Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Истории любви в истории Франции (№3) - В кругу королев и фавориток

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Бретон Ги / В кругу королев и фавориток - Чтение (стр. 17)
Автор: Бретон Ги
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Истории любви в истории Франции

 

 


Это убийство посеяло панику в рядах защитников Ла-Рошели, и через несколько недель, 27 октября, они сдались Ришелье. Победивший и отомщенный кардинал пышно отпраздновал свой триумф и организовал шумное веселье среди призраков, все еще обитавших в городе.

Пока армия веселилась, в Лувре одна женщина проливала горькие слезы. Узнав о смерти Букингема, Анна заперлась у себя в комнате и никого не принимала.

Всю оставшуюся жизнь она хранила воспоминание об этой безумной любви, чуть было не ставшей причиной новой Столетней войны…

* * *

Несколько лет спустя Вэнсан Вуатюр долго, не говоря ни слова, смотрел на королеву. Она с улыбкой спросила, о чем он думает.

— Если вы позволите, Ваше Величество, я отвечу вам завтра.

На следующий день поэт прислал Анне поэму, полную восторженных похвал и благоговейного почитания. Прочитав посвященные ей стихи, королева бережно спрятала их в свой ящик. Когда она вернулась к дамам своего окружения, ее глаза были полны слез.

ЛЮДОВИК XIII НЕ ОСМЕЛИВАЕТСЯ ПРИКОСНУТЬСЯ К ГРУДИ СВОЕЙ ФАВОРИТКИ

Он был не в духе

Весной 1630 года Людовик XIII отправился в Гренобль, чтобы встретиться там с Ришелье, который воевал в Савойе с войсками императора и с испанцами.

27 апреля он сделал остановку в Дижоне, где в его честь был устроен большой банкет. Женщины, еще помнившие доброго короля Генриха и, конечно, не знавшие изданного в 1617 году указа, полагали, что правильно поступают, появившись на банкете в платьях с весьма смелым декольте. Одна из них явилась к столу и вовсе с обнаженной грудью. Такое чрезмерное бестыдство невероятно шокировало короля. Он надвинул шляпу на глаза и принялся за обед с угрюмым лицом и с глазами, устремленными в тарелку.

Возникло ощущение большой неловкости, но именно виновница ситуации этого и не заметила и продолжала ерзать на стуле, «чтобы поэффектнее потряхивать своей грудью».

На протяжении всей трапезы Людовик XIII ни разу на нее не взглянул. Однако во время десерта он медленно выпил содержимое своего бокала и, удержав во рту глоток вина, точно направленной струей брызнул на обнаженную грудь. Бедная девушка лишилась сознания [117].

Неловкость присутствующих стала еще большей, и каждый, встав из-за стола, молча отправился спать.

На следующий день Людовик XIII с мрачной миной покинул Дижон и направился в Лион, где его ждало самое необыкновенное приключение, какое только могло случиться с этим добродетельным и слабым человеком, а именно — любовь.

Едва прибыв на место, он встретился с любопытнейшим персонажем, который в очень скором времени заставит заговорить о себе. Речь идет о молодом итальянце двадцати восьми лет, прибывшем по указанию святого престола, дабы попытаться остановить войну. Его звали Джулио Мазарини…

Когда Мария Медичи и Анна Австрийская присоединились к Людовику XIII, королева взглянула, возможно, с интересом на этого молодого человека, но, конечно, она не могла и подумать, что через пятнадцать лет влюбится в него.

Неожиданно Людовик XIII подхватил дизентерию и свалился в постель в тяжелейшем состоянии. За какие-то несколько часов он оказался на грани жизни и смерти; его била дрожь, он бредил, а врачи обезумели, не зная, чем помочь. Когда отец Сюфран, его духовник, пришел, чтобы причастить короля, обе королевы, обливаясь слезами, опустились у постели на колени, и король попросил у них прощения за все обиды, которые он мог им нанести.

