Туманы Авалона (№2) - Верховная королева

Одна из служанок сняла с нее сапоги и плащ, другая принесла согретое полотенце и обтерла ей ноги, и Вивиана, подобрав юбки, чтобы костлявые колени ощутили жар огня, на мгновение забылась, наслаждаясь уютным теплом и отвлекшись от своей тягостной миссии. Но вот из внешней комнаты донесся пронзительный жалобный крик; служанка вздрогнула и задрожала всем телом.

— Это госпожа; бедняжка, верно, проснулась. Я-то надеялась, она проспит до тех пор, пока мы ужин не накроем. Я пойду к ней.

— Я тоже, — отозвалась Вивиана и поспешила за прислужницей во внутренний покой. Гаван остался сидеть у огня; Владычица видела: лицо его искажено ужасом. Пронзительный крик затих вдалеке.

С тех пор как Присцилла захворала, Вивиана тем не менее, неизменно усматривала в ней следы былой красоты, отдаленное сходство с веселой и жизнерадостной молодой женщиной, усыновившей ее сына Балана. Теперь лицо, и губы, и поблекшие волосы приобрели один и тот же желтовато-серый оттенок, и даже синие глаза погасли, как если бы недуг выпил из женщины все живые краски. В последний приезд Вивианы Присцилла по большей части была на ногах и хлопотала по дому; а теперь не приходилось сомневаться: недужная прикована к постели… какие-то полгода — и произвели подобную перемену! Прежде снадобья и травяные настои Вивианы неизменно дарили облегчение, утешение, даже частичное исцеление. А теперь Владычица видела: помощь тут бессильна.

Мгновение взгляд выцветших глаз бесцельно блуждал по комнате, и слабо шевелились губы бессильно открытого рта. Но вот Присцилла заметила Вивиану, слабо заморгала и шепотом спросила:

— Это ты, Владычица?

Вивиана подошла к больной и осторожно пожала иссохшую руку.

— Жаль мне видеть, до чего ты расхворалась. Как ты, дорогая подруга?

Бесцветные, потрескавшиеся губы растянулись в гримасе, что Вивиана в первое мгновение сочла судорогой боли, а в следующий миг поняла свою ошибку: больная улыбается.

— Уж и не знаю, можно ли расхвораться сильнее, — прошептала она. — Думаю, Господь и его Матерь совсем про меня позабыли. Однако же рада я, что вижу тебя вновь, и надеюсь еще успеть поглядеть на моих милых сыновей и благословить их… — Присцилла устало вздохнула, пытаясь устроиться поудобнее. — Ежели лежишь неподвижно, так спина ноет; но ежели до меня дотронуться, так словно ножи в тело вонзаются. И пить хочется, просто сил нет, но я не смею: боюсь боли…

— Я помогу тебе, чем смогу, — заверила Вивиана, и, объяснив слугам, что ей требуется, перевязала язвы, образовавшиеся от долгого лежания неподвижно, и заставила Присциллу прополоскать рот освежающей настойкой, чтобы при том, что больная так и не попила, сухость во рту не так ее мучила. А затем Владычица присела рядом с больной, держа ее за руку и не терзая несчастную разговорами. Вскорости после наступления темноты во дворе послышался шум. Присцилла встрепенулась; глаза ее лихорадочно заблестели в свете светильника.

— Это мои сыновья! — вскричала она.

И в самом деле, не прошло и нескольких минут, как Балан и его приемный брат Балин, сын Гавана, вошли в комнату, пригибаясь, чтобы не удариться головой о низкую притолоку.

— Матушка, — промолвил Балан и наклонился к ее руке. И только потом обернулся к Вивиане и низко поклонился ей:

— Госпожа моя.

Вивиана погладила старшего из своих сыновей по щеке. Этот, в отличие от Ланселета, красотой похвастаться не мог; он уродился дородным, дюжим увальнем, вот только глаза его, темные и выразительные, были в точности как у матери — или у Ланселета. Крепко сбитый, сероглазый Балин заметно уступал ему ростом. Вивиана знала: он старше ее сына лишь на каких-нибудь десять дней. Светловолосый и румяный, внешностью он пошел в мать: именно такова когда-то была сама Присцилла.

