Туманы Авалона (№2) - Верховная королева

Гвенвифар снова вспыхнула, бессильно злясь сама на себя.

— Нет. Он — человек чести, и все, что он мне говорил, он мог бы повторить и в твоем присутствии, отец.

— Ну, так и не забивай ненужными мыслями свою пустую головку, — грубовато предостерег Леодегранс. — Ты стоишь большего. Этот — всего лишь один из бастардов короля Бана от Бог весть кого, какой-то там девицы с Авалона!

— Его мать — Владычица Авалона, могущественная Верховная жрица Древнего народа… да и сам он — королевский сын…

— Сын Бана Бенвикского! У Бана с полдюжины законных сыновей наберется, — возразил отец. — Да и к чему выходить замуж за королевского конюшего? Если все пойдет так, как я замыслил, ты станешь женой самого короля Британии!

Гвенвифар в страхе отпрянула:

— Я боюсь быть Верховной королевой!

— Да ты всего на свете боишься, — грубо оборвал ее Леодегранс. — Вот поэтому тебе нужен заботливый муж, а король, он получше королевского конюшего будет! — И, видя, что у дочери задрожали губы, тут же подобрел:

— Ну, полно, полно, девочка моя, не плачь. Доверься мне, я-то лучше знаю, что тебе во благо. Вот для того я у тебя и есть: чтобы присмотреть за тобою и выдать тебя за надежного человека, способного порадеть как должно о моей прелестной маленькой дурочке!

Если бы король обрушился на нее с бранью и попреками, Гвенвифар, возможно, и продолжала бы настаивать на своем. «Но как, — обреченно думала она, — как сердиться на лучшего из отцов, который лишь о моем счастье и печется ?»

Глава 3

Однажды ранней весной, на следующий год после Артуровой коронации, госпожа Игрейна сидела в своей келье, склонившись над подборкой вышитых алтарных покровов.

Всю свою жизнь она любила изящное рукоделие, но и в девичестве, и позже, замужем за Горлойсом, она, подобно всем женщинам, не покладая рук, ткала, и пряла, и обшивала весь дом. Как королева Утера, окруженная толпами слуг, она могла себе позволить тратить время на изящную вышивку и ткать кайму и ленты из шелка; а здесь, в обители, она нашла своему искусству достойное применение. «В противном случае, — думала она не без грусти, — мне пришлось бы разделить удел столь многих монахинь: ткать лишь темное и грубое шерстяное полотно на платье» — такую одежду здесь носили все, включая саму Игрейну, — или тонкий, но скучный своей однообразностью белый лен на покрывала, камилавки и алтарные покровы «. Лишь двое-трое из сестер умели работать с шелком и владели искусством вышивания; Игрейна же затмевала их всех.

Игрейне было слегка не по себе. Нынче утром вновь, стоило ей усесться за пяльцы, ей померещилось, будто она слышит крик; не думая, она стремительно развернулась; ей показалось, будто где-то вдали Моргейна воскликнула:» Мама!» — и в крике этом звенело отчаяние и мука. Но в келье царила тишина, вокруг не было ни души, и спустя мгновение Игрейна осенила себя крестом и вновь принялась за работу.

И все же… она решительно прогнала искушение. Давным-давно она отвергла Зрение как обольщение язычества; с чародейством она не желает иметь ничего общего. Игрейна отнюдь не считала Вивиану воплощением зла, однако Древние боги Авалона, несомненно, в союзе с дьяволом, иначе им ни за что не удалось бы сохранить свою силу в христианской земле. И этим-то Древним богам она некогда отдала свою дочь!

В конце прошлого лета Вивиана прислала ей письмо со словами:» Если Моргейна у тебя, скажи ей, что все хорошо «. Встревоженная Игрейна отписала сестре, что не видела Моргейну со времен Артуровой коронации и почитала, что та по-прежнему на Авалоне и в безопасности. Мать-настоятельница пришла в ужас, узнав, что одна из ее подопечных принимает гонцов с Авалона; Игрейна объяснила, что посланник принес ей весть от сестры, но настоятельница, по-прежнему недовольная, решительно объявила, что не дозволит никаких сношений с этим нечестивым местом, даже если речь идет всего лишь о письмах.

