Как бы то ни было, но мы видели совсем близко Олеко Дундича. Рослый золотистый скакун, сверкавшая в лучах солнца сабля, черная черкеска, лихо сбитая на затылок кубанка и трепетавший по ветру башлык создавали образ сказочного богатыря. По своей неукротимой отваге, по боевым делам это был действительно легендарный герой. И теперь, будто выпущенный на волю сокол, он летел навстречу подвигу. Но разве знает кто, что подготовила ему судьба?
      На какой-то миг я оторвал взгляд от атакующего полка, обратив внимание на разорвавшийся у железной дороги снаряд. И тут же, как удар, стегнул тревожный голос Ворошилова:
      - Дундич!..
      Я резко повернул голову и успел еще заметить, как Олеко, взмахнув руками, камнем свалился с лошади. Так падают только мертвые!
      - Вон те два молодчика убили нашего Дундича, - показал мне Климент Ефремович на убегавших в кусты солдат. - Они стреляли в него. - И, вгорячах подняв, свой карабин, Ворошилов стал посылать пулю за пулей в петлявших по полю белополяков.
      Я был потрясен не меньше Климента Ефремовича. В груди словно что-то оборвалось. В ярости выхватил маузер и выстрелил несколько раз, забыв о том, что противник далеко и пули мои просто не долетят.
      Прибежал Зеленский и потянул нас к подножию высоты, где стояли в укрытии лошади.
      - По вас же стреляют, - укоризненно заметил он, показывая на насыпь железнодорожного полотна, усыпанную переползавшими польскими солдатами.
      Действительно, огорченные гибелью Дундича, мы не заметили, что вражеские пехотинцы появились совсем рядом.
      Спускаясь к подножию высоты, я заметил, что атака 24-го полка не завершилась. Подразделение противника перед нашей высотой было смято и уничтожено. Однако ударили польские пулеметы, и конармейцы стали отходить. В поле остался лишь одинокий конь Дундича. Он стоял около убитого хозяина, пощипывая траву.
      А в районе Шпанова кипел жестокий бой. Противник настойчиво атаковал 6-ю дивизию. Следовало спешить туда. До отъезда мы послали Литунову распоряжение войти в локтевую связь с 6-й дивизией на участке Житын - Шпанов и не допустить прорыва противника в стыке.
      Когда вернулись на командный пункт С. К. Тимошенко, нам стало ясно, что если окончательно изнуренные 2-я и 3-я бригады 6-й дивизии еще могли удерживать Шпанов и железную дорогу, то с северо-запада Ровно защищать было нечем. 1-я бригада В. И. Книги не могла устоять против напора превосходящих сил противника, который, почти не развертываясь, в колоннах, давил своей массой на поредевшие цепи конармейцев. А резервов не было.
      Пока мы обсуждали обстановку, в выемке железной дороги показался вражеский бронепоезд и обстрелял деревню.
      - Что же вы, артиллеристы, терпите такую наглость?! - упрекнул я находившегося с нами начальника артиллерии армии Г. И. Кулика. - Выдвигайте пушки и бейте прямой наводкой.
      Кулик заторопился, стал помогать артиллеристам подтягивать орудие к железнодорожной насыпи.
      Вскоре раздался выстрел, второй - и бронепоезд лишился трубы. Отдуваясь и нещадно дымя, он попятился назад, "о продолжал вести огонь, и снаряды все ближе ложились вокруг командного пункта. Один разорвался совсем рядом, осыпав нас землей. Когда пыль улеглась, я увидел, как Тимошенко удивленно рассматривал свой сапог. Осколок снаряда, словно бритвой, срезал заднюю часть голенища, к счастью не повредив ноги.
