Истории любви в истории Франции (№9) - Женщины времен июльской монархии

Луи-Филипп за восемнадцать лет своего правления надоел всем до смерти своей благоразумностью и супружеской верностью.

— Этот король французов отличался тем, что разговаривал с женщинами совсем не как король и даже не как француз!..

Разбитной Луи-Наполеон взбодрил свой народ.

— Ну, этот, — говорили люди, подмигивая друг другу, — этот из наших. Он любит женщин, как настоящий император.

Слова простых людей скрупулезно передавались принцу, который, в свою очередь, поздравлял себя с тем, что в его руках оказались судьбы столь широко мыслящего народа.

Поэтому каждый вечер, нисколько не прячась, а скорее наоборот, он покидал Елисейский дворец и шел навестить мисс Говард в ее очаровательном маленьком особнячке на Цирковой улице. Там, чувствуя себя совершенно раскованно, как рассказывает д-р Эванс американский дантист, пользовавший прекрасную англичанку, «принц-президент проводил свои вечера, пил кофе, выкуривал сигарету, поглаживая лежавшую у ног или сидевшую на коленях свою черную собаку».

Дантист, бывавший у мисс Говард регулярно, добавляет:

«Ему (принцу) доставляла большое удовольствие музыка, звучавшая во время этих вечеров, хотя он и не был большим меломаном, в чем сам признавался. Больше всего он искал в этом доме ощущения, что находится у себя, а также возможности побеседовать с наиболее близкими людьми».

Почтенный д-р Эванс не упомянул главного, а именно, что Луи-Наполеон являлся на Цирковую улицу не для интимных бесед и не для отдыха у камина, а чтобы оказаться в постели мисс Говард.

Как только прочие гости покидали особняк, принц спешно увлекал Херриэт в спальню и, на ходу задирая ее юбки, начинал проявлять чисто мужскую учтивость. И только потом оба, наконец, полностью раздевались и самыми изысканными способами старались доставить друг другу удовольствие…

Когда им удавалось погасить на несколько часов воодушевлявший их святой огонь, мисс Говард, улыбающаяся и удовлетворенная, засыпала, а президент Республики возвращался в свой дворец.

Сама мисс Херриэт никогда не появлялась в этом дворце. И не потому, что тому препятствовал формальный этикет, а просто потому, что во дворце в качестве хозяйки выступала другая женщина.

Женщиной этой была кузина и экс-невеста принца, принцесса Матильда, ставшая теперь первой «дамой» режима.

Дочь короля Жерома главенствовала на всех приемах и балах; кроме того, она лично занималась библиотекой принца. Зная развращенный нрав Луи-Наполеона, она старалась подыскать ему самое легкое и фривольное чтиво. Одна из книг подобного толка дошла до нас.

Она имела вполне невинное название: «Топографическое, историческое, критическое и новейшее описание страны и окрестностей Черного Леса, расположенного в провинции Мерриленд (весьма свободный перевод с английского)».

Несколько отрывков из этого опуса могут дать представление о литературных вкусах принца-президента:

«Мерриленд, или Земля радости — обширный участок континента, который в верхней своей части, то есть на севере, ограничен невысокой горой, называемой Венерин холм и покрытой нежнейшим мхом.

С первого же моего вступления в эту благоуханную землю я сделал все, что было в моих силах, чтобы как можно лучше узнать местонахождение Мерриленда. Я рассмотрел его с самых разных точек зрения.

Среди множества прочих вещей я постарался узнать долготу и широту этой земли и могу сказать, что мои собственные наблюдения не были отмечены слишком уж большим числом ошибок, поскольку я пользовался самым лучшим из возможных измерительных инструментов.

При моем посещении Мерриленда мой инструмент бывал ничуть не меньше, чем у любого другого. Но несколько лет спустя, когда я снова оказался в знакомом месте и повторил свои опыты, я нашел, что и долгота, и широта увеличились на множество градусов, хотя я и занял прежнюю точку наблюдения, да и пользовался тем же инструментом, что и в первый раз.

