ДАМЬЕН ИЗ-ЗА М-М ДЕ ПОМПАДУР ХОЧЕТ УБИТЬ КОРОЛЯ

Народ, поначалу обрадовавшись заключению франко-австрийского договора, вскоре разочаровался. В мае 1756 года, когда м-м де Помпадур еще поздравляла себя с политической победой, Англия объявила войну, а в августе Фредерик II без объявления войны вторгся в Саксонию. Австрийцы сразу же устремились на помощь саксонцам, но их вмешательство было недолгим — пруссаки уничтожили их в Богемии. Россия, Швеция вмешались в конфликт, и вся Европа мгновенно оказалась втянутой в войну…

Франция, связанная соглашением, объявила Вестфальский договор нарушенным и ввела в действие две армии. Начиналась Семилетняя война — одна из самых разрушительных в истории Франции. Первые военные Действия Франции увенчались успехом. Маршал Ришелье, высадившись на Минорке, взял Порт-Маон, что позволило французам занять Корсику. Но, чтобы вести Бонну на суше и на море, нужно было много денег — пришлось ввести новые налоги. Тогда народ взглянул на франко-австрийский договор с куда меньшей симпатией. Простые люди не упускали случая, чтобы обругать м-м де Помпадур, несущую ответственность за этот союз. Они кричали:

— Из-за какой-то шлюхи нам придется платить?

Подобное заявление было несколько резким, но отражало правду.

В конце 1756 года недовольство перешло на Людовика XV — считалось, что он «шел на поводу у фаворитки». Появились язвительные памфлеты. В одном из них говорилось: «Уничтожить короля, повесить Помпадур, вздуть Пошо!» Когда это прочитали монарху, он сказал:

— Если так будет продолжаться, я дождусь своего Равайяка!

Король не ошибался. Пятого января 1757 года, когда он садился в карету и собирался выехать из Версаля, из толпы выскочил мужчина, оттолкнул стражу, придворных и бросился на короля. На какой-то миг королю показалось, что его ударили кулаком по спине, но, потрогав ушибленное, как ему казалось, место, он увидел на руке кровь.

— Меня ранили, — сказал он. — Вот этот месье. Пусть его задержат, но ни в коем случае не убивают.

Пока ловили неизвестного, двое придворных перенесли короля в его апартаменты. Когда они проходили через комнаты королевы Мари, он произнес трагическим голосом:

— Мадам, меня убили!

Добрая королева лишилась чувств.

Решив, что ему не выжить, Людовик XV сразу же исповедался. Как только эта процедура была окончена, хирург Мартиньер осмотрел рану.

— Ваша жизнь, сир, вне опасности, — отважно заявил он.

Плотная одежда, которую в это время года носил король, спасла его, убийца потерпел неудачу — удар оставил лишь смехотворную царапину. Король вздохнул с облегчением. Естественно, захотелось узнать, кто же покушался на его жизнь. Оказалось, нападавшего зовут Робсрт-Франсуа-Дамьен, ему тридцать два года.

— Какое при нем было оружие?

— Нож с двумя лезвиями, одно из них — в форме клинка величиной с ладонь.

Услышав эти подробности, король снова потребовал священника.

В это самое время м-м де Помпадур, только что узнавшая о покушении на короля, кричала и заламывала руки в своих апартаментах. Когда ее известили об исповеди короля, о том, что он покаянно признавался в содеянных грехах, она стала всерьез опасаться за себя. Именно при подобных обстоятельствах — все это помнили — была отослана м-м де Шатору. Страдания маркизы вскоре сделались зрелищем, которое никто из придворных не хотел пропустить. «Ее апартаменты, — сообщает нам м-м дю Оссэ, — стали подобны храму, куда каждый считал себя вправе войти. Безразличные к ее судьбе люди смотрели на нее с любопытством, друзья — с сочувствием, а враги с наслаждением лицезрели ее горе». Пришел к ней и верный аббат де Берни. «В первый момент, — пишет он, — маркиза бросилась в мои объятия с криком и рыданиями, которые разжалобили бы ее врагов, если бы это было возможно». В течение нескольких дней м-м де Помпадур с тревогой ожидала приказа покинуть Версаль. Дрожа от страха, она чуть ли не падала в обморок при каждом стуке в дверь…