— Если Господу будет угодно меня исцелить, — прошептал он, — я бы хотел исправить причиненное вам зло, исполнив любое ваше желание.

Слова в высшей степени неосторожные, которые ни та, ни другая не забудут…

Потому что король выздоровел.

Нарыв в нижней части живота, который врачи не заметили, прорвался, и Людовик XIII вернулся к жизни. Он попросил вина, на лице его появилась краска, и он даже привстал немного на своих подушках. И тогда обе королевы тихо приблизились к нему и с улыбкой напомнили о его обещании.

Людовик XIII чувствовал себя еще очень слабо.

— Я вас слушаю, — сказал он им. Они не были многословны: они только попросили отослать куда-нибудь подальше Ришелье.

— Именно он причина всех наших размолвок, — сказала Анна Австрийская.

Мария Медичи была еще категоричнее:

— Не надо больше этот Ришелье, — сказала она.

Король был очень обескуражен. Застигнутый врасплох, он поклялся прогнать министра, оговорив тем не менее, чтобы выиграть время, что он ничего не предпримет до тех пор, пока не будет подписан мир с Испанией.

Обе женщины, которых тесно сблизила ненависть к кардиналу, возвратились в свои покой, поздравляя себя с победой.

А Людовик XIII был даже немного оскорблен тем, что дал себя так легко провести. В течение нескольких часов он комкал простыни, не справляясь со своим раздражением. Но потом подумал, что у него всегда будет возможность не выполнить свое обещание под предлогом, что оно было вырвано в момент болезни, и это его успокоило. Эта малоблагородиая мысль так его порадовала, что он стал быстро поправляться.

Во время своего выздоровления он и заметил очаровательную пятнадцатилетнюю девушку, которая «бросилась ему в глаза», по выражению м-м де Мотвиль. Ее звали Мария Отфор, и она была фрейлиной в свите королевы-матери. Ее белокурые локоны и голубые глаза очаровали короля, и он впервые в своей жизни влюбился.

Анна Австрийская сразу заметила увлечение короля, но, хорошо зная его холодную натуру и чрезмерное целомудрие, не почувствовала никакой ревности. Скорее напротив. М-м де Мотвиль говорит: «Королева, видя, как в душе этого женоненавистника рождается привязанность, постаралась не погасить, а разжечь это чувство, чтобы и самой добиться от него внимания и расположения».

Королева-мать так никогда и не избавилась от своего итальянского акцепта. Рассказывают, что м-м Ботрю просила называть.. ее м-м де Ножан, потому что ей надоело слышать, как королева называла ее Ботру (по-французски буквально «хорошая дыра»)

Возможно, в ней теплилась тайная надежда, что король наконец оттает и она сможет этим воспользоваться…

Поведение Людовика XIII менялось буквально на глазах. Однажды утром он попросил принести ему гитару, на которой кое-как умел играть, и потребовал, чтобы его оставили одного. Сильно заинтригованная, Анна Австрийская, встав за дверью, с любопытством прислушалась. В течение нескольких минут король перебирал струны, потом под его пальцами родилась изящная мелодия, и, наконец, зазвучали почти шепотом произносимые слова. И тут она поняла, что он сочиняет лирическую песню о красоте м-ль де Отфор….

* * *

Очень быстро весь двор уже знал, что король влюблен. В следующее воскресенье, когда Людовик XIII, оправившись от болезни, начал понемногу ходить, он вместе с королевой отправился послушать мессу. Его усадили в удобное кресло, и он с привычным для него благочестием следил за проходившей службой.

Во время проповеди он обернулся туда, где находились фрейлины, которые, по обычаю того времени, сидели прямо на полу, и увидел, что м-ль де Отфор слушала священника в этой неудобной позе. Взволнованный этим, он распорядился отнести ей подушечку, что лежала на его молельной скамеечке. Присутствующие при этом придворные просто остолбенели. Никогда еще король не позволял себе подобной галантности в церкви. Девушка, покраснев, вопросительно взглянула на королеву, и та дала ей понять, что можно сесть на подушечку.

