжелые кольчуги и вооружены огромными секирами. За этими рядами в середине клина стояли стрелки, прикрываемые передними тяжеловооруженными рядами. Малочисленная, в сравнении с нормандской, конница была расположена весьма искусно в таком месте, откуда удобнее было нападать на грозную конницу неприятеля, налетая на нее, но не вступая с ней в битву. Прочие отряды, состоящие из стрелков и пращников, находились в местах, защищенных небольшим лесом и рвами. Нортумбрийцы, жители северного побережья Йорка, Вестморланда, Кумберленда и другие, к стыду своему и на гибель всей Англии, не участвовали в этой битве. Но зато тут были смешанные племена гирфордского и эссекского графства, дружины из Суссекса и Сурая и отряд англодатчан из Норфолька. Кроме того, в состав этой рати входили жители Дорсета, Сомерсета и Глостера. Все они были размещены по обычаю народа, привыкшего больше к оборонительной, чем к наступательной войне. Старший в племени вел своих сыновей и родственников; десять таких родов находились под начальством избранного ими вождя; десять десятков тоже избирали общего вождя из наиболее уважаемых людей.

Вторая рать состояла из телохранителей короля, восточных англов и дружин Мидльсекса и Лондона. Последняя включала воинов, происходивших от воинственных датчан и сильных англов, и считалась важнейшей частью войска и поэтому была расположена на главнейших пунктах. Вся рать была окружена плетнями и рвами, в которых находилось только три отверстия, оставленные для вылазок и допуска передовых дружин на тот случай, если бы им нужно было укрыться от преследования неприятеля. Все тяжелое войско было в кольчугах, легкое было в кожаных куртках. Оружие состояло из копий и мечей, но главнейшим их оружием были громадные щиты и секиры, которыми они владели с поразительной ловкостью.

Сев на легкого и быстрого коня, Гарольд в сопровождении братьев выехал вперед. Голова короля была не покрыта, как и у его противника. Но невозможно представить себе контраста более резкого, чем тот, который представляла внешность Гарольда и « Вильгельма. У первого был широкий лоб, светлые и спокойные голубые глаза, немного уставшие от забот, и прекрасные светло-русые волосы, вьющиеся кольцами по вороту кольчуги. Гарольд был высок и статен, но худ. Лицо его дышало благородством, чистосердечием и не имело выражения напускной надменности, присущего его врагу. Вильгельм же, наоборот, любил эффект. Он был горд и скрытен; черные сверкающие глаза имели злое и даже свирепое выражение, как глаза тигра, когда тот собирается кинуться на добычу. Герцог выглядел настоящим потомком Ролло, имел богатырское сложение, но оно было грубое.

Приветствие, которым встретило войско короля, было так же чистосердечно и громко, как и приветствие, встретившее Вильгельма. В ответ на это Гарольд поблагодарил воинов и произнес следующую речь, которая разносилась по всем рядам:

– Сегодня, англичане, предстоит вам трудный подвиг защитить свободу нашей родины, а также и себя от цепей иноземца. Велика и сильна рать герцога, я знаю это и потому не хочу скрывать всей трудности предстоящего нам боя. Это войско герцог собрал обещаниями раздробить нашу родину на клочки и раздать их своим воинам, а вы знаете, как сильно развита в нормандцах страсть к добыче, и потому можете вообразить, как они будут биться. Вы слышали о бедствиях, которые испытывали наши отцы от датчан; но эти бедствия были ничто в сравнении с тем, что ожидает нас, если мы будем побеждены. Датское племя было нам родственно как по языку, так и по закону, и кто в настоящее время отличит датчанина от сакса? Нормандцы же – другое дело, они хотят править нами на чуждом нам языке по закону, считающему престол добычей меча, и делить землю отцов между вооруженными наемниками. Мы сумели унять датчанина, и наши священнослужители укротили его сердце; нормандцы же идут на войну будто бы во имя оскорбленной святыни, в то время как цель их – только разорять нас. Они, отщепенцы, мечтают надеть ярмо вечного рабства на вас и ваших потомков. Вы сражаетесь на глазах ваших отцов, на глазах вождей, избранных вашей волей, сражаетесь за свободу, за родину, за близких вам, за храмы, оскорбленные присутствием иноземного знамени, и вы должны не щадить никого. Чужеземные священнослужители такие же притеснители, как чужеземные бароны и короли! Да не имеет никто мысли об отступлении: каждый вершок земли, который вы отдадите, есть часть родной земли; что же касается меня, то я твердо решил: или спасти родину, или не пережить предстоящей битвы. Поэтому помните, что глаза мои будут следить за вами; поколеблется строй или отшатнется – вы услышите голос вашего короля. Держите крепко строй; помните, те из вас, которые ходили со мной на Харальда Сурового, что только тогда восторжествовало наше оружие над норвежцами, когда наши нападения выбили их из строя. Учитесь на их поражении: ни под каким видом не нарушайте боевого порядка, и я даю вам слово вождя, никогда не покидавшего поля без победы, что враги не одолеют вас. В эту минуту ветер гонит корабли норвежцев, возвращающихся на родину с телом павшего короля. Довершите нынче торжество Англии, положив груды тел нормандцев! И когда по прошествии многих столетий певцы и скальды будут воспевать славные подвиги, совершенные за правое дело, то пусть они скажут: «Гарольд был смел и храбр, как те воины, которые бились рядом с ним и сумели наказать врага, задумавшего посягнуть на свободу их родины»!