— Бедная моя матушка, — прошептал он, поглаживая недужную по руке. — Но теперь, когда госпожа Вивиана приехала помочь тебе, ты очень скоро исцелишься, верно? Как же ты исхудала, матушка; надо бы тебе постараться побольше есть, и ты вновь окрепнешь и поправишься…

— Нет, — прошептала она, — окрепну я лишь тогда, когда буду трапезовать с Иисусом в Небесах, милый мой сын.

— Ох, нет, матушка, не говори так, — воскликнул Балин, а Балан, поймав взгляд матери, лишь вздохнул. И совсем тихо произнес — так, чтобы ни Присцилла, ни ее сын не услышали:

— Балин отказывается видеть, что она умирает, госпожа моя… то есть матушка. Все упрямо твердит, что она поправится. Я так надеялся, что она отмучается осенью, когда все мы заболели лихорадкой, да только она всегда была такая сильная… — Балан покачал головой; его бычья шея побагровела от натуги. На глазах выступили слезы; Балан поспешно смахнул их прочь. Спустя некоторое время Вивиана велела всем выйти, сославшись на то, что больной необходим отдых.

— Попрощайся с сыновьями, Присцилла, и благослови их, — велела Владычица, и глаза Присциллы слабо вспыхнули.

— Хотелось бы мне, чтобы мы и впрямь простились навеки, пока мне хуже не стало… не хочу я, чтобы они видели меня такой, как нынче утром, — пробормотала она, и во взгляде ее Вивиана прочла ужас. Она склонилась к уху больной и мягко проговорила:

— Думаю, могу пообещать избавить тебя от боли, моя дорогая, если именно такого конца ты хочешь.

— Пожалуйста, — взмолилась умирающая, и похожие на птичьи когти пальцы настойчиво стиснули руку Владычицы.

— Тогда я оставлю тебя с сыновьями, — успокаивающе проговорила Вивиана, — ибо они оба — твои сыновья, дорогая моя, даже если и родила ты лишь одного. — И Владычица вышла из комнаты. Снаружи ждал Гаван.

— Принесите мои переметные сумы, — потребовала Вивиана и, получив желаемое, порылась в одном из карманов. А затем обернулась к хозяину дома. — Сейчас ей ненадолго сделалось легче, но дальнейшее не в моих силах; я могу лишь положить конец ее мукам. Думается мне, именно этого она и желает.

— Значит, надежды нет никакой?

— Никакой. Для нее ничего не осталось в этой жизни, кроме страданий, и не думаю я, что Богу вашему угодно продлить ее муки.

— Она часто говорила… часто жалела о том, что у нее недостало мужества броситься в реку, пока еще были силы дойти до берега, — проговорил потрясенный Гаван.

— Значит, пора ей уйти с миром, — тихо произнесла Вивиана, — но я хочу, чтобы ты знал: все, что я делаю, я делаю с ее собственного согласия…

— Госпожа, — промолвил Гаван, — я всегда тебе доверял, а моя жена любит тебя всей душою и тоже верит тебе безоговорочно. Большего я не прошу. Если на этом муки ее закончатся, я знаю, что она станет благословлять тебя. — И с искаженным от горя лицом он вновь проследовал за Вивианой во внутреннюю комнату. Присцилла тихо беседовала с Балином; вот она выпустила ладонь сына, и тот, рыдая, подошел к отцу. Умирающая протянула изможденную руку Балану и срывающимся голосом произнесла:

— И ты тоже был мне хорошим сыном, мальчик мой. Присматривай за своим приемным братом и, прошу тебя, помолись за мою душу.

— Обещаю, матушка, — отозвался Балан и нагнулся было обнять ее, но больная тихонько вскрикнула от боли и страха, так что юноша ограничился тем, что осторожно пожал ее иссохшую руку.

— Лекарство для тебя готово, Присцилла, — промолвила Вивиана. — Пожелай всем доброй ночи и засыпай…

— Я так устала, — пожаловалась умирающая. — До чего отрадно будет заснуть… благословляю тебя, Владычица, и твою Богиню тоже…

— Во имя той, что дарует милосердие, — прошептала Вивиана, приподнимая Присцилле голову так, чтобы она могла проглотить снадобье.

