РАДИ ЗАВОЕВАНИЯ ПРОВИНЦИИ АРТУА РИШЕЛЬЕ СТАНОВИТСЯ ЛЮБОВНИКОМ МАРИОН ДЕЛОРМ

С рождением дофина Людовик XIII мало-помалу перестал навещать м-ль де Лафайет и вновь проявил интерес к Мари де Отфор. В течение некоторого времени можно было опять наблюдать, как двое влюбленных прогуливаются по парку в Сен-Жермен-ан-Ле или в Версале. К сожалению, молодая особа, чья затянувшаяся девственность сделала ее немного сварливой, иногда неприятнейшим образом «заедала» короля.

Скандальные сцены выбивали Людовика XIII из равновесия, и последствия этого немедленно ощущал на себе весь двор. «В таких случаях, — рассказывает м-ль де Монпансье в своих „Мемуарах“, — он впадал в меланхолию и обдавал всех холодом; будучи в расстройстве, проводил почти все время в записывании того, что он сказал м-ль де Отфор и что она ему ответила; это оказалось правдой, потому что после его смерти у него в шкатулке нашли длиннющие отчеты обо всех стычках и ссорах, какие у него случались со всеми его любовницами, в похвалу которым, равно как и в его собственную похвалу, следует сказать, что всех их он любил исключительно целомудренной любовью».

Но король не ограничивался ведением этого странного дневника, он еще слал горькие письма кардиналу. Вот пример одного такого письма, интересного во многих отношениях, потому что в нем Людовик XIII раскрывает себя полностью, со всей своей меланхолией, потребностью в любви, жаждой уединения и притворной нежностью к самому Ришелье:

«Из Сен-Жермена, 5 февраля 1639 года.

Посылаю этого дворянина специально, чтобы узнать, что нового, и находясь в беспокойстве, не принес ли вам вчерашний день какой-нибудь неприятности.

Милое создание [134] в плохом настроении. Неизвестно, как с нею быть, поскольку она находит плохим все, что, кажется, должно было бы ей понравиться. Сам я просто не знаю, что и думать. Если это продолжится и сегодня, то завтра уеду в Версаль в поисках покоя. Вчера у меня весь вечер очень болела голова. Утром я принял лекарство, которое почти не помогло. Если погода будет хорошая, поеду поохотиться на оленя, чтобы немного развлечься.

Я советую вам беречь свое здоровье».

Король был, однако, человеком мятущимся. Проходил день-другой, и он начинал задаваться вопросом, не права ли м-ль де Отфор, обращаясь к нему с упреками. В присутствии своего камердинера Лашене, который шпионил в пользу Ришелье, он однажды воскликнул:

— Я просто в нетерпении снова увидеть ее. Я люблю ее больше, чем всех остальных людей, вместе взятых. Я хочу встать перед ней на колени и попросить у нее прощения.

Подобные эксцессы не могли понравиться кардиналу, который опасался, как бы это не отразилось скандальным образом на королевском престиже. Чтобы вырвать короля из этих женских дрязг, кардинал решил заменить фаворитку на фаворита…

Молодой человек, которого он выбрал для этой трудной роли, был белокурым красавцем семнадцати лет, с немного плутоватым взглядом и ртом лакомки. Звали его Сен-Мар. Людовик XIII нашел его очень приятным и тут же сделал своим постоянным компаньоном.

А вскоре эта дружба превратилась в страсть, и король назначил своего юного фаворита сначала хранителем гардероба, потом обер-шталмейстером Франции… Наконец, он объявил м-ль де Отфор, что не желает больше видеть ее при дворе.

— Почему? — спросила девушка.

— Потому что я отдал свое сердце г-ну Сен-Мару [135].

Мари, слегка остолбеневшая — и было отчего, — уехала в Ман к своей бабушке [136].

На протяжении многих месяцев Сен-Мар пользовался самой настоящей любовью Людовика XIII, что позволило Шавиньи написать однажды Мазарини: «Никогда еще король ни к кому не относился с такой неистовой страстью».

Не следует ли из этого, что монарх, всегда равнодушный к женщинам, внезапно открыл в себе гомосексуальные наклонности?

Ни в коем случае. Людовик XIII любил Сен-Мара так же целомудренно, как в свое время Луизу деЛафайет и Мари де Отфор. Однако поверхностные наблюдатели вполне могли ошибиться, видя, как эти двое частенько напоминали влюбленную парочку. Они прогуливались под руку, читали вдвоем одну книгу, вместе варили варенье, потом неожиданно для всех начинали препираться, ссорились и не разговаривали между собой по три дня. И тогда кардиналу, полагавшему, что он уже избавился от этой неприятной обязанности, приходилось идти и мирить их.

