22 октября 1932 года. День был такой дождливый и сумрачный, что Лидия не уловила момента, когда он, закончившись, стал мокрой октябрьской ночью, хотя на часах было всего около шести и люди возвращались со службы. На трамвайной остановке у Коровьего Вала народу было видимо-невидимо, все молчали, терпели дождь, а оттого почти не двигались – словно стая воронов с рисунка Беклина. Лидочка пожалела, что не взяла зонтик, хотя отлично знала почему – зонтик был старый, одна из спиц торчала вверх, к тому же он был заштопан. Она не могла ехать в санаторий ЦЭКУБУ с таким зонтиком. А у шляпки поля были маленькие, капельки дождя свисали с полей, росли и срывались, норовя попасть на голую шею, – и, как ни кутайся, им это удавалось.
      «Семерки» долго не было. Лидочка совсем промокла и готова была вернуться в общежитие – обойдемся без ваших милостей, Академия наук! Но идти обратно было еще противнее, чем стоять. И Лидия решила, что, если она досчитает до тысячи и трамвая еще не будет, она уйдет. Когда она досчитала до тысячи шестисот, показались огни трамвая, Лидия влезла в вагон как обезумевшая миллионерша, которая рвется добыть место в шлюпке тонущего «Титаника». Те, кто лез вместе с ней, ругались, конечно, но поддались ее напору. Лидия втиснулась в конец вагона – там меньше толкали, поставила чемодан на пол между ног и хотела отыскать петлю, чтобы держаться, но петли близко не было – все расхватали. Лидочка расстроилась, но тут высокий мужчина с маленькой изящной головой в зеленой тирольской шляпе и усиками а-ля немецкий фашист Адольф Гитлер подвинул ей свою петлю, а сам ухватился за стойку.
      – Вам так будет yдобнее, – сказал он.
      В душном тепле набитого трамвая вода начинала испаряться и возникали запахи нечистого белья, пота, духов, табака и сивухи. Но от мужчины в тирольской шляпе пахло приятно и иностранно. Хороший мужской одеколон. И плащ на нем иностранный. Наверное, дипломат. Или чекист. Нет, чекист не стал бы носить такие усы.
      Высокий мужчина смотрел на Лиду спокойно и уверенно – так, наверное, положено смотреть на женщин на Западе, охваченном мировым кризисом.
      Старый вагон трамвая жестоко раскачивало на рельсах, дребезжали стекла в рамах, кондукторша выкрикивала остановки, люди, отогревшись, пустились в разговоры.
      Лидочка подумала, что этот иностранец, наверное, тоже едет в «Узкое», правда, это было маловероятно, так как по Большой Калужской и улицам, что текут рядом с ней, стоит столько домов и учреждений, – что математика отрицает возможность такого совпадения.
      С Октябрьской площади трамвай повернул на Большую Калужскую и побежал, то разгоняясь, то подползая к остановкам, мимо Голицынской больницы и деревянных домишек с огородами: фонари горели по улице редко и тускло, прохожих не было видно. На остановках людей выходило больше, чем входило, и вагон постепенно пустел. Деревня, голодная и пугливая, но невероятно живучая, вторгшаяся в Москву в последние годы, не могла и не смела селиться в центре, а осваивала полузастроенные окраины, снабженные заборами домишки Сокольников, Марьиной Рощи, Калужского шоссе и иных московских углов…
      Возле иностранца освободилось место, он уверенно взял Лидочку за мокрый рукав плаща и усадил. Он похозяйски смотрел, как она садится, словно она была его старенькой, нуждающейся в заботе тетей, а потом сказал текучим приятным голосом:
      – Приедете домой, обязательно ноги в горячую воду. А то завтра гарантирую вам жестокую простуду.
      Лидочка хотела было ответить ему, что вряд ли сможет достать таз с горячей водой в санатории ЦЭКУБУ, но такой подробный ответ мог означать желание знакомства с ее стороны, а хорошо воспитанные девушки так не поступают.
      – Я не шучу, – сказал «иностранец». Его рука легла на ее плечо.