Ее страх еще усилился, когда она узнала, что народ называл ее виновницей покушения. Дамьен во время допросов действительно объявил, что « хотел напугать короля и принудить его прогнать министров и фаворитку». Хорошо осведомленные люди говорили, что за несколько дней до покушения неизвестный перебросил через стену иезуитского коллежа записку следующего содержания:

«Вы, мои высокочтимые отцы, которые смогли устранить Генриха III и Генриха IV, — нет ли у вас кого-нибудь вроде Жака Клемана или Равайяка, чтобы избавить нас от Людовика и его шлюхи?» Народ сразу же обвинил иезуитов в том, что они вооружили Дамьена, а маркизу — что она явилась причиной драмы. О ней распевали неприличные куплеты и носили ее изображение на конце метлы…

Одиннадцать дней м-м де Помпадур ждала, что король соблаговолит ее успокоить по поводу ее судьбы. Но Людовик XV, возомнивший вдруг, что лезвие было отравлено, остался в постели, окруженный исповедниками. Наконец однажды любовь победила: в халате и ночном колпаке, опираясь на трость, он отправился к маркизе в гости…

Избавившись от волнений, м-м де Помпадур проявила интерес к процессу над преступником и попросила судей отнестись к нему со всей строгостью, — уж она отомстит за проведенные ею ужасные одиннадцать дней…

Дамьен находился в это время в страшной камере, стражники обращались с ним бесчеловечно. Смирительная рубашка, которую на него надели, не позволяла ему сделать на единого движения. «Он лежал, — читаем мы в „Мемуарах“ Сансона, — на матрасе, брошенном прямо на пол, изголовьем напротив двери. Лежанка его представляла собой сплошные ухабы. Измученный этой пыткой, которая длилась семьдесят семь дней, несчастный просил стражников сменить его положение. Аппарат, который держал его на постели, достоин описания. Это было нечто вроде сцепления крепких ремней из венгерской кожи, которые кольцами переплетались в полу. Пять таких колец находилось с каждой стороны лежанки, и одно сжимало ноги узника». Никогда более жестокие меры не применялись к заключенному.

Процесс начался лишь 17 марта. Двадцать шестого числа двор вынес приговор Роберту-Франсуа Дамьену. Виновного приговорили к мученической смерти на площади де Грэв. Согласно приговору, «ему щипцами вырвут мускулы на ногах, руках, груди, ягодицах; правая рука его, поднявшая нож, будет сожжена на серном огне, а места, где пройдутся щипцы, зальют расплавленным свинцом, кипящим маслом, раскаленной смолой, расплавленными вместе воском и серой. Далее его тело разорвут на куски четыре лошади, эти части тела затем сожгут, а пепел развеют по ветру». Выслушав эти подробности, Дамьен, покачав головой, прошептал:

— Ну и трудный же предстоит денек!

Пока судьи оглашали приговор, плотники возводили вокруг площади де Грэв заграждение, чтобы жадная до такого рода представлений публика не помешала палачу.

Двадцать седьмого марта генеральный прокурор принимал заинтересованных в этом деле посетителей. Это были изобретатели, любезно согласившиеся предложить собственные способы пыток. Один советовал вогнать под ногти приговоренного коноплю, пропитанную серой, и поджечь. Другой. — снимать с Дамьена кожу по частям и на оголенные мышцы лить расплавленное железо. Третий принес небольшое приспособление, изготовленное им в трудные минуты жизни, — при использовании его глаза покушавшегося выскочили бы, «как лягушки». Все эти добрые малые соответственно своему вкусу и средствам хотели помочь палачам. Но ни одна из их интереснейших идей не нашла применения…