Но м-ль де Отфор поступила так тактично, так деликатно, что поразила монарха: приняв с уважением королевский дар, она положила его рядом с собой, но старалась к нему не прикасаться.

С каждым днем Людовик XIII все больше влюблялся в Марию, но при этом проявлял по отношению к ней все ту же редкостную сдержанность. Ярким тому примером может послужить следующая история, пересказанная неоднократно в мемуарах многих современников: однажды король вошел в комнату фаворитки и, увидев, что она читает письмо, удивленно поднял брови:

— Кто же это вам пишет?

Желая его поддразнить, красавица быстрым движением засунула письмо в ложбинку между грудями.

— Если желаете, — сказала она со смехом, — можете взять его отсюда.

Людовик XIII побледнел, некоторое время разглядывал «эту совершенную грудь, бывшую, несомненно, из числа тех красот, которыми все восхищались», и в конце концов отступил.

И тут избыточная добродетель толкнула его на неслыханный поступок. Он взял каминные щипцы и с их помощью вынул письмо из-за корсажа, не прикоснувшись пальцами к груди Марии.

Генрих IV должен был, наверное, не один раз перевернуться в гробу…

Когда 19 октября совершенно поправившийся король покинул Лион в носилках, все обратили внимание на его сияющее лицо. А в тот момент, когда королева садилась в свою карету, он даже позволил себе какое-то шутливое замечание, чего за ним никогда не водилось, и потому его близкие заключили, что м-ль де Отфор возбудила по крайней мере его ум. Во время остановок он подходил к ней, смотрел на нее, краснея, и подолгу вел разговор о своих охотничьих собаках и о том, как ему трудно убивать белок.

Мария слушала его, скучая. Разговор на такие темы никогда не воодушевляет женщин, а полный огня взор фаворитки ясно говорил, что рассказам об охотничьих трофеях она бы предпочла прикосновение опытной руки.

Приехав в Париж, Людовик XIII поселился на улице Турнон, в бывшем особняке Кончини (потому что в Лувре трудились каменщики), и подумал, что теперь его жизнь превратится в нескончаемую восхитительную череду часов, отданных Марии и поэзии. Анна Австрийская и Мария Медичи взяли на себя труд самым грубым образом вернуть его к реальной действительности.

Анна разместилась в апартаментах, значительно удаленных от покоев короля. Королева-мать вернулась в свой Люксембургский дворец. Едва распаковав чемоданы, они поспешили к королю, чтобы напомнить о его обещании удалить Ришелье.

— Война с Испанией окончена, и вы должны одержать свое слово,

На протяжении многих дней Людовик XIII отражал атаки матери, но потом дал себя убедить и согласился прогнать кардинала. Ришелье, живший в Малом Люксембургском дворце, был хорошо осведомлен своей тайной полицией о кознях флорентийки. Он даже знал, что она хочет заменить его хранителем печати, Мишелем де Марсильяком, и что ей в этих интригах помогает герцог де Гиз. И потому он был готов к контратаке.

10 ноября он узнал, что королева-мать у себя в комнате при закрытых дверях ведет разговор с королем. Сильно обеспокоенный, Ришелье поручил своей племяннице, м-м де Комбале, пойти и выяснить, о чем они там говорят. Но флорентийка буквально забаррикадировала дверь.

— Не надо болте кардинал! Не надо племянница! Никого не надо! — бушевала она.

Король перебил ее, сказав, что им не следует будить подозрения Ришелье подобными нелепыми выходками, и впустил постучавшую в дверь племянницу. Несколько мгновений Мария Медичи сохраняла спокойствие, но потом ее будто прорвало, и она впала в такую ярость, как пишет Сен-Симон, «что из нее полился неудержимый поток проклятий и ругани, известных лишь завсегдатаям Центрального рынка» [118].