      Надо было ее оттуда убрать, но как? Двумя пальцами? Это слишком брезгливо. Смахнуть движением плеча – неуважительно к старшему. Впрочем, старшинство в таких случаях не играет роли. Через несколько минут они расстанутся навсегда.
      Тут, к счастью, освободилось еще одно место и Лидочка сразу сказала:
      – Садитесь, вон место.
      «Иностранец» послушно пересел, и плечу стало легко.
      Но теперь они были вроде бы знакомы, И можно было продолжить беседу.
      – Вы учитесь? – сказал «иностранец». Ему приходилось тянуться к ней, чтобы она могла его расслышать. Опустевший трамвай безбожно дребезжал и гремел.
      – Я работаю! – крикнула в ответ Лидочка, Она посмотрела в запотевшее окно, протерла его ладошкой. За окном было темно и неизвестно, где они едут.
      Трамвай дернулся, разворачиваясь, покатился по кругу – за окном в лужах были видны перевернутые фонари.
      «Иностранец» поднялся и сказал:
      – Приехали! Если вы, конечно, не хотите прокатиться обратно до Октябрьской площади.
      – Это Калужская застава?
      – Вот именно, – сказал «иностранец».
      Он соскочил на землю и протянул Лидочке руку, помогая сойти. Лидочка приняла любезность и, как ей показалось, еще более себя закабалила.
      – До свидания, – сказала она решительно.
      – Рад был с вами познакомиться, – сказал «иностранец». Лидочка оглянулась, стараясь понять, куда ей идти. Было сказано, что на Калужской заставе в половине седьмого отдыхающих будет ждать автобус.
      Никакого автобуса Лидочка не видела – площадь была обширная, и непонятно, где она заканчивалась, потому что ее перерезало ущелье, откуда шел дьявольский дым и вылетали красные искры. Очевидно, эту демонстрацию ада производил паровоз, который тащил по глубокой выемке состав с грузом. Дождь, блеск воды в лужах, еще не совсем облетевшие деревья, палисадники перед крепкими домиками, убегающими в два ряда к Москве. И ни одного автобуса. Сразу стало так одиноко, что захотелось нырнуть в трамвай, который как раз в этот момент зазвенел, перекликаясь с паровозом, сыпанул искрами из-под дуги и полетел, легкий, по кругу, чтобы вернуться в город. Внутри была видна лишь согбенная фигура кондукторши, которая сидела на своем месте и пересчитывала деньги из сумки. Надо было ее спросить, куда идти, но теперь поздно.
      Дождь припустил еще сильнее, и, главное, он был куда более холодным, чем полчаса назад, Н почему она не взяла зонтик!
      – Я вижу, что вы в некоторой растерянности, – сказал «иностранец», о котором Лидочка забыла. – Разрешите вас проводить?
      – Куда? – удивилась Лидочка.
      – Это вам лучше знать, – «иностранец» показал очень ровные белые зубы, наверное искусственные. – Но если вы ищете автобус из Санузии, то пошли вместе.
      – Мне не в Санузию, – сказала Лидочка разочарованно. – Мне в санаторий ЦЭКУБУ «Узкое».
      – Совершенно верно, – сказал иностранец. – Санузия – это прозвище нашей с вами обители, придуманное ее веселыми обитателями. Это название вольной и славной республики ученых.
      Он уверенно взял у нее из рук чемоданчик и пошел вперед, вроде бы не торопясь, но достаточно быстро, и Лидочке пришлось за ним спешить.
      В центре площади, на широком мосту через ущелье железной дороги, фонарей вообще не было, и Лидочка старалась ощупывать носком ботика дорогу впереди, чтобы не грохнуться. «Иностранец» вышагивал не оборачиваясь.
      Впереди тянулись цепочкой тусклые фонари. Под одним из них стояла кучка людей. Люди эти сначала были маленькими, недостижимыми, а потом выросли до нормального размера. Из-за зонтов их лиц не было видно, зато свет фонаря отражался от зонтов, и все это напоминало провинциальный театр, ночную сцену на площади Вероны или Модены…
      – Товарищи, – сказал громко «иностранец», не доходя нескольких шагов до людей с зонтиками, – не вы ли несчастные, ожидающие попутного транспорта в государство Санузия?