      - Ого! - пошутил комиссар дивизии Бахтуров. - За трубу бронепоезда приходится расплачиваться сапогами. Давайте, пожалуй, уйдем, пока не взяли дороже. Уходить, действительно, пришла пора. Во второй половине дня вся 6-я дивизия сосредоточилась в районе Омеляны - Обаров и стремительной атакой овладела северо-западной окраиной Ровно. Закипел уличный бой. Борьба шла за каждый квартал, за каждое строение. Некоторые дома по нескольку раз переходили из рук в руки. Допоздна атаковали противника и полки 4-й кавалерийской дивизии. Но ворваться в город так и не смогли.
      Учитывая чрезвычайную усталость конармейцев и утомленность лошадей, я приказал Тимошенко и Литунову прекратить атаки, части отвести на отдых, а за противником установить наблюдение.
      Ночью на отбитом у врага бронепоезде вернулись в полевой штаб армии. Небольшая деревушка Коростово была погружена во мрак, и нам не без труда удалось разыскать домик, в котором разместился С. А. Зотов. К нему как раз приехал из Бердичева С. К. Минин.
      Начальник штаба доложил о действиях 11-й и 14-й кавалерийских. В полдень у села Обгов они атаковали 18-ю польскую пехотную дивизию, двигавшуюся "а Дубно. После упорного боя противник отступил и ушел в сторону Кременца.
      Нас порадовали успехи 403-го стрелкового полка 45-й дивизии и кавбригады Г. И. Котовского" В районе Антонины они разгромили крупные силы неприятеля и захватили большие обозы, очевидно, той же 18-й пехотной дивизии.
      И все же в целом день 9 июля закончился неудачно. Особенно обидно было от сознания, что Ровно удержать не удалось. Сказывалось распыление сил.
      Ночью 6-я кавалерийская остановилась в 5-6 километрах юго-западнее Ровно в районе Омеляны - Ясеневичи, 4-я овладела селом Великий Житын и Александрией, 11-я удерживала Дубно, а бригады 14-й находились в районе Коростовки. Наконец, 45-я стрелковая дивизия и кавгруппа Осадчего заняли город Острог.
      Мы полагали, что вражеские войска задержатся в Ровно, и решили на следующий день атаковать город с разных направлений. Кроме 4-й и 6-й дивизий в операции должна была участвовать и 14-я. Поэтому А. Я. Пархоменко получил задачу, не считаясь с усталостью конского состава, ночью безостановочно двигаться к Ровно и в 12 часов во взаимодействии с 4-й и 6-й дивизиями атаковать противника с юга.
      Однако к утру наша разведка обнаружила, что крупные колонны противника стали отходить по шоссе на Луцк. Части С. К. Тимошенко сразу же перешли в наступление и захватили большое число пленных, обозы. Днем при содействии бригады 4-й дивизии они овладели Ровно.
      Боевое знамя Конармии вновь развевалось над Ровно. Хотя мы не смогли полностью разгромить 2-ю польскую армию и главным ее силам удалось прорваться на запад, к Луцку, это была крупная победа. Прочное овладение Ровненским районом открывало нам путь на Брест, создавало возможность удара по флангу и тылу неприятельских войск в Белоруссии, способствовало успеху армий Западного фронта, которые продолжали успешно наступать и 11 июля освободили Минск.
      О трудностях, которые возникли у польских войск после нашего прорыва к Ровно, лучше всего судить тому, кто их испытал. Поэтому здесь уместно будет сослаться на свидетельство польского военного историка Бернацкого. Говоря об операции Конармии, он признает, что, "форсировав р. Горынь и захватив важный коммуникационный узел (имеется в виду Ровно. - С. Б.), она разорвала польский фронт на пространстве от Александрин до Изяслава, своим ударом она возбудила во фронтовом польском командовании мысль о невозможности ликвидации этого прорыва и необходимости отхода польских армий Укрфронта на 100 километров на запад. Дорога на Луцк и Ковель, а равно на фланг и тылы 6-й польской армии была открыта. 2-я польская армия была сброшена со своих коммуникационных путей в лесисто-болотистое пространство на север р. Горыни, что в свою очередь могло создать для нее критическое положение из-за невозможности организации своего снабжения. Затем новое положение польских армий (отошедших на запад) отразилось на моральном состоянии как польского командования, так и подчиненных ему частей, подтверждая еще раз, что, кроме мелких удач, разбить Конармию не удается и бои с нею каждый раз кончаются нашим отходом"{51}.
