1

Высокий, хмурый старшина в парадном мундире императорской армии выглядел очень величественно, и даже коммуникатор у него в руке казался чем-то вроде маршальского жезла. Старшина рассеянно похлопывал им себя по бедру; глаза его с нескрываемой иронией прошлись по строю молодых людей.

Ну что ж, так в эти игры и играют, подумал Майлз. Он стоял на свежем, даже очень свежем осеннем ветру в трусах и кроссовках и старался не дрожать. Трудно сохранять спокойствие и ясность духа, когда стоишь вот так, почти голый, перед людьми, одетыми, как на смотре у императора Грегора. Хотя, если разобраться, большинство здесь щеголяло в том же наряде, что и он. А вот старшина, надзиравший за испытаниями, был один, но казалось, что он вездесущ — умел человек себя поставить. Майлз присмотрелся к нему: интересно, каким образом ему удается производить такое впечатление. Тут можно кое-чему поучиться…

— Бежать будете парами, — наставлял старшина. Он вроде и говорит-то негромко, а слышно в обоих концах строя. Это напомнило Майлзу отцовскую привычку понижать голос до шепота в минуты ярости. Попробуй тогда его не послушать. — Как только закончите бег с препятствиями, пойдет отсчет времени бега на пять километров. Запомнили? — И старшина начал вызывать пары.

Конкурсные испытания для поступающих в Императорскую Военную Академию длились уже целую неделю. За спиной у Майлза было пять изнурительных дней — устные и письменные экзамены. Кругом уже вздыхали с облегчением, готовясь расслабиться. Кое-где слышался смех и, как всегда, когда худшее позади, — преувеличенные жалобы на недосып, коварство экзаменаторов… Но все эти сетования значили одно — можно лишний раз поздравить себя: они все-таки выдержали, уцелели, выжили. Для абитуриентов Императорской Военной Академии экзамены по физической подготовке будут игрой, временем отдыха. Самое трудное действительно позади — для всех, кроме Майлза.

Юноша вытянулся, словно пытаясь усилием воли распрямить свой искривленный позвоночник. Он слегка вздернул подбородок, чтобы удержать в равновесии слишком большую голову — она была бы впору человеку ростом за метр восемьдесят, а в нем всего-то полтора метра, — и внимательно осмотрел полосу препятствий. Начиналась она пятиметровой бетонной стеной с острыми металлическими штырями наверху. Взобраться на нее — не проблема, мышцы у него в порядке, а вот спуск… Кости, его окаянные хрупкие кости…

— Косиган, Костолиц, — выкрикнул старшина, проходя мимо. Майлз нахмурился и вскинул гневные глаза на старшину, но тут же овладел собою. Старшина опустил почтительную приставку перед его именем, но это вовсе не было оскорблением. В нынешние времена на императорской службе все классы равны, и это правильная политика. Одобренная, кстати, его собственным отцом.

Дедушка из-за этого ругался, но он старик, его уже не переделаешь. Он начинал карьеру еще в те времена, когда главным родом войск была кавалерия, а каждый командир сам обучал своих солдат. В те дни обратиться к нему без приставки «фор», значило нарваться на дуэль, если не хуже. А теперь вот внук генерала Форкосигана пытается поступить в военную академию, такую же, как на других планетах, там его обучат премудростям использования космического оружия, стремительными бросками сквозь пространственно-временные туннели и тактике обороны планет. И стоит он плечом к плечу с мальчишками, которым прежде не разрешили бы чистить его меч.

Ну, не совсем плечом к плечу, иронически поправил себя Майлз, искоса поглядывая на кандидатов в кадеты по обе стороны от себя. Его напарник по преодолению препятствий Костолиц столкнулся с ним взглядом. В глазах его было откровенное любопытство. А глаза Майлза находились как раз на уровне здоровенного бицепса Костолица. Тут старшина дал команду «Разойдись!» — для тех, кто вступал в соревнования попозже, и Майлз с напарником сели на землю.

— Я уже неделю все к тебе приглядываюсь, — начал Костолиц. — Что это за хреновина у тебя на ноге?