На рассвете 28 марта Дамьена привели на площадь де Грэв. Внушительная толпа, собравшаяся за заграждениями, ждала казни с полуночи. «Крыши всех близлежащих домов, — пишет Барбье, — и даже дымоходы были облеплены людьми. Какой-то бедолага, а за ним еще и женщина даже упали на площадь, поранив других. Женщин вообще было достаточно, среди них немало — в изысканных туалетах. Они не отошли от окон и легко перенесли мученическую смерть осужденного, что не делает им чести». Другой историк отмечает, что «необыкновенно белая кожа приговоренного вызвала вожделение у некоторых присутствующих на казни дам». Это кажется все-таки несколько удивительным…

Казнь началась в пять часов. Сначала палач сжег руку, державшую нож, потом начал орудовать щипцами. Жуткие крики Дамьена вызывали восхищенные возгласы толпы… «Затем, — спокойно продолжает Барбье, — его четвертовали, что оказалось долгим из-за крепкого телосложения смертника. Пришлось даже добавить двух лошадей. Поскольку никак не удавалось разорвать его на четыре части, обратились в городскую ратушу с просьбой разрешить надсечь связки. Сперва в этом было отказано, чтобы не уменьшать мук осужденного, но в конце концов пришлось это позволить. Он закричал, но не произнес ни единого проклятия. Сперва были оторваны ноги, затем плечо, и, когда Дамьен в месть часов пятнадцать минут испустил дух, четыре его конечности и тело были сожжены на костре».

М-м де Помпадур была отомщена.

Как только Людовик XV оправился от пережитого, он снова принялся посещать маленькие домики Парка-с-Оленями. В первый день он нашел одну из девушек в слезах. Бедняжка, догадавшись, кто на самом деле этот «польский сеньор», была безутешна, узнав о покушении Дамьена. Она бросилась к королю на колени, воскликнув:

— Пусть вы король этой страны — для меня это ничто, не будь вы властителем моего сердца! Я думала, что сойду с ума, когда услышала о попытке вас убить!

Людовик XV, раздосадованный тем, что его узнали, поцеловал девочку и, пятясь, вышел из комнаты. В этот же вечер юная особа была отправлена в сумасшедший дом…

Чтобы заменить ее, м-м де Помпадур — она по-прежнему заботилась об удовольствиях короля — кое-что придумала. Она попросила художника изобразить на панно одной из комнат «Святое семейство». Для Девы Марии позировала найденная ею очаровательная пятнадцатилетняя девочка. Ничего не подозревавший об уготованной ему роли, художник верно передал черты своей модели и стал с нетерпением ожидать оценки своего повелителя. Увидев картину, тот, восхищенный, воскликнул:

— Как она хороша!

Доверчивый художник, решив, что похвала относится к его «Святому семейству», покраснел от удовольствия. Но монарх, указывая на Деву, осведомился:

— Ведь это портрет, не так ли?

— Да, сир.

— Я хотел бы увидеть оригинал.

Люжа, оказавшийся рядом (по приказу м-м де Помпадур), приблизился к королю.

— Когда вы пожелаете, сир. Эта девушка — дочь ирландского дворянина, укрывшегося во Франции во время революций в его стране.

— Пусть мне ее немедленно приведут! — повелел Людовик XV.

На следующий день Люжа и Ле Бель, камердинер короля, явились к матери девушки и рассказали ей следующую историю:

— Ваша дочь, мадам, имела счастье понравиться одной фрейлине королевы. Она хочет воспитать ее при дворе и дать ей приданое.

О, как обрадовалась она за дочь — на коленях благодарила провидение, «так благосклонно отнесшееся к ее дитяти». Взяв девочку за руку, она последовала за Люжа и Ле Белем к домику, расположенному возле ооца. Камердинер короля отсутствовал недолго, — он сразу вернулся и с сокрушенным видом произнес:

— Фрейлина у королевы, мадам. Нас просили начинать ужин без нее.