      Днем 10 июля в Ровно конармейцы при большом стечении жителей города с воинскими почестями провожали в последний путь своего любимца Олеко Дундича.
      Сотни людей, знавших героя или слышавших о его подвигах, в скорбном молчании стояли вокруг свежевырытой могилы. Низко опустил обнаженную голову верный друг Дундича, его ординарец Ваня Шпитальный. Это он, рискуя жизнью, под огнем противника вынес с поля боя тело Олеко, поймал и вывел в безопасное место его коня. Мне, как, наверное, и Шпитальному, и многим другим, трудно было поверить, что мы потеряли нашего Дундича, который презирал смерть, но страстно любил жизнь и часто говорил, что непременно доживет до полной победы пролетариата России и освобождения сербского народа от ига национальной и иностранной буржуазии.
      Дундича в армии по-настоящему любили. И когда я сейчас размышляю об истоках этой любви, то прекрасно понимаю, что завоевал он ее не только личной храбростью. Ведь храбрецов в Конной было очень много. Мне кажется, не последнее значение имело то обстоятельство, что в глазах конармейцев Олеко Дундич олицетворял лучшие благородные черты бойца-интернационалиста, который по своей воле пришел бороться за свободу русского народа. Ну и, конечно, прекрасные качества характера. Олеко был человеком большой души, жизнерадостным, милым и сердечным товарищем. Он умёл дорожить дружбой и обладал большой скромностью. За друга Дундич способен был, не задумываясь, отдать свою кровь, каплю за каплей.
      Вражеская пуля оборвала жизнь замечательного богатыря, которого К. Е. Ворошилов метко назвал львом с сердцем ребенка.
      В тот день с воинскими почестями мы похоронили и еще одного прекрасного человека - командира 9-го автобронеотряда коммуниста орденоносца Павла Никоноровича Бахарева. Уроженец деревни Новое Село, из-под Углича, он с первых дней революции с оружием в руках боролся за Советскую власть. Я узнал его как хорошего организатора, отважного командира бронеотряда еще во время боев под Царицыном. Затем вместе с красными конниками он участвовал в боях за Воронеж, Касторную, Донбасс, Таганрог и теперь вот на польском фронте. С болью в сердце я простился с этим мужественным солдатом революции, навсегда сохранив в памяти его светлый образ.
      11. Неожиданный поворот
      1
      В первой половине июля войска Западного и Юго-Западного фронтов, прочно удерживая инициативу, преследовали отходившего противника. В польско-советской войне наступал новый этап.
      Военные неудачи польской армии порождали растерянность реакционной клики Пилсудского.
      Тревога охватила и заправил Антанты. Их пугал революционный подъем пролетарских масс западноевропейских стран. Простой народ отвергал грязную войну против Советской республики. В Австрии и Италии, во Франции и Чехословакии, в Англии и Америке нарастала волна антивоенных протестов, ширилась солидарность международного пролетариата с трудящимися Советской России. В ряде капиталистических стран рабочие не только решительно осуждали попытки империалистов удушить Республику Советов, но и саботировали военные мероприятия, в частности задерживали грузы, предназначенные для польских войск.
      Однако правящие круги главных империалистических держав не отказались от надежды реставрировать в нашей стране капитализм и продолжали поддерживать буржуазно-помещичью Польшу.
      3 июля Союзнический военный комитет Антанты представил главам правительств Англии и Франции доклад о крупных неудачах польской армии, особенно на ровненском направлении, где она в результате удара войск Юго-Западного фронта отступила от Киева на 300 километров. Руководителям этих государств рекомендовалось принять самые срочные меры для преодоления "столь глубокого кризиса в Польше" и оказать правительству Пилсудского немедленную материальную и моральную помощь. Причем под моральной помощью подразумевалось официальное заявление, которое бы "охладило атаки большевиков".