— Я боюсь отпить… лекарство горькое, и, стоит мне что-нибудь проглотить, тут же возвращается боль… — выдохнула Присцилла.

— Клянусь тебе, сестра моя, как только ты это выпьешь, никакой боли больше не будет, — твердо заверила Вивиана, наклоняя чашу. Присцилла сделала глоток — и из последних сил погладила Вивиану по щеке.

— Поцелуй и ты меня на прощанье, Владычица, — промолвила она со страдальческой улыбкой, и Вивиана прикоснулась губами к морщинистому лбу.

«Я дарила жизнь, а теперь я прихожу в обличий Старухи Смерти… Матерь, я делаю для нее лишь то, чего однажды пожелаю для себя», — подумала Вивиана, вздрогнув, точно от холода, подняла глаза — и встретила хмурый взгляд Балина.

— Пойдем, — тихо проговорила она. — Пусть она отдыхает.

Все вышли за дверь. Остался только Гаван; рука его по-прежнему покоилась в жениных пальцах. Что ж, ему и должно остаться с нею, согласилась про себя Вивиана.

Служанки уже накрыли ужин. Вивиана уселась на отведенное ей место и принялась за еду: сказывалась усталость долгого пути.

— А вы, никак, за один день домчались от Артурова двора в Каэрлеоне, мальчики? — спросила она и не сдержала улыбки:» мальчики» давно превратились во взрослых мужей!

— Да уж, от самого Каэрлеона, — подтвердил Балан, — и скачка была — не приведи Господь, по дождю и холоду! — Он положил себе соленой рыбы, намазал на хлеб масло, пододвинул деревянное блюдо Балину. — Ты ничего не ешь, братец.

Балин содрогнулся.

— Мне кусок в горло нейдет, когда матери нашей так недужится. Но, благодарение Господу, теперь, когда приехала ты, Владычица, она вскорости поправится, ведь так? В прошлый раз твои снадобья ей очень помогли, просто чудо свершили; так что ей и теперь станет лучше, верно?

Вивиана уставилась на него во все глаза: неужто Балин так ничего и не понял?

— Лучший исход для нее — в том, что она наконец отправится к Господу и пребудет с ним отныне и навеки, Балин.

Юноша поднял глаза.

— Нет! Она не умрет, — воскликнул он. Его румяное лицо исказилось от ужаса. — Госпожа, скажи, что ты ей поможешь, ты не допустишь ее смерти…

— Я — не всесильный Господь, и жизнь и смерть — не в моей власти, — сурово ответствовала Вивиана. — Или ты предпочел бы, чтобы она мучилась подольше?

— Но ведь ты искушена во всяческой магии и чародействе, — яростно протестовал Балин. — Зачем же ты приехала, если не для того, чтобы исцелить ее? Я своими ушами слышал, как ты только что уверяла, будто можешь избавить ее от боли…

— От недуга, что истерзал твою матушку, есть лишь одно лекарство, — промолвила Вивиана, сочувственно кладя руку на плечо Балина, — а имя ему — милосердие.

— Балин, довольно, — прикрикнул Балан, накрывая широкой мозолистой ладонью руку приемного брата. — Ты в самом деле хотел бы, чтобы она страдала и дальше?

Но Балин, вскинув голову, пепелил гостью взглядом.

— Итак, ты пользовалась своими чародейскими фокусами, чтобы исцелять ее во славу своей злобной дьяволицы-Богини, — заорал он, — а теперь, когда выгоды в том более нет, ты позволишь ей умереть…

— Замолчи, брат, — оборвал его Балан. На сей раз голос его прозвучал хрипло и вымученно. — Или ты не заметил: наша матушка благословила ее и поцеловала на прощанье, ибо сама того желала…

Но Балин по-прежнему глядел на Вивиану во все глаза — и вдруг занес руку, словно собираясь ударить гостью.

— Иуда! — закричал он. — И ты тоже предала поцелуем… — Он стремительно развернулся и бегом бросился к внутренней комнате. — Что ты натворила? Убийца! Гнусная убийца! Отец! Отец, это убийство и злобное колдовство!..

В дверях появился Гаван, бледный как полотно. Жестом он призвал сына к молчанию, но Балин, оттолкнув его, ворвался в спальню. Вивиана поспешила следом и увидела, что Гаван уже закрыл умершей глаза.