А тем временем кардинал, чье беспокойство все нарастало, уже входил в Люксембургский дворец. Он не хотел находиться вдали от того места, где решалась его судьба.

Поднявшись на второй этаж, он увидел, что дверь в апартаменты королевы-матери заперта. Он безуспешно подергал все двери, прошелся по коридорам и в конце концов проскользнул в молельню, которая сообщалась с комнатой флорентийки. Там он увидел, что потайная дверь чуть-чуть приоткрыта. Он толкнул ее…

Мария Медичи, топавшая ногами и кричавшая во все горло, с ужасом увидела входящего кардинала.

— Вы, я полагаю, говорили обо мне, — сказал он. — Я к вашим услугам, в чем вы меня обвиняете?

Флорентийка мгновенно потеряла над собой контроль и принялась грубо оскорблять кардинала.

Он пришел, чтобы выяснить отношения. Лексикон рыбной торговки, к которому он был непривычен, привел его в полное замешательство, и он не в силах был произнести ни слова.

— Я вас прогоняю! — кричала королева-мать. — Вы просто неблагодарный лакей!

Видя, что король ни единым жестом не помешал ей осыпать его оскорблениями, Ришелье понял, что пропал. И тогда, будучи человеком крайне эмоциональным, он упал на колени и разрыдался.

— Простите! — лепетал он.

Мария Медичи, клокоча, вышагивала по комнате из угла в угол. Кардиналу, по-прежнему стоящему на коленях, пришла в голову странная идея следовать за нею во всех ее перемещениях по комнате.

— Помилуйте! Помилуйте! — восклицал он. Зрелище это было настолько нелепым, что Людовик XIII почувствовал себя неловко.

— Встаньте, господин де Ришелье, и выйдите отсюда, — сказал он сухо.

Кардинал удалился, сотрясаемый рыданиями, которые еще долго звучали в коридорах.

Когда он ушел, Мария Медичи обернулась к сыну, и глаза ее недобро сверкнули:

— Что вы об этом думаете?

— Все это очень утомительно, — только и произнес король.

После этого он вышел, сел в карету и приказал везти себя в Версаль, чудный воздух которого очень любил.

* * *

Не успел он уехать, как горничные Марии Медичи, все видевшие и слышавшие, выбежали из Люксембургского дворца, дабы оповестить королевский двор о том, что кардинал отвергнут королем и впал в окончательную немилость.

Через два часа все враги первого министра сбежались к королеве и окружили г-на де Марсильяка, который тут же принялся раздавать должности. Все друг друга поздравляли с этим событием, самые знаменитые остроумцы сочиняли ядовитые катрены по адресу Ришелье, который, по всеобщему мнению, сбежал из Парижа, а Анна Австрийская, сидя в уголке гостиной, улыбалась тому, что ее дорогой Букингем теперь отомщен.

А между тем в это самое время кардинал приехал в Версаль и, распростершись перед королем, заговорил с ним так умно, что сумел изменить ситуацию.

— Я вам абсолютно доверяю, — сказал Людовик XIII, — и могу заверить, что. желаю вас видеть у себя на службе, как и прежде.

В тот же вечер Ришелье вернулся в Париж еще более могущественным, чем когда бы то ни было, и тут же приказал арестовать всех, кто очень радовался его опале, начиная с господина де Марсильяка.

Весь этот вечер неописуемая паника царила в Люксембургском дворце, где Марию Медичи сотрясал самый страшный в ее жизни приступ гнева. Анна Австрийская отнеслась к этому не столь бурно. Поняв, что ей опять придется страдать от злобы и ненависти своего отвергнутого поклонника, она легла спать со слезами на глазах.

Так закончился воскресный день 10 ноября 1630 года, который с полным основанием можно назвать Днем Обманутых.

