Дженкс бросил неуверенный взгляд на Кейси.

— Может быть, это совсем не та женщина, Кейс? Сам понимаешь, вокруг много черноволосых девушек.

Кейси посмотрел на него с раздражением. Слова Дженкса прозвучали так, как будто он хотел, чтобы это была не та женщина.

— Ты уверен, мальчик? — спросил он. — Ты уверен, что это та самая женщина, которую мы ищем?

Мальчишка гордо расправил плечи.

— Мои люди работают на кухнях, в гостиницах и в меблированных комнатах на каждой улице города. Нет ничего, чего бы мы не знали. Вот адрес. — Он вынул листок бумаги из рубашки, которая была великовата для его худенького тела, и Кейси вырвал листок из его рук.

— Деньги, будьте добры, — вежливо сказал мальчик.

Кейси бросил на него злобный взгляд.

— Дай ему денег, Дженкс.

— Может, мне просто перерезать ему горло?

— Дай ему денег, черт возьми! Если он нашел нам нету женщину, пусть знает, что мы найдем его.

С недовольным видом Дженкс вынул из кармана серебряный доллар и бросил его китайчонку. Тот ловко поймал на лету монету и низко, в пояс, поклонился.

— Вы не пожалеете, что не убили меня, — невозмутимо произнес мальчик. — Потому что у меня есть еще информация для вас. Та женщина — всего две ночи назад ее видели здесь. Она танцевала в таверне дяди моего двоюродного брата. За ней приходил желтоволосый мужчина, и в таверне была перестрелка.

— Его убили? — нетерпеливо спросил Кейси.

Все так же спокойно мальчик отрицательно покачал головой:

— Никого не убили. Но старик, ее отец, он умер.

Кейси нахмурился, сбитый с толку. Одной проблемой стало меньше, хотя старик никогда не представлял собой серьезной угрозы.

— Ладно, мальчик, ты хорошо поработал. А теперь проваливай. — Он кивнул на дверь. — Мы дадим тебе знать, когда ты опять нам понадобишься.

— Рад услужить. — Пятясь к двери, мальчик снова низко поклонился.

Кейси был рад, что мальчишка ушел. Все эти его поклоны, не говоря уже о ломаном английском, нервировали его.

— Надо было спросить его, где эта гостиница, — бормотал он себе под нос, глядя, прищурившись, на адрес, написанный на листочке. — Господи, как я ненавижу города, где не знаешь, как найти дорогу!

Поняв, что конец гонки уже близок, Кейси почувствовал, что им овладевает нетерпение.

— Чего ты ждешь? — рявкнул он на Дженкса. — Надевай сапоги. Теперь мы ее не упустим.

Сон, который начинался ясными небесами и океанскими бризами, закончился серым дождливым днем, таким же холодным, как ее опустошенное сердце. Погода плакала вместе с Энджел. Калифорния оказалась ложью. Прекрасная жизнь тоже оказалась ложью. Ничто, о чем всю жизнь мечтал Джереми, не сбылось.

Около могилы, выкопанной на краю городского кладбища, стояли трое: Энджел, Адам и священник методистской церкви. Священник спросил Энджел, не хочет ли она бросить на гроб первую горсть земли. Энджел подошла к краю могилы и постояла там минуту, глядя на дешевый сосновый гроб.

Затем раскрыла ладонь и бросила вниз морскую ракушку. Ракушка упала, гулко стукнувшись о дерево. Энджел отвернулась. Она даже не посмотрела, как из-под навеса соседнего мавзолея вышли могильщики, чтобы сделать свою работу.

Энджел удалялась от могилы, пошатываясь от усталости, и бесцельно брела мимо забытых людьми покосившихся надгробий. Она шла к выходу. Адам остался с ней, и она не знала причины этого. Она смутно помнила, что в последние три дня он был с ней все время, не оставляя ее ни на минуту, но ее воспоминания об этих днях не приносили ей облегчения. Все, что произошло после того, как Адам выволок ее из таверны, она помнила, как в тумане. Это был кошмар, который не имел к ней никакого отношения. Но теперь этот кошмар закончился. Она наконец очнулась от страшного сна. Мир был холодным и жестоким, но ей нужно было продолжать жить.

Это отвратительный город. Как она раньше этого не замечала? Он холодный и зловонный, и тут все время идет дождь. Первое, что она должна сделать, — это выбраться из этого города. Здесь все напоминало ей о Джереми и о его глупых неосуществимых мечтах.

Адам тронул ее за руку и жестом показал на ожидавший их экипаж. Она бы, пожалуй, прошлась пешком, но дождь припустил сильнее, и ей не хотелось испачкать платье. Оно было кремовое, его цвет не подходил к похоронам, но у нее осталось только одно чистое платье — это. Она забралась в экипаж и откинулась на спинку сиденья, вслушиваясь в шум дождя, монотонно стучавшего по крышам.