Балин тоже это заметил. Он развернулся к гостье и, захлебываясь словами, заорал:

— Убийство! Измена, колдовство!.. Гнусная, кровожадная ведьма!..

Гаван властно схватил сына за плечи.

— Ты не смеешь говорить так над телом матери о той, кому она доверяла и кого любила!

Но Балин продолжал бушевать и вопить, порываясь добраться до Вивианы. Она попыталась заговорить, образумить его словами, но тот ничего не желал слышать. Наконец Владычица ушла на кухню и присела там у огня.

Подоспевший Балан взял мать за руку.

— Мне страшно жаль, что он так все воспринял, госпожа моя. Он все понимает; и как только пройдет первое потрясение, он будет благодарен тебе, как и я: бедная матушка, как она страдала, а теперь все кончено, и я благословляю тебя в свой черед. — Балан потупился, пытаясь сдержать рыдания. — Она… она и мне была как мать…

— Знаю, сынок, знаю… — прошептала Вивиана, поглаживая его по голове: так успокаивала она маленького неуклюжего мальчугана более двадцати лет назад. — Как же тебе не плакать о приемной матери? Так оно и должно, сердце-то у тебя не камень… — И Балан, не выдержав, бурно разрыдался, опустился перед нею на колени и уткнулся лицом в ее подол.

Тут подоспел и Балин — и воззрился на них сверху вниз. Лицо его было искажено яростью.

— Ты ведь знаешь, Балан: она убила нашу мать, и все-таки идешь к ней за утешением?

Балан поднял голову, всхлипнул, сдерживая рыдания.

— Она лишь исполнила волю нашей матери. Или ты настолько глуп, что не видел — даже с Господней помощью матушка наша не прожила бы и двух недель? Или ты жалеешь, что от этих последних мук ее избавили?

Но Балин ничего не желал слушать.

— Матушка моя, моя матушка умерла! — в отчаянии восклицал он.

— Замолчи, она была мне приемной матерью, да что там — просто матерью, — яростно выкрикнул Балан, но тут же лицо его смягчилось. — Ах, брат мой, брат мой, и я тоже горюю; так зачем нам ссориться? Полно тебе, успокойся, выпей вина; страдания ее кончились, она ныне с Господом — так не лучше ли помолиться за ее душу, нежели браниться и вздорить? Полно, брат, полно: поешь, отдохни, ты ведь тоже устал.

— Нет! — заорал Балин. — Не знать мне отдыха под этим кровом, пока здесь находится гнусная чародейка, убившая мою мать!

Подоспевший Гаван, бледный и разъяренный, ударил сына по губам.

— Умолкни! — приказал он. — Владычица Авалона — наша гостья и наш друг! И да не осквернишь ты гостеприимство этого дома своими кощунственными речами! Присядь, сын мой, и поешь, или ненароком произнесешь слова, о которых все мы пожалеем!

Но Балин лишь озирался по сторонам, точно дикий зверь.

— Ни есть, ни отдыхать не стану я под этим кровом, пока здесь эта… эта женщина.

— Ты смеешь оскорблять мою мать? — промолвил Балан.

— Стало быть, все вы против меня! — воскликнул Балин. — Так я уйду прочь из дома, где обрела приют погубительница моей матери! — И, развернувшись, он выбежал за дверь. Вивиана рухнула в кресло, подоспевший Балан предложил ей руку, а Гаван налил вина.

— Выпей, госпожа, — промолвил он, — и прошу, позволь мне извиниться за сына. Он вне себя; но скоро рассудок вернется к нему.

— Не пойти ли мне за ним, отец, как бы он чем-нибудь не повредил себе? — спросил Балан, но Гаван покачал головой.

— Нет-нет, сынок, побудь здесь, со своей матерью. Уговорами ему сейчас не поможешь.

Дрожа всем телом, Вивиана пригубила вина. И она тоже всей душой скорбела о Присцилле и о том времени, когда обе они были молоды и каждая — с младенцем на руках… До чего прелестна была хохотушка Присцилла, вместе они смеялись и играли с малышами, а теперь вот Присцилла мертва, истерзана мучительным недугом, и Вивиана своей рукою поднесла ей чашу смерти. То, что она лишь исполнила волю самой Присциллы, облегчало ей совесть, однако горя ничуть не умеряло.

