ГЕНРИЕТТА Д`АНТРАГ ХОЧЕТ ПОДНЯТЬ ВСЮ ЕВРОПУ ПРОТИВ КОРОЛЯ

Первый контакт новобрачных оказался не особенно удачным. Король нашел королеву дряблой, пресной, слишком толстой, глуповатой и неопытной, тогда как Марию Медичи мучил исходивший от короля сильный козлиный запах. Историк, современник тех событий, сообщает даже, «что от него так воняло, что ей стало дурно» [77].

Короче говоря, у каждого из них была «своя причина не ощутить любовного опьянения», и потому оба сохранили не слишком приятное воспоминание о первой брачной ночи. Но они вступали в брак не для того, чтобы развлекаться, и на следующую же ночь, несмотря на неприязнь друг к другу, они мужественно встретились вновь ради общего дела и постарались потрудиться не напрасно.

Как известно. Господь помогает усердствующим: королева понесла.

Король немедленно покинул Лион и возвратился в Париж, где его ждала, Генриетта д`Антраг. После нескольких дней, отданных долгу, он разрешил себе немного наслаждения. Толстая и нескорая умом флорентийка вызвала у него ностальгию по тонкой и умной любовнице. Едва добравшись до столицы, он сразу отправился в особняк Ларшан, где жила Генриетта, и доказал ей, что женитьба нисколько не лишила его сил. Любовники не покидали постель несколько дней. Когда же, наконец, встали, Генриетта также оказалась беременной…

Желание вновь встретиться с женщиной, которую любил, побудило короля совершить грубейшую ошибку: он оставил Марию Медичи одну в компании разномастных авантюристов, которых она привезла с собой из Италии и которые составляли ее свиту.

Среди этой своры бессовестных типов были двое, женщина и мужчина, которым вскоре предстояло сыграть во Франции катастрофическую роль. Ее звали Леонора Дози, его — Кончино Кончини…

Она была молочной сестрой королевы; умная, честолюбивая, ловкая, Леонора пользовалась большим авторитетом у флорентийки, которая только и думала о том, как бы доставить ей удовольствие. По словам одного из ее биографов, это была «маленькая, очень худая, очень смуглая, хорошо сложенная особа с резкими и правильными чертами лица». Ей было двадцать семь лет.

Он исполнял при королеве обязанности шталмейстера. По рассказам знавших его людей, он был «тщеславен и хвастлив, гибок и смел, хитер и честолюбив, беден и жаден». Ему было двадцать пять.

Казалось, они были созданы, чтобы, как никто, понимать один другого. Но они поступили еще лучше: они полюбили друг друга.

Во время путешествия из Италии во Францию Леонора влюбилась в Кончнни и завлекла его в свою комнату, потому что она была женщина с головой.

Польщенный вниманием дамы, бывшей в близких отношениях с королевой, шталмейстер прикинул преимущества, которые ему может создать эта связь, и легко уступил.

[78]

С этого момента именно он через посредство Леоноры руководил Марией Медичи. В таких условиях особенно понятна серьезность ошибки, совершенной Беарнцем, который покинул королеву как раз тогда, когда ему следовало быть особенно бдительным.

Вместо того чтобы отослать обратно в Италию всех этих шумных, болтливых и амбициозных «ветрогонов», прибывших во Францию с одной лишь целью — поискать удачи — и разрушить душевные узы флорентийки с родной страной, король позволил многому войти в привычку. И когда королева прибыла вслед за ним в Париж, в начале февраля 1601 года, итальянцы уже прочно сидели на своих местах. Леонора стала камеристкой королевы, а во Франции этой должности удостаиваются только дамы из высшей знати. Так что у Кончинн в руках оказалась вся свита Марии Медичи.

Ставки были сделаны…

По прибытии в Лувр новая королева испытала большое разочарование. Она рассчитывала вступить в великолепный дворец, вполне сравнимый с дворцами ее родной Флоренции, а увидела старое мрачное здание, грязное и пыльное, где отведенные ей апартаменты не были даже подготовлены к ее приезду.