Тогда Игрейна не на шутку встревожилась: если Моргейна покинула Авалон, стало быть, поссорилась с Вивианой. От веку того не слыхивали, чтобы жрица высшей ступени посвящения покидала Остров, разве что по делам Авалона. Чтобы Моргейна да уехала без дозволения Владычицы, ни словом ей не сказавшись, — при мысли о проступке столь вопиющем кровь у Игрейны застыла в жилах. Куда же Моргейна отправилась? Может, сбежала с полюбовником и теперь живет в нечестивом союзе, не освященном ни обрядами Авалона, ни церковными? Может, уехала к Моргаузе? Или лежит где-то мертвая? И тем не менее, хотя Игрейна непрестанно молилась за дочь, она вновь и вновь решительно отвергала соблазн воспользоваться Зрением.

Однако же на протяжении почти всей зимы Игрейне казалось, будто дочь ее неизменно рядом: не бледная, суровая жрица, запомнившаяся ей по коронации, но малютка, что некогда была единственным утешением для перепуганной жены-девочки и матери-девочки в течение одиноких, беспросветных лет в Корнуолле. Маленькая Моргейна в шафранном платьице, расшитом ленточками; серьезное, темноглазое дитя в кармазинно-красном плаще; Моргейна с маленьким братиком на руках; двое ее детей, мирно спящие; темнокудрая головка и златоволосая — щека к щеке на одной подушке. Как же часто, размышляла про себя Игрейна, она пренебрегала девочкой после того, как стала женой возлюбленного своего Утера и родила ему сына и наследника для его королевства? При дворе Утера Моргейна никогда не была счастлива, равно как и особой любви к Утеру не питала. Именно в силу этой причины, а не только уступая просьбам Вивианы, Игрейна согласилась отправить дочку на воспитание к жрицам Авалона.

Лишь теперь Игрейна почувствовала угрызения совести. Не поторопилась ли она избавиться от дочери, чтобы посвятить все свои помыслы Утеру и его детям? В памяти вопреки ее воле воскресло древнее присловье Авалона:» Богиня не осыпает дарами отвергающего их…» Отослав от себя собственных детей, свою плоть и кровь, одного — на воспитание (ради его же безопасности, напомнила себе Игрейна, воскресив в сознании тот день, когда маленького Артура сбросил жеребец: безжизненное тельце, в лице — ни кровинки…), а вторую — на Авалон; отослав их от себя, не сама ли она посеяла семена грядущих утрат? Не потому ли Богиня не пожелала даровать ей еще одного ребенка, если с первыми своими детьми она рассталась столь легко? Игрейна обсудила это все со своим духовником, и тот заверил, что она была совершенно права, отослав от себя Артура, — ведь всех мальчиков рано или поздно отдают на воспитание в чужую семью; но вот отправлять Моргейну на Авалон ни в коем случае не следовало. Если при дворе Утера девочка чувствовала себя несчастной, нужно было отвезти ее в какую-нибудь монастырскую школу.

Узнав, что Моргейна покинула Авалон, Игрейна подумывала о том, чтобы послать гонца ко двору Лота и выяснить, не там ли ее дочь; но тут ударили морозы, и каждый день превратился в битву с холодом, с обморожениями, с губительной сыростью; в разгар зимы даже сестры ходили голодными и делились тем немногим, что оставалось у них из еды, с нищими и поселянами.

А однажды, в суровые дни зимы, Игрейне померещилось, будто она слышит голос Моргейны, а та зовет — зовет ее в муке и боли:» Мама! Мама!» —» Моргейна — одна-одинешенька, перепугана — Моргейна умирает? Где, о Господи, где же?» Игрейна стиснула в пальцах крест, что, подобно всем сестрам, носила у пояса.» Господь наш Иисус, охрани и защити ее; Мария, Матерь Божья, даже если она грешница и чародейка… сжалься над ней, Иисус, как сжалился ты над женщиной из Магдалы, а та была хуже ее…»

Игрейна в смятении осознала, что на прихотливую вышивку упала слеза; чего доброго, теперь пятно останется. Она утерла глаза льняным покрывалом, отодвинула пяльцы подальше и сощурилась, чтобы лучше видеть… да, она стареет, зрение то и дело подводит или это слезы?