      5 июля в бельгийском городе Спа собралась конференция государств Антанты, куда были приглашены и представители польского правительства. Конференция выработала ультиматум, который 12 июля был предъявлен Советскому правительству в ноте английского министра иностранных дел лорда Керзона. Одновременно было принято решение о помощи Польше вооружением и о направлении в Варшаву французской и английской военных миссий.
      Ультиматум Керзона требовал от Советского правительства прекратить военные действия против интервентов и заключить перемирие. Для расположения польских войск была названа линия Гродно - Яловка - Немиров - Брест Устилуг - Крылов и далее западнее Равы-Русской и восточнее Перемышля до Карпат. Красная Армия должна была отойти от нее на 50 километров. Кроме того, Керзон бесцеремонно потребовал подписать перемирие и с марионеткой империалистов - Врангелем, предлагая объявить Крымский перешеек "нейтральной зоной". В случае отказа от этих условий Антанта угрожала занять непримиримую позицию и оказать польским войскам помощь всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.
      Наглые требования империалистов вызвали негодование советского народа. Наше правительство отвергло ультиматум и указало, что у Англии нет оснований выступать в роли посредника между Советской Россией и Польшей.
      Разоблачая перед всем миром коварный смысл вмешательства Англии, Совнарком РСФСР заявил, что, когда буржуазно-помещичья Польша готовила нападение на Россию, английское правительство не только не думало предотвратить агрессию, но даже не отвечало на неоднократные предложения Советского правительства разрешить все спорные вопросы мирным путем. Руководители государств Антанты, наоборот, всячески подстрекали Польшу к войне, помогали ей материалами, одобряли захват польскими войсками Киева и Белоруссии.
      Советское правительство с полным основанием считало Англию одной из воюющих сторон и поэтому не могло признать ее в качестве беспристрастного посредника. Оно заявило, что трудящиеся нашей страны никогда не питали вражды к польскому народу и желают полного и окончательного примирения с ним. Но устранение разногласий между нашими народами и установление прочного мира возможны только в результате непосредственных переговоров между Польшей и Советской Россией. Если Польша обратится к нашей стране с предложением начать мирные переговоры, указывалось в ответной советской ноте, то оно будет рассмотрено в самом благожелательном духе.
      Искренне стремясь к миру, Советское правительство опять шло на большие уступки, подтверждая свое согласие установить более выгодную для польского государства границу, чем та, что была намечена Верховным советом Антанты в декабре 1919 года и которую теперь предлагало британское правительство в ультиматуме лорда Керзона. Ради установления братских отношений между трудящимися Польши, России, Украины, Белоруссии и Литвы, подчеркивалось в ответной нашей ноте, Советская страна готова поступиться своими интересами, если польское правительство гарантирует миролюбие и перестанет служить орудием интриг и агрессии в руках империалистов.
      Вместе с тем Советское правительство решительно выступило против отторжения Крыма и превращения его в постоянное убежище белогвардейских банд Врангеля, не имевших поддержки народа и целиком существовавших на средства государств Антанты, и прежде всего Великобритании.
      Ультиматум Керзона, припудренный в ряде мест псевдомиролюбивыми фразами, был рассчитан на выигрыш времени для мобилизации сил на борьбу против Республики Советов. Поэтому наше правительство оставило в силе указания главному командованию продолжать наступление Красной Армии, чтобы разгромить противника и ликвидировать угрозу Республике как со стороны интервентов, так и белогвардейских частей Врангеля.