Майлз легко подавил раздражение — чему-чему, а этому он научился. Такой, как у него, практикой не всякий похвалиться. Видит Бог, он действительно бросается в глаза в любой толпе, а тем более в такой. По крайней мере Костолиц при виде его не отмахивается и не заклинает нечистую силу, как одна дряхлая старуха у них в Форкосиган-Сюрло. В иных отсталых районах Барраяра например, в глубине Дендарийских гор, в местности, принадлежащей Форкосиганам, младенцев до сих пор убивают из-за любого врожденного дефекта, вплоть до заячьей губы, хотя власти и пытаются бороться с этим варварством. Майлз глянул на пару блестящих металлических стержней на своей левой голени, — до сегодняшнего дня их скрывали брюки.

— Накладки, — ответил он суховато.

Костолиц смотрел на стержни, как завороженный.

— А зачем это?

— Временно. У меня там пара хрупких костей. Накладки предохраняют их от поломок, пока хирург не убедится, что я больше не расту. А потом их заменят чем-то синтетическим.

— Ничего себе… Это болезнь такая или что? — Парень поменял позу и при этом еле заметно отодвинулся от Майлза.

Господи, с болью и яростью подумал Майлз, может, нацепить колокольчик, как прокаженные? Нужно сказать этому типу, что я заразный: мол, в прошлом году во мне было два метра… Он вздохнул и отогнал соблазн.

— Когда мать была мной беременна, ее пытались отравить ядовитым газом. Она в конце концов оправилась, но с костями у меня теперь неполадки.

— А-а… Тебя лечили?

— Еще как. В инквизиции и то так не лечат. Поэтому я и хожу на своих двоих, а то носили бы меня в ведре.

На лице у Костолица теперь читалось легкое отвращение, зато он прекратил свои незаметные маневры.

— А как ты прорвался через медосмотр? Тут же есть какое-то правило насчет минимального роста.

— На это закрыли глаза — пока не станут известны результаты экзаменов.

Мысли Майлза снова обратились к предстоящему испытанию. Им придется преодолевать часть дистанции по-пластунски, под лазерным огнем, и он сможет отыграть какие-то секунды, это ему очень пригодится на пятикилометровой дистанции. Там он подзадержится, с его-то ростом и хромотой, — он уже не помнил, сколько раз ломал ноги, и теперь его левая на четыре сантиметра короче правой. Но тут ничего не поделаешь. А завтра должно быть полегче — завтра испытания на выносливость. Конечно, поначалу это стадо длинноногих парней обойдет его, как миленького. На первых двадцати пяти километрах он будет в хвосте, да и на пятидесятом километре тоже, а вот после семидесяти пяти они почувствуют почем фунт лиха. Там уже начнется настоящая боль. Я профессионал в этой науке, Костолиц, мысленно обратился он к своему сопернику. Завтра, где-то на сотом километре, мы продолжим разговор, задавай тогда свои дурацкие вопросы — если дыхалки у тебя хватит…

А-а, черт, надо думать о деле, а не об этом придурке. Прыжок с пяти метров… Пожалуй, лучше обойти стенку, заработать минус на этом. Но тогда средний балл будет паршивый. Ужасно не хочется жертвовать хоть одним очком, да еще в самом начале. Каждое очко для него — на вес золота. Если пропустить стенку, в резерве ничего не останется…

— Ты и вправду собираешься справиться со всем этим? — спросил Костолиц, оглядываясь. — Набрать больше пятидесяти процентов?

— Нет.

Костолиц тупо посмотрел на него.

— Тогда какого хрена тебе здесь надо?

— А мне и не надо набирать пятьдесят процентов. Так, что-нибудь более или менее приличное…

Брови Костолица полезли вверх.

— Интересно, чью задницу тебе приходится лизать за такой блат? Может, самого Грегора Форбарры?

В его голосе звучали зависть и подозрительность. Майлз стиснул челюсти. Только не надо вспоминать про родителей…

— Ну а все-таки, как это ты собираешься поступить с такими оценками?