Сели за стол. «После обеда, — рассказывает нам Гулам, — несчастную мать пригласили немного, прогуляться, чтобы узнать, сможет ли дочь перенести разлуку с ней. Она согласилась и вышла в сад. Ле Бель тотчас же завернул девочку в огромный плащ, зажал ей повязкой рот и проводил в апартаменты короля. Когда мать вернулась и никого не застала, она сильно была удивлена и подумала, что дочь ее похитили. Она стучала в двери, кричала, буйствовала… Пришел благообразный слуга, и он сообщил: дочь ее находится теперь в столь привилегированном месте, что сама полиция не имеет права туда входить». Она не понимала, и он со смехом ей объяснил, что «дама», о которой ей говорили, не кто иная, как… сам король. Несчастная мать безнадежно простонала:

— О Боже!.. Ведь он, король… он же на тридцать два года ее старше…

Когда прошло первое потрясение, она задумалась… и тихонько ушла, снова благодаря провидение — ведь она любила свою дочь… И было за что благодарить: пока она возвращалась домой, Людовик XV с удивительной любезностью обращался с этим ребенком. Нежно, хотя и настойчиво он доставлял девочке удовольствия, неведомые ей в семейном кругу.

Эту девочку, имя которой осталось неизвестным, сперва поместили рядом с Версальским замком, затем на улице Сатори в Парке-с-Оленямп. Почти каждый вечер король приходил к ней, осыпал ее драгоценностями и подарками. Дождавшись, когда она насмотрится во все зеркала, он ее раздевал, укладывал на большую кровать и обучал восхитительным играм, правила и изысканность которых она постигала с удивительной прилежностью.

Информированная своей личной полицией, м-м де Помпадур знала все об этих галантных вечерах, и ее все это вполне устраивало. Пока король развлекался с девушкой слишком юной, чтобы быть под чьим-либо влиянием, сама она могла свободно заниматься политикой.

С тех пор как Фредерик II занял Саксонию, у нее было много работы: она назначала генералов, руководила армиями, двигала батальоны — все совершалось при ее участии. В конце весны 1757 года, недовольная медлительностью действий, она вздумала даже вмешаться в стратегию — и сделала это со свойственной ей непосредственностью и необдуманностью. «Она послала маршалу д'Эстре письмо по поводу военных действий и представила ему нечто вроде плаката, точками отметив на бумаге различные пункты, которые советовала атаковать или защищать». Оскорбленный таким вмешательством, маршал д'Эстре атаковал и волею слепого случая одержал в Хастенбехе победу над войсками герцога Кюмберлана, сдавшего Ганновер.

Маркиза возгордилась и объявила, что эта победа доказывает ее дар стратега. Маршал д'Эстре получил от нее полное снисхождения поздравительное письмо. Но пользовался он благосклонностью маркизы недолго, — не угодив ей, он вскоре был отозван в Версаль. Позднее его заменил Ришелье. В результате ловкого маневра герцогу удалось окружить англо-ганноверскую армию, по, вместо того чтобы уничтожить противника, находящегося в полной его власти, он согласился на капитуляцию.

Несдержанная м-м де Помпадур сочла подобные действия непростительными и отозвала Ришелье, заменив его одним из своих верных друзей — князем де Cyбизом. Положение Фредерика II было в это время особенно критическим — более или менее ловкий генерал за несколько недель мог бы одержать окончательную победу. Но — увы! — де Субиз как военный был бездарностью… Когда пятьдесят тысяч солдат встретились с двадцатью тысячами пруссаков, случилась катастрофа: вся французская армия в панике бежала; Фредерик взял семь тысяч пленных. Вечером после этого страшного поражения де Субиз послал Людовику XV записку: «Я пишу Вашему Величеству в приступе отчаяния: поражение вашей армии — полное. Я не могу сказать Вам, сколько Ваших офицеров убито, взято в плен или пропало без вести».