И тогда король совершил вторую ошибку. Вместо того, чтобы вниманием и обходительностью заставить ее забыть эту непростительную небрежность, он устроил невероятную по своему хамству встречу.

Не прошло и двух часов с момента приезда королевы, как он решил представить ей Генриетту д`Антраг.

— Эта женщина была моей любовницей, — сказал он, — а теперь желает стать вашей покорной слугой.

Обращение с фавориткой в этом случае, надо признать, было ничуть не лучше, чем с Марией Медичи. Когда Генриетта присела, с тем чтобы поцеловать край платья королевы, как того требовал обычай, король, вероятно, находя недостаточным проявленное ею уважение, в грубой форме заставил ее встать на колени.

Генриетта поднялась с колен, кипя от ярости, и стремительно покинула гостиную, оставив Марию Медичи в состоянии крайней озадаченности. Эта сцена вызвала у всех чувство большой неловкости, у всех, но не у Генриха IV, разумеется, которого очень позабавила мысль о том, что обе женщины его стараниями оказались беременны. Он, кстати, сам без конца об этом рассказывал направо и налево, добавляя с присущим ему хамством:

— У меня скоро родятся один принц и один слуга…

Тем не менее он поселил Генриетту в Лувре, поблизости от апартаментов королевы, и все время проводил, бегая от одной к другой и обратно.

Народ, узнав о столь вызывающем отсутствии предрассудков у короля, был поражен. Это вызвало некоторое ослабление нравов. По примеру короля, множество людей пожелало приобщиться к радостям адюльтера. Над Парижем пронесся ветер безумия, и очень быстро возникло множество злачных мест, прозванных «крольчатниками».

Вскоре уже в этом деле появилась огромная конкуренция, и содержателям подобных заведений пришлось выискивать все более оригинальных «развлечений», способных привлечь почтенную клиентуру.

Одному из содержателей пришла в голову идея устроить «игру в вишенки», состоявшую в том, что в общую гостиную приглашалась какая-нибудь красотка соблазнительного вида, которой предлагалось медленно раздеться. После того как она оказывалась совершенно обнаженной, клиенты разбрасывали на полу вокруг нее вишни (или орехи, в зависимости от времени года). Девице нужно было собирать их, постоянно наклоняясь.

К тому моменту, когда последняя ягода бывала поднята, атмосфера в гостиной оказывалась серьезно накалена…

Разумеется, добропорядочные священники всячески старались воспрепятствовать этой волне похоти, но их повсюду встречали очень враждебно:

— Ступайте со своими проповедями к королю, у которого две жены, — говорили люди.

И смущенные священники опускали голову.

В течение всего лета 1600 года животы королевы и фаворитки все больше округлялись, к вящей радости короля.

К сожалению, обе будущие мамаши не разделяли его радужного настроения. Обе постоянно поносили друг друга и поочередно устраивали сцены ревности Генриху IV, который, как всегда в таких случаях, выкручивался с помощью обещаний и подарков. Королева, менее умная, чем фаворитка, представляла значительно большую опасность. Она гонялась за королем по всем галереям дворца и осыпала проклятьями. Временами она доходила до того, что поднимала на него руку, чего никогда не было ни с одним королем Франции.

— Несчастная, — сказал ей однажды Сюлли, присутствовавший при одной из таких удручающих сцен, — вы что же, не знаете, что его Величество может приказать отрубить вам голову?

— А пусть он откажется от своей шлюхи, — скулила она.

И, выходя из комнаты, в ярости ударяла ногой по мебели.

В конце сентября, когда приблизился срок, во дворец вызвали повитуху Луизу Буржуа, которая оставила потомкам довольно любопытные воспоминания. Вот, например, что она пишет:

«Король сказал мне:

— Моя милочка, надо постараться; вам предстоит дело большой важности. А я в ответ:

— Надеюсь, сир, что Бог не оставит меня.

— Я тебе верю, — сказал он.

Он подошел ко мне и стал со мной разговаривать со всякими такими игривыми словечками…

Чуть ли не каждый час король спрашивал у меня, скоро ли родит королева и кого, девочку или мальчика. Чтобы сделать ему приятное, я сказала, что скоро. А он опять спросил, кто будет, и я сказала, что кого захочу, тот и будет.

