Ларларна накрыла глаза сновидицы ладонями, не касаясь ресниц.
— Да подует Ветер, — сказала она. У дверей столпились прочие сородичи — пара женщин сделали по шагу вперёд, никто из мужчин не переступил порога. Ветер выбрал себе голос, осталось лишь слушать.
— Тьма сгущается. — Голос у Хараски был невыразительный, как будто она повторяла это послание в сотый раз. — Стирмир превратится в обитель зла, и мы… — тут её голос дрогнул, — станем служить такому, каких земля не рождала уже сто сотен лет. В башне будет жить он, и могущество его… — Хараска не удержалась от крика, — могущество его будет в нас, от старухи до новорождённого младенца! Нарушится Договор! — Хараска ухватилась за рукав Ларларны. — Мы не приносили клятву, и мы будем первыми жертвами! Он идёт по забытой дороге, не торговец, нет… повелитель демонов!
— Хараска выдохнула и обмякла. Когда Ларларна отвела ладони, глаза сновидицы были закрыты, но дышала она так прерывисто, что сотрясалось все её тело.
Целительница взяла чашку странной формы — с носиком — и кивнула Сулерне. Девушка приподняла голову бабушки и начала поглаживать её шею, чтобы та глотала, а Ларларна осторожно вылила содержимое чашки сновидице в рот и задёрнула полог, так что Хараску стало почти не видно.
— Я думаю, что послание из Валариана, — сообщила Ларларна.
Никто ей не ответил.
— Какое им до нас дело? — спросил вдруг один из данцев, стоявший за дверьми с садовыми ножницами в руках.
— Слуги Света не могут не предупредить! — резко отвечала Ларларна. — Видимо, прошло слишком много веков, и теперь возвращается то, о чём все давно позабыли. Герж, кто сегодня пасёт стадо на восточных лугах?
— Там Юржик. — Герж повертел в руках ножницы и не выдержал: — Госпожа, какая разница, кто где, в такой день! Разве мы не можем призвать…
Тяжёлая рука легла на его плечо.
— Мальчик, кто учил тебя тому, что должен знать каждый стирмирец? Призвать Ветер не в нашей власти. Хотя он и помог передать это послание.
— Мы не имеем с лесом никаких дел, и валарианцы нам не указ! — не унимался Герж. — Где наше оружие? — Его взгляд перескакивал с одного лица на другое. — Мы что, будем столбом стоять, вместо того чтобы защищать себя и то, что испокон веков было нашим?
Госпожа Ларларна отошла от спящей Хараски. — Этот день предсказывали не единожды, в том числе и наши предки. Иди, Герж, собирай на войну все даны. Что же ты встал? Хотя… Наш род учит детей тому, о чём давно позабыли другие. Однако даже в дни последней битвы наше дарование было ничтожно слабым. Смерть — лучшее из того, что нас теперь ждёт, и никто не зажжёт огонь в наступающей ночи. Валарианцы, наверное, считают, что с них довольно и предупредить. Они свято блюдут традиции, потому не нарушат Договор. И не жди, что лес за нас заступится! Мы обречены!
Герж опустил ножницы, которыми яростно ковырял безупречно гладкую спинку стула. Он был весь красный, а рот его сжался в такую тонкую ниточку, что казалось, ни одному слову больше никогда не вырваться оттуда.
Целительница обернулась к старейшине дана. Когда она заговорила, голос её был преисполнен печалью того, кто вот-вот взвалит на себя непосильную ношу.
— Старейшина, хоть от этого немного пользы, надо позвать Юржика. Нехорошо, если безвинный мальчик станет первым блюдом на пиршестве врага.
Утро было ясным, сейчас же с гор на востоке медленно ползла паутина тумана. Это ущелье не принадлежало лесу, жители долины туда не заглядывали, только пару раз в год из него приходил караван торговцев. В прошлый раз, правда, погонщики говорили, что ходить там становится опасно и тропу в любой момент может перекрыть обвалом.