Не успел смолкнуть восторженный крик саксонцев, одобривший слова Гарольда, как с северо-западной стороны от Гастингса показалась первая рать нормандцев.

Король смотрел несколько минут на них и, не замечая движения прочих отрядов, обратился к Гурту:

– Если это все, что они дерзают выставить против нас – победа за нами.

– Подожди радоваться и взгляни туда! – проговорил Хакон, указывая на ряды, заблестевшие из-за леса, из которого предводители саксонцев следили прошлой ночью за движениями врагов.

Не успел Хакон произнести эти слова, как с третьей стороны появилась третья рать, предводимая самим Вильгельмом. Все рати шли одновременно в строгом порядке с намерением атаковать саксонцев; две из них двигались на оба крыла передового полка, а третья – на окопы.

Посреди войска под командой герцога развевалось священное знамя, а впереди его гарцевал воин-гигант, певший песню:

Про дела Карла Великого

И про славного Роланда,

Павшим вместе с Оливером

В грозной битве Ронсевальской.

Воин-менестрель был очень весел и, видимо, восторгался перспективой предстоящей битвы; он с ловкостью подбрасывал в воздух меч и подхватывал его на лету, размахивал им, вертел его, как бешенный, и, наконец, будучи не в силах обуздать свою дикую радость, пришпорил коня и, остановившись перед отрядом саксонской конницы, воскликнул громким голосом:

– На Тельефера! На Тельефера! Кто сразится с Тельефером?

И голос, и движения воина вызывали кого-нибудь на единоборство. Один молодой тан, знакомый с французским языком, вышел из рядов и скрестил меч с певцом. Тельефер, отразив ловко удар, подбросил свой меч и, подхватив его опять с невероятной быстротой и силой, рассек пополам голову сакса; затем, переехав через труп, Тельефер с хохотом и криком стал вызывать другого противника. На зов вышел второй тан, и его постигла участь товарища. Ужаснувшиеся ратники стали переглядываться между собой, этот веселый певец казался им не рыцарем, а злым духом. Этого единоборства в начале сражения и на виду войска было бы достаточно, может быть, чтобы смутить дух англичан, если бы Леофвайн, посланный перед этим «спектаклем» с поручением от короля в окопы, не возвратился к своему отряду. Беспечное и неустрашимое сердце его было возмущено надменностью нормандца и очевидной трусостью саксонцев, он пришпорил коня и, прикрывшись щитом, направил свою небольшую лошадку на коня нормандского гиганта. «Иди петь песни демонам, зловещий певец»! – крикнул он по-французски. Телефьер быстро бросился вперед, но меч его сломался на щите Леофвайна, и, пронзенный насквозь, нормандец свалился мертвый под копыта своей лошади. Крик горя прошел по всему его войску, и даже сам Вильгельм, выехавший вперед, чтобы полюбоваться удальством Телефьера, был очень опечален.

Леофвайн подъехал к рядам нормандцев и бросил в них свое копье так ловко и так метко, что рыцарь, находившийся в шагах в двух от герцога, повалился на землю.

– Любы ли вам саксонские штуки? – спросил Леофвайн, медленно повернув коня. Он повторил всем всадникам приказание: избегать прямой стычки с нормандской конницей, а только тревожить ее и истреблять отставших. Окончив распоряжения, он затянул живую и веселую песенку и поехал с совершенно спокойным и радостным лицом.

ГЛАВА 6

Осгуд и Альред приближались на рассвете к таверне, стоящей в полумиле от саксонского войска; в ней помещались лошади, на которых возили тяжелое оружие и припасы; там собрался народ обоих полов и всевозможных званий; некоторые тревожились, другие же болтали и шутили, а третьи молились. Сам хозяин с сыновьями и с годными к военной службе сеорлами, примкнул к королевскому войску, к отряду Гурта.

Позади этой таверны стоял небольшой, пришедший в ветхость храм, с раскрытыми дверями, пригодный на случай опасности для убежища; в нем толпились молящиеся.

Сеорли присоединились к некоторым собратьям, которые, облокотившись на низкий забор, устремили взоры на щетинившееся оружием поле. Невдалеке от них, в стороне от толпы стояла в глубокой задумчивости неизвестная женщина, лицо которой было закрыто плотным покрывалом.

В то время как земля дрожала от перемещения нормандских войск, и крики воинов, как громовые раскаты, носились в воздухе, два отшельника, следовавшие за саксонским войском, приехали из окопов к таверне. Не успели они сойти с лошадей, как толпы любопытных окружили их.