В такие моменты оба, и король, и Сен-Мар, вели себя точно дети: они подписывали бумагу, подтверждавшую, что оба больше не сердятся… Вот пример такого «свидетельства» от 26 ноября 1639 года. Людовик XIII писал кардиналу:

«Из свидетельства, которое я вам посылаю, вы увидите, чем завершились вчерашние ваши усилия. Когда вы вмешиваетесь в какое-нибудь дело, оно не может окончиться плохо. Я шлю вам привет.

Людовик».

А вот и само свидетельство, приложенное к письму:

«Мы, нижеподписавшиеся, подтверждаем тем, кому надлежит знать, что довольны и удовлетворены друг другом и что никогда не были в большем согласии, чем пребываем сейчас. С верой в это мы подписали настоящее свидетельство.

Составлено в Сен-Жермене, 26 ноября 1639.

Людовик и по моему указанию Эффиа де Сен-Мар».

Очень скоро, впрочем, одной женщине предстояло сделать эти размолвки куда более серьезными.

Эта женщина была самой знаменитой куртизанкой того времени: ее звали Марион Делорм.

Когда в Сен-Жермен-ан-Ле все мирно спали, Сен-Мар бесшумно выскользнул из замка, проник в конюшню, вскочил на коня и галопом направился в Париж. «Он часто совершал эти короткие и никому не известные выезды, — рассказывает Монгла, — всегда опасаясь, как бы об этом не узнал король; у него не оставалось ни часа для сна, так как он был обязан каждый день находиться при короле. Эта обязанность в сочетании с работой, которой от него требовала каждую ночь мадемуазель, лишали его сил до такой степени, что он по большей части был в плохом настроении и заставлял короля думать, что фавориту скучно с ним, все это вело к ссорам, в которых кардиналу приходилось постоянно играть роль посредника».

Но однажды Людовик XIII узнал, что у его фаворита есть любовница. Король едва не заболел.

Ришелье, которому немедленно об этом доложили, был ошеломлен. Связь Сен-Мара с женщиной могла иметь весьма неприятные политические последствия. На протяжении пяти месяцев король предпринимал серьезные усилия для завоевания провинции Артуа (бывшей в то время испанским владением) и лично руководил военными операциями. Им уже были захвачены Эзден, Мезьер, Ивуа, Сен-Кентен. Но Аррас, столица провинции, еще сопротивлялся, и жестокие бои продолжались, Ришелье, знавший ранимость и ревнивый нрав короля, тут же понял, что есть серьезная опасность потерпеть военное поражение, если только Сен-Мар не порвет со своей куртизанкой. Поэтому кардинал пригласил Марион Делорм к себе, а так как он не знал другого способа прекратить ее связь с фаворитом, то ради блага государства сам стал ее любовником.

Вот как протекали, согласно Тальману де Рео, две первые встречи кардинала и самой красивой женщины XVII века:

«Кардинал де Ришелье, — пишет автор „Маленьких историй“, — платил женщинам не больше, чем художникам за их полотна. Марион Делорм дважды приходила к нему. Во время первого визита она пришла к нему в платье из серого атласа, расшитого золотом и серебром, в изящной обуви и в украшении из перьев. Она сказала, что эта бородка клинышком и волосы, прикрывающие уши, производили самое приятное впечатление. Мне говорили, что один раз она явилась к нему в мужском платье: всем было сказано, что это курьер. Она и сама об этом рассказывала. После этих двух визитов он послал ей сто пистолей со своим камердинером де Бурне, который выполнил роль сводника».

Немного дальше Тальман де Рео добавляет:

«Она говорила, что кардинал де Ришелье подарил ей однажды кольцо за шестьдесят пистолей, которое ему дала его племянница м-м д`Эгийон».

«Я отнеслась к этой вещи, — говорила она, — как к трофею, потому что оно раньше принадлежало м-м де Комбале, моей сопернице, победой над которой я гордилась, а это кольцо было как добыча, в то время как она продолжает лежать на поле сражения».

Несмотря на скупость кардинала, Марион, польщенная тем, что ее выбрал этот могущественный и опасный человек, согласилась не встречаться больше с Сен-Маром, после чего король снова помирился со своим молодым другом.