Оставим другим выяснять, в чем истинная причина такого феномена. Сам же я считаю, опираясь на свой постоянный опыт, что такое поразительное увеличение происходит всякий раз после того, как земля плодоносит, таковы уж неизбежные последствия двух или трех Урожаев, после которых вы с трудом узнаете знакомую местность, которую некогда сами обрабатывали. Но самое печальное то, что плодородие земли отнюдь не единственная причина ее последующего расширения; сама многократно повторяемая вспашка земли, пусть даже неблагодарная почва не дает урожая, производит едва ли не тот же эффект.

В общем же, край этот столь приятен, что путешественник, имеющий возможность туда попасть, испытывает невыразимое наслаждение, еще только приближаясь к нему, и наслаждение это растет.

Невозможно рассказать о каждой части Мерриленда в отдельности; лучше ограничиться тем, что в ней есть самого замечательного.

1. В конце большого канала, с приближением к твердой земле вы наталкиваетесь на два форта, именуемых Губными, между которыми необходимо во что бы то ни стало пройти, если вы хотите проникнуть в глубь страны. Укрепления эти, впрочем, представляют не бог весть какую непреодолимую преграду, хотя там есть куртины, оборонительные сооружения, крепостные стены, ну и т. д. Иногда они могут защитить главный вход, но крайне редко или никогда, а уж мощной атаки им ни за что не выдержать.

2. Вблизи фортов находится метрополия, то есть столица, которую называют Клиториполис. Эта часть у женщин самая драгоценная; не будь ее, им незачем было бы беспокоиться об остальной части империи. Они так привязаны к этой столице, что можно подумать, именно там обретается их душа. Истинное удовольствие они испытывают именно в этом блаженном месте. Там местопребывание, престол их высшего счастья.

3. В самом дальнем конце канала, о котором уже упоминалось, находится склад драгоценностей, именуемый Утробия.

В свое время Плавт так охарактеризовал эту область:

Морю подобна она, все, что ни кинь, пожирает. Дайте сверх меры ей даже, скажет она вам: «Еще». Склад этот имеет совершенно особую конструкцию; надо отправиться в Мерриленд, чтобы найти такое. Он так удивительно устроен, что его размеры всегда зависят от того, что он содержит, иначе говоря, без специальных приспособлений и без какого-либо насилия, он расширяется или сужается более или менее в соответствии с тем, что туда вкладывают.

Всем известно, что Мерриленд обитаем со времен грехопадения Адама и что без него, нашего прародителя, земля эта не стала бы нашей колонией. Древние патриархи очень тщательно обрабатывали эту землю. Давид и Соломон совершали туда частые поездки, да и многие из наших королей почтили сей край своим августейшим присутствием и своим особым покровительством. Франциск I у французов. Карл II у англичан поддерживали тесный союз с Меррилендом, отчего в свое время пользовались особым почетом. Да и их наследники не пренебрегали этой страной. Некоторые испытали там неисчислимые удовольствия, и очень часто успех в делах, обсуждавшихся на Государственном совете, зависел оттого, в каком состоянии находились отношения монархов с самой любимой частью Мерриленда».

Очень скоро принц-президент доказал, что по этой части ему не в чем завидовать Франциску I…

Мисс Говард очень страдала оттого, что не была принята в Елисейском дворце. Ей, которая сделала все возможное, отдала все, что имела, чтобы Луи-Наполеон достиг наивысшего положения в государстве, теперь приходилось довольствоваться лишь отзвуками праздничных вечеров и искрометных вальсов, доносившихся из президентского дворца в ее особнячок.