«В юности мы были подругами, а теперь она мертва, а я стара, стара, как сама Старуха Смерть, а те чудесные малыши, что резвились у наших ног, — у одного в волосах пробивается седина, а второй зарубил бы меня, кабы мог, как гнусную колдунью и убийцу…» Вивиане казалось, будто самые кости ее обратились в лед от горя и теперь глухо постукивают друг о друга. Она стояла у огня и все равно никак не могла согреться; все ее тело била холодная дрожь. Она поплотнее закуталась в покрывало; подоспевший Балан отвел ее к лучшему месту, подложил ей под спину подушку, вложил в руки чашу с подогретым вином.

— Ты ведь тоже ее любила, — произнес он. — Не тревожься о Балине, Владычица, со временем к нему вернется способность рассуждать здраво. Когда в голове у него прояснится, он поймет: то, что ты сделала, было для нашей матери деянием великого милосердия… — Он прервался на полуслове; массивные его щеки медленно наливались багрянцем. — Ты сердишься на меня, Владычица, что я по-прежнему почитаю матерью ту, что нынче умерла?

— Это более чем понятно, — отозвалась Вивиана, отхлебывая горячего вина и поглаживая заскорузлую руку сына. Когда-то эта рука была такой крохотной и нежной, что она могла спрятать ее в своей, точно тугой розовый бутончик, а теперь вот ее собственная кисть теряется в его ладони. — Богине ведомо, она была тебе больше матерью, нежели когда-либо я.

— Да, я мог бы знать заранее, что ты все поймешь, — проговорил Балан. — Вот и Моргейна мне так же сказала, когда я в последний раз видел ее при Артуровом дворе.

— Моргейна? Так она сейчас при дворе Артура, сын мой? Она была там, когда ты уезжал?

Балан удрученно покачал головой.

— Нет, госпожа, с тех пор, как я в последний раз ее видел, прошло вот уже несколько лет. Она уехала от двора, дай-ка подумать… до того, как Артур получил свою тяжкую рану… да ведь на летнее солнцестояние три года исполнится! Я думал, она при тебе, на Авалоне.

Вивиана покачала головой и облокотилась о поручень высокого кресла.

— Я Моргейну не видела со времен Артуровой свадьбы. — И тут ей пришло в голову, что Моргейна вполне могла уехать за море. — А как твой брат Ланселет? — полюбопытствовала она у сына. — Он по-прежнему при дворе или вернулся в Малую Британию?

— Думаю, этого он не сделает, пока жив Артур, — отвечал Балан, — хотя и при дворе он теперь нечасто появляется… — И Вивиана, при помощи обрывка Зрения, расслышала те слова, что Балан предпочел не произносить вслух, не желая повторять скандальную сплетню: «Когда Ланселет при дворе, люди примечают, что он не сводит глаз с королевы Гвенвифар; и дважды отвечал он отказом на предложение Артура женить его».

— Ланселет объявил, что намерен привести в порядок Артурово королевство, так что он вечно в разъездах, — поспешно продолжил Балан. — Он убил больше грабителей и бандитов и уничтожил больше разбойничьих банд, нежели все прочие соратники. Про него говорят, будто он один стоит целого легиона, Владычица… — Балан поднял голову и удрученно поглядел на Вивиану. — Твой младший сын, матушка, великий рыцарь, рыцарь под стать Александру из древней легенды. Находятся даже такие, что уверяют, будто как рыцарь он превзошел самого Артура. Я-то такой славы для тебя не снискал, госпожа моя.

— Все мы совершаем лишь то, что назначили нам боги, сын мой, — мягко отозвалась Вивиана. — И отрадно мне видеть, что не держишь ты зла на своего брата за то, что он — лучший рыцарь, чем ты.

Балан покачал головой.

— Да это ж все равно что держать зло на Артура за то, что король — он, а не я, матушка, — отозвался он. — А Ланселет скромен и добр ко всем и притом набожен, точно девица, — он тут христианство принял, ты не слыхала, Владычица?

Вивиана покачала головой.