Игрейна вновь решительно склонилась над вышиванием, но перед взором ее опять возникло лицо Моргейны, а в ушах зазвенел отчаянный крик дочери, словно душу ее вырывали из тела. Сама Игрейна так кричала и звала мать, которую и не помнила толком, когда производила на свет Моргейну… неужто все женщины при родах призывают матерей? Игрейна похолодела от ужаса. Моргейна рожает… неведомо где, этой лютой зимой… на Артуровой коронации Моргауза, помнится, пошутила на этот счет: дескать, Моргейна привередничает за столом так, точно младенца носит. Точно против воли, Игрейна принялась подсчитывать на пальцах; да, если Моргауза не ошиблась, Моргейне предстояло рожать в самый разгар зимы. И даже теперь, погожей весной, Игрейне мерещилось, что она вновь и вновь слышит тот крик; ей отчаянно хотелось поспешить к дочери, но куда, куда?

Позади раздались шаги, предостерегающее покашливание, и девочка из числа юных воспитанниц монастыря произнесла:

— Госпожа, к вам гости, и среди них — священнослужитель, не кто иной, как сам архиепископ! Они ждут во внешнем покое.

Игрейна отложила вышивание в сторону. Как оказалось, пятна таки не осталось.» Ни одна из пролитых женщинами слез не оставляет следа в мире «, — горько подумала она.

— С какой стати я понадобилась архиепископу?

— Он ничего не сказал мне, госпожа, и, думается мне, матери-настоятельнице — тоже, — сообщила девочка, явно не прочь посплетничать. — Но разве ты не посылала дары тамошней церкви в день коронации?

Да, на дары Игрейна не поскупилась, однако очень сомнительно, что архиепископ приехал побеседовать о былых подаяниях. Скорее всего, ему нужно еще что-то. Служители Божьи редко алчут даров для себя, однако все они, особенно те, что из богатых церквей, неизменно жадны до золота и серебра для алтарей.

— А остальные кто? — полюбопытствовала Игрейна, видя, что девочка расположена поболтать.

— Госпожа, мне неведомо, я знаю лишь то, что мать-настоятельница не хотела впускать одного из них, потому что, — глаза девочки расширились, — он — чародей и колдун, она сама так сказала, и в придачу друид!

Игрейна поднялась на ноги.

— Это мерлин Британии, он мой отец, и никакой он не колдун, дитя, а ученый человек, искушенный в науке мудрых. Даже отцы церкви утверждают, что друиды добры и благородны и поклоняются Богу в согласии с ними, ибо друиды признают, что Господь пребывает во всем сущем, а Христос — один из многих пророков Господа.

Девочка, получив выговор, покаянно присела до земли. Игрейна убрала вышивание и тщательно расправила покрывало.

Выйдя во внешний покой, Игрейна обнаружила там не только мерлина и сурового незнакомца в темных одеждах — священнослужители постепенно переходили на такого рода облачения, чтобы отличаться от мирян; но третьего из присутствующих она узнала с трудом, даже когда тот обернулся. Мгновение Игрейне казалось, будто она смотрит в лицо Утера.

— Гвидион! — воскликнула Игрейна и тут же поправилась:

— Артур. Прости, я позабыла. — Она уже собиралась преклонить колени перед Верховным королем, но Артур, поспешно наклонившись, удержал мать.

— Матушка, никогда не опускайся на колени в моем присутствии. Я тебе запрещаю.

Игрейна поклонилась мерлину и угрюмому, строгому архиепископу.

— Это моя мать, супруга и королева Утера, — промолвил Артур, и архиепископ растянул губы в некоем подобии улыбки. — Но ныне снискала она себе почести более великие, нежели королевский сан, ибо она — невеста Христова.

«Тоже мне невеста, — подумала про себя Игрейна, — просто-напросто вдовица, что укрылась в Его доме». Однако вслух она ничего подобного не произнесла; лишь наклонила голову.