— настойчиво допытывался Костолиц. — Глаза его сузились, а ноздри раздувались: не иначе как уловил запах привилегий.

Будь политиком, приказал себе Майлз. Это должно быть у тебя в крови, как и страсть к военному делу.

— Я подал прошение, — терпеливо объяснил он, — чтобы мне вывели средний балл, а не рассматривали все предметы по отдельности. Надеюсь, отметки за письменные компенсируют завал на физподготовке.

— Да ведь тебе придется набрать там почти сто процентов!

— Вот именно, — отрезал Майлз.

— Косиган, Костолиц, — выкликнул их имена другой старшина, в парадной форме.

Они пошли к старту.

— Мне из-за тебя придется туго, — недовольно заметил Костолиц.

— Почему? Ты к этому не имеешь никакого отношения. Это мои проблемы,

— спокойно отозвался Майлз.

— Мы бежим в паре, чтобы задавать друг другу темп. А подстраиваться к тебе — невелика радость…

— А ты не слишком за мной гонись, — промурлыкал Майлз.

Костолиц нахмурился.

Их поставили на черту. Майлз глянул через плац, туда, где стояла группа людей — несколько военных, у которых поступали родственники, и челядь графских сынков, присутствовавших здесь сегодня. Он различил пару суровых слуг в ливреях Форпатрилов; должно быть, его кузен Айвен где-то недалеко.

А вон и Ботари, высокий и тощий, как лезвие ножа. На нем серебристо-коричневая ливрея Форкосиганов.

Майлз приподнял подбородок, незаметно приветствуя отставного сержанта, Ботари уловил его жест на расстоянии ста метров; до этого он стоял по команде «вольно», а тут вытянул руки по швам.

Пара офицеров-экзаменаторов, старшина и двое инспекторов, судивших на дистанции, сошлись в отдалении и о чем-то заспорили. Майлз заметил, как они жестикулируют и поглядывают на него. Спор быстро закончился, инспектора вернулись по местам, и один из офицеров дал старт следующей паре ребят. Старшина подошел к Майлзу и его напарнику; вид у него сейчас был уже не столь самоуверенный. Майлз изобразил на лице внимание и готовность.

— Косиган, — произнес старшина старательно-равнодушным тоном. — Тебе придется снять накладки с ноги. Во время экзаменов какие-либо искусственные вспомогательные средства не разрешаются.

Майлзу мгновенно пришла в голову целая дюжина контрдоводов, но он сдержался. Старшина был в некотором смысле его командиром, а Майлз знал, что сегодня оцениваются не только физические способности поступающих, но и кое-что еще, поважнее.

— Слушаюсь, сэр. Разрешите передать их моему слуге? — Во взгляде, который он бросил на старшину, была скрытая угроза: попробуй не разреши, я их суну тебе, и будешь таскаться с ними целый день…

— О, разумеется, сэр. — Это «сэр» вырвалось невольно; конечно, старшина знал кто он такой. По губам Майлза скользнула еле заметная усмешка и тут же исчезла. Он махнул Ботари, и телохранитель подбежал к нему.

— Разговаривать с домашними запрещено, — предупредил старшина.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался Майлз, сел на землю и отстегнул ненавистный аппарат. Ну и хорошо: на целый килограмм меньше тащить на себе. Он кинул стержни Ботари — тот поймал их на лету. Потом Майлз неловким движением поднялся на ноги. Ботари не подал ему руки, чтобы помочь, — и правильно сделал.

Сейчас, видя их рядом, Майлз понял, что все познается в сравнении. Старшина оказался не таким уж высоким, довольно молодым и, в общем, вполне безобидным типом. Ботари был выше, старше и намного уродливее. Его действительно можно было испугаться. Но, конечно, Ботари уже носил погоны, когда этот парень еще пешком под стол ходил.

Узкая нижняя челюсть, хищно изогнутый нос, близко посаженные глаза непонятного цвета… Майлз глянул на слугу с любовной гордостью. Потом он смерил взглядом полосу препятствий, покосился на Ботари. Тот взглянул туда же, сжал губы, поправил накладки под мышкой и слегка качнул головой. Майлз в ответ чуть дернул уголком рта. Ботари вздохнул и трусцой отправился туда, где ждали остальные.