В результате этого примирения они подписали из ряда вон выходящий мирный договор, оставляющий впечатление какого-то непроизвольного шутовства:

«Сегодня, девятого мая 1640 года, король, находясь в Суасоне, имел удовольствие пообещать господину оберу, что за всю эту историю не будет гневаться на него и что если упомянутый господин обер даст новый незначительный повод, жалоба на это будет подана Его Величеством господину кардиналу без досады, чтобы по совету Его Преосвященства вышеназванный господин обер избавился от всего, что может не понравиться королю, и тогда все умиротворятся. Что взаимно и обещают король и господин обер в присутствии Его Преосвященства.

Людовик. Эффиа де Сен-Мар».

Король был спасен, завоевание Артуа продолжалось. Довольный Ришелье, желая вознаградить себя за это, решил остаться некоторое время любовником Марион Делорм. Но, увы, красавица оказалась болтливой; она поторопилась похвастать своей новой связью, и злые языки тут же прозвали ее госпожой кардинальшей.

Иногда друзья Марион из квартала Маре и с Королевской площади говорили ей:

— Как вы можете спать с прелатом?

Она улыбалась:

— Да ведь без красной шапки и пурпурного облачения любой кардинал ничего особенного не представляет.

Потом добавила, что такая любовная связь, без сомнения, обеспечит ей полное отпущение грехов.

Вскоре весь Париж оказался в курсе этой удивительной любовной идиллии, и несколько озадаченный поэт Конрар написал господину де л`Эссо:

«Месье, верно ли то, в чем меня пытались убедить, а именно, что наш Великий Пан влюблен в (Марион Делорм), это он-то, глаза и уши своего принца, неусыпно пекущийся о благе государства и держащий в руках судьбу всей Европы?

Сообщите же мне, месье, должен ли я верить столь значительной и столь приятной новости. Я больше уже не в состоянии доверять никому, кроме вас».

Конрар не ошибался, и мы увидим, что он мог без колебаний называть Ришелье Великим Паном, настолько точно это прозвище подходило первому министру…

Кардинал и вправду был большим любителем женщин, и его кардинальское облачение нисколько не мешало ему бегать за юбками.

В одном из своих трудов Матье де Морг говорит совершенно откровенно о красавицах, «не только не распутных, но, наоборот, из самых добродетельных, жаловавшихся на посягательства и насилие, которые пытался учинить над их честью Ришелье…»

Постоянно управляя — да еще так гениально — делами государства, первый министр всегда был падким на красивых женщин, живших при дворе. «Однажды, — сообщает Тальман де Рео, — он захотел совратить принцессу Марию де Гонзаг, ставшую теперь королевой Польши. Она попросила у него аудиенции. Он лежал в постели; ее ввели туда одну, и начальник стражи быстро выпроводил всех из помещения. „Месье, — сказала она ему, — я пришла, чтобы…“ Он тут же прервал ее: „Мадам, я обещаю вам все, что вы пожелаете; я даже не хочу знать, о чем вы просите; просто вижу вас такой, какая вы есть. Никогда, Мадам, вы не были так хороши. Что касается меня, то я всегда мечтал служить вам“. Говоря так, он берет ее руку; она ее высвобождает и хочет сказать о своем деле. Он снова хочет взять ее руку, и тогда она встает и уходит» [137].

Некоторое время спустя он влюбился в м-м де Бриссак, жену своего кузена маршала де ла Мейере, владельца оружейного производства. Вот что рассказывает об этом Тальман де Рео: «Его жена была хороша собой и очень неплохо пела. Кардинал де Ришелье увлекся ею; теперь у него постоянно было какое-нибудь дело к оружейнику. Владельца Арсенала стали одолевать тяжелые предчувствия. Маршальша, которая, если бы захотела, могла совершенно безнаказанно дразнить и злить кардинала, заметила состояние мужа. И вот, в один прекрасный день, проявив редкую для ее возраста решимость, она явилась к мужу и сказала, что воздух Парижа плохо на нее действует и что было бы хорошо, если он, конечно, не возражает, поехать к ее матери в Бретань. „Ах, мадам, — ответил ей маршал, — вы возвращаете меня к жизни! Я никогда не забуду милости, которую вы мне оказали“. Кардинал, к счастью, больше не помышлял о ней. И неудивительно, впереди у него были еще более странные возгорания. Вот она, другая сторона медали» [138]

[139]

Но не всегда любовные похождения Ришелье заканчивались так неудачно. Ги Патен в письме, отправленном в ноябре 1649 года, писал: «За два года до смерти (т. е. в 1640 году) у кардинала еще было целых три любовницы, из них первая — собственная племянница, вторая — пикардийка, то есть жена маршала де Шольна, а третья — некая парижская красотка по имени Марион Делорм, так что все эти господа в красных шапках приличные скоты: „Vere cardinale isit sunt carnales“ [140].