      Зонтики зашевелились, закачались, словно их владельцы только сейчас заметили «иностранца» и Лидочку, а может быть, только теперь приняли их за людей, достойных приветствия.
      – Матя! – завопил вдруг один из зонтов утробным басом.– Матя Шавло! Ты приехал?
      Зонтик побежал навстречу «иностранцу», затем откачнулся, показал, что под ним скрывался толстый человек в широкополой шляпе, как у Горького в Сорренто. Человек раскачивал зонтом и тянул руку к «иностранцу».
      – Рад видеть тебя, Максимушка, – пропел Матя Шавло, – жалею, что не могу раскрыть навстречу тебе объятия, потому что страшно промок.
      – Небось по Риму только в авто «альфа-ромео»,– сказал толстяк и хрипло засмеялся, обращаясь к оставшимся сзади слушателям, словно хотел, чтобы все разделили его радость.
      Лидочка стояла близко от толстяка, ей хотелось нырнуть под зонт, который все равно болтался без дела.
      – На время или насовсем? – спросил Максим.
      – Такие вопросы решаются там, – Шавло по имени Матя ткнул пальцем в черное небо.
      – Понимаю, – сказал Максим, – мне не надо уточнять.
      Лидочка услышала обращенный к ней женский голос:
      – Барышня, идите ко мне, у меня зонтик большой.
      Большой черный зонт качнулся назад, показывая Лидочке, куда спрятаться.
      Не говоря ни слова, Лидочка нагнула голову и нырнула под зонт, словно вбежала в сухой амбар, и только потом, наслаждаясь счастливой переменой в судьбе, сказала:
      – Спасибо.
      Женщина, которая спасла Лидочку, была молода, обладала надтреснутым и интеллигентным голосом, на ней была шляпка с короткой вуалеткой. В темноте были видны только белки глаз и зубы – женщина улыбнулась и дотронулась рукой в перчатке до Лидочкиного плеча, привлекая ее поближе.
      – Я вас промочу, – сказала Лидочка.
      – Не думайте об этом, – сказала женщина, – у меня непромокаемый макинтош. Когда-то мой муж Крафт привез его из Лондона.
      Сказано это было не для того, чтобы похвастаться визитом мужа в Лондон
      – да и кто будет в тридцать втором году хвастаться такой сомнительной привилегией? – это было деловое объяснение достоинств макинтоша.
      Из-под зонта было плохо видно вокруг, но зато слышно, как Матя и его друг Максим включили в свой бодрый разговор других людей, которые были в большинстве между собой знакомы.
      Загромыхал поезд, пробираясь ущельем, будто там был иной мир, горячий, таинственный и очень шумный.
      – Меня зовут Мартой, – сказала женщина, – Марта Ильинична Крафт.
      – Очень приятно. Лила. Лида Иваницкая.
      Вдали возникли два белых огня, как глаза чудовища, которое надвигалось на них.
      – Автобус идет! – крикнул кто-то.
      – Чепуха, – отозвался другой голос, – это же от Москвы едут.
      Огни приблизились, и, разбрызгав лужу, длинный черный автомобиль остановился возле группы людей.
      Шофер раскрыл дверцу, оттуда стали вылезать невнятные фигуры. Они сразу раскрывали зонтики, кто-то кого-то окликнул.
      Марта Ильинична сказала:
      – Это из университета. Как же я не догадалась, что ректор даст мотор Александрийскому!
      Лидочке положено было разделить чувства Марты Ильиничны, но она не знала, хорошо или плохо то, что ректор выделил авто для Александрийского. Ей стало холодно – раньше было какое-то движение, а теперьпустое ожидание. К тому же Лидочка опаздывала со службы и поесть не успела – в институте сослуживец сказал, что в «Узком» обязательно накормят ужином – она такого ужина в жизни не видела, потому что почти не жила до революции.