Значит, старина Ботари советует быть осторожнее. Ну что ж, это его работа: он должен следить, чтобы Майлз был цел и невредим. А карьера Майлза его не касается. Нет, ты несправедлив, тут же упрекнул себя юноша. Когда шла подготовка к этой сумасшедшей неделе, не было человека полезнее Ботари. Он тренировал Майлза долгими часами, выжимая из него все, на что способно его тело, выказывая неослабное рвение. Мой первый подчиненный, подумал Майлз. Моя личная армия.

Костолиц, вытаращив глаза, смотрел вслед Ботари. Похоже, он наконец-то узнал родовые цвета Форкосиганов.

— Ах, вот ты кто, — проговорил он со смесью зависти и почтительности.

— Теперь ясно, почему тебе разрешили сдавать экзамены…

Майлз только напряженно улыбнулся, услыхав новое оскорбление. Он попытался придумать ответ поуничижительнее, но их уже вызывали на старт.

Как видно, творческая мысль Костолица продолжала работать, потому как он язвительно добавил:

— Так, значит, вот почему лорд-регент не стал добиваться трона!

— На старт! — между тем крикнул инспектор. — Внимание! Марш!

Разумеется, Костолиц сразу же вырвался далеко вперед. Беги, беги, безмозглый ублюдок. Если догоню, я тебя тут же и пришибу, — бесился Майлз, чувствуя себя хромой коровой на скачках чистокровных лошадей.

Эта стена, эта чертова стена… Костолиц уже пыхтел где-то посередине, когда Майлз коснулся каменной кладки. Ну, по крайней мере сейчас он покажет этому мужлану, как лазать. Он взлетел вверх, словно крохотные опоры для пальцев рук и ног были широкими ступенями. Мышцы работали как бешеные, подстегиваемые яростью. Оказавшись на гребне раньше Костолица, Майлз глянул вниз — и остановился, неуверенно присев между штырями.

Инспектор внимательно наблюдал за ними. Раскрасневшийся напарник уже догнал Майлза.

— Ну что, фор? Испугался высоты? — выдохнул Костолиц, ухмыляясь через плечо. Он спрыгнул, ловко приземлился и помчался дальше.

Если спускаться осторожно, как какая-нибудь старая дама с артритом, будут потеряны драгоценные секунды… Может, удастся после приземления уйти в перекат? — Инспектор все смотрит, а Костолиц уже добрался до следующего препятствия… И Майлз прыгнул.

Время, казалось, растянулось в бесконечность, пока он камнем летел к земле, — растянулось специально ради того, чтобы он полностью, до тошноты, прочувствовал свою ошибку. Майлз ударился о песок со знакомым треском ломающихся костей.

Он не вскрикнул, а только моргнул от боли. Равнодушный наблюдатель где-то в глубине души отметил, что сегодня его не спасли бы никакие накладки…

Сломанные ноги начали быстро опухать, покрываясь багровыми кровоподтеками. Майлз чуть отодвинулся назад, чтобы выпрямить их, а потом быстрым, непроизвольным движением уткнулся головой в колени. И только тут он позволил себе закричать. Это был бесконечный, отчаянный, безмолвный вопль раненого в самое сердце. Даже ругаться он не мог — никакое проклятие не дало бы ему облегчения сейчас.

До инспектора наконец дошло, что парень не собирается вставать. Майлз задом, опираясь на руки, отполз от стены, чтобы не мешать следующей паре, и терпеливо ждал Ботари.

Торопиться ему теперь было решительно некуда.

— Сколько себя помню, ты все собираешь приданое Элен. Но такие вещи давным-давно вышли из моды, еще с кавалерией, неужели ты не понимаешь? Даже форы теперь женятся без всякого приданого. Нынче не период Изоляции.

— Майлз говорил насмешливо, но насмешка была мягкой, тщательно соразмеренной с одержимостью собеседника.