Что касается Марион Делорм, то мы уже видели, как было дело. Речь не шла о любви, а лишь о благом деянии, из которого затем родилось желание, а возможно, и просто привычка. В феврале 1641 года Ришелье, между прочим, хватило смелости пригласить свою очаровательную подругу одновременно с королем в Пале-Кардиналь по случаю обручения его племянницы м-ль де Майе-Брезе с герцогом Энгиенским. На приеме все открыто потешались, потому что впервые высшее духовное лицо — по крайней мере официально — принимало у себя в доме куртизанку.

Не успел Ришелье, как говорится, отведать одной девицы, чьим ремеслом была торговля собственными прелестями, как у него уже разгорелся аппетит на другую «жрицу Венеры» — Нинон де Ланкло.

— С редкостной беззастенчивостью он выбрал в посредницы именно Марион и поручил ей предложить Нинон пятьдесят тысяч экю, если та согласится принимать его елейные нежности. Однако, несмотря на значительность суммы, предложение было отвергнуто м-ль де Ланкло. Граф де Шавеньяк пишет об этом в своих «Мемуарах»:

«Этот великий человек (Ришелье), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение в этом деле, хотя Нннон никогда не страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал ей через ее лучшую подругу Мариои Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у нее была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно…»

Можно, правда, задаться вопросом, какова была роль Марион в этом деле, потому что она должна была почувствовать себя глубоко оскорбленной, видя, что Ришелье предлагает сопернице пятьдесят тысяч экю, тогда как сама она получила за те же услуги всего сто пистолей.

Но как бы там ни было, она вскоре ушла от первого министра и вернулась в постель поэта де Барро, своего первого любовника, который, не помня себя от радости, сочинил редкостного убожества «Стансы», имевшие пространный подзаголовок «О том, насколько автору сладостнее в объятиях своей любовницы, чем г-ну кардиналу де Рншелье, который был его соперником».

Впрочем, Марион оказалась лишь кратким эпизодом в жизни Ришелье. Самой большой любовью кардинала была его племянница Мари-Мадлен де Виньеро, вдова г-на де Комбале, герцогиня д`Эгийон.

Эта очаровательная пухленькая блондинка тридцати семи лет обожала прогуливаться «с обнаженной грудью», чем доставляла несказанную радость друзьям кардинала.

«Когда я вижу м-м д`Эгийон, — признался как-то один старый каноник, скромно потупив глаза, — я чувствую, как снова становлюсь ребенком».

«Позволяя ей эту вольность, — пишет Лефевр в своих „Мемуарах“, — он хотел дать понять, что взирает на прелести красавицы-герцогини незамутненным взором кормилицы. Но это притворство никого не обмануло, и каноника следовало бы высмеять за лицемерие».

Марн-Мадлен вышла замуж в шестнадцать лет за Антуана де Рур де Комбале, но чувствовала себя в замужестве не особенно хорошо, поскольку данный дворянин «хотя и прослыл (по словам Тальмана де Рео) при дворе самым волосатым человеком», но оказался неспособен помочь ей расстаться с девственностью.

Поэт Дюло позволил себе позабавиться, сочинив анаграмму, жанр, бывший тогда в большой моде, с помощью которой он сообщил читателям о горестной судьбе м-м де Комбале, скрытой в ее девичьем имени Мари де Випьеро, из которого ему удалось составить: «Девственница своего мужа»…

Б 1625 году малосильный дворянин скончался, оставив хорошенькую вдову в полном разочаровании. Разуверившись в браке, в мужчинах, усомнившаяся в самом существовании плотских утех, Мари-Мадлен стала подумывать об уходе в монастырь. И призналась в этом своему дяде:

— Светская жизнь меня не интересует. Я хочу стать монахиней-кармелиткой.

Ришелье посмотрел на нее внимательно и нашел, что она очень красива. Стараясь скрыть свое смущение, он, опустив глаза, сказал ей ласково:

— Ваше место не в монастыре, дитя мое, оно здесь, рядом со мной.

Мари-Мадлен поселилась в Малом Люксембургском дворце, и кардинал, которому в высшей степени было присуще чувство семьи, стал ее любовником.