      К этому времени советские войска достигли больших успехов. Армии Западного фронта пересекли железную дорогу Вильно - Молодечно - Минск Бобруйск и успешно продолжали наступление. Войска Юго-Западного фронта тоже теснили противника на запад. Первая Конная армия после операции в Ровненском районе занимала Ровно, Клевань, Здолбунов и Погорельцы. 45-я стрелковая дивизия и кавгруппа А. М. Осадчего находились на линии Мизочь - Ямполь. Справа от нас 12-я армия приближалась к железной дороге Сарны - Ровно. Ее левофланговые части заняли Костополь и Александрию, имея связь с Конармией. Слева 14-я армия вышла на рубеж Базалия - Ермолинцы - Каменец-Подольский. В образовавшемся здесь разрыве противник проявлял активность, угрожая левому флангу и тылу Конной армии.
      11 июля в Ровно собрались на заседание все три члена Реввоенсовета Конной армии - К. Е. Ворошилов, С. К. Минин и я. Присутствовал также начальник полештарма С. А. Зотов. Обсуждался один вопрос - состояние войск после тяжелых боев в районе Ровно. Пришли к единодушному мнению, что соединения нуждаются в отдыхе, и постановили послать телеграмму Реввоенсовету фронта. "Армии, - телеграфировали мы в Кременчуг, - абсолютно необходим кратковременный, не менее семи дней, отдых, в течение которого возможно будет хотя бы отчасти пополнить убыль техники, подтянуть снабжение, восстановить боеспособность. В данный момент армия сможет только охранять линию своего фронта и в случае наступления противника дать ему отпор. Немедленное вовлечение армии в активные операции грозит непоправимыми тяжелыми последствиями для армии и фронта".
      Всех вопросов, требовавших срочного решения, мы, конечно, сообщить телеграфом не могли и поэтому просили А. И. Егорова приехать к нам хотя бы на несколько часов. В тот же день получили его ответ. Он телеграфировал, что сознает необходимость отдыха Конармии. Но приехать в Ровно не имеет возможности. Егоров предложил переговорить с ним по прямому проводу.
      Аппарат для разговора с фронтом имелся только в основном штабе, и мы решили ночью выехать в Бердичев. Кстати, следовало разобраться в работе тыловых органов армии, принять меры к обеспечению войск всем необходимым.
      Но выехать в Бердичев мне не удалось. Перед вечером поступила директива А. И. Егорова на предстоящее в недалеком будущем наступление. Для развития общего успеха 12-й армии предлагалось двигаться в направлении на Ковель, Брест-Литовск, прикрываясь одной дивизией со стороны Сарны - Ровно.
      Конной армии с частями 45-й дивизии отводилась роль ударной группы фронта. Нам предстояло стремительно наступать в обход Брест-Литовского района в общем направлении на Луцк, Грубешов, Люблин, Луков. 14-й армии ставилась задача наступлением в направлении Тернополь, Львов прикрыть ударную группу со стороны Галиции.
      По директиве к 24 июля 12-я армия должна была овладеть городом Ковель, Конная - Холмом и Замостьем, а 14-я - Равой-Русской, Городком и Львовом.
      В целом войска Юго-Западного фронта выполняли вспомогательную роль. Главный удар наносился в Белоруссии. Армии Западного фронта нацеливались прямо на Варшаву.
      Все мы проявили живой интерес к директиве.
      - Великолепный план, - сказал Ворошилов. - Обратите внимание, насколько целесообразно указано направление Конармии. Продвигаясь к Люблину, мы создадим угрозу северо-западной группе польских войск и этим поможем наступлению Западного фронта к Висле.
      - Или посмотрите на юг, - добавил я. - Ведь войска противника на Украине, оторванные от своих главных сил, неизбежно станут откатываться в Галицию.
      Долго мы еще сидели над картой, снова и снова изучая директиву, уясняя наши задачи. Чтобы в будущем легче было прорывать вражескую оборону, решили сразу же захватить переправы на реках Стубла, Иква и Стырь.