— Я хочу, чтобы все у нее было, как у людей.

— Да ты уже наверняка насобирал столько, что можешь купить ей Грегора Форбарру, — ухмыльнулся Майлз. Все знали, что его телохранитель годами урезал себя во всем ради приданого дочери.

— Об императорах не шутят. — Ботари пресек эти кощунственные остроты со всей твердостью, какой они заслуживали. Майлз вздохнул и начал осторожно взбираться по ступенькам, неуклюже двигая ногами, зажатыми в пластиковые шины.

Болеутоляющие, которыми его накачали перед уходом из госпиталя, уже перестали действовать, и он чувствовал безмерную усталость. Ночь он провел без сна, под местным наркозом, обмениваясь шутками с хирургом, который трудился несколько часов, складывая в одно целое крохотные кусочки его переломанных костей. А ты держался совсем неплохо, подбадривал себя Майлз; но единственное, чего ему хотелось, — убраться со сцены и рухнуть где-нибудь в уголке. Оставалось доиграть еще два акта.

— А какого жениха ты ей хочешь подобрать? — весело поинтересовался Майлз, останавливаясь, чтобы передохнуть.

— Офицера, — твердо произнес Ботари.

Улыбка Майлза слегка поблекла. Значит, офицерское звание — предел твоих желаний, дорогой сержант?

— Надеюсь, ты еще не завтра потащишь ее под венец…

Ботари фыркнул.

— Конечно, нет. Ей же всего… — Он помолчал. Складка на лбу сержанта обозначилась еще сильнее. — Время идет… — пробормотал он и умолк окончательно.

Майлз преодолел последнюю ступеньку и вошел в дом Форкосиганов, мысленно готовясь к встрече с родными. Похоже, первой будет мама; тут без проблем. Она действительно появилась в парадном холле, как только слуга-телохранитель открыл дверь. Леди Форкосиган была уже в летах, ее огненно-рыжие волосы поседели, высокий рост скрадывал полноту. Она тяжело дышала: скорее всего сбежала вниз, увидев их в окно. Мать и сын молча обнялись. Глаза матери смотрели серьезно и понимающе.

— Отец дома? — спросил Майлз.

— Нет. Он сегодня с министром Квинтиллианом в императорской ставке, сражается с генштабом по поводу бюджета. Отец велел передать тебе привет и сказал, что попытается вернуться к обеду.

— Он… он ничего не говорил деду насчет вчерашнего, а?

— Нет, но мне кажется, чем скорее ты это сделаешь, тем лучше.

— Я думаю. — Он посмотрел вверх, туда, где кончалась длиннющая парадная лестница особняка Форкосиганов. Что ж, начнем с самого трудного…

— Дед наверху?

— Да, в своих апартаментах. Хотя, рада тебе сообщить, утром он даже прогулялся в саду.

— А-а. — И Майлз двинулся к лестнице.

— В лифт, — односложно скомандовал Ботари.

— Пустяки, тут всего один пролет.

— Хирург сказал, что вам надо избегать любых нагрузок.

Леди Форкосиган наградила Ботари одобрительной улыбкой; в ответ он вежливо пробормотал: «Миледи…»

Майлз недовольно передернул плечами и направился вглубь дома.

— Майлз, — проговорила мать, когда он ковылял мимо. — Дед очень стар и не очень здоров, и уже много лет ему ни с кем не приходилось спорить, так что принимай его таким, какой он есть, ладно?

— Ты же знаешь, я так и делаю. — Он скорчил почтительную гримасу, демонстрируя готовность ко всяческой дипломатии. Мать рассмеялась, но ее глаза остались серьезными.

Добравшись до покоев деда, Майлз встретил Элен Ботари — она как раз выходила оттуда. Сержант приветствовал дочь молчаливым кивком, получив в ответ прелестную улыбку.