— Я хочу выпить, — вдруг сказала она.

— Нет, — ответил Адам. Его тон не был злым. — Мы возвращаемся в гостиницу и пакуем вещи. Мы едем в Нью-Мексико.

— Как же! Здесь, дорогой мистер, мы с вами расстаемся.

Сделка завершена. Я в вас больше не нуждаюсь.

Ее голос звучал грубо, но лицо было усталым, лишенным эмоций… лишенным всего, кроме твердого внутреннего стержня жестокой решимости, благодаря которому она смогла выжить и не сломаться. Когда Адам видел ее такой, у него сердце кровью обливалось, и он ругал Джереми за то, что он умер, и обвинял Консуэло за то, что она бросила свою дочь, и злился на себя за то, что не мог ничего изменить. Он предвидел, что так получится. Он знал, как повлияет на нее случившееся. Но остановить смерть он был бессилен.

Он не знал, что сделать для нее, поэтому добавил металла в голос и заговорил с ней на единственном языке, который она понимала:

— Вы задолжали мне кучу денег, барышня. Сделка остается, в силе.

Она стиснула зубы и подняла голову, но ничего не ответила.

— Посмотри на меня, Энджел.

Она по-прежнему не смотрела на него, и он взял ее за подбородок и уверенно и твердо повернул к себе ее лицо.

Под ее глубоко запавшими глазами лежали лиловые тени.

Сияние, которое когда-то так оживляло эти глаза, потускнело, остался только едва уловимый след. Ранка на губе после удара моряка почти зажила, но одна сторона лица у нее вспухла, и на ней красовался теперь едва заметный голубоватый синяк. Когда он осторожно дотронулся до этого синяка, она отстранилась.

— Почему ты делаешь это, Энджел? — спросил он хмуро. — Почему ты делаешь это с собой?

— Вы получите свои деньги, — процедила она сквозь зубы, сжав кулаки. — Только оставьте меня в покое.

— Ты умная девушка. Ты знала, что случается в таких местах. Ты пришла туда в поисках драки.

— А что еще вы ожидали от дочери шлюхи и бандита? — язвительно парировала Энджел. — Я ведь воспитывалась в канаве, и мне не хотелось бы слишком далеко уходить от своего дома!

Он заметил спокойно:

— Может быть, ты и права. Возможно, канава — как раз и есть твое место.

Она повернулась к нему, охваченная гневом. Глаза ее сверкали.

— Я могу сама о себе позаботиться. Я не нуждаюсь в ком-то, кто…

— Неужели? — Его голос был грубым. — Ты продолжаешь доказывать, что тебе никто не нужен, даже если для того, чтобы это доказать, тебе захотелось рискнуть жизнью? Я был не прав. На самом деле ты глупа.

— Может быть, я просто устала от людей, пытающихся изменить меня! — Ее лицо покрылось красными пятнами. — Этот никчемный старик… вы… даже эта барменша из таверны, которая, по вашим словам, является моей матерью и которую я никогда не видела… Она — последний человек в мире, у кого есть право судить меня! Может быть, я просто не хочу быть частью чужой мечты. Вам когда-нибудь приходило это в голову?

Ее голос был таким визгливым, что могли бы потрескаться стекла. И такими же сильными и бурными были ее эмоции, которые сейчас обрушились на него. Адам инстинктивно протянул к ней руку, как бы он сделал, будь перед ним кобылица с бешеным нравом, но она увернулась.

— Мне надоело это, вы слышите? Мне надоело притворяться, и я устала всю жизнь заботиться о добродетельных слабаках, у которых не хватает здравого смысла, чтобы позаботиться о себе самим. Я — это я, и я не хочу больше быть хорошей, доброй и заботливой. Этот старик всю свою жизнь только и делал, что подставлял другую щеку для удара, и посмотрите, куда это его привело! — От отвращения она издала сдавленный стон и указала рукой на заднее окно в экипаже. — Это было ложью, все было ложью! Единственный способ выжить в этом мире — нечестно играть, жестоко драться и думать прежде всего о себе, потому что никто не сделает это за тебя. Вы слышите? Никто!

Ее голос сорвался, она закрыла себе рот рукой, сдерживая рыдания. Адам взял ее за обе руки, она старалась их вырвать, но не слишком сильно. Он твердо держал ее руки, и от попыток справиться с громкими рыданиями ее плечи тряслись.

— Энджел, — заговорил он серьезно, — ты знаешь, так не должно быть, и так не будет. У тебя есть семья, и ты нужна им…

— Мне они не нужны! Мне не нужен… никто!

— И у тебя есть я.