В иные вечера ей случалось, взобравшись на колени к принцу, с нежностью вопрошать, когда же он позволит ей «перейти улицу»…

Луи-Наполеон напускал на себя смущенный вид и отвечал:

— Я очень опасаюсь, что Матильда устроит вам афронт. Она ужасна. Поскольку у вас есть любовник и ребенок, рожденный вне брака, она будет вас игнорировать и произносить в вашем присутствии оскорбительные слова, которые станут причиной ваших бесконечных мучений. Я не хочу, чтобы вы были унижены…

А между тем принцесса Матильда отнюдь не была недотрогой. Мисс Говард, как и весь Париж, хорошо знали ее прошлое. Когда ей было двадцать лет, отец буквально продал ее графу Анатолю Демидову, богатейшему боярину, жившему в невероятной роскоши во Флоренции. Свадебное путешествие молодожены совершили в Санкт-Петербург. Матильда сразу поняла, что ее муж отличается самым ревнивым и самым свирепым характером, какой только можно вообразить. Настоящий казак, он хлестал нагайкой прислугу, давал пощечины гостям, разбивал ударом трости столовую посуду, если суп оказывался недосолен.

В 1841 году супруги Демидовы поселились в Париже. Но если французская аристократия горячо принимала племянницу императора, то Анатоля никто принимать не желал. Предместье Сен-Жермен находило его манеры чересчур варварскими. Обозленный этим, он решил вернуться во Флоренцию. Там, к несчастью, его ревность приняла совсем уж чудовищные формы, и он начал поколачивать бедняжку Матильду. На глазах у каменевшей от ужаса челяди разворачивались дикие сцены. Истерзанная пощечинами и ударами сапога, несчастная принцесса могла только плакать, запершись у себя в комнате и не смея никому пожаловаться.

Из Флоренции супруги вновь отбыли в Санкт-Петербург. Вот там-то и разразился скандал. В один из вечеров, когда царь давал бал, Демидов отказался взять с собой Матильду и отправился в Зимний дворец один. Принцесса тотчас же приказала подать сани и везти себя на бал. Увидев ее входящей в зал, Анатоль побледнел от гнева и направился было к ней, чтобы вышвырнуть жену вон. Матильда подбежала к царю, бросилась к его ногам и, уронив с плеч газовый шарф, обнаружила перед всеми покрытую кровоподтеками кожу.

— Кто это сделал? — спросил царь.

— Мой муж… Спасите меня от этого человека!

Николай, оскорбленный подобным обращением со своей кузиной , направился к Демидову и отчитал его. Анатоль поклялся, что исправится, но через несколько недель отхлестал Матильду прямо на балу.

На другой же день молодая женщина явилась к царю, и тот собственным указом расторг брак супругов.

С тех пор Матильда жила в Париже со скульптором, который был — как все-таки судьба любит забавные ситуации — правнуком м-м Пате, фаворитки Людовика XV…

Это вполне официальное сожительство, казалось, должно было сделать Матильду более снисходительной в отношении мисс Говард. Но ничуть не бывало. Совсем напротив, она относилась с пренебрежением и даже презрением к этой «девке с ребенком», не сумевшей упрятать свои проделки за тем, что Сент-Бев называл «занавесом, который женщины приобретают, выходя замуж…».

Вот почему мисс Говард никогда не появлялась в Елисейском дворце.

Но принцессе Матильде было мало мешать Луи-Наполеону принимать Херриэт у себя во дворце, она еще изо всех сил старалась окончательно разлучить влюбленных. Зная пылкий темперамент принца-президента, она побуждала его почаще бывать в Опере, где танцовщицы — она это хорошо знала — в общении с титулованными политиками потеряли уже последний стыд. Следуя советам своей кузины, Луи-Наполеон оказался участником, если верить газетным хроникерам, довольно пикантной истории.