В тысячный раз Майлз задавался вопросом: как мог этот урод породить такую красавицу? Все его черты по отдельности отражались в лице Элен, но в преображенном виде. В свои восемнадцать лет она была очень высокой — метр восемьдесят, совсем как отец, с его метром девяносто пять; но Ботари был худ, как щепка, и вечно напряжен и озабочен, а она — изящна и полна жизни. У него нос изогнут клювом, а у Элен очень милый носик с легкой горбинкой. Его лицо кажется слишком узким, а у дочери — идеальный овал, красота, в которой безошибочно чувствуется порода. Глаза — темные, светящиеся, внимательные, без отцовской подозрительности и въедливости. Словом, отец и дочь походили друг на друга, словно два изваяния, высеченных одним и тем же скульптором, — василиск и святая, застывшие над входом в старинный собор.

Майлз встряхнулся и обменялся коротким взглядом с очаровательной девушкой на голову выше себя. Надеюсь, ты еще не завтра выдашь ее замуж, сержант…

— Вот здорово. Я так рада, что ты здесь, — обратилась она к нему. — Сегодня с утра прямо беда с ним.

— Что, капризничает?

— Нет, напротив. Он очень бодр. Играл со мной в страто, не обращая на меня никакого внимания. Знаешь, я чуть у него не выиграла. А потом рассказывал про войну и все вспоминал о тебе. Будь у него карта, он бы втыкал флажки по дистанции, пока ты ее преодолевал… Может, мне остаться?

— Нет, что ты.

Элен сочувственно и с облегчением улыбнулась и пошла по коридору.

Майлз, глубоко вздохнув, толкнул дверь в комнату генерала графа Петера Форкосигана.

2

Старик был чисто выбрит и одет во все свежее. Он сидел в кресле, задумчиво глядя в сад за окном. Нахмурившись, граф оглянулся на того, кто прервал его размышления, увидел внука и широко улыбнулся.

— А-а, это ты, малыш. Садись. — Он указал на другое кресло, в котором, наверное, только что сидела Элен. Улыбка старика стала несколько озадаченной. — Черт, неужели я обсчитался на день? Мне казалось, сегодня ты должен трусить по горе Сенселе — вверх-вниз, вверх-вниз… И так сто километров.

— Нет, сэр, вы вовсе не потеряли этот день. — Майлз опустился в кресло. Ботари поставил перед ним стул и показал пальцем на его ноги — не нужно ли помочь, но Майлз, отрицательно покачав головой, попытался справиться с ними сам. Боль обожгла его, как огонь. — Ладно, подними-ка их, сержант, — устало согласился он, и Ботари помог ему задрать вверх злосчастные конечности, утвердив их под медицински правильным углом. Потом сержант ретировался — хороший тактический ход, подумал Майлз, — и замер у двери по стойке смирно. Когда до старого графа дошел смысл всей этой пантомимы, его глаза расширились.

— Что ты натворил, малыш?

Надо проделать все быстро и безболезненно, как отрубают голову, например, раз — и все кончено.

— Спрыгнул со стенки и сломал обе ноги. Вчера, на полосе препятствий. В общем, провалился на физподготовке. Остальное… Впрочем, теперь это неважно.

— И вот ты вернулся домой.

— И вот я вернулся домой.

— Так. — Дед забарабанил изуродованными пальцами по подлокотнику. — Так. — Он неловко поерзал в кресле и сжал губы, не глядя на Майлза. Пальцы его снова застучали по подлокотнику. — А все из-за этой дурацкой ползучей демократии, — не выдержав, сварливо начал он. — Из-за убогого инопланетного вздора! Твой отец поощрял эти глупости — думал, что послужит тем Барраяру, ай нет. У него была прекрасная возможность искоренить все это в бытность его регентом, и он упустил ее, просто упустил… — Старик замолк. — Влюбился в женщину с другой планеты, в идеи с других планет, — продолжал граф, но уже без прежнего пыла. — Это все твоя мать виновата. С ее вечным бредом про равенство и братство…

— Ну брось, дед, — возразил Майлз, немного уязвленный. — Мама совершенно не интересуется политикой. Покойники, и те, наверно, интересуются ею больше.

