Она заперла дверь и достала карточку из сумки, собираясь для надежности положить ее вместе с крестом, но вдруг замерла, а потом резко повернулась к своей кровати. На ней стояла целая коллекция коробок разных размеров и форм: круглые, квадратные, длинные плоские коробки, небольшие узенькие коробочки. Осторожно, как будто опасаясь, что из-за коробок кто-нибудь выскочит и схватит ее за горло, Энджел подошла к кровати. Она подняла крышку ближайшей к ней круглой коробки и вдруг почувствовала, как ее сердце останавливается.

Уютно расположившись среди скомканной папиросной бумаги, в коробке лежала шляпа! Не просто шляпа, а та самая шляпа. Пена кружев и тюль розового цвета делали шляпку такой прелестной, что Энджел в ней была похожа на сказочную принцессу. Дрожащими пальцами она вынула шляпку из коробки, подошла к окну, изумленно оглядела ее, потрогала нежный тюль и жесткие оборки кружев. А потом, словно под гипнозом, она посмотрела на другие коробки.

Она бережно отложила шляпку в сторону и открыла крышку большой плоской коробки. У нее перехватило дыхание, и несколько секунд она смотрела не моргая на содержимое коробки. Там, на фоне белоснежной бумаги, лежало то самое зеленое бархатное платье, блистая и маня своим великолепием! Она потрогала платье. Оно было настоящим.

Энджел вынула его из коробки и очень бережно приложила к своей фигуре. Она повернулась к овальному зеркалу, стоящему в простенке, и посмотрела на свое отражение. Она казалась себе королевой Англии, наряженной в зеленый бархат и муаровый шелк. И тогда, издав приглушенный крик, она прижала платье к своей талии и закружилась с ним по комнате, а роскошные зеленые складки вздымались над полом. В полном восторге она смеялась, как ребенок. Она аккуратно повесила платье на спинку кровати и начала потрошить остальные коробки.

Костюм кремового цвета для прогулок. Желтое, цвета лютиков, дневное платье с пелериной в тон платью, с черными узкими полосками. Маленькая шляпка с кружевами и перьями. Черные ботинки из кожи козленка, такой же мягкой, как масло, расплавившееся на солнышке, и пара туфель-лодочек с завязками из белых ленточек в рубчик. Но это было только начало. Нижние юбки — две хлопчатобумажные и одна шелковая — и чулки, настолько прозрачные, что через них просвечивала ее рука. Серые перчатки с крошечными жемчужными пуговками. Милая маленькая сумочка с вышитыми на ней розами и мягкая белая шаль, прикоснуться к которой то же, что прижаться щекой к котенку. Там был даже зонтик от солнца! Она его раскрыла и вертела над головой, смеясь от удовольствия, глядя на узоры из света и тени, которые он бросал на ее лицо.

Это было как все праздники Рождества и все ее дни рождения, вместе взятые, праздники, которые она никогда раньше не отмечала, как исполнение девичьих грез, как сказка, — и ничего из всего этого ей не принадлежало…

Энджел щелчком захлопнула зонтик и посмотрела на всю эту массу красочных и белых как кипень тканей, разбросанных по кровати. Она все больше мрачнела. Она бросила зонтик на кровать и, выйдя в коридор, бесцеремонно постучала в номер, который Адам занимал вместе с ее отцом.

Адам открыл дверь, но Энджел не решилась заговорить с ним сразу же: она не могла вести с ним беседу там, где Джереми мог ее услышать. Поэтому она кивком велела ему следовать за ней и вернулась в свой номер.

Она встала прямо на пороге и сердито показала на беспорядок на кровати.

— Объясните, что, черт возьми, это все значит? — в гневе вскричала она.

Адам посмотрел в ту сторону, куда она показывала; его большие пальцы были заткнуты за ремень.

— Разве вам это не подходит? Продавщица в магазине сказала, что…

— Я уже говорила — мне не нужны подобные глупости, а если бы они были мне нужны, я бы купила все это сама! Я не нуждаюсь в благотворительности ни таких типов, как вы, ни шлюхи-полукровки, которая хочет купить мое расположение!