* * *

После этого дня, избавившись от забот, навязанных ему неотступными жалобами своей матери, Людовик XIII снова мог посвятить себя целиком м-ль де Отфор, которая, к счастью, не была замешана в интриге.

Зато все были удивлены ее новым увлечением, которому она отдавалась ради удовольствия короля: м-ль де Отфор стала варить варенье.

В обществе фрейлины король проводил все время сидя у печей, на которых кипело варенье, он так восторгался кухней, что однажды какому-то послу пришлось услышать, «что Его Величество не может его принять, потому что занят накалыванием ягод…».

Он любил подшутить над другими, чтобы развлечь м-ль де Отфор. «Однажды, — рассказывает Тальман де Рео, — он отрезал бороды у всех своих офицеров, оставив каждому на подбородке лишь короткий хохолок». По этому поводу кто-то тут же сочинил куплет:

Ох, бедная, бедная моя борода,

Кто поступил так с тобою, скажи?

Это дело рук короля Луи,

Тринадцатого под этим именем,

Обрившего всю челядь двора.

Песенка была оценена королем по достоинству, поскольку он и сам сочинял романсы и очень гордился, что является автором музыки ко многим балетным спектаклям. На каждом данном при дворе празднике обязательно был сольный номер, в котором исполнялись новые сочинения Его Величества…

Подобные развлечения, разумеется, очень нравились м-ль де Отфор, но очаровательная молодая особа уже начала понемногу мечтать об удовольствиях куда более впечатляющих, нежели те, которым радовался Людовик XIII, участвуя в варке варенья. Подобно королеве, она вскоре тоже стала томиться от желания, которое зимними ночами заменяло ей жаровню…

Пока король отдавался невинным забавам, Ришелье методично расправлялся со всеми, кто хотел его уничтожения [119]. Когда же перед ним остались только две королевы, он слегка растерялся. Обе они действительно были по своему положению за пределами его власти. Это означало, что по отношению к ним он должен был применить иное оружие.

Чтобы избавиться от Марии Медичи, которая особенно мешала ему, так как он боялся нового выпада с ее стороны, кардинал прибег к особой хитрости: в мае 1631 года он распустил слух, будто полиция по распоряжению Людовика XIII собирается схватить ее. Королева-мать, словно обезумевшая жирная муха, тут же умчалась из Компьени, где находилась в то время, побывала на границе с Фландрией, перебралась в Англию, оттуда в Голландию и, наконец, осела в Кельне.

Это была настоящая победа, и Ришелье потирал от удовольствия руки. Оставалась Анна Австрийская. Тут он рассчитывал заставить короля развестись с нею. Начал он с того, что пригласил к себе м-ль де Отфор.

— Надо, чтобы король, который так вас любит, знал обо всем, что делает королева, — сказал он лицемерно. — Он должен будет от этого страдать. Я подумал, что вы могли бы мне делать небольшие ежедневные отчеты…

Мари де Отфор, хотя и являлась фавориткой Людовика XIII, была покорена обаянием Анны Австрийской. Она отказала кардиналу.

Тогда кардинал подумал, что ему надо подыскать женщину-интриганку, и позволил герцогине де Шеврез, со времени дела Шале жившей в изгнании, возвратиться ко двору. Этот выбор можно считать гениальным, потому что он позволял Ришелье рассчитывать одновременно на признательность и молодой женщины, и Анны Австрийской, которая не могла не радоваться возвращению подруги.

М-м де Шеврез по приезде в Париж первым делом отправилась поблагодарить Ришелье и заверила его в своей дружбе.

— Я никогда не забуду, что вы вернули меня из изгнания, — сказала она, — и я всегда готова вам помочь, насколько это будет в моих силах.

Она сдержала свое слово. Прошло совсем немного времени, и ей удалось разрушить союз одного из своих любовников, герцога Лотарингского, с Австрийским домом и заставить его подписать альянс с Францией.