Она набрала воздуха в легкие, готовясь выкрикнуть что-нибудь злобное и оттолкнуть его от себя, но не смогла. Медленно и неотвратимо подступили слезы — она слишком устала, чтобы сдерживать их. Она слишком устала, чтобы бороться со слезами, она была больше не в силах бороться вообще, и, когда он привлек ее к себе и заключил в объятия, она уткнулась лицом в его плечо и дала волю слезам, которые намочили его пиджак, и у нее появилось чувство, будто она наконец вернулась домой после долгого пути. Потому что правда была не в том, что он был ей нужен. Он был тем единственным, что осталось в этом мире и без чего она не смогла бы жить.

С того самого дня, как он ворвался в ее жизнь, он всегда был рядом, сражаясь на ее стороне, оберегая ее от опасности, устремляясь ей на выручку, когда она меньше всего ожидала помощи. Она ненавидела его за это, но не могла ничего с этим поделать. Она представила, что могла бы прожить вот так всю свою жизнь, с ее горестями и радостями, и каждый раз, бросив взгляд через плечо, видеть его рядом, видеть его рядом… Она не хотела зависеть от него, не хотела в нем нуждаться. Он был мягким, как ее папа, слишком хорошим, чтобы долго ее выдержать; она не желала иметь дел с такими, как он, и он не имел права вторгаться в ее жизнь, заставляя ее нуждаться в том, чего у нее никогда не будет.

Но когда она была в его объятиях, он был тем единственным, что стояло между ней и зияющей ямой темной пустоты, которая угрожала поглотить ее, он крепко обнимал и охранял ее, и в его объятиях она больше не была одинока. По крайней мере какое-то время она не была одинока.

Энджел ощущала поцелуи Адама на своих волосах, чувствовала, как его грудь вздымается при каждом вздохе. Он хрипло прошептал:

— Ах, милая! Что мне сделать? Что мне сделать, чтобы тебе стало легче?

«Просто обнимай меня, — думала она. — Обнимай меня и охраняй, прогони все плохое и никогда меня не отпускай».

Экипаж качался и трясся, копыта лошадей ритмично цокали, и упряжка медленно прокладывала себе путь по полуденной улице с оживленным движением. Шум дождя по крышам напоминал отдаленный шепот океана, дождь запечатал их внутри их собственного, нежного и тайного мира.

Слезы высохли, но Энджел по-прежнему оставалась в объятиях Адама.

Она чувствовала, как он ласково теребил прядь ее волос, как его пальцы нежно гладили ее шею. Она ощущала трепет и тепло, которые наполняли ее тело, стирая боль и прогоняя страх. Когда Адам касался ее, все страхи ее отступали. Она желала его прикосновений, они были ей нужны, она была движима не страстным импульсом девочки на пороге открытий, а спокойной уверенностью женщины, которая уже открыла для себя ту единственную правду, которая имеет значение.

Ее голос, все еще хриплый от слез, был ровным и немного удивленным. Она не поднимала лицо от его плеча.

— Ты отнес меня в свою комнату, в свою постель.

Его рука, гладившая ее волосы, замерла.

— Но ты не дотронулся до меня. — Она медленно подняла лицо и посмотрела на него. — Почему?

Его рука опустилась на ее плечо, его пальцы ласкали ее шею. Его голос был низким, каждый нерв и каждая клеточка его тела отзывались на ее поднятое лицо, на ее глаза со следами слез. Ее ясный и смелый взгляд был таким искренним, начисто лишенным притворства и фальши, что, только глядя на нее, он уже ощутил желание.

Он сказал ровным голосом:

— Это было бы не правильно.

— Я бы не остановила тебя.

Ему было трудно это произнести:

— Я знаю.

Она подняла руку и дотронулась до его шеи, где жесткий белый воротничок рубашки касался горячего тела.

— Я была бы рада, — добавила она просто.

Воротник душил его; огонь перетекал из ее пальцев в его кожу. В этот момент ему надо было ее остановить, ему следовало сказать что-нибудь резкое, что бы завершило обсуждение вопроса, или что-нибудь доброе и благородное.

Ему нужно было оттолкнуть ее и спасти себя, спасти ее, спасти от этого мгновения, которое к лучшему или к худшему изменит все между ними. Но все уже зашло слишком далеко. Каждый раз, когда они встречались, огонь, который загорелся, вспыхивал все ярче и сейчас был очень близок к тому, чтобы выйти из-под контроля. Он сам виноват. Надо было знать заранее. Но он так сильно хотел Энджел, что это затмило здравый смысл; он хотел ее, такую необузданную и красивую, такую нежную и ранимую, ему хотелось защитить ее и приручить ее, он хотел ее, потому что она была его. И как он ни старался, он не мог перестать ее хотеть.