Было довольно тепло, и Юржик скинул куртку. Он неподвижно сидел на камне, пробуя фокус, который мог и не получиться.
Тростниковая палочка, срезанная поутру, когда роса ещё укрывала луга и долины, подрагивала. Внутри трудился червяк, выедая сладкую мякоть и оставляя позади пустую гладкую трубочку. Юржик долго старался призвать этого прожорливого трудягу и теперь едва сидел на месте от радости, что скоро будет готова дудочка и главное, что фокус удался!
Значит, правду рассказывают сказки! Если отрешиться от собственных мыслей и посвятить себя Ветру, то можно совершенно по-новому соединиться с миром!
Округлая бурая голова червя показалась с противоположной стороны будущей дудочки — Юржику хотелось кричать от радости, но он замер и позволил Ветру передать червю его благодарность.
Все переменилось за доли секунды. Взвыл жилистый пёс, стороживший скот у старой дороги, его вой подхватили два подросших щенка.
Юноша вскочил, бросив куртку и узел с обедом, и побежал к отаре. Стадо волновалось, пронзительное блеяние ягнят и топот овец заставили пастуха прибавить шаг, ибо не предвещали ничего хорошего.
Воздух прорезал вопль — кричало не живое существо, казалось, сам Ветер исторг крик боли и ужаса. И вдруг там, откуда полз туман, что-то вспыхнуло ярче солнца. То было не солнце, не луна, этому сиянию в мире Юржика не придумали названия.
Секунда прошла в мёртвой тишине. Юный пастух, уже не глядя на стадо, задрожал и сжался. Ветер, то густое и нежное существо, обволакивавшее его все утро, — исчез.
Снова зашумело — на этот раз звук был такой, будто разверзлась земля. Неужели в ущелье действительно случился обвал и теперь долина отрезана от мира?
В небо взмыли птицы, чернокрылые, с розовыми голыми головами, — подобных уродин не видали ещё ни лес, ни долина. В воздухе повисло напряжение, как будто и земля, и деревья чего-то ждали.
Обрывки магии — прощальный подарок Ветра — вихрем закружились над отарой. Все — живое и неживое — ощущало зов, которому не могло противостоять. Юржик пошатнулся. Собаки! Клыкач, вожак, на негнущихся лапах брёл к дороге, бросив овец; щенки почти что ползли на брюхе, раздавленные страхом.
Что-то зашевелилось под старыми кривыми деревьями, обрамлявшими выход из ущелья, и на повороте дороги показался караван. С первого взгляда было ясно, что таких торговцев Стирмир ещё не видел.
Горло Юржика сжалось от ужаса, но он и пальцем не мог пошевелить. Хотя туман и не окутал его, он уже был в ловушке.
— Собаки метались перед юношей, их паника усиливала его растущий страх. В прошлом случалось, что на опушке леса люди сталкивались со странными созданиями, но то были просто другие, а не… не воплощения тьмы.
Клыкач замер, щенки тоже. Огромный пёс поднял морду и завыл, как на луну, — отчаянно, ибо столкнулся с тем, против чего бессильны зубы и когти. Вой раскатился над безветренным пастбищем, такой пронзительный, что Юржику почти удалось стряхнуть туман, который застил его разум.
Перепуганные овцы падали как подкошенные, давя собственных ягнят. Теперь и пастух чувствовал силу, раздувающую искорки их страха в безумное пламя. То был не ласковый, целительный Ветер; сила исходила из земли, вбирая в себя все новые и новые невидимые крупицы чужих жизней. Юржик, не в состоянии противиться, на ватных ногах шёл вперёд. То, что он увидел, было так отвратительно, что все внутри сжалось, однако глаза, не повинуясь его воле, смотрели прямо на дорогу.
Твари — самая извращённая фантазия не могла бы подобрать для них имя — гнали вперёд понурых вьючных животных. Будто адские гончие, бросились существа вперёд, придавили визжащего пса к земле и принялись рвать его мясо. Та же участь настигла обоих щенков.
Овцы умолкли, словно гибель стражей тронула даже их. Чудища двинулись в сторону отары, но вдруг как по команде остановились и повернули головы к приближающейся фигуре.