— Госпожа, это Патриций, архиепископ острова Монахов, что ныне зовется Гластонбери, — продолжал между тем Артур. — Он прибыл туда лишь недавно.

— О да, Господним соизволением выдворив из Ирландии всех злобных колдунов и чародеев, я приехал и сюда — очистить от скверны все христианские земли, — промолвил архиепископ. — В Гластонбери обнаружил я гнездо погрязших в пороке служителей Божьих, что терпели промеж себя даже совместные службы с друидами: при виде такого Господь наш, отдавший за нас жизнь, заплакал бы кровавыми слезами!

— Стало быть, ты нетерпимее Христа, собрат? — тихо проговорил мерлин Талиесин. — Ибо Его, как мне помнится, изрядно бранили за то, что Он водит компанию с изгоями и грешниками, и даже мытарями, и девицами вроде Магдалины, в то время в нем хотели видеть сурового ветхозаветного пророка, под стать Иоанну Крестителю. И под конец, когда Он умирал на кресте, не он ли пообещал разбойнику, что той же ночью будет он с Ним в раю — я не прав?

— Сдается мне, слишком многие дерзают читать Священное Писание и впадают в такого рода заблуждения, — сурово отрезал Патриций. — Те, кто слишком полагается на собственную ученость, со временем научатся, я надеюсь, прислушиваться к священникам и усваивать правильное толкование из их уст.

Мерлин мягко улыбнулся:

— В этом пожелании я к тебе не присоединюсь, собрат. Я свято верю: воля Господа состоит в том, чтобы все люди, что есть, взыскивали мудрости в себе самих, а не обращались за нею к другим. Младенцам, может статься, пищу пережевывает кормилица, но взрослым мужам подобает самим насыщаться и утолять жажду из источника мудрости.

— Полно вам, полно! — улыбаясь, перебил его Артур. — Я не потерплю ссор промеж двумя дорогими моему сердцу советниками. Мудрость лорда мерлина для меня что хлеб насущный; он возвел меня на трон.

— Сир, сие содеял Господь, — возразил архиепископ.

— Но с помощью мерлина, — уточнил Артур, — и я дал обет, что всегда стану прислушиваться к его советам. Ты ведь не захочешь, чтобы я нарушил клятву, верно, отец Патриций? — Это имя Артур произнес на северный лад; воспитывавшийся на севере король усвоил и характерный выговор тех мест. — Ну же, матушка, присаживайся, и давай поговорим.

— Сперва позволь, я пошлю за вином; после скачки столь долгой тебе недурно бы подкрепиться.

— Благодарю тебя, матушка. И, будь так добра, пошли вина и Кэю с Гавейном; они приехали сюда вместе со мной. Не захотели отпускать меня без охраны, видишь ли. Оба наперебой прислуживают мне как дворецкие и конюхи, словно сам я и пальцем пошевелить не в силах. Хотя вполне могу себя обиходить не хуже любого солдата, с помощью слуги-другого. Но эти двое и слышать ничего не хотят…

— Твои соратники получат все самое лучшее, — заверила Игрейна и ушла распорядиться, чтобы заезжим рыцарям и их свите подали угощение и вино. Тем временем принесли вино; Игрейна наполнила чаши.

— Как ты, сынок? — осведомилась она, придирчиво оглядывая Артура. Он казался десятью годами старше того хрупкого, стройного мальчика, что был коронован не далее как прошлым летом. Он подрос на половину ширины ладони, никак не меньше, и заметно раздался в плечах. На лице его алел шрам, что, впрочем, уже почти затянулся, благодарение Господу… ну, да для воина рана-другая — дело обычное.

— Как видишь, матушка, я сражался, и немало, но Господь уберег меня, — промолвил Артур. — А сюда я ныне прибыл по делам вполне мирным. Но сперва расскажи, как ты.

— О, здесь ровным счетом ничего не происходит, — улыбнулась Игрейна. — Однако я получила вести с Авалона о том, что Моргейна покинула Остров. Не у тебя ли она при дворе?

