НАД ЮРЖИКОМ нависло угрюмое серое небо. Он лежал в полусне, глядя вверх. Теперь и солнце приобрело мертвенно-серый оттенок. Но башня… где… как?
      Внезапно он вздрогнул. Рядом раздался слабый стон. Юржик с трудом — руки и ноги будто отказались повиноваться — встал и посмотрел вокруг. Нет! Это кошмар, кошмар, который послала проклятая книга!
      Только ужасное зрелище не исчезло, как всегда, когда он пробуждался от морока. Девушка стонала, из её распухших губ сочилась струйка крови. Глаза юноши безжалостно скользнули вдоль тела, как будто нарочно, чтобы зрелище навсегда отпечаталось в памяти. Белая кожа, синяки… и это сделал он.
      Глубоко внутри он понимал, что не способен на такой чудовищный поступок. В это мгновение Юржика оставили последние иллюзии. Ветра не было — но не было и Эразма и его картинок. Были только он и… она.
      Сил встать не осталось, и юноша подполз к сестре на коленях. Её глаза были открыты. Сулерна смотрела вверх, как будто всматривалась во что-то. Юржика она не замечала.
      — Сулерна, — прошептал он. Ему хотелось кричать, чтобы освободить её — и себя — от кошмара, который не мог, не мог быть правдой.
      В ответ раздался лишь стон. Девушка продолжала смотреть в пустоту. Она была такая худая, грудь — теперь исцарапанная и покрытая синяками — такая маленькая, едва ли больше, чем у девочки, которая только-только впервые ощутила дар луны. А ниже…
      Юржик вскинул голову, как лесной волк, и взвыл, но никакой вой не мог избавить его от стыда и позора.
      Как и Сулерна, не увидевшая прежде Юржика, он никого не заметил, пока резкий рывок за волосы не откинул его голову ещё дальше назад.
      Над ним навис человек, с лицом, настолько искажённым яростью, что юноша не вспомнил, как его зовут. Взметнулся серп. Юржик и не думал защищаться — ему не было оправданий. Он почти не заметил, как лезвие вспороло горло и горячим потоком хлынула кровь. Однако кроме безумной ругани палача он слышал что-то ещё… призрачное дыхание… где-то… почти…
      Ветер.
      Эли отбросил труп от своей сестры.
      — Сулерна, Сулерна! — закричал он слишком громко, слишком грубо, слишком яростно — и сам испугался, что криком сделает ей только хуже.
      Девушка попробовала отползти, подняв руку в тщетной попытке защититься. Эли не смел коснуться её — сейчас она, наверное, попытается бежать от любого мужчины, не важно, кто он и с чем пришёл.
      — Сулерна, — проговорил он, на сей раз почти шёпотом, — это я, Эли. Я пришёл помочь.
      Она отпрянула ещё дальше, страх не покидал её. Сестру нужно срочно перенести в дан, ведь то, что произошло здесь, может положить начало… Нет, о таком лучше не думать. Но Эли не посмел притронуться к сестре. Он собрал её одежду и накрыл наготу — хотя бы это Сулерна позволила сделать.
      — Она… она… умерла? — раздался срывающийся от страха детский голос.
      Эли совсем забыл про Жэклина. Мальчик с огромным кровоподтёком на голове подбежал к дяде, трясясь от ужаса.
      — Нет, — ответил Эли.
      — А Юржик, — мальчик подошёл ближе, — он умер?
      — Нет больше никакого Юржика, — в ярости ответил Эли. — Жэклин, приведи госпожу Ларларну, Этеру и старейшину.
 
      Женщины сумели пробиться через стену ужаса и успокоить Сулерну; вскоре она позволила уложить себя на носилки и отнести в дан.
      Эли со старейшиной остались на месте, к ним присоединились Раш и Ворс. Старейшина набросил на труп покрывало.
      — Не будем оставлять его здесь. Тело могут найти, и тогда повелитель Тьмы обо всём узнает — коли ему ещё не известно. Если он нападёт на дан сейчас, то мы уже проиграли. Однако надежда умирает последней. Мы всё время держались настороже, но злодею удалось выманить Сулерну. Уберём тело того, кого хозяин превратил в чудовище, с глаз долой и спрячем в подвале под домом госпожи Ларларны.