Вот что об этом рассказывает автор «Любовных увлечений Наполеона III»:

«Однажды президент, заметив в Опере очень миленькую танцовщицу, чьи восхитительные ножки заставляли мечтать о прочих, более вожделенных сокровищах, страстно захотел обладать ею. Тогда он поручил своему „поставщику“ Бачиоки предупредить объект своего каприза и сообщить о своем желании. Бачиоки написал девице записку, где сообщал, какое нежданное счастье ей привалило, и послал с нарочным, который должен был привести означенную танцовщицу к принцу. Но по роковой ошибке вестник с запиской все перепутал и вручил письмо сестре танцовщицы, пышнотелой особе, совмещавшей профессию фигурантки с профессией куртизанки, несмотря на то, что ее могучими прелестями клиенты почему-то пренебрегали.

Получив столь счастливое известие, она просто в себя не могла прийти от изумления и оттого самым спешным образом последовала за своим проводником.

По прибытии ей было сказано подождать, но принц недолго медлил и скоро вышел к гостье навстречу; от нетерпения добраться побыстрее до некоторых ее прелестей, о которых он все это время грезил, принц не обратил внимания на лицо своего нового завоевания, а лишь пожирал глазами и руками все остальное и, судя по всему, «остальное» оказалось настолько в его вкусе, что дальнейшее доставило ему громадное удовольствие и заставило его многократно испытать минуты величайшего сладострастия…

…Он было собрался с еще большим жаром повторить испытание и второй, и третий раз, но тут кто-то сильно постучал в дверь его спальни. Это оказался Бачиоки, который неожиданно обнаружил ошибку по сильного и теперь явился с танцовщицей.

— Принц, — сказал он через дверь, — вы оказались жертвой ошибки; мы немножко перепутали… Теперь я привел ту, которая получше: я привел хорошенькую танцовщицу… А та, что у вас сейчас, — всего лишь ее толстуха-сестра!

Но Бачиоки пришел в неподходящий момент и стучал напрасно: принц находился в состоянии полного блаженства и ничего не слышал.

Наконец после нескольких минут ожидания дверь в спальню открылась. Галантный меркурий стал путаться в извинениях, не зная, как испросить себе прощение.

Луи-Наполеон улыбнулся, затем, отослав молодую особу, которой только что наслаждался, предложил войти вновь прибывшей и в еще не остывшей постели самым очевидным образом выразил ей свою глубочайшую симпатию…»

Эта история мгновенно облетела буквально всех, от дворцов до хижин, и надо сказать, что простой народ после этого проникся еще большим восхищением своим необыкновенно галантным президентом…

РАШЕЛЬ ВЛАСТВУЕТ В ЕЛИСЕЙСКОМ ДВОРЦЕ

Она превратила президентскую постель в маленький театр, где выступала, если можно так выразиться, с поднятой ногой…

Д-р Жан Герино

Маленькие танцовщицы из Оперы послужили лишь закуской для Луи-Наполеона. Однако, возбудив свой аппетит этими легкими закусками, он очень скоро пожелал отведать более пряной пищи и обратил свой потухший взор на великих актрис своей эпохи. Дядя Луи-Наполеона был любовником м-ль Жорж. Сам он пожелал выступить в той же роли при Мадлен Броан.

Знаменитой комедийной актрисе в то время было семнадцать лет. Она была не только прелестна, но обладала еще и искрящимся остроумием. Весь Париж то и дело повторял сказанные ею остроты.

Однажды, когда она сообщила о своей помолвке приятельнице, та, рассчитывая ее задеть, сказала:

— Мне давно известно, что твое будущее — это мое будущее в прошлом.

— О, мадам, — нежно проворковала в ответ Мадлен Броан, — поверьте, я и не надеялась найти мужа, которого вы бы не знали раньше…

Как-то вечером, на улице д'Антен, когда к ней подошел некий весьма предприимчивый господин, который до этого довольно долго следовал за ней, она сказала сухо:

— Вы ошибаетесь, месье, я — честная женщина.