Артур покачал головой:

— Что ты, матушка, у меня и двор-то такой, что названия этого не заслуживает. Кэй печется о моем замке — мне просто-таки силой пришлось навязать ему эту должность, сам он предпочел бы поехать со мной на войну, но я приказал ему остаться и беречь мой дом как зеницу ока. А еще там живут двое-трое отцовских рыцарей, те, для которых дни битв давно миновали, с женами и младшими сыновьями. Моргейна — при дворе Лота; об этом мне сообщил Гавейн, когда его младший брат, юный Агравейн, прибыл на юг сражаться под моими знаменами. Он сказал, Моргейна приехала к его матери; сам он видел ее только раз или два; но она жива-здорова и вроде бы весела и бодра; она играет Моргаузе на арфе и распоряжается ключами от чулана с пряностями. Я так понимаю, Агравейн ею просто очарован. — Лицо его на мгновение омрачила тень боли; Игрейна подивилась про себя, но вслух ничего не сказала.

— Благодарение Господу, что Моргейна в безопасности и под защитой своей родни. Я очень за нее боялась. — Для того чтобы выяснять, родила ли Моргейна ребенка, момент был явно неподходящий. — А когда Агравейн приехал на юг?

— В начале осени, не так ли, лорд мерлин?

— Сдается мне, что да.

«Стало быть, Агравейн тоже пребывает в неведении; она и сама видела Моргейну и ничего такого не заподозрила. Если, конечно, насчет Моргейны это все правда, а не пустая фантазия, порождение ее досужего вымысла».

— Ну что ж, матушка, я приехал поговорить о делах женских, в кои-то веки… похоже, мне необходимо обзавестись женой. У меня нет иного наследника, кроме Гавейна…

— Мне это не по душе, — обронила Игрейна. — Лот ждал этого многие годы. Не слишком-то доверяйся его сыну и спину ему не подставляй.

Глаза Артура полыхнули гневом.

— Даже тебе, матушка, я не позволю так говорить о кузене моем Гавейне! Он — мой верный соратник, и я люблю его как родного брата, — увы, братьев у меня нет, — и никак не меньше, чем Ланселета! Если бы Гавейн мечтал о моем троне, ему довольно было бы ослабить бдительность лишь на каких-нибудь пять минут, не более, и пустым шрамом я бы не отделался — мне снесли бы голову, а Гавейн и впрямь стал бы королем! Я безоговорочно доверяю ему и жизнь свою, и честь!

— Что ж, я рада, что у тебя такой преданный и надежный сподвижник, сын мой, — произнесла Игрейна, изумляясь подобной горячности. И, едко улыбнувшись, добавила:

— То-то огорчается, должно быть, Лот при мысли о том, как любят тебя его сыновья!

— Уж и не знаю, что я такого сделал, что они всей душой желают мне добра, но только так оно и есть, и воистину почитаю я себя счастливцем.

— Верно, — подтвердил Талиесин, — Гавейн будет непоколебимо предан тебе до самой смерти, Артур, да и за пределами ее, буде на то воля Господа.

— Людям воля Господа не ведома, — сурово возразил архиепископ. — ..И в итоге итогов окажется он другом более надежным, чем даже Ланселет, хотя и горько мне это говорить, — продолжал Талиесин, пропустив слова Патриция мимо ушей.

Артур улыбнулся, и у Игрейны мучительно сжалось сердце: а ведь он унаследовал все обаяние Утера, и он тоже способен пробуждать в своих сторонниках беззаветную преданность! До чего же он похож на отца!

— Право, я и тебя отчитаю, лорд мерлин, если ты станешь говорить так о лучшем моем друге, — промолвил между тем Артур. — Ланселету я тоже доверю и жизнь свою, и честь.

— О да, доверить жизнь ему ты в полном праве, в этом я ни минуты не сомневаюсь… — вздохнул старик. — Не поручусь, что он выстоит-таки в последнем испытании, однако он искренне тебя любит и станет беречь твою жизнь превыше собственной.