      План операции в общем виде выглядел так. 6-й дивизии предстояло форсировать реку Стубла и выдвинуться восточнее Луцка на рубеж Цумань Торговица. 14-я кавалерийская должна была преодолеть реку Иква и выйти в район Смордвы. Передовые части ее овладевали мостом через реку Стырь в Торговице. 11-й дивизии следовало форсировать Икву и занять район Сады, Малую и Великую Мильчу западнее Дубно. Перед частями Ф. М. Литунова, действовавшими в стыке между 6-й и 14-й дивизиями уступом назад, ставилась задача переправиться через Стублу в районе Зарицка и закрепиться. В будущем они предназначались для развития успеха. 45-й стрелковой дивизии и кавгруппе Осадчего предлагалось выйти на линию Козин - Рудня Почаевская.
      Приказ был подписан и разослан в дивизии. Мы уже собрались отдохнуть, когда пожаловал неожиданный гость - Демьян Бедный. Он направлялся в 12-ю или в 14-ю армию, но в связи с сильными боями в районе Ровно и Острога агитпоезд застрял в Здолбунове.
      - Почуял я, что там "загорать" еще долго придется, и побывал в одиннадцатой дивизии. Теперь к вам прикатил, да не как-нибудь, а на тачанке. Надеюсь, переночевать пустите?
      Вечер мы провели в обществе этого интересного, остроумного человека. Его произведения в Конармии хорошо знали и ценили. Да и не только конармейцы, все трудящиеся страны гордились тем, что Демьян Бедный - для буржуазии вредный, а для' пролетария и крестьянина - свой, близкий и родной. Пожалуй, никто из поэтов того времени не был так глубоко чтим народом, как этот талантливый мастер слова.
      Поэт прочитал нам несколько своих новых произведений. Потом попал в "плен" к Сергею Константиновичу Минину. Тот писал стихи, и ему не терпелось, чтобы их оценил сам Демьян Бедный.
      Утром Ворошилов с Мининым уехали в Бердичев. Я остался в полештарме и следил за выдвижением соединений в назначенные им районы.
      6-я и 4-я дивизии особого сопротивления не встречали. Выходила в указанный район и 14-я. Но на левом фланге армии завязались бои. К полудню 11-я кавалерийская выбила противника из Дубно, затем форсировала Икву и повела наступление на форт Тараканово, в пяти километрах юго-западнее Дубно. Попытка взять его с ходу не увенчалась успехом.
      Бригаде 45-й стрелковой дивизии вначале удалось ворваться в город Кременец. Однако удержаться там она не смогла. Подтянув свежие силы, неприятель отбросил наших пехотинцев на восток.
      Ночью посыльный от И. Э. Якира привез два довольно любопытных документа - приказы польского командования, взятые у пленных офицеров. В первом из них излагалась задача 6-й польской армии: обороняясь на рубеже рек Иква и Збруч, удержать Малую Польшу (Восточную Галицию). Второй приказ раскрывал группировку войск против левого фланга Конармии. Из него я впервые узнал, что в районе Кременца действовала группа генерала Шиманьского в составе 10-й пехотной бригады и 105-го пехотного полка. Район Дубно - Броды занимала группа полковника Ясинского - около 3000 штыков и 320 сабель. В приказе указывалось, что при подходе 18-й пехотной дивизии к Кременцу эти войска перейдут в наступление на северо-восток.
      Намерение противника нанести удар по нашему левому флангу подтвердилось на следующий же день. Утром 18-я пехотная дивизия начала атаки вдоль реки Иква. В юго-западных предместьях Дубно бои приняли особенно ожесточенный характер. Бригады Ф. М. Морозова держались стойко, предпринимали сильные контратаки, и все же к вечеру под давлением превосходящего противника 11-я дивизия была вынуждена оставить город.
      За Хорупань дрались части 14-й кавалерийской дивизии. О напряженности боев здесь свидетельствует тот факт, что село четыре раза переходило из рук в руки. В конце концов оно осталось за нами, причем в последней атаке противник понес тяжелые потери. А произошло это так. 81-й кавалерийский полк Ф. X. Водопьянова демонстративным отступлением завлек атаковавшую его пехоту к небольшому лесу, где в засаде стоял 82-й полк. Дальше все было просто: выскочившие из леса эскадроны в несколько минут смяли цепи противника.