      Последним из авто вылезло нечто худое и гоголевское – из-под шляпы торчал длинный нос, нависший над тонкогубым лягушечьим ртом, изогнутым в ухмылке. Толстый Максим наклонил свой зонтик к этому человеку, чтобы прикрыть от дождя, но согбенная фигура принялась вяло отмахиваться, а потом открыла свой зонт.
      – Но это же безобразие! – сказал Максим. – Почему нельзя довезти вас на моторе до Санузии? Вы мне ответьте, почему?
      – Не доедешь, – сказал шофер, обходя авто спереди, чтобы забраться на свое место, – туда от Калужского шоссе никакой дороги нет.
      – Это неправда! – сказал вдруг Шавло. – Зачем лгать? Я летом приезжал на моторе, мы отлично доехали.
      – Тогда дождей не было, – сказал шофер и хлопнул дверцей.
      – При чем тут дожди! – произнес грозно Максим, направив острие зонта на шофера. – Трубецкие ездили, не жаловались.
      – А при царе дороги чинили, – сказал шофер, повернул ключ, и мотор послушно заревел.
      Сделав широкий круг по площади, автомобиль умчался, разбрызгивая лужи. Его задние красные огоньки долго были видны, потом смешались с огоньками трамвая, который как раз разворачивался за оврагом,
      – Не исключено, что он прав, – сказала согбенная фигура, у которой оказался красивый низкий голос. – Трубецкие за дорогами следили.
      – Не за дорогами вообще, Пал Андреевич, – возразил Максим, – а только за теми, что принадлежали лично им, и ремонтировали не они сами, а крепостные или зависимые бесправные люди.
      – Максим, – загудел Шавло, – ну что ты несешь! Мы же не в кружке по ликвидации политической неграмотности.
      – Есть элементарные вещи, которые приходится напоминать, – огрызнулся Максим.
      Александрийский опирался на трость, но не потому, что почитал это красивым, а по необходимости, словно поддерживал себя.
      – А что с ним? – спросила Лидочка.
      Марта Ильинична сразу поняла:
      – У него больное сердце. Врачи говорят, что аневризма. Каждый шаг достается ему с трудом… и он еще читает лекции. Это самоубийство, правда?
      – Не знаю, – сказала Лидочка. Раздражение к согбенной фигуре уже пропало. Может, потому, что Лидочке понравился голос.
      Разговоры затихли – все уже замерзли и утомились от дождя и ветра. К счастью, вскоре приехал и автобус из «Узкого». Он являл собой довольно жалкое зрелище – даже неопытному взору было очевидно, что он переделан из грузовика, над кузовом соорудили ящик с затянутыми целлулоидом окошками, а внутри поперек кузова были положены широкие доски. Александрийского посадили в кабину, в которой приехала медицинская сестра из санатория. Она хотела устроить перекличку под дождем, но все взбунтовались. Александрийский спорил и намеревался лезть в кузов. Тогда Шавло, который оказался также знаком с Александрийским, сказал ему, перекатывая голосом слова, как бильярдные шары:
      – А ты, голубчик Паша, намерен доставить себя в виде хладного трупа? Разве это по-товарищески?
      Лидочка с Мартой влезли в автобус последними, они уселись на задней доске, глядя наружу – сзади автобус был открыт. Лидочка шепотом спросила у Марты, кто такой Максим. Марта сказала:
      – Современное ничтожество при большевиках. Администратор в варьете, – она фыркнула совсем по-кошачьи.
      Автобус дернулся и поскакал по неровному, узкому, сжатому палисадниками и огородами Калужскому шоссе. Лидочке приходилось держаться за деревянную скамейку, а то и цепляться за Марту, чтобы не выбросило наружу. Но все равно было весело, потому что это было беззаботное путешествие, в конце которого должен стоять сказочный замок, Голос Матвея Ипполитовича Шавло иногда прорывался сквозь шум мотора и шлепанье колес по лужам и булыжнику. Но смысла слов Лидочка разобрать не могла.
      От тряски Лида устала и как бы оглохла, но и задремать невозможно, хоть и клонит ко сну, – только прикроешь глаза, как тебя подбрасывает к фанерному потолку.
      – Вы в первый раз к нам едете? – спросила Mapта Ильинична.