Выражение лица Адама стало жестким.

— Я думал, вам понравятся эти вещи, — процедил он. — Похоже, я ошибался. — Он повернулся и направился к двери.

Но Энджел не могла позволить, чтобы все закончилось так просто. В ней вскипала ярость, которая была вызвана не только оскорбленной гордостью, но и тем фактом, что она трогала все эти прелестные вещицы, держала их в руках, успела их полюбить, а теперь должна была от них отказаться.

— Это ваш способ меня перевоспитать? — прошипела она. — Нарядить меня в кружево и перья, чтобы я была достаточно хороша и могла встретиться со своей святой мамочкой? Чтобы ей не было неловко за меня?

Адам повернулся к ней, его лицо ничего не выражало, взгляд был непроницаем.

— Я не такой болван, чтобы думать, будто вы примете что-то от Консуэло, хотя, я уверен, она захотела бы подарить вам все это. Все эти вещи — предмет женской гордости и зависти. — Он ткнул пальцем в сторону кровати. — Я думал, они сделают вас счастливой, только и всего. Я заметил, как вы ими восхищались, и, учитывая то, что мы собираемся пробыть здесь несколько дней, я не видел причины, почему бы вам не получить удовольствие, одевшись красиво в том городе, где умеют ценить стильных женщин? — Он пожал плечами. — Если они вам не нужны, просто положите их в коробки и отошлите в магазин. Мне все равно.

Он опять повернулся, чтобы уйти.

Против своей воли Энджел снова бросила взгляд на кровать и почувствовала почти физическую боль от мысли, что ей придется расстаться с такими красивыми вещами.

— Подождите! — сердито позвала она.

В конце концов, она могла позволить себе иметь все эти вещи. Было глупо отсылать их обратно, а потом, через несколько дней, когда она продаст крест, выкупать снова. И Адам… Ее растрогало, что Адам подумал о ней и ему захотелось доставить ей удовольствие. А она не привыкла быть растроганной — в этом смысле. Папа очень огорчится и расстроится, если она обидит Адама, отвергнув его великодушный жест. Конечно, она не была уверена, что ее отец положительно отнесется к тому, что она приняла такой личный подарок от Адама Вуда, но она всегда может ему сказать, что эта одежда куплена на деньги ее грешной матери. К ней папа относился хорошо бог знает почему.

Энджел подняла голову и заявила:

— Я не собираюсь быть с вами любезной.

Он пожал плечами:

— Как хотите.

Она пропустила его реплику мимо ушей. Не так-то легко с ним разговаривать.

— Как только у меня появится возможность, я заплачу вам за все эти вещи.

Ей показалось, что в уголках его губ она заметила что-то вроде улыбки.

— Если только вы действительно этого захотите. Однако я думал, что ваш папа будет просто лопаться от гордости, увидев вас сегодня вечером в этом зеленом платье. Я слышал, что здесь поздно ужинают, так что будьте готовы к девяти.

— Я в самом деле хочу вам за все заплатить! — закричала она ему вслед, когда он уже закрывал дверь.

Она немного помедлила в нерешительности, все еще сомневаясь, правильно ли поступила. Затем подошла к бюро, открыла Библию и прикоснулась к кресту. Он казался таким массивным и роскошным на ее ладони. Она обязательно расплатится с Адамом. И это будет только начало. Скоро ее шкаф будет забит бархатными платьями и шелковыми нижними юбками, на каждый день месяца у нее будет особая шляпка, и несколько дюжин пар вечерних туфелек из телячьей кожи, и перчатки с пуговками из настоящего жемчуга…

Она повернулась к кровати, и ее лицо озарилось улыбкой настоящей радости, когда она окинула взглядом все лежащее перед ней великолепие. Чудесно будет увидеть, как засияют папины глаза, когда она спустится вниз в этом зеленом платье.