 
      Детей отогнали прочь, чтобы не вертелись под ногами, и возле импровизированных носилок собрались все женщины дана. Сулерна наконец очнулась: она шёпотом, одно за другим, произносила их имена. Глаза её были закрыты. Казалось, несчастную окутала тёплая, благодатная тьма.
      — Сулерна?
      Женщины, как одна, обернулись.
      Хараска сидела на лежанке. Лицо её уже не было перекошено, и, вставая, она оперлась на прежде безжизненную руку.
      — Бабушка! — Этера, стоявшая ближе всех, первая бросилась её поддержать. — Ты… ты поправилась!
      Всё смешалось: боль, страх, ужасное несчастье, которое постигло Сулерну, и чудесное исцеление бабушки.
      — Нет! — Хараска замахала прежде неподвижной рукой. Она увидела, что мать Сулерны открывает дверцу буфета, где на верхней полке, в самой глубине, хранились ведомые одним женщинам снадобья.
      — Нет! — властно повторила бабушка, накинув на плечи как плащ лоскутное покрывало. — Не надо чёрного питья!
      Фата уже держала склянку в руках.
      — Сулерну… — Она замолчала, не в силах выговорить следующее слово, потом всё-таки сказала: — Изнасиловали. Несправедливо, чтобы ей пришлось носить плод надругательства, если у нас есть средство избавить её от этого чудовищного бремени.
      Госпожа Ларларна подошла к Хараске, и они взялись за руки, словно воительницы перед битвой.
      — Есть причина. — Голос старухи звучал все слабее — усилие оказалось для неё чрезмерным. — Послание, которое я так и не смогла передать… Неужто вы не угадали, от кого оно?
      — Ты предвидела… это? — Мать Сулерны, по-прежнему крепко сжимая склянку, смотрела на бесчувственную дочь.
      — А почему, ты думаешь, я восставала против полученного знания, пока борьба не сломила моё тело? — возвысила голос Хараска. — Теперь слушай внимательно. Мы все здесь женщины, и над той, кого мы любим, совершено величайшее зло, какое может причинить мужчина. Однако клянусь луною моего первого жертвоприношения… — старуха говорила очень медленно, и каждое её слово оставалось в памяти собравшихся, — что плод во чреве Сулерны в конце концов будет ко благу, а не ко злу. Так было обещано мне в ночь видения. Сегодня, когда взойдёт полная луна, мы отнесём нашу девочку в Женское место, где каждый месяц проводим первую ночь нашего лунного дара. Здесь мы положим её на свет…
      — Она больше не девушка, — возразила Этера.
      — Какой ей быть, решает Зовущая. Нашей безопасности конец, и то, что случилось, — лишь часть гнусного замысла. Однако я верю: мы взрастим героев, подобных тем, кто летал с Ветром во время оно, а за такую помощь всегда приходится платить. Кровь уже пролилась; возможно, весь дан Фирта погибнет. Этера! — Имя прозвучало с такой силой, что молодая женщина вздрогнула. — Этера, ты тоже носишь под сердцем дитя.
      — Я… Правда? — Жена Эли покраснела. — Я ещё сама не уверена…
      — Не сомневайся. Дочь, что родится во благовремении, ты назовёшь Церлин. Поначалу она будет жить в страхе и возрастать в даровании, однако Ветер её возлюбит. Мне не открыли, чем завершится наша жизнь, доченька, но все мы — часть чего-то, возводимого камень за камнем, как и окаянная башня в долине. Только Свет, а не Тьма пребудет с нами в конце.
      Она бессильно обмякла, и госпожа Ларларна помогла ей снова лечь на лежанку. Мать Сулерны по-прежнему держала склянку, переводя взгляд со снадобья на дочь. Затем она посмотрела на Хараску, и упрямая складка между бровей разгладилась. Фата поняла, что должна поверить в слова сновидицы и смириться с горестной судьбой.
      Женщины решили, что не станут передавать мужчинам слова Хараски, если та не откроется им сама. Госпожа Ларларна предложила сказать, что Сулерне в её нынешнем состоянии опасно давать чёрное питьё и что они намерены, следуя указаниям бабушки, просить помощи у Луны — а такие дела исстари находились в ведении женщин, и мужчины не смели в них вмешиваться.