      – В первый раз.
      – Вам очень понравится, вам обязательно должно понравиться. В наши дни, когда всюду потеряны критерии порядочности и класса, «Узкое»-единственное место, которое поддерживает марку.
      – Мне говорили, – согласилась Лидочка.
      – К нам сюда приезжают именитые гости, – сказала Марта Ильинична. – Рабиндранат Тагор был. А в прошлом году приезжал Бернард Шоу. Его Литвинов привез в «Узкое». А куда еще? Не в Петровское же к партийцам! По крайней мере в «Узком» всегда есть люди, которые могут вразумительно ответить на вопрос, заданный на английском языке.
      Высокий голос сзади произнес:
      – Конечно, его летом привозили. Сейчас бы он завяз в дороге.
      – Неужели вы думаете, что Бернард Шоу специально подгадывал свой приезд под состояние наших дорог, – фыркнула Марта Ильинична.
      – А я смотрела «Пигмалион», – сказал капризный женский голос,– Бабанова была бесподобна.
      – Если вы не возражаете,-сказала Марта Крафт, – я предложила бы вам, Лидочка, поселиться со мной. Комнаты для нас, рядовых сотрудников, как минимум на две койки – вас не шокирует это слово? Как в госпитале – в юности мне пришлось побыть сестрой милосердия, я знаю, о чем говорю… Ну как?
      – Конечно, спасибо. – Лидочка была и на самом деле благодарна.
      – А вы не храпите часом?
      – Никто не жаловался, – сказала Лидочка. Ей стало смешно именно потому, что вопрос был задан совершенно серьезно.
      – Улыбаетесь? Но подумайте – если вы храпите, вы мне испортите весь отдых, а менять сожительницу не принято, да мне могут и не пойти навстречу – не бог весть какая птица. Вот когда Миша Крафт, мой муж, работал в президиуме, нам всегда предлагали люкс.
      Казалось, что грузовик ехал уже много часов – Лидочка выпростала из-под длинного рукава кисть, чтобы поглядеть на часы. Цифры вокруг циферблата явственно светились ясно-зеленым фосфорным светом. Было без шести минут восемь.
      Лидочке казалось, что путешествие тянется бесконечно, и странно было, как терпеливы ее спутники, все без исключенния старше ее. Вокруг происходили оживленные беседы, двое молодых мужчин справа от Лидочки даже заспорили о каких-то неведомых ей мушках дрозофилах.
      – Еще долго ехать? – спросила Лидочка.
      – Разве разберешь?
      Но соседка сзади услышала вопрос и громко произнесла:
      – Кто знает, сколько осталось ехать?
      Поднялся бестолковый спор, мужчины подвинулись к задней части фургона, стали выглядывать, чтобы понять, где же едет грузовичок. Оттого, что Крафт спорила с Максимом Исаевичем и обладательницей капризного женского голоса, проехали ли уже деревню Беляево или не доехали еще до села Теплый Стан, ничего не менялось. Вокруг была темень, а если и попадались деревни, то в них жили слепцы, не нуждавшиеся в освещении.
      Вдруг Максим Исаевич, который сидел у заднего борта, оттеснив Марту и Лидочку, замахал руками и закричал, что видит огни. По общему согласию, было решено, что огни принадлежат Беляеву.
      – Теперь держитесь! – прокричал Матя голосом массовика-затейника. – Последние две версты изготовлены специально, чтобы мы с вами нагуляли аппетит.
      – Никто не хочет работать, – сердито сказала Марта Ильинична. – Можно платить миллионы, а дорожники будут играть в карты или заниматься соревнованием.
      – Соревнование – становой хребет нашей пятилетки, – сказал Максим Исаевич громче, чем надо, никто ему не стал отвечать, а грузовик продолжал путешествовать к подмосковному имению князей Трубецких, вовсе не добровольно передавших его новой власти вместе с картинами, конюшнями и семейным привидением учительницы музыки, утопившейся лет пятьдесят назад от несчастной любви к дяде последнего владельца, убитого в свою очередь одним ревнивцем где-то под Ростовом.