Она приняла душ, оделась и провела непомерное количество времени, укладывая свои волосы так, чтобы воспроизвести прическу, которую она видела на портрете, висевшем на стене в ювелирном салоне. Она опустила волосы на лицо и расчесала их щеткой, чтобы они были пышными, а затем вернула их на место и затянула в узел на затылке, оставив свободными несколько локонов, которые шаловливо спускались на ее плечо. Она жалела, что у нее нет драгоценностей или украшений для волос, и не понимала того, что именно их отсутствие и делает ее неотразимой.

Но пока не была застегнута последняя пуговица и не была приведена в порядок последняя складка на платье, она не признавалась себе, что горела нетерпением увидеть не только папины глаза, но и глаза Адама Вуда.

Разочарование ее не постигло! Адам и Джереми ожидали ее в коридоре, и она спустилась по лестнице одна. Они в тот момент стояли возле двери и разговаривали, и первым взглянул в ее сторону Адам. Потом он посмотрел на нее еще раз. Затем он уставился на нее, открыв от изумления рот.

Он тронул Джереми за руку, и тот тоже повернулся, чтобы увидеть ее.

Зеленое платье сидело на ней как влитое, как будто было сшито по ее фигуре. Вырез платья приоткрывал ее грудь и вызывающе обнажал несколько дюймов плеча, перед тем как плавно перейти в длинные узкие рукава. Вставка из бледного зеленого шелка облегала ее живот и, расширяясь вокруг щиколоток, шуршала, когда она делала шаг. Бархатный шлейф плавно скользил по ступенькам, когда Энджел спускалась по лестнице.

Зеленый бархат заставил ее кожу сиять и придавал ее волосам глубокий глянцевый оттенок воронова крыла. Ее глаза блестели от возбуждения и гордости, а природная грация ее движений превратилась в невинную соблазнительную красоту, которая всегда была ей свойственна. Не только Адам с Джереми, но и все в холле — и мужчины, и женщины — оглянулись, чтобы посмотреть на нее, когда она проходила мимо.

Но Энджел в этот миг смотрела только на Адама. Мужчины заранее привели себя в порядок, начистив до блеска ботинки и тщательно причесавшись. Пиджак ее отца был вычищен губкой и отутюжен, и Джереми надел к нему узенький галстук. На Адаме был модный городской костюм из коричневой шерсти, и он выглядел таким красивым, как будто сошел с картинки из каталога «Товары — почтой». Он смотрел на нее так, как смотрел бы человек на что-то, что было слишком роскошным, чтобы быть настоящим. Его глаза распахнулись от удивления и восхищения, когда его взгляд скользил по ней, осматривая ее с головы до ног. Он взял ее руку и склонился над ней.

— Мисс Энджел, — проговорил он ласково. — Вы прекрасны.

Радость, которая переполняла Энджел, была так сильна, что у нее кружилась голова. Ни один мужчина ни разу не склонялся к ее руке. Ни один мужчина никогда не смотрел на нее с таким благоговением. Она почувствовала себя принцессой.

А потом она повернулась к отцу. Его взор затуманился от гордости, и дрожащей рукой он дотронулся до ее щеки.

— Я всегда представлял тебя такой, — произнес он хрипло.

И Энджел в этот момент поняла, что это дорогого стоило — увидеть гордость в папиных глазах, услышать его слова. Это бы того стоило, даже если бы она украла эту одежду и ее заключили бы потом в тюрьму, — просто подарить Джереми радость стоило всего этого.

В ее жизни никогда не было такого счастливого вечера, как этот, и — Энджел была в этом уверена — никогда больше не будет. До этого ей казалось, что все самое чудесное и грандиозное она уже видела в поезде, но выяснилось, что это ничто по сравнению с богатством и безудержностью ночной жизни Сан-Франциско.