Эта странная супружеская жизнь длилась до самой смерти первого министра. Ее то озаряли радости, то омрачали горести, неизбежные, как правило, в семейной жизни. Дядя и племянница то обнимали друг друга, то спорили, то дулись и не разговаривали, но любовь их была искренней.

Разумеется, эта связь недолго оставалась тайной для других. Сначала двор, а потом и весь Париж узнали, что Ришелье «услаждается» с м-м де Комбале. На улицах, как и в светских гостиных, не было конца ироническим куплетам и песенкам с подковыркой. М-ль де Монпансье в своих «Мемуарах» рассказывает, что в 1637 году ей самой приходилось распевать оскорбительные куплеты по адресу кардинала и его племянницы.

Конечно, король прекрасно знал об этой незаконной любовной связи и в глубине души порицал любовников. Своего неодобрения он не мог показать кардиналу, которого боялся, и потому всю свою неприязнь срывал па м-м де Комбале. «Меня удивляет король, — сказала однажды королева. — Он поддерживает кардинала и осуждает его племянницу. Он нашел неприличным, что она посмела войти в церковь Сент-Эсташ, когда я слушала там проповедь, и сказал, что с ее стороны это бесстыдство».

Пристрастие Ришелье к женщинам было так велико, что время от времени ему приходилось изменять своей племяннице. И когда ей об этом становилось известно, в Пале-Кардиналь дрожали стекла, так велика была ее ревность. Однажды у нее даже возникло желание изуродовать одну из своих соперниц. Послушаем еще раз Тальмана де Рео: «Больше всего наделала шума бутылка с водой, брошенная в м-м де Шольн. Вот что мне рассказал человек, присутствовавший при этом. На дороге из Сен-Дени шесть офицеров морского полка, ехавшие верхом, хотели размозжить физиономию м-м де Шольн, швырнув в нее две бутылки с чернилами; она успела подставить руку, и они упали на подножку под дверцей кареты; осколки бутылочного стекла порезали ей кожу (чернила проникли в порезы, и от этих следов она никогда не смогла избавиться). М-м де Шольн не осмелилась обратиться с жалобой на это. Все думают, что офицеры получили приказ только напугать ее. Из ревности к мужчине, которого она любила, и к его безграничной власти, м-м д`Эгийон не желала, чтобы кто-нибудь еще был в таких же отношениях с кардиналом, как она».

Но, несмотря на племянницу, кардиналу все же удалось стать любовником этой самой м-м де Шольн, которую упоминает Ги Патен в уже процитированном выше письме. В знак своей признательности он подарил этой даме аббатство с рентой в двадцать пять тысяч ливров неподалеку от Амьена.

Несмотря на все эти мелкие эскапады, кровосмесительная связь кардинала длилась почти семнадцать лет. Иные утверждали даже, что на то есть благословение Божье и что Мари-Мадлен была матерью множества маленьких Ришелье…

Однажды при дворе маршал де Брезе утверждал, что кардинал подарил своей племяннице четырех сыновей.

Анна Австрийская присутствовала при этом разговоре. Она лукаво улыбнулась и заметила своим приближенным:

— Тому, что утверждает г-н маршал, следует верить ровно наполовину.

Все тут же сделали вывод, что у Рншелье от м-м де Комбале двое детей.

Что, в конечном счете, не так уж плохо для прелата…

Все это происходило в декабре 1641 года. Никто тогда не подозревал, что во Франции подходит к концу целая эпоха. Все должно было измениться.

В течение нескольких недель поумирали один за другим Сюлли, герцог д`Эпернон и Мария Медичи. Прежнее царствование понемногу уходило в прошлое, а будущее проступало сквозь разломы настоящего, которое буквально трещало по всем швам. Те, в чьих руках находился руль управления, обнаруживали признаки усталости: Людовик XIII был болен, Ришелье, вконец изнуренный, держался лишь чудом; а тем временем уже выпрямлялся новый человек с повадками продолжателя — Жюлю Мазарини только что был присвоен титул кардинала…

В близком окружении короля тоже образовалась пустота. Сен-Мар, его обожаемый фаворит, принял участие в заговоре против кардинала вместе с де Ту, герцогом Буйонским, Гастоном Орлеанским и был арестован 12 июня вместе со своими сообщниками (кроме Месье, разумеется) и обезглавлен 12 августа в Лионе.

Все вокруг разваливалось…

Через восемь дней Ришелье, изнуренный двадцатью годами плодотворной работы и утомительных интриг, слег в постель. 4 декабря 1642 года, в полдень, тот, кто, по меткому выражению м-м де Мотвиль, «сделал из своего господина раба, а затем из знаменитого раба самого великого монарха в мире», отдал Богу душу. Ему было пятьдесят восемь лет.