      Грузовик снизил скорость, начал сворачивать с шоссе и его опасно зашатало по ямам. Кто-то в темноте взвизгнул. Мотор отчаянно заревел. Лида увидела белую оштукатуренную кирпичную арку, которая выплыла из-за спины и, пошатываясь и уменьшаясь, растворилась в темноте.
      Грузовик скрипел, съезжая в очередную яму, скользил к кювету, опасно накренившись, замирал над ним, собирался с силами, выползал вновь на середину дороги и несколько метров проносился, словно железный мяч, по каменной терке, затем подпрыгивал на неожиданном пригорке и снова ухал в бурный поток, прорезавший многостсрадальную дорогу.
      Люди в грузовике совершали невероятные движения руками и всем телом, чтобы не вылететь наружу или не свалиться под ноги своим спутникам, они цеплялись друг за дружку, за деревянные скамейки, за задний борт и занозистые стойки, они даже потеряли способность проклинать Академию наук, которая никак не соберет денег для ремонта своей дороги, Трубецких, которые могли бы отремонтировать дорогу лет на сто вперед, и, конечно же, шофера, который мог бы ехать осторожней, но, видно, торопится к бутылке «рыковки».
      Когда Лидочке уже казалось, что еще минута такой пытки и она добровольно выскочит из грузовичка и отправится дальше пешком, грузовик стал заметно убавлять ход, притом пронзительно и жалобно гудеть.
      Никто в кузове не проронил ни слова – но все напряженно слушали, стараясь сквозь шум мотора и плеск воды услышать нечто новое и тревожное. Наконец, не выдержав, кто-то нервно спросил:
      – Что? Приехали?
      – Да что вы говорите! – возмутился Максим Исаевич. – Мы еще и версты не проехали – неужели непонятно?
      – Я боюсь, – сказала Марта Ильинична, которая также была старожилом, – что разлился нижний пруд.
      – Как так разлился? – обиделся за пруд Максим Исаевич. – Что вы хотите этим сказать?
      – А то и хочу, – сказала Марта Ильинична, – что он вышел из берегов.
      – А зачем шофер гудит? – спросил Матвей Ипполитович. – Чтобы пруд вошел обратно в берега?
      Никто не засмеялся, потому что, перебрасываясь фразами и слушая эту пикировку, все продолжали ловить звуки снаружи.
      Грузовик дернулся и замер. Сразу стало в сто раз тише – остался только шум дождя – а его можно было игнорировать.
      Хлопнула дверца кабины. Захлюпала вода. Ясно, что шофер вышел наружу.
      – Что там у вас? – спросил у кого-то шофер.
      Ему ответили. Но невнятно.
      Максим Исаевич высунулся из кузова – кто-то невидимый его поддерживал, чтобы не вывалился.
      – Там авто, – сказал Максим Исаевич, забравшись обратно. – А вы говорите – наводнение!
      – Я ничего не сказала, – возразила Марта Ильинична, – Я только высказала предположение.
      – Тише! – прикрикнул Матвей Ипполитович Шавло. – Дайте послушать.
      – Ничего интересного, – сказал Максим Исаевич, как человек, вернувшийся с покорения Эвереста и имеющий моральное право утверждать, что там лишь снег, только снег и ни одного дерева!
      – Вам неинтересно, – огрызнулся Матя, – а если та машина застряла, нам придется здесь ночевать!
      – Что? Что вы сказали?
      И поднялось невероятное верещание – потому что все устали, все так надеялись, что через несколько минут окажутся в тепле дворца, – и тут – новая опасность!
      Шум не успел еще стихнуть, как послышались шаги по воде и над задним бортом появилась голова шофера.
      – Так что, граждане отдыхающие, – сказал он и сделал драматическую паузу, но все молчали, потому что неловко прерывать Немезиду, – там мотор стоит, въехал по уши в канаву, И нам его не объехать… Понятно?
      Никто не ответил, все знали – продолжение следует.
      – Так что пока не сдвинем – дальше не поедем.
      – А мы при чем? – громко и высоко крикнул Максим Исаевич.