Они ужинали в клубе, где отгороженная верхняя галерея возвышалась над сценой, которая находилась под ней, и их столик стоял прямо напротив этой галереи. Столик был накрыт белой льняной скатертью, такой тяжелой и твердой, что она царапала руку Энджел, а на больших серебряных вилках были выгравированы розы. На каждом столике стояли розы, и все огромное помещение сверкало в огнях свечей и люстр. Адам заказал бутылку шампанского «Маме», и Энджел наслаждалась его сухим, приятным вкусом. Множество блюд, которые все приносили и приносили, ввергало ее в шок, и ни одно название не показалось им знакомым. Свежая зелень с уксусом, омар под сливочным соусом, какое-то блюдо под названием «спаржа», которое Энджел, понаблюдав за другими посетителями, в конце концов отважилась есть руками. Рыба какого-то неизвестного сорта, посыпанная орехами, нарезанное ломтиками красное мясо, фаршированное зеленью, а между блюдами подавали небольшую чашечку ароматизированного льда.

Джереми едва успел остановить Энджел, когда она собралась глотнуть из этой чашки, где была вода с ломтиком лимона и где другие посетители ополаскивали пальцы, но Энджел ничуть не смутилась. Она была слишком взволнована.

А сцена… На сцене творились чудеса! Стоящие в ряд девушки в красно-белых платьях с оборками поднимали ноги и показывали свои кружевные панталончики, и никто, похоже, не считал это неприличным… кроме, пожалуй, Джереми, который делал вид, что не обращает на них внимания. Красивые юноши, одетые в серебристое и белое, танцевали и пели на сцене, а также там выступали жонглеры и даже дрессированный медведь на привязи. Аплодируя, Энджел отхлопала себе все ладони, а от смеха у нее заболел живот.

Поднос с десертом был еще более изысканным, чем в поезде, а потом официант принес маленький серебряный поднос с портвейном и сигарами для мужчин и кружевную салфеточку с тремя шоколадками от Гирардели для Энджел. Это было сказочно, восхитительно, и Энджел хотелось, чтобы это чудо никогда не кончалось. Но когда представление подошло к концу, Адам взглянул на часы и тактично заметил, что им пора уходить, и Энджел поняла, что он заботится о ее отце. Хотя папа возражал, было видно, что он устал, а Энджел была слишком поглощена обстановкой и мелодиями, которые звучали в ее голове, чтобы это заметить.

Когда они вернулись в отель, Энджел совсем не хотелось идти к себе в номер. Она не представляла, как она вдруг снимет это чудесное платье, распустит волосы и снова облачится в поношенную ночную сорочку, как будто никогда не было этого волшебного вечера. Джереми настоял, чтобы Адам побыл внизу с Энджел, пока сам он будет готовиться ко сну.

Энджел стояла на крыльце, вглядываясь в темные аллеи парка, и говорила:

— Вам не обязательно стоять здесь со мной. Я не маленькая девочка. — Но на самом деле ее не возмущало его присутствие. По правде говоря, хоть она и старалась этого не показывать, Энджел была рада, что он остался с ней. Девушка не может чувствовать себя принцессой, если рядом нет прекрасного принца, который бы ею восхищался.

Он стоял близко от нее, возле перил, и от него пахло дорогим вином и сигарами и всем тем, что составляет лучшее в мужчине.

— Нет, обязательно. Мужчина должен быть последним идиотом, чтобы оставить такую красивую женщину одну, — с улыбкой ответил он.

От довольной улыбки на ее лице появились ямочки, хотя она постаралась, чтобы он не заметил ее радости.

— Вы говорите глупости, — сказала она.

— Я говорю то, что думаю.

Она глубоко вздохнула. Ночь благоухала цветами… и Адамом.

— Должно быть, у вас много денег, — заметила она.

Он грустно произнес:

— Это ведь очень важно для вас, правда?

— Конечно, это важно, — ответила она, пожав плечами, будто это само собой разумелось, — особенно если у человека никогда не было никаких денег.

— Ну что ж, думаю, мне тоже известно, каково это. Я хорошо зарабатываю. Вполне достаточно, чтобы потратить эти деньги в городе, который я никогда больше не увижу.

Мне вроде бы и не на что больше их тратить. У меня нет семьи или чего-то вроде этого.