— Воистину, Гавейн — добрый христианин, но вот насчет Ланселета я далеко не так уверен, — промолвил Патриций. — От души надеюсь, что придет день, когда все эти нечестивцы, что называют себя христианами, на деле ими не являясь, будут разоблачены как демонопоклонники, каковые они, в сущности, и есть. Те, что не признают авторитета Святой Церкви в том, что касается воли Господней, — так это про них говорил Христос:» Кто не со Мною, тот против Меня»1. Однако по всей Британии можно встретить тех, что недалеко ушли от язычников. В Таре я расправился с ними, запалив Пасхальный огонь на одном из нечестивых холмов, и друиды короля не выстояли против меня. Однако даже на благословенном острове Гластонбери, по земле которого ступал святой Иосиф Аримафейский, я обнаруживаю, что священники, — священники, вы подумайте! — поклоняются волшебному источнику! Обольщения язычества, вот что это такое! Я положу этому конец, даже если мне придется воззвать к самому епископу Римскому!

— Вот уж не думаю, что епископ Римский имеет хотя бы отдаленное представление о том, что происходит в Британии, — с улыбкой заметил Артур.

— Отец Патриций, весьма дурную услугу окажешь ты людям этой земли, заложив их священный источник, — мягко проговорил Талиесин. — Это — дар Божий…

— Это — часть языческого культа. — Глаза епископа вспыхнули мрачным огнем фанатизма.

— Источник — от Бога, — не отступался старый друид, — ибо во всем мироздании не найдется ничего, что не имело бы начала в Боге, а простецам потребны простые знаки и символы. Если они поклоняются воде, что изливает на мир Его благодать, так чего в том дурного?

— Господу не должно поклоняться через символы, созданные руками людей…

— Выходит, ты со мною единодушен, брат мой, — ответствовал мерлин, — ибо часть друидической мудрости заключена вот в каком речении: Господу, что превыше всего, нельзя поклоняться в жилище, возведенном руками человека, но лишь под Его собственным небом. И все же вы строите церкви и богато украшаете их серебром и золотом. Так отчего же, по-вашему, дурно пить из священного родника, того, что Господь создал, и благословил, и наделил видениями и целительной силой?

— Сие знание исходит от дьявола, — сурово объявил Патриций, и Талиесин рассмеялся.

— А, но Господь создал сомнения, да и дьявола тоже, и в итоге итогов все придут к Нему и покорятся Его воле.

— Достойные отцы, — перебил Артур, не успел Патриций ответить, — мы собрались здесь не о теологии спорить!

— Верно, — облегченно подтвердила Игрейна. — Мы говорили о Гавейне и втором из сыновей Моргаузы, — его ведь Агравейн зовут, верно? И о твоем браке.

— Жаль мне, — посетовал Артур, — что раз уж сыновья Лота всей душой меня любят, а Лот, в чем я не сомневаюсь, мечтает, чтобы наследник его рода возвысился, — жаль мне, что у Моргаузы нет дочери. Тогда бы я стал ему зятем, а Лот знал бы, что сын его дочери унаследует мой трон.

— Да, оно сложилось бы весьма удачно, — кивнул Талиесин, — ибо оба вы принадлежите к королевскому роду Авалона.

— Но разве Моргауза — не сестра твоей матери, лорд мой Артур? — нахмурился Патриций. — Жениться на ее дочери — немногим лучше того, чтобы переспать с собственной сестрой!

Артур заметно обеспокоился.

— Я согласна, даже будь у Моргаузы дочь, об этом и думать не следовало бы, — молвила Игрейна.

— Зато к сестре Гавейна я бы привязался с легкостью, — жалобно возразил Артур. — Мысль о том, чтобы жениться на чужой мне незнакомке изрядно меня угнетает, да и невеста, надо думать, не обрадовалась бы!

— Такова судьба любой женщины, — отозвалась Игрейна, сама себе удивляясь; неужели спустя столько лет обида не сгладилась? — Браки пусть задумывают мудрые головы; юной девушке такое не по разуму.

Артур тяжко вздохнул.