Эта смерть вызвала в народе бурный всплеск радости. Даже Людовик XIII, который всем был обязан Ришелье, и тот издал вздох облегчения. Для собственного удовольствия он тут же положил на музыку написанные поэтом Мироном стихи на кончину кардинала. Увы, песню трудно было назвать соответствующей печальному событию. В ней кардиналу воздавалось за все его собственные слабости и за тот страх, который он вселил во всех и каждого.

Большей неблагодарности трудно было вообразить.

Но песни и куплеты, сочиненные простыми людьми, были, к сожалению, еще более грубыми и безжалостными.

Через три месяца после смерти Ришелье Людовик XIII, окончательно подточенный туберкулезом, тоже слег. Высохший, мучимый лихорадкой, он уже не порывался сочинять сатирические песенки и лишь тревожился о будущем. Он хотел, чтобы как можно скорее крестили дофина, которому скоро должно было исполниться пять лет, и назначил крестными отцом и матерью Мазарини и принцессу де Конде.

Церемония крестин состоялась 21 апреля 1643 года в церкви Сен-Жермен. Выйдя из часовни, маленький принц явился навестить лежащего в постели отца.

— Сын мой, какое у вас теперь имя? — спросил король.

— Людовик XIV, папа, — ответил дофин. Что, конечно, ничуть не придало бодрости Людовику XIII…

— Пока еще нет, пока еще нет, — только и сказал отец.

13 мая, после того как он взял слово с королевы, преданно ухаживавшей за ним, что она никогда даже близко не подпустит ко двору м-м де Шеврез, король благословил своих двоих детей [141], и у него началась агония. На протяжении нескольких часов он задыхался, терял сознание, приходил в себя, бредил, мучился галлюцинациями… М-м де Мотвиль говорит без обиняков, «что он слишком долго умирал и утомил зрителей…»

Наконец, 14 мая, в два часа пополудни, несчастный король, которому были чужды все радости жизни, испустил последний вздох.

Со смертью Людовика XIII завершилась эпоха. Та самая, которая еще несла на себе печать идей Возрождения и где женщины играли — иногда довольно лихо — значительную роль.

В Нераке, Кутра, Шартре, Сен-Дени, Париже, Нанте, Ландреси они выступали в роли улыбающихся помощниц Судьбы, и то королевство, которое получал в наследство Людовик XIV, было отчасти сотворено и ими.

Еще раз следует повторить, что ответственность перед Историей несет именно любовь.

Из-за желания, которое возбуждали Марго, Франсуаза, Габриэль, Коризанда, Генриетта, Шарлотта, Луиза, Марион, на протяжении полувека происходили умопомрачительные события. И можно с уверенностью сказать, что, будь у этих красавиц носик чуточку покороче, облик страны в 1643 году был бы, без сомнения, иным…

Но Великий Век еще предстояло создать.

И чтобы помочь осуществлению этой гигантской задачи, все кокетливые, соблазнительные, волнующие женщины вновь, в который уже раз, отдадут все свое обаяние, все прелести на службу Истории…

1

Детей французского королевского дома всегда представляли официальной любовнице короля («История любви в истории Франции», том II).

2

См. «Сатирический развод», приписываемый Пальме Кайету (1963): «Не было во всей Франции человека, любого вида и качества, с кем бы она ни была, готова удовлетворить свою похоть. Ей было все равно, с кем испытать наслаждение. Ни возраст, ни рост, ни происхождение не имели никакого значения, лишь бы утолить жажду, насытить аппетит, и в свои одиннадцать лет она не отказывала никому».

3

Брантом. Жизнь знаменитых дам.

4

«Их интимные отношения были столь неприкрытыми, что, по слухам, они заключили тайный брак». (Давила. История гражданских войн во Франции, Лондон, 1755).

5

Генрих III пошел в своем святотатстве еще дальше, Дю Вэр рассказывает, что в молодости король «посещал дам борделя и оценивал их природные данные с помощью бусинок из своих четок» (Анекдоты, 1615).

6

От Валуа Маргарита унаследовала самые извращенные вкусы. Тальман де Рео писал, «что она носила юбки с огромными фижмами, в которых было множество карманов и кармашков по всей окружности, и в каждый она клала коробочку с сердцем одного из ее почивших любовников; по мере того, как они умирали, она заботилась о том, чтобы сердца бальзамировались…