Получив это скорбное известке, м-м де Помпадур сильно расстроилась… Дофин громко кричал, что ей следовало бы заниматься фермерами, а не генералами…

В народе о протеже маркизы слагались саркастические куплеты:

Субиз с фонарем в руках сказал:

«Я искал зря, где же, черт возьми,

Моя армия?

Она ведь утром была здесь!

У меня ее украли, или я ее потерял?

О! Я все теряю, я выжил из ума…

Подождем до полудня, когда станет светла.

О небеса, что вижу, — как я рад!

Слава провидению — вот она, вот она!

О! Черт побери! Что это?

Я ошибся — это вражеская армия!..»

Это поражение полностью изменило ситуацию, и Фредерик II, единожды начав, уничтожил австрийцев при Летхене. М-м де Помпадур не в состоянии была понять, куда она вела Францию. Продолжать войну — таково было ее решение. Маркиза — графу де Конитцу:

«Я ненавижу Фредерика больше чем когда-либо. Приложим усилия, чтобы уничтожить общего врага. Когда мы достигнем этого, вы увидите меня настолько счастливой, насколько сегодня я подавлена». Субиза она заменила на еще более бездарного графа де Клермона, аббата Сен-Жермен-де-Пре. Сразу же в Париже стали распевать шуточную песенку:

Вам предстоит командовать армией,

Храбрый Клермон,

У вас хорошее реноме,

Звучное имя, —

Но надо еще нравиться Помпадур!

Да здравствует любовь!

Выиграете вы битву или

Не совершите ничего достойного —

Все равно!

Думайте лишь о том, чтобы нравиться

Помпадур!

Да здравствует любовь!

Прольем за королеву Венгрии

Всю нашу кровь!

Отдадим ей за Силезию

Все наши деньги, —

Она сумела понравиться Помпадур!

Да здравствует любовь!

Этот дурацкий мир,

Заключенный Берни,

Нам кажется совсем неразумным,

Но все сказано словами:

«Ему удалось понравиться Помпадур!

Да здравствует любовь!

Наше королевство гибнет,

И гибнет все.

Нашему королю на все наплевать, он

Говорит:

«Мое бремя слишком тяжело,

Да здравствует любовь!»

Эта песенка верно отражала настроение народа. Но — увы! — невероятное легкомыслие м-м де Помпадур должно было еще раз принести горькие плоды: первая встреча графа де Клермона с врагом окончилась поражением у Крефельда…

В это же время французский флот был уничтожен англичанами. В такой трагической ситуации де Берни посоветовал м-м де Помпадур начать переговоры о мире, поскольку у его величества больше нет ни денег, ни генералов, ни кораблей».

Униженная и разгневанная маркиза прогнала его в провинцию, где он смог поразмыслить «о невозможности служить своему королю и своей стране, пока там властвует фаворитка, что разбирается в государственных делах не лучше ребенка». Эта женщина была похожа на ребенка не только своей некомпетентностью, но и упрямством. Невзирая на все советы, она продолжала «свою войну» с помощью прославлявших ее бездарных людишек. В 1761 году она назначила бывшего начальника полиции Берюйе командующим флотом, а милого ее сердцу де Субиза — маршалом Франции. Результат ее капризов был печальным: в 1762 году все французские корабли попали в руки к англичанам, которые к тому же захватили Бель-Иль. Во французской армии думали лишь о грабеже и о красивых девушках, посещающих лагеря. В Новом Свете Франция потеряла Канаду, а в Индии ее владения достались англичанам.

Семилетняя война, затеянная маркизой с целью отомстить Фредерику, кончилась ослаблением страны. «Франция, — писал Вольтер, — потеряла в этой страшной войне цвет нации, половину денег, флот и торговлю. Самолюбия двух или трех личностей оказалось достаточно, чтобы разорить Европу». Писатель, конечно, имел в виду в первую очередь м-м де Помпадур.

10 февраля 1763 года был заключен Парижский договор, закрепивший поражение и унижение Франции.