Предводитель страшилищ подгонял дрожащую взмыленную лошадку, брезгливо объезжая своих приспешников, которые вернулись к пиршеству и тут же устроили драку над собачьими останками. Всадник был так не похож на них, что Юржик на мгновение почти поверил: все происходящее — не более чем страшный сон.
Всадник был худ и, несмотря на холод, одет в один дублет, изукрашенный драгоценными камнями; с непокрытой головой — густые рыжие кудри удерживал широкий металлический обруч, который при всей своей простоте неудержимо притягивал взгляд. Гладких щёк, похоже, никогда не касалась бритва. Незнакомец выглядел чрезвычайно юным — для того, кто не видел хищных жёлтых глаз под тонкими правильными бровями. Если бы не эти глаза и не жестокая складка у губ, он был бы точь-в-точь сказочный принц.
Теперь голодный повелительный взгляд остановился на Юржике. Всадник величаво повёл рукой в перчатке, повелевая юноше приблизиться. Тот подчинился, хотя все инстинкты его требовали бежать прочь.
От ужаса Юржик совершил совсем немыслимое — нарушил главный неписаный закон Стирмира и попытался дотянуться до Ветра. Но Ветра не было, только зловещая пустота и ток силы — такой же, что исходил от стада и собак при первом появлении незнакомца.
— Здравствуй, Юржик.
Странно, но мягкий голос усугубил ужас происходящего. И откуда незнакомец узнал его имя?
— Кто у вас главный?
Это он про старейшину дана? Наверное, да.
— Наш старейшина — Ракал Шестой.
— Чудесно. Веди меня к нему.
Тяжёлое марево опустилось на юного пастуха. Он не понимал, что ступает по кровавой кашице — это было всё, что осталось от щенков, — не сознавал, что ведёт в любимую долину алчное воплощение Тьмы.
6
В ЛЕСУ было тихо. Разве что старейшим из деревьев была знакома эта тишина, да, может, искрошившимся каменным плитам — никто другой не помнил, чтобы Ветер умолкал, умолкал совсем. Казалось, он замкнулся в себе, застыл, а затем исчез отовсюду, где когда-либо обитал. Для долины, которую он много лет не выпускал из объятий, словно солнце закатилось в полдень, а полная луна рассыпалась на куски.
Мелкие зверьки попрятались по норам, иные, не добежав, предпочли юркнуть в первое попавшееся укрытие, лишь бы их было не видно и не слышно. Птицы сидели на ветвях крыло к крылу, и ветви гнулись под непривычным весом.
Юркие искры, обычно бегавшие по Камню, собрались у отверстия, пульсируя, будто в возмущении и, возможно, в неравной борьбе.
Слева от Камня что-то зашевелилось, пахнуло разворошённой слежалой землёй, которая нехотя расступается перед новой жизнью. Вырвавшийся из-под земли мощный побег, похожий на нераспустившуюся пальму, устремился ввысь, словно решил бросить вызов деревьям, однако замер, едва сравнявшись с каменной колонной.
Теперь раздался и звук — не умиротворяющая песнь Ветра, но оглушительный барабанный рокот, доносившийся, казалось, прямо из-под земли. Листья побега дрогнули, и поляна вокруг пришла в движение.
Сначала один, потом второй, затем сразу трое, четверо — для непривычного взгляда одинаковые, неуклюжие, как будто вырубленные топором. Их тела были мускулисты, цвета вощёной древесины, покрытые лоснящимся мехом. Хотя ходили существа на двух ногах, были это не люди, а дети леса, рождённые и взращённые под его сенью.
Плечи и бедра некоторых украшали гирлянды цветов, аромат которых мешался с мускусным, приятным запахом тел. Многие держали в лапах огромные дубины — один удар такого орудия поверг бы на колени даже буйвола.
Но их мохнатые лица не несли печати зла. Они выходили из-под сени деревьев, смотрели на Камень, друг на друга — и было очевидно, что им не по себе.