 
      Никто не заговорил о Юржике, когда вернулись старейшина и двое мужчин — остальных отправили на обычные утренние работы, ибо все подозревали, что за ними следят. Жэклин забился в тёмный угол конюшни и плакал, пока едва не ослеп от слёз. Тяжкое сознание вины положило конец его наивной беспечности — да и самому детству.
      — Да будет так, — сказал Йост, наблюдая на стенной занавеси события минувшего дня.
      — Да будет так! — воскликнул Гарвис, ударив кулаком о стену. На камне остался кровавый отпечаток.
      — Этот сон… — Гиффорд будто и не слышал своих товарищей, — послал не я.
      — Боюсь, теперь там будут очень мало спать. — Магистр тяжело вздохнул. — Эразм уверен, что всё идёт без сучка без задоринки. Возможно, сейчас его больше интересует, что гоббам понадобилось в лесу.
      Он помолчал в раздумье.
      — Брат, ты говоришь, что не посылал тот сон…
      По лицу архивариуса потекли слёзы.
      — Подумай сам, к кому в нужде обращаются женщины Фирта.
      — Но она, — заспорил Гиффорд, — всегда в стороне, она правит лесом, а не долиной, хотя когда-то её Ветер дул и там.
      Йост смотрел на кровавый отпечаток, оставленный Гарвисом на стене.
      — Эразм посмел воспользоваться силой, чтобы надругаться над женщиной. Да, она никогда не претендовала ни на что, кроме леса, но дан Фирта когда-то был её паствой — или тебя подводит память? Теперь же, не важно, по приказу Эразма или самовольно, его приспешники убили одно из её созданий, а сам он причинил зло женщине, которой, вероятно, она благоволит. Нам остаётся лишь ждать — время может оказаться и врагом, и другом.
      Магистр положил руку на кровавый отпечаток, как воин, приносящий клятву на крови:
      — Мы должны продолжать поиски в архивах и узнать, кто или что руководит Эразмом. Нельзя сражаться, пока не знаешь имя врага.
      Гиффорд зябко укутал плечи мантией. Он худел и мрачнел с каждым днём. Теперь ему всегда было холодно.
      — Я ищу, мы все ищем. Мы разбиваем печати и открываем закрытые комнаты, рискуя собственной жизнью. Если мы отыщем хотя бы крупицу знания, все наши муки окупятся с лихвой. — Архивариус поёжился, несмотря на мантию. — Иногда мне чудится хохот Тьмы из углов комнаты, которую я прочёсываю. Другие слышат голоса, говорящие на непонятных языках. Мы очень стараемся не выпустить никакую тварь из заточения, даже не используем дозволенные заклинания поиска. Но я так и не узнал ничего полезного. Гарвис посмотрел на разбитую руку.
      — Ты ищешь в архиве. Мы с моими учениками открываем хранилища с картинами, такие древние, что после каждого шага приходится останавливаться и ждать, пока осядет пыль, иначе ничего не видно. Я…
      — Братья!
      Они обернулись. Данфул, младший ученик, стоял в дверях. Его лицо и руки были черны от пыли.
      — В покоях магистра Ханги! — Юноша едва не заикался. — Брат Риз нашёл Печать Преграды!
      Секунду спустя маги торопились за своим проводником, чтобы воочию увидеть самую могущественную печать, известную миру.
 
      Поиски силы, которая вмешивается в дела Эразма, шли не только в Цитадели знаний. Пусть чародей успел изучить лишь малую толику книг, которые взял с собой, — он продолжал читать днём и ночью. В свой магический шар Эразм наблюдал, что произошло, когда встретились Юржик и Сулерна и позже. Удачное осуществление замысла упрочило его веру в себя.
      Удивительно, эти недоумки швырнули тело Юржика в подвал. Оно уже начало разлагаться, и скоро запах привлечёт не только дозорных птиц, но и гоббов. Воистину, рабу — рабская могила!
      Магический шар сослужил хорошую службу. Единственное, что он не мог показать, почему гоббы ворвались в лес, рискуя сорвать все планы. Эразм зажмурился, вспомнив, как мохнатая голова сгорела во вспышке света — или перенеслась туда, где даже он бессилен её достать.