Из этой войны, обескровившей Францию, Австрию и Англии выгоду извлек лишь прусский король — он вышел из нее победителем: маленькое государство, бывшее «Шестым электоратом, заняло место среди ведущих европейских держав.

М-м де Помпадур, хотя она постоянно ошибалась в выборе генералов и все возлагали на нее вину за ослабление Франции, продолжала почитать себя великим политиком. Бездумность ее простиралась до такой степени, что она решила отпраздновать Парижский договор как победу. По ее приказу король, слабовольный, как и всегда, объявил трехдневные торжества и приказал установить на площади Людовика XV (сейчас площадь Согласия) свою конную статую. Эта статуя была настолько тяжела, что потребовалось семь кранов, чтобы водрузить ее на пьедестал. Тридцатью годами позже на том же самом месте Людовик XVI при известных обстоятельствах лишился головы. Между двумя событиями прослеживается определенная взаимосвязь…

ЛЮДОВИК XV ПОСЫЛАЕТ С ПОРУЧЕНИЕМ КАВАЛЕРА ДЭОНА, ПЕРЕОДЕТОГО В ЖЕНСКОЕ ПЛАТЬЕ

Вне всякого сомнения, без м-м де Помпадур этой столь разрушительной войны не было бы. Однако несправедливо умолчать о той роли, которую в этом деле сыграл «амфибия» (по выражению Вольтера) — загадочная, необычная личность, в течение двух веков остающаяся загадкой для историков,

В 1750 году жил в Париже красивый светловолосый юноша, слегка похожий на женщину. С первых же часов своего существования он был отмечен судьбой. Звали его Шарль-Женевьева д'Эон. Умный, образованный, ловкий фехтовальщик, поэт, всеми любимый и известный, он все-таки был несчастлив — природа обделила его мужественностью. Говоря в изысканной манере одного из его биографов, «жизненная сила прилила к его черепу, оставив его конечности». Короче говоря, он был импотентом. Многочисленные его друзья, а среди них были известные развратники Грекур Пирон, Сент-Фуа, Безенваль и другие, пытались помочь в его несчастье — предлагали ему различные возбуждающие снадобья и подкладывали в его постель одно обворожительное создание за другим. Но — таковым и оставался.

Неожиданный случай позволил этому достойному кавалеру выйти из своего болезненного состояния. Однажды вечером — было это в 1755 году, — когда он сидел рядом с графиней де Рошфор, очаровательная дама, не думая ни о чем плохом, провела рукой по его волосам. Это прикосновение возымело более сильное действие, чем шпанская муха. Юный д'Эон словно наэлектризовался, все его тело задрожало, он испытал дотоле неведомое ему чувство — и в двадцать шесть лет вдруг расцвел… Смущенный, покрасневший, он под довольными взглядами друзей, наблюдавших за этой сценой, вышел из салона… Что же касается м-м де Рошфор, то от ее живого взгляда тоже ничто не укрылось — она влюбилась в прекрасного юношу.

Через несколько дней герцог де Нивернэ объявил, что по случаю масленицы в доме его имеет место быть костюмированный бал… Наш кавалер, у которого был тонкий стан, маленькая нога и жидкая борода, решил переодеться женщиной. Увлеченная этой идеей м-м де Рошфор предложила ему один из своих бальных туалетов. Шарля-Женевьеву это сильно взволновало. «Уже сама мысль, — писал он в „Мемуарах“, — надеть платье графини, почувствовать на коже одежду, обнимавшую когда-то грудь этой обворожительной женщины, слышавшую удары ее сердца, заранее наполнила меня непередаваемым блаженством». Он согласился. Вечером в праздник масленицы, разнаряженный, накрашенный, причесанный, превращенный горничными графини в восхитительную девушку, он с друзьями отправился к герцогу де Нивернэ.

…Нарядные пары кружились при ярком свете люстр, незаметно наблюдая за двумя знатными гостями — королем и м-м де Помпадур.