Наконец все дети леса собрались вокруг Камня. Те, у кого были дубины, подняли их — и дружно ударили оземь. По лесу гулом пронеслось эхо. Остальные начали качаться из стороны в сторону так, что колыхались гирлянды цветов. Они раскрыли рты, и раздался единый голос, зов — и также имя.
— Теосса… Вечно живущая… Повелевающая ветрами и бурями… — прибавляли они титул за титулом.
Побег распустился, листья разошлись в стороны зелёными крыльями. И она, возродившаяся после многих веков, проведённых во сне, выступила наружу, прислонилась к Камню и повела руками вверх-вниз, словно гладя любимое животное.
Не более чем те, кто молча стоял вокруг, была она человеком, но в далёкой каменной Цитадели знали её — и наблюдали за тем, что происходит в лесу, при помощи своего дара.
У неё была стройная женственная фигура со всеми положенными округлостями и светло-зелёная кожа. Платье без рукавов, украшенное поясом, будто бы сшитым из нежных цветков дикого винограда, не доходило до колен. Она высоко держала голову, а волосы её так ярко сияли серебром, что вплетённая в них лента выглядела блеклой.
Лицо же… Для тех, кто пришёл на зов, у неё не было лица. Между подбородком и лбом колыхался непроницаемый для взгляда зеленоватый туман.
— Лесной люд.
Ветер оставил их, и она не могла говорить его посредством, но в голосе её звучали тепло и радость встречи.
— Дети мои, верные слуги в этом мире — приветствую вас! Я призвала вас как свидетелей, дабы никто потом не смел сказать, будто предупреждения не было.
Воздух перед ней замерцал, и вскоре на поляне возник ещё один человек, одного роста с ней. Нимб его волос был почти таким же серебряным, как и у неё, однако лицо не скрывал туман.
Он поднял бледную руку будто в приветствии, но она не шелохнулась в ответ, руки её лежали на Камне. Голос, раздавшийся из-за вуали тумана, утратил дружелюбие.
— Зло зародилось среди вас — не отпирайся! Неизвестный склонил голову, признавая справедливость её гнева.
— А вы бездействуете, — неумолимо продолжала Она, — не пытаясь остановить то, чего не должны были допускать!
Что-то изменилось в лице её собеседника.
— Не мне и не тебе выносить последний вердикт, — ответил он голосом человека, привыкшего повелевать.
— Негодяй взял, сколько хотел, ваших знаний, а теперь берет, что его душе угодно, ценой крови и смерти, Йост. Он — гнойник у самых ваших границ! Несложно догадаться, куда он метит — в вашу Цитадель! Или вы позволите ему открыть Великие врата — и призвать зло, которое он сам будет не в силах обуздать? Как вы можете спокойно ждать такого поражения? Вы помогли скрепить Договор — можете ли вы не помнить, что таится за печатями?
Глаза магистра сверкнули огнём.
— Если мы сами нарушим Договор, то чем мы лучше его?!
— Никто, живущий под сенью Ветра, так не поступил бы. Вами же всегда руководит осторожность. Вы положились на надёжность замков, но то, что смог запереть один человек, освободит другой. Много веков назад нас с Ветром принудили отказаться от истинной мощи — и мы тоже блюдём Договор. Теперь отродье Тьмы пытается поработить долину, жители которой не совсем чужды нам, ведь туда долетает Ветер. И этот злодей — ваше детище, Йост!
— Он нам не собрат! И есть лишь один способ нанести ответный удар, не преступив Договор…
— Старая сказка, что землю должны защищать её уроженцы? Ха! Тогда твоя армия поляжет в первом бою. Негодяй стремится открыть врата, и в этом несчастном краю не останется никого, кто дал бы ему отпор! Йост, я призываю вас, нарушьте ваши клятвы, ваши законы! Вы должны выступить против Тьмы!
Едва Земнородная проговорила эти слова, магистр замерцал и исчез.