Она почувствовала на себе его взгляд, он вызвал у нее странное ощущение покалывания на шее. Она не поднимала на него глаз. Последующие слова ей было довольно трудно сказать без того, чтобы не смотреть на него, когда она их произносила:

— Было… мило с вашей стороны потратить часть ваших денег на нас Я имею в виду сегодняшний вечер. Папа… он в своей жизни видел не так уж много радости. Я счастлива, что у него был этот вечер.

— Я делал это не для него, Энджел, — ласково ответил Адам.

Покалывание усилилось, перемещаясь вниз по позвоночнику, ее охватило волшебное ожидание и любопытство.

Ей было интересно, что она увидит в его глазах, если сейчас посмотрит на него. Ей хотелось знать, что произойдет, если она повернется к нему. Ее интересовало, что она сделает, если он положит руку ей на плечо, или коснется ее волос, или наклонится, придвинувшись к ней, и слегка коснется губами ее шеи. Ночь была сказочной, и Адам был частью этой сказки, и она не хотела больше задавать себе вопросы.

Но она не повернулась к нему, не посмотрела на него. И он не прикоснулся к ней. Ее руки только сильнее сжали. перила, и она проговорила, возможно, чересчур жизнерадостно:

— Вам не кажется, что папа выглядит теперь намного лучше? Я беспокоилась, что поездка слишком утомит его, но я думаю, что пребывание здесь принесло ему больше пользы, чем любое лечение.

Адам ничего не ответил, выражая этим свою неуверенность, а Энджел была слишком возбуждена, чтобы верно истолковать непонятную паузу.

— Надеюсь, он не переутомился сегодня вечером. Я думал завтра нанять экипаж и съездить к океану, — сказал он.

Энджел повернулась к нему, ее глаза сияли.

— Ах, Адам, правда? Это будет просто замечательно!

— Я же вам обещал, — напомнил он, и в его взгляде была такая нежность, ласка и доброта, что она опустила глаза и покраснела.

Потому что если бы она посмотрела на него чуть дольше, если бы она позволила этой тихой, ласкающей душу улыбке держать ее в плену хотя бы еще одну секунду, все бы изменилось. И это пугало ее.

— Тогда, думаю, мне лучше пойти спать. Завтра предстоит трудный день, — промолвила она.

— Я провожу вас.

— Нет, — торопливо отказалась она. — Оставайтесь здесь и курите, или что вы там хотите еще делать. Увидимся завтра утром.

Адам не возражал, когда она стремительной походкой направилась в холл.

Ей хотелось оглянуться и еще раз поблагодарить его за чудесный вечер, который он ей подарил. Она даже замедлила шаг и начала поворачиваться назад, но в последнюю секунду остановила себя, быстро поднялась по ступенькам, и пока не скрылась в своем номере, она чувствовала на себе его взгляд.

Энджел нарядилась в свое новое желтое платье, надела шляпку с кружевом и тюлем, а в ее руках, затянутых в перчатки, красовался изящный зонтик. Когда она проходила по холлу, люди смотрели на нее так, как будто она была важной персоной, дамой с положением, и на эти восхищенные взгляды она отвечала небрежным кивком, так, как это делали знатные дамы, которых она встречала на улице. Но в ее душе вертели сальто маленькие невидимые светлячки радости, и она думала: «Вот как все должно быть. Вот для чего я рождена».

И как бы она сейчас желала, чтобы та метиска с темными глазами, которая ее родила, увидела ее триумф! Дело в том, что она была уверена, что через некоторое время сможет оплатить свою поездку в Нью-Мексико в собственном, персональном купе, украшенном красным с золотом, с двумя слугами, ухаживающими за ней не за страх, а за совесть, и тогда она сможет пригласить мисс Консуэло — как-там-вас-зовут — на чай, и она даже не будет плевать ей в лицо, потому что важные дамы, дамы со средствами, могут позволить себе быть снисходительными.