Теперь уже Ришелье явился ее благодарить. Она приняла его с большой теплотой, была так обходительна, что он наивно подумал, не влюблена ли она в него, и был этим смущен.

М-м де Шеврез, я уже об этом говорил, была совершенно восхитительной блондинкой с голубыми глазами, начисто лишенной нравственности, которая большую часть своего времени проводила в занятиях любовью со всеми мужчинами, которые ей нравились.

О ней рассказывали умопомрачительные истории. «Мне говорили, — пишет Тальман де Рео, — что однажды, в какой-то праздник, она переоделась в крестьянку и отправилась одна погулять по лугам. Уж не знаю, какой празднично разодетый трудяга ей встретился. Ради смеха она остановилась поболтать с ним, делая вид, что он ей нравится. А этот мужлан, понятия не имевший о тонком обхождении, грубо повалил ее, она же отнеслась к этому так, будто с ней никогда ничего другого и не случалось».

Эта грубая сцена происходила на глазах у нескольких свидетелей, и автор «Маленьких историй» добавляет, что кто-то из наблюдавших крикнул: «Ох, ну и красотка, хотел бы я ее как следует!..» На что она, расхохотавшись, ответила: «Вот люди, которые любят, чтобы „•работа“ была доведена до конца…»

Говорят, что в постели ее искусство свидетельствовало о темпераменте такого воображения и такого благородства, что Ришелье решил сам проверить обоснованность этой лестной репутации.

Желая стать любовником молодой женщины, кардинал рассчитывал получить не только наслаждение — он надеялся найти средство ощутимо вредить королеве.

М-м де Шеврез и Анна Австрийская и вправду возобновили свои прежние игры в компании молодых распутников, так что даже Гастон Орлеанский стал надеяться, что его вызовут из ссылки, «чтобы предоставить королеве больше возможностей для приобретения наследника…». Подруги проводили время в веселье, танцах, праздниках и обожали друг друга.

И только один человек, способный принести м-м де Шеврез максимальное удовлетворение, имел достаточно власти, чтобы разъединить обеих приятельниц. Кардинал совершенно искренне полагал, что этим человеком является он, и усердно ухаживал за красавицей.

Однако он заблуждался. Несмотря на весь свой талант государственного деятеля, первый министр не мог тягаться с такой женщиной. Она разгадала его намерения и в полном согласии с королевой тут же организовала хитро задуманный заговор с целью свалить кардинала.

Зная, что Шатонеф, хранитель печати, влюблен в нее, очаровательная бестия возбудила в нем ревность, сообщив, что Ришелье преследует ее своими предложениями. Почтенный человек внешне никак не реагировал. В душе его, правда, загорелся чистый огонек ненависти к кардиналу, которому он, однако, был всем обязан».

— Пока он будет оставаться на посту первого министра, — нашептывала м-м де Шеврез, — я всегда буду ждать от него какой-нибудь пакости.

Шатонеф понял и поклялся, что готов поднять народ и вынудить Ришелье к окончательному бегству. Такой порыв, безусловно, нуждался в некотором поощрении: маленькая герцогиня взяла перо и написала ему письмо:

«Друг мой,

Я верю, что вы принадлежите только мне. Обещаю, что буду вечно относиться к вам как к моему самому близкому; и даже если вся земля отвернется от вас, я все равно буду всю жизнь достойно вас чтить; если вы действительно любите меня так, как говорили, у вас есть основание быть довольным своей участью, потому что никакие силы на земле не заставят меня изменить мою решимость».

Этого было более чем достаточно, чтобы взбудоражить бедного хранителя печати, и с этого момента он все ночи проводил на тайных сборищах вместе с друзьями Гастона Орлеанского.

А Ришелье тем временем все больше и больше влюблялся в м-м де Шеврез. «Он пылал к ней, — пишет Луи Батифоль, — такой же страстью, какую она когда-то встретила в сердце Холланда». Однажды утром он явился к ней с визитом так рано, что застал ее в постели. Забыв о своем обычном достоинстве, он устремился к ней и попытался забраться к ней под простыни. М-м де Шеврез пришлось пригрозить скандалом, чтобы избавиться от него [120].