      Теперь же он пересматривал свои книги (отложив, впрочем, в сторону ту, что была переплетена в гадкую шкуру), освежая в памяти то ритуал, то заклинание и не позволяя себе отчаиваться из-за неудачи.
      Час… нет, лучше два — в Цитадели знаний! Беглый маг много бы за это дал, но всерьёз обдумывать подобную возможность значило подставить под удар с таким трудом собранное могущество. А ведь в её стенах, позабытое даже собственными хранителями, скрывалось такое могущество, что от одной мысли о нём Эразма скручивал почти телесный голод.
      Сколько знаний теряется, утекает в трещины времён… Неуверенные поиски привели мага к выводу, что когда-то эта башня хранила большее могущество, чем он сумел отыскать в ходе её восстановления. И пока ещё нельзя лезть в дела дана. Природа не терпит излишнего вмешательства; придётся ждать, пока план можно будет привести в исполнение.
      Ну и, конечно, надо разобраться с гоббами, самовольно проникшими в лес. Эразм намеренно не избавил их от мук, которым подверг сразу по возвращении, чтобы избавление от пытки было для адских тварей важнее, чем будущее наказание — или даже награда — от кого-то неведомого.
      Времени создавать новый жезл пока не было, но оставался шар. Эразм взял его в руки и приготовился осуществить то, что следовало — а может, и не следовало — делать.

      НЕ ИСКЛЮЧЕНО, думал Гиффорд, спускаясь по винтовой лестнице на нижние этажи древней Цитадели, что здание тоже стареет, с каждым пыльным годом становясь все более хитрым, скрытным, обретая некое подобие разума. Учёные, разбившись на группы, прочёсывали Цитадель и добрались уже до заброшенных коридоров, куда заходили лишь изредка, в поисках древнего знания. Гиффорд, считавший все, даже запечатанные помещения архива, собственной вотчиной, совершил такие открытия, что его голова гудела, когда он пытался изложить их на бумаге.
      Сколько лет Цитадели знаний? До сих пор Гиффорду не попадались записи о времени её основания. Наверное, отчёты спрятали во времена Хаоса, до заключения Договора. На замкнутых дверях находили печати тех, кто давно переселился из мира истории в мир легенд.
      Вот и теперь маги приближались к запечатанному архиву магистра Ханги. Многие видные учёные соглашались, что это не настоящее его имя, а какой-то пароль, от чего — все давно позабыли.
      Множество огненных шаров освещали коридор, где столпилась братия. Там не было ни двери, ни даже очертаний входа на заросшей паутиной стене, однако в центре виднелось нечто, созданное человеческими руками как предупреждение.
      Печать Преграды была хорошо известна. По крайней мере, Гиффорду её изображения встречались не в одном древнем манускрипте. Тем не менее иллюстрации в манускриптах не полностью совпадали с тем, что он увидел.
      Череп — достаточно распространённый символ смерти. Однако кости этого рогатого, клыкастого черепа были расположены неестественно, и не верилось, что их когда-то облекала плоть, а свод его на треть превосходил размерами вместилище человеческого мозга.
      Изображение черепа окружал переплетающийся узор древнего рунического письма, а сверху виднелся предупреждающий знак, по которому маг, нашедший печать, её и узнал: личная эмблема легендарного магистра.
      Маги встали полукругом у печати, никто не рисковал подойти ближе. Окружённая пеленой паутины, сама печать была чиста, будто кто-то только что заботливо её протёр.
      Магам тоже бывает страшно — пусть даже они обладают истинным могуществом. Архивариус не желал приближаться к печати. Но она находилась в его архиве, а предоставить расследование кому-то другому было бы слабостью, ему не свойственной.
      Он сделал шаг вперёд; остальные молча отодвинулись. Печать Преграды применялась лишь тогда, когда нужно было сдержать нечто слишком могущественное, чтобы позволить ему оставаться на свободе. Здесь за ней наверняка скрывалась великая сила Тьмы.
      — Все назад! — скомандовал Гиффорд. За спиной у него раздался шорох торопливых шагов.
      Три магических шара опустились, усилив голубоватое сияние. Архивариус вытер вспотевшие ладони о мантию и сбросил её, чтобы ничто не стесняло движений.