Та, что бросила призыв, до сих пор не отступила от Камня далее чем на полшага, её руки покоились на шершавой поверхности. Гладя Камень, она обошла его вокруг — но Ветер не возвращался. Вокруг царила тишина такая, что было слышно дыхание лесных людей.
Обойдя полный круг, она отступила. Искры, которые прежде толпились вокруг отверстия, снова забегали по Камню, складываясь в причудливые узоры, и наконец застыли по контуру двух человеческих фигур, настолько чётких, будто они были здесь изначально.
— Видите, дети мои? — оглянулась она на тех, кто стоял ближе. — Было время, когда мне хватило бы одного слова, чтобы Ветер смерти смел эту мерзость с лица земли. Клятвы по-прежнему в силе — однако можно кое-что изменить, чтобы они послужили нам. Слушайте меня внимательно, дети. Смерть подбирается к земле, что лежит за границами леса…
Она надолго задумалась, затем обернулась к Камню и возложила руки на головы искрящихся фигур.
— Храните границы, пока не придёт время их нарушить. Увы, маг Йост в своём праве — я не властна нарушить Договор, далее наша Матерь-Ветер может лишь нести зелёное знание в легчайших из сновидений. Но помните, лесной люд, придут те, у кого будет оружие пострашнее ваших дубин! Поставьте стражу у Камня, слушайте его зов. Не выходите из леса, какое бы зло ни творилось рядом с его границами. Этот выбор сделан не нами, но пока мы, подобно магам, должны оставаться в стороне.
Она снова протянула руки к изображённым на Камне фигурам — столь схематичным, что одно можно было сказать с уверенностью: это двуногие существа — только сейчас её пальцы коснулись не голов, а тех мест, где у фигур, будь они живыми, билось бы сердце.
И снова удар тяжёлых дубин гулом разнёсся под зелёными кронами, а лесные женщины затянули песню, похожую на колыбельную. Три раза это повторялось, слаженно, как по команде, хоть она и не подавала им никакого знака.
— Трижды призванный…
На сей раз её голос нёс Ветер, поднимающийся из Камня, и с ним в лес возвращалось дыхание жизни. Память многих здешних обитателей простиралась лишь от восхода и до заката, они бы никогда не удержали в голове события этого дня — но Ветер не забудет, он будет напоминать то, что надо знать, столько, сколько потребуется.
Земнородная вновь коснулась фигур и — словно Камень в ответ раскрыл ей объятия — растворилась, ушла в его серую поверхность. Под изумлённый возглас лесного люда рисунок на Камне рассыпался, искры возобновили свою пляску на Камне, как пыль в столбе света.
Один из самых крупных лесных людей поднял голову. Его широкие ноздри дрожали, как будто он почуял дурной запах — зловоние, которое сам Ветер отказался бы нести.
— Злой человек пришёл… — Слова мешались с голосом Ветра, мохнатое лицо застыло в безжалостной гримасе, не обещающей врагу ничего хорошего. — Мы сторожим лес. Но, — тут говоривший подошёл к Камню, осторожно, чтобы не коснуться его, — пусть все знают. Если кто-то чистый сердцем придёт искать убежище под широкими крылами Ветра — он будет в безопасности. Она не запретила этого, она поступила бы так же.
— Лесной люд — и мужчины с дубинами, и женщины, поющие Ветер, и детёныши — разошлись. На поляне воцарились мир и покой… до поры.
Стирмиру, однако, покоя не было. Эразм со своей жуткой свитой двинулся прямо туда, где в сумрачном небе торчал сломанный клык полуразрушенной башни — тучи собирались над ним, как будто под действием некой силы. Цветы, которыми пестрели поля и живые изгороди, померкли и увяли, их посеревшие лепестки сыпались на землю, точно побитые внезапными заморозками.
Снова и снова Юржик поднимал руки к ушам, которые отказались ему служить — не было ни птичьего крика, ни блеянья обезумевших овец, лишь стрекот, служивший гоббам речью. От этого звука он был бы рад избавиться, если бы мог. Как прикованный, ковылял юноша за тощей кобылой мага. Больше он не чувствовал волн ужаса, исходящих от несчастной лошади, и не пытался смотреть на всадника. Спереди доносилось монотонное бормотание, однако слова эти ничего не значили для молодого пастуха — было слышно лишь, что интонации меняются от просительной к властной, торжествующей.