– Битва началась, – произнес один из них торжественным голосом. – Молитесь за Англию; она никогда еще не была в такой опасности, как теперь.

Незнакомка вздрогнула, услышав слова отшельника, и поспешила подойти к нему.

– А король? Король? – воскликнула она дрожащим голосом. – Где король?

– Дочь моя, – ответил отшельник, – место короля у своего знамени, но, когда я оставил его, он был во главе войска. Где он теперь, это мне неизвестно, но думаю, что там, где битва кипит жарче и опасность страшнее...

Старцы сошли с коней и вошли во двор, где их опять окружили жены сражающихся и забросали вопросами о битве. Добродушные старцы успокаивали и утешали всех, сколько было возможно, и вошли потом в храм.

В это время сражение разгоралось все жарче.

Обе рати Вильгельма, пытались окружить английскую передовую дружину и разбить ее с тыла; у дружины не было тыла, и она представляла всюду плотную неприступную стену из щитов.

Убедившись в силе англичан, он счел необходимым изменить план действий. Он присоединил своих рыцарей к другим отрядам, разбил свое войско на множество дружин и, оставив большие просветы между стрелками, велел воинам окружить треугольник и прорвать его ряды, чтобы дать коннице возможность пойти в наступление.

Гарольд, находясь среди своих кентских воинов, продолжал ободрять их. Как только нормандцы начали приближаться, король соскочил с коня и пошел туда, где ожидался сильнейший натиск.

Наконец, нормандцы подошли и вступили в рукопашный бой... В сторону копья! Вступили в бой мечи и секиры. Нормандские воины валились, как трава под косой, сраженная твердой рукой ратников Гарольда.

Воодушевленные присутствием короля, сражавшегося наравне с простыми воинами, кентийцы дрались отчаянно и в строгом порядке. Нормандцы заколебались и стали отступать; англичане, заметив это, удвоили усилия и продолжали теснить врагов шаг за шагом. Крик саксонцев «Вперед, вперед!» раздавался все громче и почти заглушал уже слабеющий клич нормандцев «Эй, Ролло, Ролло!»

– Клянусь Небом, – воскликнул Вильгельм. – Наши ратники – просто бабы в доспехах! Эй, копья на выручку! За мной, в атаку, д-Омаль и де-Литжен! За мной, Брюс и де-Мортен! Смелее, де-Гравиль и Гранмениль!

И Вильгельм во главе своих знаменитейших баронов и рыцарей налетел, как ураган, на щиты и копья саксонцев. Но Гарольд, стоявший до того в дальних рядах, очутился в одно мгновение там, где была опасность. По его приказанию, весь первый ряд опустился на колени, держа перед собой щиты и направив копья на грудь коней. В то же время второй ряд, схватив секиры в обе руки, наклонился вперед, чтобы рубить и разить, а стрелки, находившиеся в середине треугольника, пустили сплошную завесу стрел, и половина храбрых рыцарей свалилась с коней. Брюс зашатался в седле; секира отсекла правую руку д'Омаля, а Малье де-Гравиль, сбитый с лошади, покатился к ногам Гарольда. Вильгельм же, обладая исключительной силой, сумел пробиться до третьего ряда и разносил всюду смерть своим мечом до тех пор, пока не почувствовал, что конь под ним зашатался; он кинулся назад и едва успел вырваться из вражеских тисков и ускакать, как конь его, весь израненный, рухнул на землю. Рыцари тотчас окружили Вильгельма, и двадцать баронов соскочили с лошадей, чтобы отдать их ему. Он схватил первого, попавшегося под руку, коня и, вскочив на седло, поскакал к своему войску.

В это время де-Гравиль лежал у ног Гарольда; завязки его шлема лопнули от напряжения, и шлем свалился с головы; король уже было хотел сразить его, но взглянув на рыцаря, узнал в нем своего прежнего гостя. Подняв руку, чтобы остановить своих ратников, Гарольд обратился к рыцарю:

– Встань и иди к своим, нам некогда брать пленных. Ты назвал меня неверным своему слову, но как бы там ни было, я саксонец и помню, что ты был моим гостем и сражался рядом со мной, а потому дарю тебе жизнь. Иди!

Де-Гравиль не сказал ни слова, но умные глаза его устремились на Гарольда с выражением глубокого уважения, смешанного с состраданием; потом он встал и пошел медленно, ступая по трупам своих земляков.

– Нет! – крикнул Гарольд, обращаясь к стрелкам, направившим свои луки на рыцаря. – Человек этот отведал нашего хлеба и оказал нам услугу. Он уже заплатил свою виру.

И ни один стрелок не пустил стрелу в нормандца. Между тем, едва нормандское войско, уже начавшее отступать, заметило падение Вильгельма, которого узнали по доспехам и лошади, как дружинники с громким, отчаянным криком: «Герцог убит!» повернули и пустились бежать в страшнейшем беспорядке.