      Три — число силы, это знает даже ученик. На черепе были три внушительных рога: средний — прямо над впадиной, где должен находиться нос, два других — над пустыми чёрными глазницами.
      Три… Нет, не может быть, чтобы всё было так просто. Тогда девять: это трижды три. Да, но если у тебя всего две руки, то ничего не выйдет.
      Рога, глазницы, носовая впадина. А может?.. Чудовище установил здесь человек, сомнений нет. Но что осталось от этого человека? Только ромб над черепом, разделённый посередине, а в ромбе — символ. Архивариус с изумлением узнал голову лесного существа. Однако это изображение странным образом успокоило его, образ миролюбивого лесного гиганта пересиливал гнетущее впечатление, которое производил жуткий череп.
      Разумеется, в прежние времена в мире не существовало преград, как теперь, и, возможно, лес делился своей мудростью с Цитаделью знаний.
      — Именем всевышних сил, — медленно начал Гиффорд. — Волею… — Он повторил три имени и очутился на границе, которую сам не мог бы переступить.
      Эхо последнего имени ещё не утихло. Летописец рисовал руками сложные узоры, собрав всю силу воли, чтобы унять дрожь. Потом осторожно опустил указательный палец на каждый рог по очереди и, после небольшой паузы, на изображение лесного человека.
      Гиффорд изо всех сил сосредоточился, но все равно слышал позади негромкую песню. Когда-то, наверное, так призывали… Ветер?
      Едва архивариус подумал об этом, как услышал — его! Не гневный рёв, нет, лишь эфемерное дуновение, как будто ему не попасть на такую глубину. Но то был Ветер, и он нёс с собой знание.
      Печать Преграды дрогнула, Гиффорд схватился за неё, посыпались обломки, и она исчезла. Но за ней стояла вторая печать… Увидев её, маги застонали.
      Ветер исчез так же быстро, как и появился. Маги узнали то, что так жаждали знать. Теперь у них на глазах таяла вторая печать. Летописца охватил ужас. Не ищет ли сила, сокрывшаяся за ней, прибежища среди тех, кто собрался на рубеже, который Свет установил бесчисленные годы назад?
      Гиффорд никогда не произнёс бы это имя. Любой, кто осмелился бы призвать его, подверг бы и себя, и весь мир опасности худшей, чем сама смерть.
      Учёные стояли и смотрели на исчезающую печать, перебирая в уме все защитные заклинания, которые могли припомнить. К счастью, пока они были лишь сторонними наблюдателями — им не придётся против воли служить тому, что они ненавидели всем своим существом.
      Йост заговорил:
      — Теперь мы знаем. Надеюсь, никто не захотел немедленно сдаться. Если Эразм и в самом деле собирается призвать это, то он глупец из глупцов. Пока же твари не вырваться. Она лишь чувствует, что барьер ослаб.
      Йост вынул жезл; кристалл в его навершии переливался под светом огненных шаров. Маги затянули песню, и Йост начертал на стене новый символ — достойный этого места.
 
      Женщины дана прогнали мужчин, и, поскольку в таком деле те исстари не смели перечить, никто из них не подходил к Сулерне. Вместо этого мужчины занялись переделкой земледельческих инструментов на оружие. Почти все были уверены, что до нападения Эразма и его своры осталось недолго.
      Женщины же — даже девочки, совсем недавно впервые отдавшие дань луне — по очереди несли на носилках Сулерну, по-прежнему погруженную во мрак ужаса и отчаяния.
      Ярко сияла луна, её святилище было увито луноцветами, чей нежный аромат прогонял тяжкие мысли. В лощине, у символа Древесной госпожи, женщины опустили свою ношу. Хараска встала в изголовье носилок. Она настояла на том, чтобы пойти вместе со всеми, хотя госпоже Ларларне и Фате пришлось вести её под руки.
      Мать поруганной девушки сняла покрывало, и теперь её дочь, омытая и умащённая мазями, лежала нагая, почти такая же белая, как свисающие с деревьев цветы.
      Женщины не пели приветственную песнь и не плакали за упокой. Здесь не было ни девы, готовящейся замуж, ни старухи, покидающей бренный мир. Впервые они собрались здесь по другой причине.