Эразму же поездка по новым владениям доставляла доселе неизведанное, пьянящее удовольствие. Он никогда (по крайней мере, вот уже полгода) не сомневался, что так все и будет. Однако эта маленькая победа подействовала на него, как глоток сидра на усталого косаря, полдня не разгибавшего спины на поле.
В этом деревенском увальне, которого оказалось так легко подчинить, таится свежая сила беспечной юности — прекрасный крепкий напиток. Таких будет ещё много, очень много, и все они в его власти. Хотя торопиться не стоит. В состязании не всегда побеждает быстрейший. Залог истинной победы кроется в неспешности подготовки.
По пути к башне тот, кого властительница леса нарекла отродьем Тьмы, так и не встретил никакого сопротивления. Надо будет, конечно, устроить несколько показательных казней, чтобы здесь надолго запомнили. Вечно голодные в этом чужом для них мире гоббы как нельзя лучше годятся в исполнители.
Так Стирмир стал домом живых мертвецов. Правда, не сразу, ведь Эразму нравилось растягивать удовольствие. Он мог позволить себе любую неспешность — никто не пытался выступить против него. Иногда, впрочем, он подумывал, не высосать ли это мужичьё разом, и пусть смотрят, как рушится всё, что составляло их никчёмные жизни. Порой отнимать чужую магию наскучивало, и Эразму становилось так же тоскливо, как в Цитадели знаний. Сколько раз он, задрёмывая, слушал, как очередной престарелый глупец досконально разбирает ту или иную сторону силы, которая ждала лишь того, кто придёт и возьмёт её всю без остатка. Валарианские маги слишком стары и слишком цепляются за древние легенды, в них не осталось честолюбивых устремлений, воли к победе. И всё же Эразм пока не пытался следить за ними, хотя способов знал достаточно. Медленность и осторожность, медленность и осторожность — вот самый верный путь к окончательной победе, напоминал он себе.
Поначалу лес не обращал внимания на нового стирмирского властителя, который весь сосредоточился на увеличении собственного могущества, черпая его из покорённых крестьян и того, что они с любовью и заботой взрастили на полях. Большую часть собранной мощи Эразм мудро запасал на будущее. Гоббы сгоняли людей на ремонт башни, повелитель же её иногда объезжал границы своих владений.
Во время этих поездок Эразм изучал местность и сделал несколько полезных открытий. Один из данов — кланов, семей или как там называли себя эти недоумки — владел талантом в большей мере, чем прочие. До сих пор Эразм не трогал их, а гоббам не позволял даже резать их скот. Если легенды не лгут и у этих червей в самом деле есть какие-то способности, то прежде, чем их отнимать, следует выяснить, в чём они заключаются.
Эразм пришёл, чтобы брать магию, а не отдавать её. Мысль о том, что кто-то из стирмирцев сможет противостоять ему, который так долго, так тщательно отбирал свои знания и оттачивал свои умения, была, конечно, смехотворной. И всё же дан Фирта до поры до времени оставался нетронутым. Возможно, эти люди и впрямь обладали каким-то особым природным чутьём, ибо в тот день, когда Эразм пришёл в долину, они затворили ворота от всех, даже от прочих данцев.
В домашнем кругу всё шло по заведённому обычаю, как будто в Стирмире ничто не изменилось. Маг наблюдал за ними и даже составил в уме небольшой список: несколько мужчин, один очень старый, второй давно уже не юный, несколько не блещущих могуществом подростков и несколько мальчишек.