— Король Леодегранс предложил мне в жены свою дочь, — как бишь ее там? — а в приданое за нею дает сотню лучших своих воинов, все при оружии, и — ты только представь себе, матушка! — при каждом отменный конь из его собственных табунов; так что Ланселет сможет их обучить. В этом — один из секретов цезарей: лучшие римские когорты сражались верхом; а до того никто, кроме скифов, лошадей не использовал, разве что для перевозки продовольствия и порою — для верховых гонцов. Будь у меня четыре сотни конных воинов — матушка, да я бы играючи выдворил саксов с нашей земли, и они бы бросились сломя голову к своим берегам, визжа, точно их же псы.

— Тоже мне, причина для женитьбы! — рассмеялась Игрейна. — Лошадей можно купить, а воинов — нанять.

— Но продавать коней Леодегранс вовсе не склонен, — возразил Артур. — По-моему, он так мыслит про себя, что в обмен на приданое — воистину королевское приданое, здесь ты мне поверь, — недурно было бы породниться с королем Британии. И он не один такой, просто он предлагает больше, чем другие.

Так вот о чем я желал попросить тебя, матушка, — не хотелось бы мне посылать к нему самого обыкновенного гонца со словами, что я, дескать, беру его дочь, так что пусть отошлет ее к моему двору, словно тюк какой-нибудь. Не согласилась бы ты поехать отвезти королю мой ответ и сопроводить девушку сюда?

Игрейна собиралась уже кивнуть в знак согласия, как вдруг вспомнила о своих обетах.

— Отчего бы тебе не послать одного из своих доверенных соратников, скажем, Гавейна или Ланселета?

— Гавейн — бабник тот еще, — со смехом отозвался Артур. — Я отнюдь не уверен, что хочу подпускать его к своей невесте. Тогда уж пусть Ланселет съездит.

— Игрейна, чувствую я, что лучше поехать тебе, — удрученно проговорил мерлин.

— А что такое, дедушка, — отозвался Артур, — неужто Ланселет настолько неотразим? Или ты опасаешься, что моя невеста влюбится в него вместо меня?

Талиесин вздохнул.

— Я поеду, если настоятельница даст мне дозволение покинуть обитель, — быстро отозвалась Игрейна. А про себя подумала: «Конечно же, мать-настоятельница не может запретить мне побывать на свадьбе собственного сына. Воистину, я столько лет пробыла королевой, что теперь мне куда как непросто тихо-мирно сидеть в четырех стенах и дожидаться известий о великих событиях, происходящих в этой земле. Верно, таков удел всякой женщины, однако постараюсь избегать его сколь можно дольше». Глава 4

Гвенвифар чувствовала, как в животе привычно всколыхнулась тошнота; неужто еще до того, как они отправятся в путь, ей придется бежать в уборную? И что ей прикажете делать, если та же потребность даст о себе знать уже после того, как она сядет в седло и выедет за ворота? Девушка подняла глаза на Игрейну: та стояла, статная и невозмутимая, чем-то похожая на мать-настоятельницу ее прежнего монастыря. В первый свой приезд, год назад, когда обговаривались условия брака, Игрейна держалась с ней по-доброму, словно мать. А теперь, приехав сопроводить Гвенвифар на свадьбу, она вдруг показалась строгой и властной; и, уж конечно, королева не испытывала и тени того ужаса, что терзал Гвенвифар. Как она может быть настолько спокойной?

— Ты разве не боишься? Это так далеко… — дерзнула прошептать Гвенвифар, глядя на дожидающихся лошадей и носилки.

— Боюсь? Конечно, нет, — отвечала Игрейна. — В Каэрлеоне я бывала не раз и не два, и маловероятно, чтобы на сей раз саксы собирались выступить с войной. Зимой путешествовать не то чтобы приятно — из-за дождей и слякоти, — но все лучше, чем попасть в руки варваров.

Гвенвифар, до глубины души потрясенная и пристыженная, судорожно сжала кулачки и, потупившись, уставилась на свои дорожные башмаки, крепкие и безобразные.

Игрейна завладела рукою девушки, расправила крохотные пальчики.

— Я и позабыла, ты же никогда прежде не уезжала из дома, разве что в свой монастырь и обратно. Ты ведь в Гластонбери воспитывалась, верно?