      Попытки врага наступать на Луцком направлении окончились неудачей. Бойцы 2-й бригады 6-й дивизии сбили четыре аэроплана и захватили в плен летчика американца Фаунда Леро, Конармейцы еще раз убедились, что Антанта на помощь Польше не скупится.
      На большинстве участков наши, хотя и уставшие, соединения сдержали натиск противника. И все же обстановка становилась тревожной. Особенно на левом фланге, где поляки овладели городами Дубно и Кременец, а наш сосед 14-я армия - далеко отстал. Из полученной нами копии телеграммы А. И. Егорова командарму 14-й было ясно, что и командование фронта обеспокоено таким положением. Телеграмма предупреждала о сосредоточении в районе Кременец - Дубно - Броды крупных неприятельских сил и требовала от командарма 14-й создать сильную группировку на правом фланге и наступать на Буек, чтобы войти в связь с Конармией. Тем не менее растянутая на широком фронте и ослабленная боями 14-я армия не могла оказать решающего воздействия на дубно-кременецкую группу противника.
      Чтобы упредить удар противника по нашему флангу, я приказал Ф. М. Морозову совместно с 134-й стрелковой бригадой и частью сил 14-й кавдивизии перейти в наступление и снова овладеть Дубно. 45-я стрелковая дивизия и кавгруппа А. М. Осадчего получили задачу захватить Кременец.
      Около двух ночи после нескольких часов штурма 11-я кавдивизия ворвалась на окраины Дубно. Враг, не считаясь с потерями, упорно сопротивлялся. Пленные показывали, что офицеры неистовствовали и при малейшей неустойке расстреливали солдат прямо на месте.
      Части И. Э. Якира захватили приказ командующего 6-и польской армией от 10 июля № ОП2409/Ш. Он настолько любопытен, что я не могу побороть искушение процитировать его.
      "1) Вследствие недостойного и трусливого поведения солдат на фронте, писал генерал Ромер, - приказываю применить к ним следующие репрессии. Полки должны исправить всеми способами, какие они найдут нужными, тех солдат, которые оказались трусами. Так как они оказались недостойными носить оружие, их следует вооружить палками и топорами, и этим оружием они должны пользоваться до тех пор, пока не добудут винтовок у противника и этим восстановят свою честь. В комендантской команде штарма тоже наделить палками тех солдат, которые в Проскурове показали себя трусами{52}. Для отличия мужественных солдат от трусов снабдить первых наилучшим обмундированием.
      2) Всякий бегущий должен быть расстрелян на месте. Жандармерия полевая, этапная и полиция должны предпринять все меры к прекращению паники и поимке дезертиров.
      3) Ожидаю рапортов, какие меры приняты, чтобы противодействовать трусости.
      4) Всех, которые до настоящего времени были уличены в недостойном поведении в бою, немедленно предать суду. Одновременно сообщить в рапортах списки офицеров, бежавших от частей, и какие меры против них приняты"{53}.
      Генерала Ромера возмутила трусость его солдат и офицеров. А я с полной ответственностью могу заявить, что в Конармии трусов не было. Все бойцы, командиры и политработники сражались, презирая смерть, до последнего патрона, пока руки держали оружие. Но был и у нас позорный случай.
      Произошло это как раз во время описываемых событий. В ходе боев за Кременец Кубанский полк численностью до 400 сабель из резервной бригады, входившей в кавгруппу А. М. Осадчего, бросил свой участок и перешел на сторону врага. Этот полк был сформирован из пленных казаков и, как показало расследование, был спровоцирован к бегству бывшими белогвардейскими офицерами. Между тем другой полк резервной бригады, состоявший в основном из добровольцев, проявил себя исключительно стойким и был впоследствии награжден орденом Красного Знамени...