— Как? Разве это еще не определено? Я сказала, что пока ясно только, что будет ребенок, но что мальчик или девочка, зависит от меня. И тогда он мне говорит:

— Повитуха, раз это зависит от вас, сделайте так, чтобы был мальчик. А я ему в ответ:

— Если я сделаю вам сына, Монсеньор, что я получу за это?

— Я дам вам все, что вы пожелаете, вернее все, что у меня есть.

Потому что король не мог не думать о фриволыюстях даже тогда, когда его жена рожала.

— Я сделаю вам сына и не прошу у вас ничего, кроме чести удостоиться вашей благосклонности, и еще, если можно, чтобы вы мне всегда желали добра…

Он мне пообещал и сдержал слово…»

27 сентября в Фонтенбло королева родила, и Луиза Буржуа рассказывает, как она старалась выходить новорожденного, который оказался немножечко дефективным:

«Я запеленала ребенка, как полагается. Король подошел ко мне, взглянул в личико малышу, который был вялым и очень слабеньким. Я попросила вина у г-на де Лозре, одного из первых камердинеров короля. Он принес мне бутылку; потом попросила принести мне ложку. Король взял у него из рук бутылку. Я сказала:

— Сир, если бы это был другой ребенок, я бы набрала в рот вина и дала бы ребенку несколько капель, чтобы он не был таким слабеньким.

Король приставил бутылку к моему рту и сказал:

— Поступайте так, как если бы это был другой ребенок.

Я набрала вина в рот и влила в ребенка; в ту же минуту он приободрился и стал глотать вино, которое я ему дала…»

Именно так, сделав большой глоток красного вина, вступил в жизнь будущий Людовик XIII….

После этого Луиза Буржуа показала новорожденного присутствующим. И, как сообщает Эроар, королевский врач, «все увидели рослого, мускулистого младенца, с соответствующими его комплекции половыми органами и с заросшим волосами копчиком».

Этот маловыразительный спектакль заставил, однако, сбежаться всех молодых придворных дам и с восторгом взирать на того, кто со временем, возможно, сделает кого-нибудь из них своей фавориткой.

«Мадам герцогиня де Бар, сестра короля, вместе с другими разглядывавшая это трогательное детское тельце, — продолжает Эроар, — бросив быстрый взгляд на те его части, которые делали из ребенка дофина, обернулась к м-м де Панжа и сказала, что ребенок неплохо вооружен».

Все вокруг громко расхохотались… После представления новорожденного был устроен праздник, и Мария Медичи, гордая тем, что первая подарила королю наследника, пыжилась, лежа в своей королевской постели, точно индюшка.

Несколько недель спустя, страшно досадуя на то, что она с этим делом припозднилась, Генриетта также родила мальчика, которому при крестинах дали имя Генрих.

Так как Беарнец не упускал случая сделать какую-нибудь неприятность своей супруге, он объявил, что этот ребенок ему кажется более симпатичным, чем тот, которого родила королева, что, разумеется, не улучшило отношений между двумя женщинами.

Рождение маленького Генриха возродило прежние надежды фаворитки:

— Флорентийка тоже родила сына, — говорила она, — но именно я родила дофина. Я по-прежнему храню письменное обещание, которое дал мне король и которое я готова показать всей Европе.

Побуждаемая своими родителями, чье возмущение не утихало со времени приезда во Францию Марии Медичи, Генриетта хотела отныне, чтобы ее считали законной женой короля и подлинной королевой Франции…

Именно поэтому она не могла допустить, чтобы ее сын был отправлен в Сен-Жермен и там воспитывался бы вместе с другими детьми Беарнца.

— Я не желаю, — сказала она, — чтобы он находился в обществе всех этих бастардов…

Само собой, слова ее были тут же переданы королеве, которая пришла в неописуемую ярость и в который уже раз обозвала маркизу шлюхой. В отместку за это фаворитка развлекалась тем, что в присутствии короля и придворных передразнивала неповоротливость и итальянский акцент Марии Медичи. А Генрих IV, вместо того чтобы возмутиться, не только сам хохотал, но хотел, чтобы его друзья, чувствовавшие себя неловко, — смеялись вместе с ним.