— Вот уж не удивляюсь, — промолвила она с легким оттенком презрения, она и не ждала от себя подобных интонаций, пока не заговорила вслух. — Твой брат всегда боялся того, чего не понимал, а Христова вера в самый раз для рабов, почитающих себя смиренными грешниками… — Вивиана оборвала себя на полуслове. — Прости, сынок. Я не хотела тебя унизить. Я знаю, это и твоя вера тоже.

Балан, поморгав, улыбнулся:

— Вот уж воистину чудо, госпожа: ты впервые просишь прощения за произнесенные слова!

Вивиана закусила губу:

— Вот, значит, какой ты меня видишь, сын мой?

Балан кивнул:

— О да, ты всегда мне казалась самой гордой из женщин — и сдается мне, так оно тебе и подобает. — И Вивиана не могла не поиздеваться над собою: вот, значит, до чего она дошла: вымаливает слово одобрения у собственного сына! И она поспешила сменить тему.

— Ты говоришь, Ланселет дважды отказался от брака? Чего, как думаешь, он ждет? Или его ни одно приданое не устраивает?

И вновь она словно наяву услышала невысказанные мысли собеседника: «Он не может получить ту, о которой мечтает, ибо она обвенчана с его королем…» Однако вслух Балан сказал лишь:

— Он говорит, что жениться вообще не склонен, и шутит, что, дескать, ему дороже его конь, нежели любая из женщин, которая все равно не сможет выехать с ним на битву, — и, забавляясь, уверяет, будто в один прекрасный день возьмет в жены какую-нибудь саксонскую воительницу. Во владении оружием ему нет равных; так же, как и на турнирах, что Артур устраивает в Каэрлеоне. Порою он нарочно дает противникам преимущество: выезжает биться без щита, меняется с кем-нибудь конями, чтобы уравнять силы. Однажды Балин бросил ему вызов и выиграл поединок, однако от награды отказался, ибо выяснилось, что у Ланселета лопнула подпруга.

— Значит, и Балин тоже — рыцарь учтивый и достойный? — переспросила Вивиана.

— О да, матушка, не след тебе судить брата по сегодняшнему вечеру, — горячо заверил Балан. — Когда он выехал против Ланселета, воистину, я не знал, кого из них воодушевлять и подбадривать. Ланселет уступил награду ему, говоря, что Балин заслужил ее по праву, ибо он, Ланселет, сам виноват, что не справился с конем — вот как он сказал! Но Балин отказался от награды; так они и стояли, состязаясь друг с другом в учтивости, точно два героя из древних саг, что пересказывал нам Талиесин, когда мы были еще детьми!

— Значит, ты вправе гордиться обоими своими братьями, — подвела итог Вивиана, и разговор перешел на иные предметы, а со временем гостья сказала, что пойдет поможет убирать тело. Однако, едва войдя в комнату, Владычица обнаружила, что всем женщинам она внушает благоговейный страх. Был там и деревенский священник. Он обошелся с Вивианой вполне учтиво, однако из слов его явствовало, что он принял гостью за одну из сестер близстоящего монастыря; в самом деле, в темном дорожном платье она и впрямь походила на монахиню, а нынче вечером выяснять отношения ей нисколько не хотелось. Так что, когда ей предложили лучшую кровать для гостей, Вивиана противиться не стала и вскорости заснула. Но все, о чем она говорила с Баланом, вновь и вновь всплывало в ее сознании и облекалось в сны, и в какой-то миг ей померещилось, будто она видит Моргейну сквозь серый, редеющий туман: Моргейна убегала в лес, увенчанная цветами, что на Авалоне вовеки не росли, и терялась среди невиданных деревьев; и Вивиана сказала во сне и повторила наяву, едва проснувшись: «Не должно мне медлить, надо отыскать ее при помощи Зрения или того, что у меня от Зрения осталось».

На следующее утро тело Присциллы предали земле. Балин вернулся и теперь, плача, стоял у могилы. После похорон, когда прочие ушли в дом выпить эля, Вивиана подошла к юноше и мягко предложила:

— Может, обнимешь меня и обменяешься со мною словами прощения, приемный сын? Поверь, я разделяю твое горе. Мы всю жизнь были подругами, дама Присцилла и я, иначе разве отдала бы я ей на воспитание собственного сына? И ведь я — мать твоего приемного брата. — Она протянула руки, но лицо Балина сделалось суровым и отчужденным, он развернулся к гостье спиной и зашагал прочь.