Она грезила наяву, видения, проплывающие в ее голове, заставляли ее глаза сиять, и лицо ее горело от предвкушения, и, рисуя картины в своем воображении, она чуть не засмеялась от удовольствия. Все ее мечты сбывались — почему бы не сбыться и этой мечте? Оглушительный триумф ее первого вечера в Сан-Франциско, как пузырьки шампанского, будоражил ей кровь, а утро оказалось ясным и безоблачным. Сегодня они наконец-то увидят океан. Наконец-то они и вправду ступят на золотистый берег, и услышат шум волн, и увидят, как солнце сверкает на поверхности воды.

Она своими глазами увидит все то, о чем ее папа рассказывал ей всю ее жизнь, но во что она в глубине души никогда не верила, и теперь она наконец узнает это на собственном опыте. Она узнает все это и узнает гораздо больше, а… она еще даже не продала крест.

Но когда она вышла на улицу, где около экипажа ее уже ждали Адам и Джереми, в ее бьющую ключом радость закралась тень тревоги, угрожая испортить ей праздник. Джереми уже с утра выглядел усталым, его кожа была болезненного сероватого оттенка, и, когда он взял ее руку, чтобы пожать ее, его рука оказалась холодной и дрожала. Теплый свет, который всегда появлялся в его глазах, когда он ее видел, стал тусклым, как будто этот свет заслонял туман.

— Папа, — произнесла она озабоченно, — не стоит сегодня никуда ехать. Вчера ты поздно лег спать, и…

— Чепуха! — Сила, с какой он произнес это слово, вызвала приступ кашля, и его плечи затряслись. Он сжал ее руку. — Я полжизни мечтал показать моей девочке океан, и сегодня наконец этот день настал. Ничто не заставит меня отступить.

В его словах слышалась такая отчаянная решимость, что это испугало Энджел.

— Но…

Адам слегка тронул ее за руку.

— Нам лучше отправиться в путь до того, как станет слишком жарко.

Она взглянула на него, чтобы возразить, но слова замерли у нее на устах. Его пристальный взгляд, устремленный на нее, был тверди, казалось, нес какое-то молчаливое послание — не просьбу, а приказ. Оба мужчины, каждый по-своему, объединились против нее, и сегодня ей придется им уступить.

А затем Адам ей улыбнулся:

— Вы в это утро очень хороши. Ведь правда, сэр?

— Да, — согласился Джереми, и в его глаза стало возвращаться знакомое сияние, которое было достаточно убедительным, чтобы Энджел забыла о том, каким слабым он выглядел. — Такая же хорошенькая, как будто вышла из витрины магазина. Разве это будет не безобразие не взять ее на прогулку и не похвастаться ею перед всеми?

Адам с ним согласился, и мужчины продолжили легкую шутливую беседу, предназначенную для того, чтобы отвлечь Энджел, пока они садились в экипаж и отъезжали от отеля.

Их стратегия скоро сработала, а когда экипаж проехал несколько миль, Энджел даже сумела убедить себя, что ее папа и правда выглядит лучше.

Они проехали через парк «Золотые Ворота» — благоухающую зелень деревьев, — который очень контрастировал с суетой города, окружающего его. Мимо них проезжали красивые экипажи с нарядно одетыми дамами — такими же нарядными, как она, гордо думала Энджел. Цокот лошадиных копыт был звонким на дороге и поглощался на участках, где росла трава и полевые цветы. На виноградных лозах красовались лиловые соцветия, виноград рос по всему городу, лозы ниспадали с деревьев и карабкались на низкие стены, и в воздухе стоял приятный сладкий запах, который не был похож ни на один из знакомых ей ароматов.

Это не был плод воображения Энджел: лицо Джереми и впрямь становилось все более оживленным, а его глаза выглядели уже не такими тусклыми, когда Энджел крутилась то в ту, то в другую сторону, показывая ему красивые виды города и задавая миллион вопросов. Она была рада — возможно, немного эгоистично, — что ей не удалось отложить их поездку к морю. Одетая в новое платье, она чувствовала себя красивой; солнышко сияло, а впереди их ждал океан. Это был день, когда мечты сбываются, — и разве могла она выдержать разочарование томительного ожидания до следующего дня?