На следующий день королеве рассказали об этом передразнивании. Она пожаловалась королю, он с присущей ему бездумностью ответил, что не следует обижаться на шутки, цель которых была поразвлечься.

Понятно, что подобное объяснение не успокоило флорентийку, которая требовала немедленно удалить маркизу из дворца.

Раздраженный Генрих IV поручил Сюлли примирить обеих женщин, а сам тем временем решил отвлечься от домашних неприятностей в объятиях герцогини де Виллар, сестры Габриэль д`Эстре, которая с некоторых пор «стала крутить перед ним хвостом, бросая многозначительные взгляды». А между тем эта юная особа со сладостном улыбкой была довольно ядовитой штучкой. После смерти герцогини де Бофор ей казалось, что именно она и никто другой должна стать фавориткой, «как если бы, — пишет Шарль Мерки, — король был обязан и дальше искать избранницу в этой семье…»

Генрих IV уложил ее в свою постель, но она не произвела на него особого впечатления, и связь эта продлилась недолго. Бедняжка была жестоко разочарована, потому что «вопреки своей природной стыдливости» предавалась всяческим извращениям в надежде обскакать одаренную маркизу де Верней.

Собственный провал настолько обидел ее, что она поклялась разлучить Генриетту с королем. Прекрасно зная, что фаворитка потихоньку наставляет Генриху IV рога с принцем Жуанвилем, она явилась к этому молодому человеку, повертела перед ним хвостом, а умения в этом ей было не занимать, вскружила ему голову и стала его любовницей.

Вскоре в руках у нее уже были нежные письма, которые маркиза де Верней посылала принцу. А ей того и надо было.

— Одолжите мне их, — попросила она. Принц не возражал, и м-м де Виллар помчалась показать компрометирующую добычу королеве, которая буквально подскочила от радости.

— Надо, чтобы король непременно это увидел!

— Об этом я позабочусь, — ответила герцогиня. Когда Генриху IV дали прочесть эти письма, он был очень оскорблен. Дело в том, что м-м де Верней не только писала в этих письмах такие непристойные вещи, что невозможно было усомниться в ее интимных отношениях с принцем де Жуанвилем, но она еще и обзывала короля старикашкой.

Поскольку король всегда питал сильнейшее отвращение к скандальным сценам, он поручил одному из ближайших своих соратников отправиться к фаворитке и излить на ее голову поток оскорблений. Но Генриетта была особой на редкость изворотливой. Она смогла убедить короля в том, что письма написаны не ею, а каким-то фальсификатором, после чего король вернул ей свое расположение, тогда как м-м де Виллар была изгнана из Лувра.

Вот в этих ничтожных интригах французский королевский двор и проводил время в год милостью Божией 1602…

Но очень скоро всем при дворе предстояли совсем иные занятия.

Когда Франсуа д`Антраг, отец Генриетты, узнал о заговоре, подстроенном м-м де Виллар, его затрясло при одной только мысли, что его дочь может оказаться навсегда отвергнутой Генрихом IV. Ему тогда показалось, что пришло самое подходящее время восстановить всю Европу против короля, «который не сдержал своего обещания жениться», и добиться признания своего внука Генриха законным наследником французского престола…

На семейном совете, состоявшемся в Мальзербе, граф Овернский, сводный брат Генриетты, взял на себя руководство намеченной операцией. Через маршала де Бирона, осуществлявшего тайные сношения с заграницей, граф смог связаться с испанским королем Филиппом III.

— Моя сестра обманута, — сообщил он испанскому королю. — Не согласитесь ли вы помочь ей отстоять свои права?

Понимая, что ему представился неожиданный случаи расчленить Францию, испанец пообещал свою поддержку. Было решено, что после смерти Генриха IV, дату которой без всякой аффектации предполагалось обсудить, корона, снятая с головы дофина, будет надета на голову сына Генриетты.