      – А вы толкать будете, – сказал шофер. – Если, конечно, уехать хотите.
      – А если нет?
      – А если нет – добро пожаловать с вещичками полторы версты по воде да в горку. Мое дело маленькое.
      – Вы обязались нас доставить до места назначения, – сказала обладательница капризного голоса.
      – Это кому я, гражданка, обязывался? – обиделся шофер.
      – Спокойно, спокойно! – раздался голос Мати Шавло. – Шофер прав. Никто не заставлял нас сюда ехать, и добровольцы на самом деле могут погулять под дождем. Я предпочитаю короткое бурное усилие, а затем – заслуженный отдых.
      Перешагнув через доски-скамейки, Шавло добрался до заднего борта, перенеся через него ногу, нащупывая упор, спросил:
      – А что за авто, скажите, товарищ шофер? Кого понесла нелегкая на легковой машине в «Узкое»? Неужели никто не сказал этому покрытому сединами отцу семейства, что так себя вести нельзя?
      – Сюда ногу ставьте, сюда, а теперь опирайтесь об меня, – слышала Лидочка голос шофера. – Вот так. А машина из ГПУ, я их по номерам знаю.
      – Ну это совсем лишнее – что же я, должен толкать машину ГПУ, которая приехала арестовывать очередную заблудшую овечку?
      – Матя! – грозно воскликнул Максим Исаевич.
      Лида между тем уже стояла у заднего борта.
      – Матвей Ипполитович, – сказала она. – Дайте руку.
      – Прекрасная незнакомка? Я вас с собой не возьму. Вы простудитесь,
      – У меня непромокаемые боты, – сказала Лидочка, опираясь на протянутую руку. Она легко перемахнула через борт и полетела вниз, в бесконечную глубину, но Матвей поймал и умудрился при том прижать ее к себе, а уж потом осторожно поставить на землю.
      – Молодец, девица, – сказал он. – Чувствую за вашей спиной рабфак и парашютную вышку в парке «Сокольники». Будь готов?
      – Добрый вечер, – сказал человек, вышедший изза грузовика, – темный силуэт на фоне черных деревьев. – Мне хотелось бы внести ясность как пассажиру мотора, который так неловко перекрыл вам дорогу к санаторию.
      Голос у него был чуть напряженный, как будто владелец его старательно и быстро подыскивал правильные слова и при том решал проблему, как произнести то или иное слово, где поставить ударение. В ближайшие дни Лидочке предстояло убедиться в том, насколько она была права, – восхождение Яна Яновича Алмазова к власти было столь стремительным, что у него не оставалось времени подготовить себя к той роли, которую ему предстоит играть в жизни. Но как только жизнь немного успокоилась и появился досуг, Алмазов не стал тратить его на девиц или пьянки – он начал учиться. Причем не алгебре или электрическому делу, а лишь тому, что могло помочь ему в общении с людьми наследственно культурными, знающими с рождения много красивых значительных слов. Ян Янович панически боялся попасть впросак в разговоре с интеллигентом, и, если такое все же происходило, то горе тому интеллигенту, который своим присутствием, вопросом или упрямством заставил ошибиться товарища Алмазова.
      – Добрый вечер, – сказал Матя Шавло, все еще не отпуская Лидочкиной руки, но не помня о ней, – встреча с чекистом требовала всего внимания, Чекист протянул руку и представился:
      – Ян Алмазов, сотрудник ОГПУ. Считаю долгом развеять ваши опасения: я никого не намерен арестовывать, я такой же отдыхающий, как вы, и хотел бы, чтобы вы забыли о моей специальности. Хорошо, Матвей Ипполитович?
      Матя Шавло вздрогнул, но почувствовала это только Лидочка, которой он касался плечом.
      – Я вас по гренадерскому росту узнал, – засмеялся чекист. – Вы человек всемирно известный.
      – Тогда пошли к вашей машине, – сказал решительно Шавло. – Что с ней случилось?
      И он, скользя по глине, заспешит к перекрывшей дорогу машине Алмазова – длинному черному лимузину, возле которого стоял могучий детина в черной куртке и такой же кожаной черной фуражке – шофер Алмазова.