— И слава Богу. Иначе она бы уже давно правила Барраяром. Я ни разу не слыхал, чтобы твой отец ей хоть в чем-то перечил. Ну ладно, могло быть и хуже…

Майлз лежал в кресле, не пытаясь больше защищать ни себя, ни мать. Беспокоиться было не о чем: престарелый генерал скоро начнет обсуждать проблему с разных сторон и сам себя переспорит.

— Может быть, нам всем надо меняться со временем? Может быть. Вот, скажем, сыновья лавочников — видит Бог, из них получаются великолепные солдаты. У меня под началом было порядком этих ребят. Я тебе никогда не рассказывал про одного молодца? Мы дрались с цетагандийцами в Дендарийских горах за Форкосиган-Сюрло. Лучший лейтенант, какого я помню. Мне тогда было не больше лет, чем сейчас тебе. В тот год он убил больше цетагандийцев, чем… А отец у него был портной. В те времена все кроили и шили вручную… — Старик вздохнул по безвозвратно ушедшей молодости. — Как же его звали…

— Тесслев, — подсказал Майлз. Он внимательно рассматривал свои ноги. Что ж, он может стать портным — благо теперь они такая же вымирающая порода, как и графы.

— Да-да, Тесслев. Погиб он, правда при страшных обстоятельствах. Пошел на разведку, и их всех захватили в плен. Храбрый был до чертиков, ничего не боялся… — Наступило молчание.

Внезапно старый граф узрел спасительную соломинку и ухватился за нее.

— А соревнования проводили честно? Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Какой-нибудь плебей-карьерист…

Майлз решительно покачал головой, торопясь пресечь эти фантазии, прежде чем они укоренятся в голове старика.

— Все было честно. Я сам во всем виноват. Задергался, не сумел вовремя собраться… Словом, я провалился, потому что слаб.

Дед яростно фыркнул. Он сжал кулак, но через мгновение рука его безнадежно разжалась.

— В мое время никто бы не посмел сомневаться в твоем праве…

— В твое время за мою неумелость заплатили бы жизнями другие. Теперь все устроено более справедливо, я в этом уверен. — Майлз старался говорить как можно спокойнее.

— Ну что ж… — Старик смотрел в окно, ничего не видя. — Времена и вправду меняются. Барраяр изменился. Он страшно изменился, уже когда мне исполнилось двадцать — в сравнении с тем, чем был при моем рождении. А потом, между двадцатью и сорока, произошла еще одна такая же перемена. Все изменилось, все, ничего прежнего не осталось… Потом еще одна перемена, от моих сорока до теперешних восьмидесяти. Все твои сверстники — слабое, выродившееся поколение… Даже грехи у нынешних людишек какие-то разжиженные. Старые пираты времен моего отца могли бы съесть их на завтрак и переварить косточки до обеда… Ты знаешь, я ведь буду первым графом Форкосиганом за все девять поколений, которому суждено умереть в постели… — Старик умолк, вглядываясь во что-то невидимое, а потом прошептал, словно обращаясь к самому себе: — Бог мой, как я устал от перемен…

— Сэр, — мягко прервал его Майлз.

Старик живо поднял на него глаза.

— Ты не виноват, малыш. Ни в чем не виноват. Просто ты попал в колеса судьбы, как и все мы. Это же случайность, что убийца, покушавшийся на твоего отца, выбрал именно такой яд. Он ведь не целился в твою мать. А ты всегда был молодцом. Наверное, мы хотели от тебя чересчур многого. Но никто не скажет, что ты ничего не добился!

— Благодарю вас, сэр.

Молчание становилось гнетущим; в комнате было слишком жарко. Голова у Майлза болела, его подташнивало от голода и лекарств. Он неловко поднялся.

— Если позволите, сэр…

Старик махнул рукой, отпуская его.

— Да, у тебя, наверное, дела… — Он снова помолчал, потом как-то растерянно глянул на Майлза: — Что же ты собираешься делать? Все так странно… Мы всегда были форы, воины, даже когда военное искусство изменилось вместе со всем остальным…

Дед казался таким маленьким, сидя в своем глубоком кресле. Майлз из последних сил постарался улыбнуться:

— Ну, зато я могу заняться еще одним излюбленным делом аристократов. Стану светским львом. Буду знаменитым эпикурейцем и женолюбом. Наверное, это веселее, чем военная служба.