Однако заговор был раскрыт 15 июня 1602 года, и Бирона арестовали в Фонтенбло. Эта новость вызвала сильные волнения по всей Франции, так как маршал, герой битв при Арке, Арси, Фонтен-Франсез, был объектом национального поклонения.

Граф Овернский также был задержан, и теперь оба заговорщика встретились в Бастилии.

Кроме того, фамилию д`Антраг стали произносить шепотом. Тогда же допрошенная Генриетта поклялась, разумеется, всеми богами, что ей ничего не было известно, после чего она, равно как и ее отец, была признанна непричастной к делу.

Дальше судебный процесс проходил без их участия. На исходе долгих дебатов король не пожелал подвергнуть свою любовницу ни малейшему наказанию, более того, он проявил слабость и помиловал графа Овернского. Что касается маршала Бирона, которым фаворитка не интересовалась, ему через несколько дней отрубили голову [79]…

Заговор провалился, и все-таки для Генриетты не все еще было потеряно, поскольку ее главные прелести и умение, столь ценимые знатоками, сохранились в неприкосновенности.

Так что ей оставалось лишь начать все сначала, и граф Овернский не мешкая приступил к делу.

К этому времени и королева, и фаворитка вновь оказались беременными.

22 ноября 1602 года Мария Медичи родила дочь, которую назвали Елизаветой, а 21 января 1603 года маркиза де Верней также родила дочь, получившую имя Габриэль-Анжелика.

Весь двор веселился по случаю этого двойного события, а добрейший народ Франции, который так легко было взволновать, радовался от души тому, какой у него прыткий и галантный король.

Всеобщее веселье неожиданно было прервано новым событием: выяснилось, что один из секретарей короля, некто по имени Ост, в обязанности которого входила расшифровка получаемых депеш, обвиняется в выдаче военных и политических секретов послу Испании. Полиция попыталась его арестовать, но он ускользнул от ареста и утопился в Марне.

Поступил приказ провести расследование.

Граф Овернский спешно покинул Париж и укрылся и своих владениях. Такое странное поведение вызвало подозрение при дворе, и все судачили об этом без тени» снисхождения. Один только король, проявлявший неоправданное снисхождение к сводному брату своей любовницы, не давал никаких объяснений. Впрочем, очень скоро все узнали, что этот печальный рыцарь оказался душой нового заговора.

При поддержке Испании и при заинтересованном содействии значительной части высшей французской знати он рассчитывал добиться признания Генриетты законной женой короля. План графа был очень прост: маркиза с детьми скрывается в Испании, где Филипп III обещает ей выделить денежное содержание в пятьдесят тысяч ливров, а также несколько укрепленных городов. В обмен на это маркиза женит своего сына на испанской инфанте, и все ждут смерти Генриха IV. Как только он погибает, остается убрать дофина и возвести на престол Генриха Вернейского…

Узнав детали этого плана, король впал в ужасное состояние: теперь он обязан был дать свершиться правосудие в отношении семейства д`Антраг, чья вина была очевидна. После очень долгих колебаний он вдруг решил, что ему подвернулся удобный случай забрать назад злосчастное письменное обещание жениться. И тогда он приказал арестовать Франсуа д`Антрага.

Во время обыска в Мальзербском замке полиция обнаружила письма испанского короля, которые подтверждали измену отца Генриетты. Понимая, что он пропал, арестованный подумал, как того и ждал король, что сможет выкрутиться, если вернет королевскую расписку, и указал место, где она спрятана. Г-н де Ломеня, посланный Генрихом IV, немедленно отправился в Мальзерб, где и нашел документ «в маленькой стеклянной бутылке, закупоренной глиной и помещенной в другую бутылку побольше, которая в свою очередь была завернута в ткань, обмазана глиной и замурована в стену».

Получив обратно расписку, причину всех зол, король издал вздох облегчения.

Через несколько дней он приказал арестовать графа Овернского, а сам глаз не спускал с маркизы де Верней, чей особняк находился в предместье Сен-Жермен, что доставило огромное удовольствие королеве.