      Сулерна открыла глаза и заговорила:
      — О Ступающая облаками, отдаю тебе то, что сокрыто во мне. — Её рука опустилась на пока ещё плоский живот. — Пусть новая жизнь родится, чтобы свершилось то, что должно, и чтобы Свет не оставил моих потомков.
      Ветер качал лианы, с которых свисали цветы. Он ничего не говорил и не обещал, он нёс только покой, однако женщины подняли головы, почувствовав его прикосновение.
      Сулерна будто прислушивалась к тому, что не слышали другие. Её лицо приняло выражение послушной ученицы, руки покоились на животе. Наконец едва слышный шёпот умолк. Она смежила веки, и Хараска снова накрыла её покрывалом.
      Тихо, как и пришли, женщины дана покинули лунное святилище; им казалось, что Ветер гладит их волосы.
 
      Никто из гоббов не прикоснулся к двум наказанным товарищам, твари лишь палками перекатили их корчащиеся тела на край двора, где те и пролежали день и ночь. Если бы они знали, что такое надежда, то давно потеряли бы её, как и дар речи, на место которого пришли жалобные стоны.
      Некоторые рабы останавливались, чтобы украдкой бросить взгляд на невезучую парочку, но собственные собратья даже не смотрели в их сторону.
      Повелитель вышел из башни, и все разбежались по делам. Он поманил Карша, предводителя адских отродий, но тот подошёл с явной неохотой.
      Несмотря на почти полное истощение, двое чудовищ, валявшихся на земле, подняли головы и посмотрели на господина.
      На господина ли?.. Эразм задумался.
      Ни один человек не в состоянии говорить на утробной речи гоббов. Эразм поднял шар так, чтобы его видели все рабы.
      — Вы принадлежите мне, — бесстрастно сказал он. — За вас заплачено кровью, как и потребовал ваш верховный демон.
      Он помолчал, как будто ожидая ответа от заколдованных гоббов. Те открыли рты, однако не проронили ни звука, лишь у одного с губ капала зеленоватая слюна.
      — Вы принадлежите мне. И всё же сделали то, чего я не велел. Если бы вы так служили тому, у кого я вас купил, что бы с вами стало?
      Твари молча вращали глазами. Эразм подошёл ближе и продолжил, не дожидаясь ответа:
      — Вы отправились в лес. Вы посмели прорваться через его защиту… — Тут чародей на мгновение умолк. — Или защита на вас не подействовала? Зачем вы убили служителя существа настолько могущественного, что ваш хозяин, возможно, и не посмел бы с ним сразиться? — Губы мага дёрнулись, словно не смея произнести хорошо знакомое имя. Карш, стоявший позади, кашлянул, а два гобба на земле бешено замотали головами из стороны в сторону.
      Эразм не сводил взгляд с хрустального шара, но в нём ничего не изменилось. Что ж, не стоило надеяться на быстрый ответ.
      — Возможно, вас приманил Ветер. Хотя вам хватило времени, чтобы вернуться с трофеем. Вы собирались сделать мне подарок?
      Ответа не последовало.
      — Нет, это предупреждение или, скорее, наживка, подобная той, какую рыбак насаживает на крючок. Вы, без сомнения, выполняли приказ. — Он поднёс шар ближе и посмотрел сквозь него сначала на одного гобба, затем на другого. — И приказ этот отдал не я.
      Эразм начал произносить заклинание; резкие, грубые слова звучали, как поток ругательств.
      Наконец он получил ответ — не от двух созданий, рыдающих кровавыми слезами, а из глубины шара. Сначала ему показалось, что он видит клубок спутанных нитей, потом картинка прояснилась.
      Только вся сила воли не дала Эразму выронить шар, когда он увидел показавшийся внутри знак. Потребовалось почти все с таким трудом собранное могущество, чтобы выстоять против существа, чей символ на мгновение-другое возник в шаре, прежде чем вырваться на свободу и исчезнуть.
      Чёрный маг давно имел дело с младшими демонами тёмной иерархии, сначала втайне, теперь в открытую. Из этой земли и её людей он высосал силу, как молоко из женской груди.
      Почему?! Почему?! — колотилось в голове. Этому существу не было дела до Ветра или Зовущей; скорее всего, оно презирало и того и другую. И разумеется, никто в Цитадели знаний не мог заключить с ним Договор так, чтобы все маги не узнали об этом немедленно.