Энджел была так поглощена поездкой, что почти не заметила, когда они приехали. Она услышала отдаленный грохот и вздохи, звучание которых было похоже на сильный ветер. Она почувствовала в воздухе запах соли и, высунувшись из окна, заметила некоторое изменение в цвете неба: оно приобрело более насыщенный, чем в городе, глубокий оттенок. Адам попросил кучера остановиться и выпрыгнул из экипажа, чтобы открыть дверь.

— Отсюда нам придется идти пешком, — сообщил он.

Энджел выпорхнула из кареты прежде, чем он успел подставить ей лесенку.

— Это далеко?

— Нет, но я не хочу заставлять лошадей подходить близко к обрыву.

Энджел сделала несколько шагов вперед, почти пробежала, и увидела место, где земля резко обрывалась на две сотни футов вниз, усеянная острыми обломками скал и зарослями кустарника. Грохот, как она поняла сейчас, был вызван волнами, с шумом разбивающимися внизу о берег, — звук, описание которого она слышала так часто, что невозможно было спутать его ни с чем другим. Грациозные белые птицы с пронзительными криками погружались в воду, а затем взмывали ввысь. И соленый бриз дергал ее шляпу и теребил юбки.

Радостное возбуждение ускоряло ее шаги, когда она прибежала к Джереми и взяла его за руку.

— Океан здесь, рядом, он прямо перед нами! — воскликнула она; — Ты слышишь его?

Он смотрел на нее, его глаза сияли, и щеки покрылись румянцем, который прогнал все следы болезни.

— Это музыка для моих ушей! — ответил он. Он положил свою морщинистую руку на ее нежную ручку, лежащую на его плече, и сильно сжал.

Адам подошел к ним со складным стулом под мышкой, который взял из кареты.

— Будьте осторожны, — посоветовал он. — Под ногами камни.

Но Энджел и, как она подозревала, ее папа были слишком взволнованы, чтобы быть осторожными. Джереми взял свои костыли, но, казалось, опирался на них уже не так тяжело, как в предыдущие дни, и Энджел только слегка ему помогала, держа его за руку. Адам шел следом, очень близко от них.

На краю обрыва земля осела и переходила в каменистый, извилистый склон с тянущимися вдоль него острыми, неровными выступами. Справа от них была узкая тропинка, которая вела к маленькому, защищенному от ветра пляжу. Внизу лавина белой пены набегала на берег, играя с галькой, швыряя голубые струи в воздух. А дальше… дальше, насколько мог видеть глаз, лежало пространство непрерывно меняющихся оттенков синего, белых гребней, катящихся к берегу, теней, гоняющихся за светом, поднимающихся и постепенно исчезающих волн, обрушивающихся на берег и разлетающихся брызгами на солнце. Шум океана напоминал любовный шепот, теряющийся в громе биения сердца. Воздух был таким, каким она никогда не дышала. И от этого размаха, цвета, движения и от этого природного великолепия у нее перехватило дыхание.

— Ах, папа! — выдохнула она.

Он опять сжал ее руку.

— Знаешь, Энджел, мне кажется, что ты мне никогда не верила, когда я тебе рассказывал о том, какой он, океан.

— Да, папа. — Жадными глазами она как будто пыталась выпить все, что видела вокруг. — Я не могла поверить… Ах, папа, как здесь красиво!

— Мне кажется, что я наконец-то вернулся домой, — произнес он просто, и когда она повернулась к нему, его лицо выражало спокойствие и умиротворенность. Она никогда, за все те годы, что его знала, доверяла ему и любила, не видела у него такого выражения лица. Его глаза оживились от света и нахлынувших воспоминаний, улыбка стала мягкой и расслабленной, и морщины, которые время и пережитые страдания выгравировали на его лице, разгладились. Это было лицо человека более молодого, которого, к ее величайшему сожалению, она раньше не знала. Она видела лицо человека, не обремененного ни заботами, ни тяжелым трудом, человека, которому ничто не угрожало. Человека, для которого понятие «дом» обозначало время, а не место, и который сумел найти дорогу назад, вернуться сюда — пусть ненадолго, и пусть даже мысленно.