И ещё женщины. В Цитадели знаний никто не спорил, что талант, с которым рождаются женщины, отличается от мужского и нередко превосходит его. В дане Фирта была древняя старуха, которая редко попадалась на глаза птицам-соглядатаям, потому что почти не выходила из дома, женщина средних лет, две молоденькие и едва научившаяся ходить малышка. В том же доме жила ещё одна женщина, и её присутствие следовало как следует обдумать. Что привело её в дан Фирта в тот самый день, когда пришёл Эразм, и почему она осталась? С другой стороны, сейчас ей уже некуда возвращаться, потому что в один из своих набегов гоббы не оставили от её прежнего дома камня на камне.
Да, несмотря на всю уверенность в собственных силах, Эразм ощущал дан Фирта, как занозу между лопаток. Чем раньше получится с ними разобраться, тем лучше.
И почему его мысли постоянно возвращаются к младшей девушке? Как будто он что-то забыл, а оно вертится в голове и не даёт покоя… Ну что ж, сегодня он снова засядет за книги, которые теперь хранились в одной из лучших комнат башни, отведённой под библиотеку. Эразм вынес из запечатанного подвала Цитадели знаний целую полку книг, хотя до сих пор сумел разобраться только с четырьмя. Впрочем, пока и этого достаточно.
Взволнованный неожиданно разыгравшимся любопытством, Эразм поворотил лошадь к башне и краем глаза успел уловить необычайно чёткий образ леса. С такого расстояния нелегко было уверенно разглядеть… что? Бродячее дерево, отступившее в сумерки чащи?
Что за чушь, разумеется, такого быть не могло!
7
ЦВЕТЫ увядали, и вместе с ними земля лишалась последних красок. Люди безрадостно ковыляли по полям, но их новый властитель насыщал только свой собственный неутолимый голод. Поля тоже были сероватые, а колосья пшеницы загнивали, не созрев.
Юржику теперь нечего было пасти — то, что осталось от овечьей отары, стало дичью для гоббов. Дома он лишился, и боль утраты днём и ночью пожирала его изнутри. По рождению юноша не принадлежал к дану Фирта: когда-то дан принял его, сироту, ещё не умевшего ходить, благодаря узам очень отдалённого родства.
От прочих данов долины остались одни развалины. По никому не ведомой причине повелитель пока не трогал дан Фирта, хотя и упивался тем страхом, который рождала постоянная угроза. В голове Юржика поселилась глухая пустота — он стал будто полоумным и лишь гадал иногда, почему Эразм не вытянул жизнь из его приёмного клана, как вытянул из других.
Юржик был во дворе крепости, черпал воду из вонючего колодца, который прежде стоял заколоченным. Может, именно потому, что Эразм первым подчинил его своей воле, юноша остался в ближайшем окружении мага.
Он знал, что повелитель демонов — и его тоже — въехал во двор, окружающий основание башни, но не смел поднять глаза, до тех пор пока кривая когтистая лапа Карша, предводителя гоббов, не опустилась на его плечо. Тогда Юржик посмотрел на Эразма и отрешённо заметил, что даже богатые одеяния меркнут в этих стенах, которые измученные мужчины и женщины с каждым днём возводили все выше на древнем основании.
— Эй, слизняк.
Повелитель поманил его пальцем. Юржик, даже если бы захотел, не мог бы противиться этому властному зову, тем более когда его держал предводитель гоббов. Каким-то образом он собрался с силами и посмотрел в бесстрастные глаза мага, читавшие его как открытую книгу.
— Сколько тебе лет? — прозвучал вопрос.
Слова приходили все с большим трудом — теперь, когда Тьма поглотила их, у стирмирцев не осталось, о чём говорить. Правда, на мгновение мысли Юржика как будто слегка прояснились, одновременно вернулось и чувство страха. Он закашлялся и едва не задохнулся, словно ветер швырнул ему пыль в лицо, однако ответил так быстро, как мог.
— Прошлым летом меня допустили к покосу, — выпалил юноша эти теперь уже бессмысленные для него слова.
Повелитель улыбнулся.
— Не слишком стар и не слишком юн, чтобы медлить, — пробормотал он. — Негоже пренебрегать подходящим инструментом. Отправляйся на кухню, слизняк, выбрось эти лохмотья и вымойся как следует. — Повелитель зажал нос, показывая, что думает о чистоплотности бывшего пастуха. — Потом пойдёшь с Каршем. Может быть, — сказал он, кивая своим мыслям, — ты-то мне и нужен.