Но потом, кинув взгляд на незнакомца, оказавшегося очень красивым молодым человеком, добавила со вздохом:

— Поверьте, я бесконечно сожалею.

В другой раз, в гостиной, рассказывая собравшимся какую-то историю из собственной жизни, она слишком быстро перешла к другому эпизоду, и тогда друзья запротестовали и стали требовать подробностей. Мадлен упорно отказывалась. Одна дама, несколько уязвленная и к тому же плохо воспитанная, сказала ей:

— Наверное, мадам, это что-то слишком уж гадкое, если вы так упорно скрываете подробности случившегося.

Мадлен Броан ответила, улыбаясь:

— Не думаете ли вы, что я ношу одежду, чтобы скрыть недостатки своего телосложения?

Однажды вечером при выходе из театра кто-то из ее приятельниц сказал с несколько ехидной интонацией:

— Знаете ли вы, моя дорогая, что вы на самом деле куда лучше, чем ваша репутация? Мне говорили, что вы злая…

— О, — ласково ответила Мадлен, — что бы мы делали, если бы пришлось верить всем… Мне, например, говорили, что вы добрая…

Ее острый ум проявлялся буквально в каждом случае. Друг, с которым она жила, заметил ей однажды, что она слишком много тратит, и она пообещала вести тетрадку с записями своих расходов. В тот же вечер она приступила к делу и записала:

Подала бедняку……. 5 фр.

Корм для птичек….. 0 фр. 10

Разное……………. 1000 фр.

Принцу-президенту все это было известно. Он также знал, что в Мадлен Броан все было соблазнительно и что в ее глазах, груди, ногах было столько же ума, сколько в голове. Поэтому он подумал, как было бы неплохо заманить к себе в постель эту изысканную девушку, которую каждый вечер желали тысячи приходивших в театр зрителей.

Для начала он послал к ней своего верного Флери. «Главный распорядитель президентских удовольствий» вернулся в Елисейский дворец с мрачным лицом.

— Она отказывается прийти пообедать с вами наедине и швырнула мне в лицо конверт, который вы просили ей передать. Она была просто в ярости и сказала, что не продается .

Принц-президент закурил сигарету и, не говоря ни слова, пошел прогуляться по парку.

Вечером, несмотря на правительственный кризис, длившийся уже шестой день, во дворце Сен-Клу был устроен обед. Виконт де Бомон-Васси, присутствовавший на этом обеде, рассказывает, как переживал свою неудачу Луи-Наполеон:

«Обед прошел невесело; принц был явно озабочен, и правительственный кризис, который мы тогда переживали, вполне объяснял, как мне казалось, эту озабоченность, следы которой явно читались на его бледном лице. Как же я был далек от истинной причины его состояния! Только потом я узнал, что было предметом его размышлений в тот вечер, а главное, что это не имело ничего общего с политикой. Какой же он все-таки странный и непостижимый исторический персонаж! В то время как все думают, что он поглощен важными государственными делами, принц, оказывается, думал лишь о категорическом отказе этой известной актрисы (факт и впрямь крайне редкий) и о том, что предпринять, чтобы взять блистательный реванш с какой-нибудь другой не менее значительной актрисой .

Этой «другой» предстояло стать маленькой смуглой израильтянке, наделенной, однако, исключительным талантом.

Ее звали Рашель.

Великой трагедийной актрисе было тогда тридцать лет. Принц-президент, не раз аплодировавший ей еще в Лондоне, куда она приезжала в 1845 году, поручил своему неизменному Флери пригласить актрису на обед в Елисейский дворец.

Рашель пришла и покинула дворец только на следующее утро.