К его удивлению, дедушка поддержал шутливый тон.

— Да, я всегда завидовал этим ребятам. Так что давай, малыш… — Он улыбнулся, но Майлз почувствовал, что эта улыбка была такая же вымученная, как и его собственная. Да и могло ли быть иначе — «бездельник» всегда было в устах старика страшнейшим из ругательств. Майлз вышел. Ботари последовал за ним.

Майлз сидел, сгорбившись, в потрепанном кресле в маленькой гостиной их огромного старинного дома. Он положил ноги на стул и закрыл глаза. В комнату эту редко кто заходил; можно было надеяться, что здесь его оставят в покое, наедине с невеселыми мыслями. Никогда прежде он не чувствовал себя в таком тупике. Столько сил потрачено зря, а впереди пустота — и все из-за мимолетного приступа глупости и злости, малодушного страха выглядеть смешным…

Кто-то кашлянул за его спиной, и робкий голос позвал:

— Майлз…

Глаза его широко раскрылись:

— Элен! Значит, вы с мамой приехали в Форкосиган-Сюрло! Входи, входи.

Девушка присела на подлокотник другого кресла.

— Да, миледи знает, как я люблю эти поездки в столицу. И всегда берет меня с собой. Она мне как мать…

— Скажи ей об этом. Ей понравится.

— Ты так думаешь? — застенчиво спросила Элен.

— Конечно. — Как всегда, ее присутствие оживило Майлза. Возможно, не такое уж пустое будущее ему предстоит…

Она тихонько покусывала нижнюю губу; большие глаза, не отрываясь, смотрели в его лицо.

— Ты выглядишь совсем разбитым.

Э, нет, жалость нам не требуется. Майлз откинулся на спинку кресла и ухмыльнулся:

— Вот именно. В буквальном смысле. Ничего, пройдет. Ты, наверно, уже слышала про мое фиаско.

— Да. Как у тебя… со старым графом? Обошлось?

— Конечно. Я ведь его единственный внук. Положение у меня беспроигрышное — могу вытворять, что хочу.

— Он не говорил с тобой насчет перемены имени?

Майлз воззрился на Элен, на сей раз с непритворным изумлением:

— Что?

— Ну, насчет того, чтобы ты смог наследовать титул. Он говорил, что это надо будет сделать, когда ты… — Девушка вдруг замолчала, но Майлз без труда понял, о чем речь.

— Ах, вот оно что. Когда я стану офицером… Значит, дед собирался пойти на попятный и позволить мне носить имя, подобающее наследнику? Очень мило с его стороны. С опозданием на семнадцать лет…

— Я никогда не могла понять, в чем тут проблема.

— Ну как же. Меня зовут Майлз Нейсмит, по отцу моей матери, а не Петер Майлз, как следует — по отцу отца и отцу матери. Все это из-за скандала при моем рождении. Когда родители поправились после отравления газом, стало ясно, что зародыш пострадал и дед настаивал на аборте. Разумеется, мне этого знать не положено. Была жуткая ссора с родителями — точнее, с мамой, а отец попал под перекрестный огонь. Когда он поддержал мать и заставил деда отступить, тот обиделся и объявил, что я не должен носит его имя. Потом он, правда, успокоился, когда узнал, что я не такой уж уродец, как ожидалось. — Майлз побарабанил пальцами по подлокотнику. — Значит, он собирается взять свое проклятие обратно? Пожалуй, хорошо, что я срезался, а то бы он мог им подавиться. — Тут Майлз замолчал: не стоит говорить так про деда. Ни к чему выглядеть перед Элен более безобразным, чем он есть на самом деле.

— Я-то знаю, как ты готовился. Ужасно жаль, что так случилось.

Он снова попробовал отделаться шуткой.

— А уж мне-то как жаль… Вот бы тебе выступить вместо меня на испытаниях по физподготовке! Из нас двоих получился бы великолепный офицер.