Не выпуская из рук теперь уже полные ведра с водой, Юржик поплёлся на кухню, за его спиной маячил Карш.
Кухня была на первом этаже башни, её душный запах мешался с вонью, которая чуть ли не туманом клубилась вокруг гоббов. Здесь суетились две женщины: одна разводила огонь в грязной печи, другая разделывала сочащийся кровью шмат мяса. На лице у неё был свежий синяк от щеки до подбородка, с уголка губ стекала струйка крови.
Женщины даже не посмотрели на вошедших, только та, что с синяком, кивком велела поставить ведра под стол. Карш отвечал жуткой ухмылкой.
— Этот… — (ранее повелитель с помощью магии сделал так, чтобы люди и гоббы могли понимать друг друга), — моется и идёт наверх. — Гобб махнул в сторону лестницы. — Повелитель сказал, чтобы был голый, никакого тряпья.
Женщина молча вытащила одно ведро из-под стола. Вторая достала кусок грубого мыла и протянула Юржику. Затем они вернулись к работе. Карш уселся на лестнице и не спускал голодного взгляда с тела пастуха, как будто перед ним редкий деликатес.
Вымывшись настолько чисто, насколько это было возможно, Юржик опрокинул ведро в вонючий водосток. На кухне стояла жара, но его охватила дрожь неведомого прежде стыда.
— Пошёл! — нетерпеливо рыкнул гобб, и Юржик заторопился по холодным ступеням. Наверху показалась площадка. По правую руку была закрытая дверь, однако лестница тут не кончалась, и гобб приказал подниматься выше.
Что-то переменилось в воздухе. Сюда не долетали запахи кухни, и на одно отчаянное мгновение Юржику почудилось, будто с верхнего этажа на него повеял доброжелательный Ветер. Впрочем, в следующий миг юноша понял, что хотя новые запахи заглушали прежнюю вонь, в них не чувствуется ни аромата живых цветов, ни радости, ни облегчения.
На этом этаже тоже оказалась закрытая дверь, но ступени не кончались и здесь. Лестница, которая вела наверх, была грубее, новее и уже: огромный гобб не сумел бы в неё протиснуться. Однако он и не стал подниматься выше, лишь гулко постучал в дверь, когтистой лапой придерживая Юржика за плечо.
Ни звука не раздалось с другой стороны. Дверь распахнулась, и взгляду предстала занавесь, такая чёрная, как будто там и нет никакой комнаты. Карш, не давая юноше времени на раздумья, швырнул его в практически невидимый проход.
Юноша попал в комнату, полную таких красок и света, какие он уже почти позабыл.
Эразм сидел в причудливом кресле — казалось, оно собрано из изогнутых костей какого-то огромного животного, — утопая в алых бархатных подушках.
Рядом стоял стол, где на подставке дымчатого камня сверкал хрустальный шар, служивший, видимо, каким-то сосудом, поскольку в нём кружился водоворот тьмы и красок. Были здесь и два канделябра. Юржик вздрогнул, когда их заметил.
Эти канделябры предназначались для новогодних свечей, которые можно зажигать только один час в году после специального ритуала. Прежде они лежали в большом сундуке десятого хранителя пастбищ. Но Юржик собственными глазами видел, как гоббы разорвали хранителя на части. В подсвечниках были теперь не лучшие свечи чистейшего воска, а кривоватые, зеленоватые палочки, которые светили ярче, чем те свечи, которые Юржику доводилось видеть в домах стирмирцев.
На другом конце стола лежали пергаментные свитки и стопка книг — старых, в деревянных переплётах с потускневшими металлическими застёжками. Там Юржик увидел несколько знакомых тетрадей — хозяйственные отчёты, которые каждый дан составлял ко Дню урожая. Их всегда писали в двух экземплярах: один хранился вместе с подсвечниками, второй — в дане Фирта.