Эта легкая победа вернула уверенность Луи-Наполеону. Гордый своей удачей, он стал регулярно приглашать ее во дворец, и очень скоро Рашель без особого труда превратилась в завсегдатая елисейских гостиных. На эту тему есть свидетельство Арсена Уссе. Писатель был приглашен в президентский дворец и встретил там Рашель, чувствовавшую себя вполне свободно. Послушаем его рассказ:

«Когда я приехал в Елисейский дворец, меня ввели в первую гостиную, потом во вторую, потом в третью, где я увидел идущую мне навстречу с улыбкой м-ль Рашель. Было полное впечатление, что она здесь как дома. Впрочем, разве она не везде себя так чувствовала? Но, как оказалось, с некоторых пор она была здесь „хозяйкой дома“.

Принц-президент был человеком ветреным. После Рашель ему захотелось познакомиться с Алисой Ози, обаятельной девушкой, блиставшей в театре «Варьете». Алиса уже была или собиралась стать любовницей Теофиля Готье, Теодора де Банвиля и художника Шассерио, который только что написал с нее картину «Спящая нимфа».

Она была страшно польщена приглашением президента Республики и примчалась в Елисейский дворец вслед за Флери.

После ужина Луи-Наполеон попросил ее предстать перед ним в том виде, в каком она позировала Шассерио. Молодая женщина покорно подчинилась. И тогда принц отнес ее на софу и на некоторое время забыл о достоинстве, которое неотделимо от обязанностей президента Республики…

Алиса Ози больше не вернулась в Елисейский дворец. Через несколько дней после ее посещения Луи-Наполеон нашел на своем письменном столе гравюру довольно фривольного содержания, которая заставила его задуматься. Гравюра представляла молодую комедиантку, совершенно обнаженную, в галантной компании, при этом обе руки ее заняты. Подпись гласила: «Кутящая Ози с полными руками…»

Принц-президент решил впредь обращать свои взоры только в сторону светских женщин…

Верный Флери, бывший главным устроителем всех забав принца-президента, занялся выискиванием грациозных созданий, главными достоинствами которых должны были быть упругая грудь, приятной округлости ягодицы, темперамент раскаленных угольев и имя, принадлежащее высшему свету.

Но удалой адъютант, к сожалению, с трудом различал свет и полусвет. И потому однажды вечером привел в Елисейский дворец некую м-ль де Б., дочь колбасника с улицы Сен-Виктор, у которого благодаря щедрости некоторых господ была довольно богатая упряжка. Его дочь без малейших колебаний распорядилась прикрепить к своей карете герб. Эта псевдоаристократка тщилась казаться настоящей и напускала на себя важный вид, от которого в частной жизни ей мало что удавалось сохранить.

Встреча с Луи-Наполеоном была приукрашена довольно живописным инцидентом. Вот как об этом рассказала молодая женщина на следующий день в кругу друзей, один из которых записал ее рассказ в своих «Мемуарах».

«Вы все знаете Флери, адъютанта президента Республики. Так вот, господа, этот важный человек вчера похитил меня между одиннадцатью часами и полуночью. Карета похитителя везла меня таинственным путем, пока мы, наконец, не въехали в парк; вскоре я предстала перед самым высокопоставленным и самым могущественным человеком нашего времени. Нам подали совершенно изысканный ужин. Ах, если бы вы только знали, какой любитель выпивки этот высокий и могущественный человек! Я, конечно, сразу поняла, чего он. хочет от меня. Поэтому не стала ломаться и сделала все, что было в моих силах, а так как по части подобных удовольствий он не терпит, как я поняла, никаких ограничений, то и постаралась обеспечить ему столько наслаждения, сколько он мог пожелать. Он у меня дошел до полного изнеможения. Потом мы еще немного выпили, и тут меня неожиданно прихватила маленькая нужда. Да, вот именно, мне безумно захотелось пипи. В такие минуты я обычно не особенно стесняюсь.

— Мой принц, — сказала я ему, — не желаете ли подойти к окну и спеть песенку королевы Гортензии…

Не понимая, почему мне вдруг взбрело в голову послушать песню, сочиненную его матерью, он, однако, подошел к окну и запел своим довольно красивым басом.