Уже к вечеру слуги повсюду разболтали об этом инциденте, и в отеле Рамбуйе только и было разговору, что о неблаговидном поведении кардинала. Салон светских жеманниц был именно тем самым местом, куда стекались все столичные сплетни и где информация с оттенком непристойности пользовалась неизменно большим успехом. Новой сплетней воспользовались, чтобы припомнить все недостатки семьи Ришелье, и все очень позабавились, когда кто-то рассказал, что его брат, лионский кардинал, в припадке безумия был заперт в келье картезианцами Гренобля, а его сестра, маркиза де Брезе, «верила в то, что у нее зад стеклянный, и не вылезала из постели из боязни разбить его» [121].

Знал ли кардинал, что его бесценная графиня на-

Отфор еще энергичнее потрудиться в этом направлении весной, вернуться к этой проблеме в последующие дни и в конце концов совсем «умучить» его, по выражению м-м де Мотвиль. Впрочем, все атаки оказались тщетными, поскольку король весьма усердно защищал свою добродетель.

Именно тогда он сказал одному из своих друзей:

— Женщины интересуют меня лишь частично, от головы до пояса!

— Если так, — возразил ему кто-то, — им следует носить пояс на коленях!

Шутку эту иначе как легкомысленной не назовешь. Она очень не понравилась Людовику XIII, и он целый месяц выказывал неприязнь к дворянину, который пошутил.

Вскоре наскоки фаворитки сделались такими яростными, что король, наконец, устал. Ему не нравилось, что приходится защищаться от посягательств женщины, и он попросил Марию вести себя по отношению к нему более сдержанно.

Кардиналу немедленно сообщили об этом разладе, а так как он ненавидел м-ль де Отфор с тех самых пор, когда она отказалась действовать против королевы, он посчитал, что наступил момент отомстить ей: он познакомил короля с очень худенькой юной брюнеткой, которую звали Луиза де Лафайет.

У этой девицы было одно качество, сразу же покорившее Людовика XIII: она пела.

На другой же день он увлек ее в свой кабинет и попросил исполнить несколько старинных песен. Она повиновалась, краснея, и в течение двух часов очаровывала его своим пением. Однако он не сказал ей ни одного нежного слова. Делать это он опасался, потому что находил Луизу слишком элегантной. Девушка действительно одевалась изысканно и следовала всем экстравагантностям моды. Впрочем, кто знает, была ли мода экстравагантной весной 1635 года! Женщины носили нежные и настолько необыкновенные цвета, что портнихам приходилось изобретать слова для их обозначения. Были платя цвета сухих листьев, брюха косули, живота монашки, печальной подруги, летне-серого, цвета селадона, астреи, расцарапанного лица, крыснно-серого, вянущего цветка, цвета первой зелени, бурой зелени, веселенького зеленого, морской волны, луговой зелени, гусиного помета, цвета зари, умирающей обезьяны, веселой вдовы, утраченного времени, серного пламени, несварения, обозленной обезьяны, мартышкиного риса, воскресшего покойника, больного испанца, умирающего испанца, цвета поцелуй-мея-моя-крошка, цвета смертного греха, хрустального, копченой говядины, обычного окорока, любовных желаний, каминного скребка и т. д.

Глядя на м-ль де Лафайет, одетую в элегантный туалет цвета мартышкиного риса или расцарапанного лица, король начинал беспокоиться, потому что кокетство казалось ему приглашением к распутству.

Но очень скоро он перестал волноваться: эта девушка, несмотря на свое пристрастие к дорогим украшениям, была так же чиста, как и он. Грех вызывал у нее ужас, и сердце ее леденело при мысли о тех сближения, к которым обычно стремятся влюбленные.