— Запах моря, — пробормотал он, — крики чаек, ветерок на моей коже… Не знал, что когда-нибудь я все это испытаю вновь. Я счастлив, что увидел это еще раз.

Энджел протянула к нему руки, молча обняла его и закрыла глаза, вместе с ним упиваясь моментом. «Все это, и еще больше, — думала она, — намного больше, я подарю тебе все это… Вот увидишь. Это только начало».

Она отошла от него на несколько шагов, ее глаза сияли.

— Ты хочешь спуститься вниз, папа? Помнишь, ты мне рассказывал, как ходил босиком по краю океана?

Он усмехнулся, легко коснувшись ее волос, которые выглядывали из-под шляпки.

— Нет, детка, боюсь, ушло то время. Я уже не смогу резвиться на берегу.

Она постаралась не показать своего огорчения, но тут заговорил Адам:

— Туда, на тот маленький пляж внизу, ведет тропинка, которая не кажется слишком крутой.

Энджел покачала головой:

— Нет, это глупо. Слишком далеко для папы, я думаю…

— Ты иди, Энджел. Я за свою жизнь много раз бегал смотреть на прибой, а теперь хочу увидеть, как ты сделаешь это впервые, — улыбнулся Джереми.

Она колебалась:

— Я не хочу оставлять тебя…

— Иди, — повторил он твердо. — Не лишай меня главной радости дня.

После этого Энджел уже не могла притворяться, что идет с неохотой. Она удостоверилась, что ему удобно сидеть на складном стуле, который принес Адам, и накрыла его ноги одеялом. Когда они с Адамом начали спускаться по тропинке, отец помахал ей рукой.

На наиболее опасных и крутых участках пути Адам брал ее за руку, один раз камни поцарапали ее новые туфли из телячьей кожи, но Энджел этого даже не заметила. Она шла так быстро, что в какой-то момент Адаму пришлось схватить ее за талию, чтобы удержать от падения с узкой тропинки вниз головой, но когда он начал отчитывать ее, она лишь засмеялась и ускорила шаг.

Она запыхалась, когда перелезла через небольшую каменную глыбу, прошла по колючей траве и, наконец, ступила на поблескивающий золотистый песок узкого морского залива. Волны вздымались, и разбивались, и простирали свои стеклянистые пальцы по песку, в нескольких футах от них. Она чувствовала брызги на своем лице, а ветер поймал ее юбки и играл ими. Она повернулась и подняла руку, приветствуя своего отца. Она видела его вдали, там, высоко, он сидел на краю скалы и махал ей в ответ.

Она сложила ладони у рта и прокричала ему:

— Смотри на меня!

Когда она запрокинула голову, ветер подхватил шляпку, и она слетела с ее головы. Смеясь, Адам поймал ее, перед тем как она закружилась по песку, а волосы Энджел, освободившись от заколок, разметались вокруг лица. Но ей было все равно. Она наклонилась и расстегнула туфли.

— Что вы делаете? — удивился Адам — Иду в воду. — Когда она взглянула на него, ее глаза сияли безудержным весельем, потому что в этот день она не могла быть осторожной, не могла быть невозмутимой, не могла быть сдержанной. Ни с Адамом, ни с кем-либо другим. — Вы идете?

— Вы с ума сошли? Вода холодная!

— Трус! — насмешливо бросила она через плечо и побежала к воде, ничуть не заботясь о том, что на ней были новые чулки и юбка.

Адам оказался прав. Волна, которая набежала на берег и намочила ее чулки, действительно была холодной, но эта прохлада бодрила. Энджел побежала вперед, поближе к пенящимся волнам. Она забыла о том, что на ней было новое платье. Она не обращала внимания на сломанные ракушки и камни под ногами. Ее окружали океан и воплощенные детские мечты.