Его пальцы скользнули по кружевной косынке, которая была на ее шее, по хрупким ключицам и нежной груди. Ее грудь возвышалась всего лишь в нескольких дюймах от его пальцев. В нескольких дюймах… Его тело ныло и горело, сердце гулко отсчитывало мгновения, которые словно бы остановились, когда он принимал решение. Ее маленькая рука, все более и более пробуждающая в нем откровенность, скользнула по его плечу и осталась лежать на его груди, там, где тяжело билось сердце. Он сделал глубокий судорожный вдох, и ее запах, невинный и неприкрашенно женский, как. наркотик, наполнил влажный воздух.

«Я буду добр к тебе, Энджел, — думал он. — Только позволь мне быть с тобой…»

Ее губы раскрылись, и Адам был бессилен совладать с собой. Он обхватил руками ее голову, наклонился К ее липу, и тут экипаж остановился.

Их губы так и не встретились.

Он не мог отпустить ее. Он услышал скрип рессор, когда кучер начал отсоединять кузов экипажа. Ее глаза искали его глаза, ожидая и желая. Она прошептала:

— Отведи меня снова в свою комнату, Адам. Я могла бы… Позволь мне быть твоей женщиной.

Стук сердец. Свернувшаяся в спираль, вызывающая трепет потребность.

— Ты действительно этого хочешь, Энджел? Быть моей женщиной, как твоя мать была женщиной Кэмпа Мередита?

Она не отпрянула, она оставалась все в той же позе. Но все в это мгновение кончилось, он увидел это в ее глазах.

Адам отдавал себе отчет в своих словах, он видел, что его слова вонзаются в нее, как маленькие отравленные стрелы. Но он не мог остановиться. Время застенчивости и игр прошло, все зашло слишком далеко. Его пальцы сжали ее голову, и он хрипло произнес:

— Я научу тебя любви, Энджел. Я покажу тебе лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной, лучшее, что может быть вообще. Я сделаю тебя моей женщиной, и ты не будешь разочарована. Но я должен знать. Ты действительно этого хочешь?

Энджел медленно отстранилась от него и сидела в строгой, гнетущей тишине, пока не подошел кучер, чтобы открыть дверь. В голове у нее царили хаос, смятение, потрясение, но не по той причине, по которой он думал. Он что, хотел ее обидеть? Он думал, что она пришла к нему сейчас так же, как тогда, в поезде, чтобы посмеяться над ним, чтобы наказать себя за то, что она оказалась дочерью шлюхи, и наказать его за то, что он заставил ее узнать об этом? То, что он думал, почти не имело значения. Потому что его слова не обидели ее, и она смутилась не из-за того, что он отверг ее — если он сделал именно это. Она вдруг внезапно поняла что-то, что ей было неприятно, это бушевало в ней и будоражило ее чувства.

Разве ее мать чувствовала то же самое, когда легла в постель с тем бандитом? Понимала ли она так же четко, как отличала день от ночи, что этот человек погубит ее, или ее сердце так же таяло, когда он касался ее, и так же взрывалось от страсти, когда она смотрела на него? Она так же чувствовала себя опустошенной, когда его не было рядом, и она верила, что одна ночь в его объятиях стоила того, чтобы потерять весь мир?

Потому что Энджел все это чувствовала. Потому что чувства, которые пробудил в ней Адам Вуд, были бурными, не подчиняющимися воле, лишенными какого-либо здравого смысла. Она отказывалась доверять ему — но он был наиболее заслуживающий доверия человек из всех живущих на земле. Она презирала его спокойную силу и его ровный нрав, но она целиком и полностью полагалась на них. Она ненавидела его за то, что он с ней делал, но он всегда был в ее душе, был под ее кожей, и она хотела его — сейчас или на всю жизнь, она просто хотела стать частью его.

И если бы внутри ее рос и шевелился ребенок, что бы она сделала, куда бы она пошла? Стала ли бы она об этом думать в тот момент? Решила ли бы она в тот момент-, что все это стоило того?

Она узнала ответ на эти вопросы. Это было тяжело и причиняло ей боль, но теперь она знала ответ.

Адам проводил Энджел в ее номер, и она больше не смотрела на него. Его кожа натянулась, у него пересохло в горле, и каждая частица его тела все еще была напряжена от желания, и пустота потери почти поглотила его. Он хотел сказать, что ему жаль, но ему не было жаль. Он хотел попытаться заставить ее понять, но он сам не понимал.

Он открыл дверь и тронул ее за плечо.

Она повернулась, чтобы взглянуть на него, и вдруг внезапно отпрянула в сторону. Нет, это кто-то резко отшвырнул ее от него, и она влетела внутрь комнаты с ужасом на лице. Адам бросился к ней, и дверь за ним захлопнулась. У него было полсекунды на то, чтобы бежать за револьвером, которого не оказалось на бедре, а потом яркий белый свет взорвался в его голове.