Рядом с нею Людовик XIII вновь обрел хорошее расположение духа и зажил без страха. Иногда он приглашал ее отправиться с ним на прогулку в окрестные рощи — даже в самые отдаленные, — зная, что она никогда не попытается его изнасиловать. Кончилось же все тем, что он влюбился в эту женщину, так хорошо его понимающую, и уже не заговаривал о м-ль де Отфор. Поэтому бедняжка, по-прежнему страдавшая от весеннего брожения в крови, покинула двор и перенесла жар своей души в провинцию.

А Ришелье снова потирал руки от удовольствия. Как покровитель м-ль де Лафайет он надеялся, что сможет воспользоваться ее услугами, чтобы узнать о тайных махинациях королевы. Пригласив к себе девушку, он обратился к ней с теми же словами, что и к м-ль де Отфор, но и успеха добился не больше, чем с той. При первых же словах новая фаворитка резко оборвала его:

— Вы никогда ничего не узнаете от меня, — сказала она сухо и вышла из комнаты, оставив кардинала с ощущением крайнего разочарования и вновь закипавшей. волны ненависти.

Он тут же стал искать возможность отомстить и использовал для этого малодостойный способ: однажды, во время бала, данного в Сен-Жермене, он попросил нескольких молодых дам из числа своих приятельниц выдавить лимонный сок на паркет в том месте, где танцевала Луиза. Все сразу подумали, что она сделала пипи, и разразился большой скандал.

Королева пригласила своего камердинера Лапорта и попросила его понюхать то, что пролито на полу. Лапорт послушно встал на четвереньки, принялся старательно внюхиваться и, наконец, заявил, что это вовсе не лимон.

Кто знает, может, у него нос заложило.

Как бы то ни было, м-ль де Лафайет не осмелилась пререкаться с Анной Австрийской и вернулась к себе в комнату сильно сконфуженной. На другой же день весь двор уже распевал ехидные куплеты по адресу малышки Лафайет.

Король не придал никакого значения этому инциденту. Но Луиза, безмерно униженная, страшно обиделась на кардинала, которого подозревала в авторстве этой гнусной шутки.

Между тем отец Жозеф, доверенное лицо и советник Ришелье, неожиданно зашел навестить Луизу. «Этот монах, — рассказывает Дре дю Радье, — был почти так же гениален, как кардинал. Утомившись своим подчиненным положением, слишком явным при его тщеславии, он замыслил свалить своего благодетеля с тем, чтобы занять его место» [122].

Его первой целью было добиться звания кардинала, что поставило бы его вровень с Ришелье.

Хорошо зная, какие чувства питает новая фаворитка к первому министру, он обратился к ней за помощью.

— Я сделаю все, чтобы избавить королевство от этого гнусного человека, который к тому же только что объявил войну, — ответила она.

Тогда капуцин объяснил ей, что он предлагал папе Урбану VIII побудить Францию заключить мир с Австрийским домом и подписать договор с протестантами.

— Если мне удастся этого добиться, — добавил он, — Его Святейшество, страшно переживающий все эти конфликты, несомненно, сделает меня кардиналом. Вот почему вы должны мне непременно помочь.

М-ль де Лафайет не имела никакого представления о политике. Она немного испугалась той роли, которую ей предлагалось сыграть, и попросила время подумать. Видя ее растерянность, отец Жозеф «предложил ей взглянуть на все эти события с религиозной точки зрения»:

— Если вы сможете убедить короля, — объяснил он, — вы станете источником блага для всей Европы и обеспечите столь необходимый мир Франции, да еще и снимете тяжкий груз ответственности с Его Величества!

М-ль де Лафайет была взволнована его словами. Величие выпавшей на ее долю миссии вдохновило Луизу, и она пообещала поговорить с Людовиком XIII.

В тот же вечер в комнате короля она слово в слово повторила все, что ей сказал капуцин:


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20