Пока он пел известный вам приятный романс, барабаня пальцами по стеклу, я подошла к ночной тумбочке, всегда стоящей у изголовья, открыла ее и облегчилась. Заметив мою уловку, президент расхохотался так, что минут пятнадцать держался за бока. Когда же успокоился, то открыл свой секретер и сказал мне:

— Возьми, ты такая смешная, что заслуживаешь двойного вознаграждения…

И дал мне десять тысяч франков .

Несмотря на то, что эта неожиданная сцена очень его развеселила, будущий император постарался поточнее объяснить Флери, чего он хочет в будущем, а именно, подлинных светских женщин. Тогда адъютант стал всматриваться взглядом знатока в более избранные круги, а тем временем принц-президент и сам вел свою маленькую охоту. В результате столь мощных усилий в президентскую постель удалось уложить очаровательную маркизу де Бельбеф.

Эта связь длилась несколько месяцев, и Луи-Наполеон в восторге оттого, что может проявить себя с дамой из хорошего общества, не позаботился о том, чтобы скрыть узы, связывающие его с красивой маркизой. Даже напротив того. Вьель-Кастель рассказывает, что 15 августа на балу, проходившем в замке Сен-Клу, многие видели, что президент «хватал за ляжки г-жу де Бельбеф и что та при этом не казалась ни удивленной, ни взволнованной».

Скорее всего она уже привыкла к этому в частной жизни.

По истечении какого-то времени Луи-Наполеон, по-прежнему сохранявший нежные чувства к мисс Говард, без которой все для него сложилось бы совсем не так, как сложилось, оставил маркизу де Бельбеф и стал любовником леди Дуглас «. Ему казалось, что, наслаждаясь с англичанкой, он чуточку меньше обманывает нежную Херриэт. Но все привязанности Луи-Наполеона оказывались кратковременными. У него было такое же ветреное сердце, как и у его матери. В один прекрасный день он прогнал прекрасную леди, и все его помыслы сосредоточились на графине де Гюйон.

Эта молодая женщина отличалась легкой походкой и говорливостью. Любовь и ее окрестности, как любил говорить Виктор Гюго, были для нее поистине навязчивой идеей. А говоря еще точнее, она не могла думать ни о чем, кроме этого. Одна небольшая история, поведанная Ламбером, подтверждает лишь то, что она окружала себя друзьями, озабоченными теми же проблемами. Как-то раз, когда она совершала прогулку в парке Фонтенбло в обществе г-жи де Персиньи, она заметила осла, щипавшего травку. Рассмотрев в первую очередь совершенно определенную часть тела этого животного, она воскликнула:

— Нет, вы только взгляните, моя дорогая, какое сильное это животное.

— Как, вас это удивляет? Да у моего мужа ничуть не меньше…

— Не может быть!

— Уверяю вас… «Он» не входит в мой браслет…

— Да что вы? Тогда измерьте, и мы сравним, есть ли разница…

И обе дамы немедленно приступили к делу. Графиня ухватила осла за голову, чтобы тот не двигался, а тем временем г-жа де Персиньи, сняв с руки браслет, надела его на ту часть тела животного, которая интересовала обеих дам. Это обстоятельство взволновало осла, чьи чувства сразу пробудились. Испугавшись, г-жа де Персиньи попыталась снять свой браслет. Но не тут-то было. Тогда ей на помощь пришла графиня де Гюйон, и обе женщины принялись изо всех сил стаскивать с. осла свою драгоценность. Осел, славное животное, не ведавший порока, закричал от боли и умчался галопом.

Подруги помчались за ним вдогонку и добежали до соседней фермы, в которой укрылось животное. Женщины объяснили фермеру, что с ними приключилось, а тот, насмеявшись до слез, поспешил вернуть им браслет…

Вьель-Кастель: «Принцесса Матильда уверяла, что леди Дуглас спит с президентом. И, судя по всему, так и есть». Мемуары.