      Лидочка обернулась, удивляясь тому, что никто из ученых не последовал их примеру и не спешит вытаскивать из грязи машину чекиста. Шавло, не оборачиваясь, угадал ее мысль, потому что сказал (сквозь дождь его слова донеслись невнятно):
      – Мы с вами не ему идем помогать, а тем, кто остался в грузовике. В этом вся разница.
      Лидочка согласилась – на самом деле ей хотелось как можно скорее добраться до теплого санатория и забыть об этой дикой дороге, схожей по трудностям с путешествием фашистского адмирала Нобиле к Северному полюсу.
      Тут Лидочка угодила ногой в яму, полную черной ледяной воды, и страсть делать исторические сравнения оставила ее.
      Пока она, прыгая на одной ноге, пыталась вылить воду из ботика, мимо прошел Алмазов. Его плащ блестел, будто сделанный из черного фарфора. Он гнал перед собой шофера грузовичка. Именно гнал, хотя никакого насилия над ним не производил. Уж больно покорнo была склонена голова шофери, а руки были почему-то заведены за спину и сцеплены пальцами, будто шоферу уже приходилось так ходить.
      – Ну что же вы стоите, товарищи, – сказал чекист. – Навалимся?
      Он сделал широкий округлый жест рукой в черной перчатке, призывая народ включиться в выполнение и перевыполнение.
      Машина Алмазова попала передними колесами в глубокую промоину в дороге, и ее колеса по ступицы скрылись под водой.
      Подчиняясь жесту и крику Алмазова, остальные навалились на зад машины. Спутники Лидочки казались ей черными пыхтящими тенями – по пыхтению она угадала, что справа от нее трудился Шавло, а слева – один из шоферов.
      Машина чуть покачивалась, но не двигалась с места. Алмазов напевно восклицал: «А ну, раз! Еще раз! Раз-два, взяли, и-що взяли!».
      Они с минуту подчинялись крику, потом Шавло первым выпрямился и сказал:
      – Так дело не пойдет.
      – А как пойдет? – заинтересованно спросил Алмазов.
      – Надо сучьев под передок наломать, – сказал шофер грузовика.
      – Все равно народу мало, – сказал Шавло. – Не справимся. Поднимайте народ.
      Дождь припустил с новой силой, будто кто-то наверху открыл душ посильнее.
      Алмазов постучал по дверце лимузина. Дверца тут же приоткрылась, и оттуда вылезла палка, которая замерла под углом вверх, будто некий охотник вознамерился стрелять из машины по пролетающим уткам. Затем раздался громкий щелчок, и палка превратилась в раскрывшийся зонт. Под прикрытием зонта из машины выглянула ножка в блестящем ботике и светлом чулке, ножка замерла над лужей, затем из машины донесся отчаянный писк, и ножка соприкоснулась с водой, которая фонтаном взмыла вверх, обдав шелковые чулки и край юбки существа женского пола.
      – Этого еще не хватало – возмутилась Лидочка. – Мы толкаем, а ваши… друзья сидят. Если б я знала!
      Алмазов ничего не ответил, а маленькая женщина отважно кинулась через лужи к чекисту и, вознеся зонтик над его головой, словно он был китайским богдыханом, пропищала что-то умиленно.
      – Немедленно в машину! – приказал Алмазов, который, как показалось Лидочке, и сам на секунду растерялся от неожиданного явления. – Альбина, вы простудитесь!
      Алмазов взял свою спутницу под руку и повлек к машине. Остальные стояли под дождем, всматриваясь в темноту, ибо стоило человеку исчезнуть из конусов, образовапных светом фар машины или грузовика, он становился невидимым.
      Заталкивая попискивающую даму в лимузин и отказываясь принять из ее рук зонт, Алмазов крикнул своему шоферу:
      – Жмурков, пойди к грузовику, вытащи оттуда всех мужчин, А то мы до утра прочикаемся.
      Лидочке вдруг все надоело. Как будто то, что здесь происходило, было направлено именно против нее. Угадав ее движение, Матя Шавло схватил ее за руку и удержал.