      На рассвете 14 июля из Бердичева позвонил Ворошилов и сообщил о поступившей от командующего фронтом записке. В ответ на нашу просьбу дать армии небольшую передышку А. И. Егоров писал, что отдыхать можно, но его директива должна быть выполнена. А какой же мог быть отдых, когда противник решительными действиями втягивал нас в тяжелые бои? Об этом я сразу же телеграфировал командующему фронтом, подчеркивая, что вместо отдыха Конармия вынуждена максимально напрягать силы для борьбы с атакующими во фланг польскими войсками.
      Положение в районе Дубно оставалось напряженным, и сразу после завтрака я решил выехать в 11-ю дивизию. Отправился на автомобиле, взяв с собой вновь назначенного чусоснабарма Муста и начальника артиллерии армии Г. И. Кулика.
      Предполагая, что 11-я дивизия уже захватила Дубно, мы подъехали к нему так близко, что можно было рассмотреть всю его панораму. Город раскинулся в заболоченной излучине Иквы, огибающей его с севера, востока и юга. Юго-западные подступы прикрывались фортом Тараканово. Я представил себе, каких трудов могла стоить нашей коннице атака Дубно.
      Не доезжая метров двести до моста через Икву, наша машина вдруг начала вилять из стороны в сторону, а затем остановилась: оказалось, лопнула камера переднего колеса. Шофер зло выругался, сорвался с сиденья и присел, осматривая повреждение.
      Поднялись и мы с намерением дальше идти пешком. Но, выбираясь из машины, я обратил внимание на людей, собравшихся на мосту. Одни из них стояли у перил и курили, другие перекладывали доски. По форме они не были похожи на наших бойцов. Я посмотрел в бинокль и сразу понял: польские солдаты!
      На всякий случай приготовив оружие, мы отошли в сторону, за дерево, и стали наблюдать за белополяками. К счастью, они никак не реагировали на наше появление. Это позволило шоферу заменить колесо, и мы из-под носа противника укатили обратно.
      Вскоре нагнали повозки с ранеными конармейцами. Санитары сообщили, что штаб 11-й дивизии находится в колонии Людгардевка - километрах в четырех к северу от Дубно. Через несколько минут наш автомобиль уже въезжал туда.
      Начдива было трудно узнать. Он стоял у крыльца одинокой хаты почерневший, сгорбившийся, сжимая пальцами впалые щеки. Когда мы подъезжали к штабу дивизии, я думал пробрать Морозова за то, что он своевременно не донес об отходе из Дубно, но, увидев его, понял, что это ни к чему.
      - А в Дубно, Федор Максимович, поляки, - только и сказал ему. - Мы чуть было не попали как кур во щи.
      Морозов поднял на меня воспаленные глаза и тихо ответил:
      - Да, были там мы, теперь - они. Дрались целую ночь, а на рассвете все же пришлось бросить эту чертову жаровню. Две бригады отошли на север - в Погорельцы, а одна к востоку - в Рачин. Потери понесли большие. Бойцы страшно утомлены, боеприпасов мало.
      Оставлять Дубно в руках неприятеля означало смириться с постоянной угрозой ближайшему тылу армии. Этого мы допустить не могли. Я разрешил дивизии остаток дня и ночь отдыхать, а на рассвете вновь овладеть городом.
      - Раз надо - возьмем, - коротко ответил начдив.
      - Устал, Федор Максимович? - участливо спрашиваю его.
      - Я-то что. Константина Ивановича покалечило. Увезли в лазарет.
      - Как же так?
      - Вел бойцов в атаку. Пуля задела карман брюк, а там были патроны. Они взорвались и раздробили бедро.
      На миг в памяти всплыли скрипучие повозки с ранеными, которые мы догнали на дороге к Ровно. Может быть, на одной из них и лежал К. И. Озолин. Я понимал, как было тяжело Морозову расставаться с таким комиссаром.