Можно не сомневаться, что графиня де Гюйон подарила Луи-Наполеону волшебные ночи. Но потом принц-президент устал от нее, как от многих других, и остановил свой взгляд на графине Ле Он, жене бельгийского посла, обаятельной молодой женщине, которую в Париже звали «златовласой посольской женой»…

К сожалению, у этой волнующей особы уже был любовник.

Им был г-н де Морни, сводный брат будущего императора…

КОГДА Г-Н МОРНИ ЖИЛ «В КОНУРЕ ДЛЯ ВЕРНОГО ПСА»

Лучшее, что есть в мужчине, это — пес.

Шарле

Всем известно, что г-н де Морни был плодом преступной любви. Его мать, королева Гортензия, зачала его от генерала де Флао, рослого и могучего незаконнорожденного сына г-на Талейрана и г-жи де Флас .

В один прекрасный день Морни подытожил свое положение одной забавной фразой:

Я — сын королевы, внук епископа, брат императора и во всех случаях… незаконнорожденный .

Но начиная с пятнадцати лет юный Огюст подписывался «де Морни».

Когда ему исполнилось двадцать, он сам себе присвоил титул графа и ринулся в жизнь, в которой, по словам мемуариста, «легкомыслие и бесконечные удовольствия предпочитались раздумьям». Красивый мужчина, просвещенный денди, блестящий рассказчик, неотразимый сердцеед, он умел нравиться женщинам и извлекать из этого кое-какие выгоды.

В 1832 году в Тюильри, где он не раз бывал по приглашению своего друга герцога Орлеанского, Морни познакомился с молодой и очаровательной графиней Ле Он, дочерью банкира Моссельмана и женой бельгийского посла. Эта восхитительная блондинка, прозванная впоследствии «златовласой посольской женой», была во цвете своих двадцати лет. По отзывам тех, кто ее видел, она была так красива, «что на придворных балах никогда не носила украшений: ее тончайшая кожа, изящная талия, природное великолепие делали любые драгоценности безвкусными». Морни сразу влюбился в нее и, нимало не заботясь о Филиппе Орлеанском, который в тот момент был любовником прекрасной графини, стал за ней ухаживать, а вскоре, как любят говорить целомудренные романисты, «и сам стал пользоваться ее благосклонностью…».

Очень скоро связь лейтенанта и жены посла стала официальной. Все привыкли видеть вместе эти два элегантных, породистых, умных существа, задававших моду, неистощимых на остроумие, короче, блиставших в буржуазном Париже добряка Луи-Филиппа каким-то необыкновенным светом.

Посол, бывший на двадцать лет старше жены, в конце концов смирился с этой ситуацией, вполне, возможно, польщенный тем, что своим выбором м-ль Моссельман обнаружил те же вкусы, что и у г-на де Морни…

Эта семейная жизнь втроем тянулась годы, и когда графиня Ле Он в 1839 году родила дочь, парижане стали напевать довольно двусмысленную песенку, которая вряд ли могла понравиться бельгийскому послу.

Связь с хорошенькой графиней ничуть не мешала Морни ухаживать за другими не самыми неприступными дамами и вместе с ними устраивать в высшей степени легкомысленные вечеринки.

Во время одной такой вечеринки у г-жи де Вильплен он познакомился с некоей г-жой Г., которая, заметив его интерес к себе, шепнула ему на ухо:

— Заходите ко мне, я покажу вам свое поле битвы.

Соблазненный приглашением, он навестил ее.

Вот что пишет один из его биографов:

«Поле битвы оказалось на деле широченной кроватью в комнате, все стены которой были в зеркалах самых разных форм, размеров и производства: псише, венецианские, изготовленные Гобеленами. Просто музей зеркал.

— Вы их коллекционируете? — спросил Морни.

— Да. Каждое отличается своими страстями, — ответила она, улыбаясь.