      Тела двух нарушителей, которых он пришёл допросить, дёрнулись в последней конвульсии и начали съёживаться. Из-под рассыпающихся останков сочились лужи вонючей жижи.
      Эразм поспешно отступил. Карш издал дикий крик, превратившийся в странный плач, который подхватили все остальные гоббы.
      Почему? Вопрос завладел Эразмом полностью; маг даже не понимал, что происходит вокруг.
      Его обычно полуприкрытые глаза распахнулись, рот округлился от удивления. Силы Тьмы повержены много лет назад и сосланы в другой мир. Но такие, как он, не перевелись, и всегда найдётся тот, кто сумеет заключить сделку с нелюдью. Возможно, его появление в Стирмире привлекло внимание Тёмного властелина.
      Ну что ж, с тёмными силами можно столковаться, а такой Договор сулит человеку власть над всем миром.
      Возможно, заклятия на краю леса нарушены не в знак предупреждения, а в качестве опыта. В таком случае надо ждать, что будет дальше.

      ПЯТЬ высоких замшелых камней торчали вверх, словно огромная растопыренная пятерня, обращённая с мольбой к небу.
      Были тут и другие камни — ряды обтёсанных плит, много лет назад составлявшие стены. Только мох рос здесь теперь, сюда не залетали птицы и не забредали животные. Стояла полная тишина.
      У рассыпавшихся стен собиралось войско. Лесные мужчины растерянно толпились под сенью последних деревьев на опушке. Несмотря на волнение, никто из них не отступил в чащу. К мужчинам начали присоединяться женщины, некоторые с детёнышами.
      Дети леса не знали господ и слуг, не знали и семей, какие заводят люди. Независимость их доходила до отшельничества; каждый держался на своей территории, если какое-нибудь важное событие не сводило всех вместе. Обычно они вели себя кротко, ведь их сила могла отпугнуть любого хищника. Однако порою кротость была лишь маской — как в этот раз.
      Двое самых сильных несли носилки из лиан, привязанных к двум прочным молодым деревцам. То, что лежало на носилках, было укрыто одеялом и усыпано белыми и красными цветами, открытыми навстречу солнцу.
      Большая часть собравшихся расселась под деревьями, и только двое носильщиков подошли к каменной пятерне. Они осторожно опустили носилки, откинули осыпанное цветами покрывало и переложили тело соплеменника на каменную ладонь.
      Тело не было целым — на окровавленной шее не хватало головы. Носильщики отошли, их место заняли две лесные женщины. Обе несли по большой тростниковой корзине, полной цветов. Аромат лепестков будто дымом окутал каменную ладонь.
      На смену женщинам явились мужчины, укрывшие тело новым покрывалом, стараясь не касаться шеи. Снова появились женщины с цветами — и мужчины опять отступили.
      Женщины бросали цветы на распахнутую ладонь. Кто-то затянул протяжную песнь; когда она затихла, зашелестели деревья, как будто сам лес вздохнул о погибшем.
      Лесной люд повставал с мест; те, которые несли погибшего, уже взялись за дубины.
      Собрав всю силу могучей руки, сын леса опустил оружие на ближайший камень. По лесу понеслось эхо удара.
      Все молчали в ожидании. Раздался второй удар, его эхо сплелось с пронзительной нотой, будто кто-то дунул во флейту. Когда-то давно, в прошлом, мирная жизнь лесного люда оказалась нарушена. Теперь они повторяли то, что было похоронено в памяти поколений.
      Им ответили — поднялся Ветер и закружил цветы в вихре, скрывшем и каменную ладонь, и её кровавую ношу. Небо над головами начало тускнеть.
      Одна из каменных плит озарилась огнём, устремлённым в небо. И, словно Камень был дверью в иное время и место, из сияния выступила женщина.
      Одежды женщины не были богато украшены, лицо скрывал зелёный туман, но они узнали её.
      — Теосса! — Приветственный гул лесного люда эхом разнёсся по лесу.
      Все опустились на колени и протянули ей руки, она же, кивнув, подошла к каменной ладони и горестно поприветствовала убитого. Над собравшимися пронёсся Ветер, дыхание жизни, словно тоже решив оказать почтение лесной деве.