Гвенвифар кивнула:

— Мне бы так хотелось туда вернуться…

На мгновение проницательный взгляд Игрейны остановился на ней, и девушка затрепетала от страха. Чего доброго, эта дама поймет, что она, Гвенвифар, совсем не радуется предстоящей свадьбе с ее сыном, и невзлюбит сноху… Но Игрейна, крепко сжимая ее руку, произнесла лишь:

— Я очень горевала, когда меня впервые выдавали замуж за герцога Корнуольского; я не знала счастья до тех пор, пока не взяла на руки дочь. Однако же мне в ту пору едва пятнадцать исполнилось; а тебе ведь почти восемнадцать, верно?

Вцепившись в руку Игрейны, Гвенвифар почувствовала, как паника понемногу отступает; и все же, едва она вышла за ворота, ей показалось, что неохватное небо над головой таит в себе угрозу: зловещее, низкое, закрытое тучами. Дорога перед домом, там, где топтались лошади, превратилась в грязевое море. А теперь коней строили в некое подобие упорядоченного выезда, а уж столько мужчин сразу Гвенвифар в жизни своей не видела, и все гомонили, перекликались между собою, лошади пронзительно ржали, во дворе царила суматоха. Но Игрейна крепко держала девушку за руку, и Гвенвифар, вся сжавшись, поспешала за ней.

— Я очень признательна тебе, госпожа, за то, что ты приехала сопроводить меня…

— Уж слишком я суетна, — улыбнулась Игрейна, — ни за что не упущу возможности вырваться за пределы монастырских стен. — Она размашисто шагнула, переступая через дымящуюся кучу конского навоза. — Смотри под ноги, дитя, — гляди-ка, твой отец оставил для нас вон тех двух чудесных пони. Ты любишь скакать верхом?

Гвенвифар покачала головой:

— Я думала, мне позволят поехать в носилках…

— Ну, конечно, позволят, если захочешь, — удивленно глядя на собеседницу, заверила Игрейна, — но, могу поручиться, тебе там очень скоро надоест. Моя сестра Вивиана, отправляясь в путешествие, обычно надевала мужские штаны. Надо было мне и для нас подыскать пару, хотя в моем возрасте это, пожалуй, уже и неприлично.

Гвенвифар покраснела до корней волос.

— Я бы никогда на такое не осмелилась, — пролепетала она, дрожа. — Женщине запрещено одеваться в мужскую одежду, так и в Священном Писании сказано…

— Апостол, сдается мне, о северных краях мало что знал, — прыснула Игрейна. — На его родине ужасно жарко; и слышала я, будто мужчины той страны, где жил Господь, про штаны слыхом не слыхивали, но все носят длинные платья, как было, да и теперь осталось, в обычае у римских мужей. Думаю, эта фраза подразумевает лишь то, что женщинам не подобает заимствовать вещи у какого-то определенного мужчины, а вовсе не то, что для них запретна одежда, сшитая на мужской манер. И уж конечно, сестра моя Вивиана — скромнейшая из женщин. Она — жрица на Авалоне.

Глаза Гвенвифар расширились.

— Она — ведьма, госпожа?

— Нет-нет, она — ведунья, разбирается в травах и снадобьях и обладает Зрением, однако она принесла обет не причинять вреда ни человеку, ни зверю. Она даже мяса не вкушает, — промолвила Игрейна. — И образ жизни она ведет столь же простой и суровый, как любая настоятельница. Погляди-ка, — промолвила она, указывая пальцем, — вон и Ланселет, первый из Артуровых соратников. Он приехал сопроводить нас и доставить назад коней и людей в целости и сохранности…

Гвенвифар улыбнулась, щеки ее зарумянились.

— Я знаю Ланселета, он приезжал показывать отцу, как дрессируют коней.

— О да, в седле он смахивает на кентавра из древних легенд; вот уж воистину получеловек, полуконь, — подтвердила Игрейна.

Ланселет соскользнул с коня. Щеки его, раскрасневшиеся от холода, цветом напоминали римский плащ на его плечах; широкий край плаща закрывал лицо на манер воротника. Рыцарь низко поклонился дамам.