Гаван уговаривал ее погостить день-другой и отдохнуть как следует, но Вивиана потребовала привести ослика; ей необходимо вернуться на Авалон, сказала она. Кроме того, Владычица видела: Гаван, хотя гостеприимство его вполне искренне, вздохнул с облегчением: если бы кто-нибудь проболтался священнику, кто она такая, во время погребального пира вполне могла возникнуть неловкость, чего ему, конечно же, не хотелось.

— Не проводить ли тебя до Авалона, госпожа? — спросил Балан. — На дороге порою встречаются разбойники и злые люди.

— Не надо, — улыбнулась она, протягивая юноше руку. — По моему виду никак не скажешь, что при мне полно золота, а мои сопровождающие — люди Племен, так что, если на нас нападут, мы укроемся в холмах. А для мужчины, который не прочь позабавиться с женщиной, я — невеликое искушение. — И, рассмеявшись, добавила:

— А притом, что Ланселет разъезжает по стране, истребляя разбойников, вскорости в земле нашей все будет как встарь, когда пятнадцатилетняя девственница с кошелем, полным золота, могла проехать из одного конца острова в другой, и ни один мужчина не причинил бы ей обиды! Оставайся здесь, сын мой, и оплачь свою мать, и примирись с приемным братом. Не должно тебе с ним ссориться, хотя бы ради меня, Балан. — И Вивиана вздрогнула, словно от холода, ибо в сознании ее возникла картина, и померещилось ей, будто она слышит звон мечей, а сын ее ранен и истекает кровью…

— Что такое, Владычица? — заботливо спросил Балан.

— Ничего, сынок; просто пообещай мне, что не станешь враждовать со своим братом Балином.

Балан склонил голову.

— Не стану, матушка. И скажу ему, что так наказала мне ты; и Балин поймет, что ты не держишь на него зла.

— Клянусь Владычицей, не держу, — отозвалась Вивиана, по-прежнему во власти ледяного холода, хотя зимнее солнце грело ей спину. — Да благословит она тебя, сын мой, и брата твоего тоже, хотя сомневаюсь, что ему желательно благословение каких-либо богов, кроме его собственного. А ты примешь ли благословение Богини, Балан?

— Приму, — промолвил он, наклоняясь и целуя Вивиане руку. Владычица уехала, а он еще долго стоял и смотрел ей вслед.

По пути к Авалону Вивиана твердила себе, что, конечно же, то, что она видела, подсказано ей усталостью и страхом; как бы то ни было, Балан — один из соратников Артура, так что глупо надеяться, что в войне с саксами он избежит ран. Однако картина никак не развеивалась, и чудилось ей, что Балан и его приемный брат каким-то образом из-за нее поссорятся, так что наконец она решительным жестом прогнала видение, усилием воли запретив себе видеть в мыслях лицо сына до тех пор, пока вновь не взглянет на Балана наяву!

Беспокоилась она и за Ланселета. Он давно уже вышел из того возраста, когда мужчине пристало обзавестись женой. Однако довольно на свете мужчин, которые о женщинах и не думают, но ищут лишь общества своих сотоварищей и братьев по оружию; Вивиана частенько задумывалась, не из их ли числа сын Бана. Ну что ж, Ланселету суждено идти своим путем; Владычица согласилась на это, отпуская его с Авалона. А ежели он и дает понять, что беззаветно любит королеву, так это наверняка лишь для того, чтобы соратники не дразнили его, называя любителем мальчиков.

Но Вивиана прогнала мысли о сыновьях. Ни один из них не близок ее сердцу так, как Моргейна, а Моргейна… где же Моргейна? Владычица давно уже беспокоилась о ее судьбе, но теперь, выслушав новости Балана, вдруг испугалась за ее жизнь. Еще до заката она вышлет гонцов с Авалона в Тинтагель, к Игрейне, и на север, ко двору Лота, куда Моргейна вполне могла отправиться, соскучившись по ребенку… Вивиана пару раз видела юного Гвидиона в зеркале, но внимания на него особенно не обращала, раз с ним все в порядке. Моргауза, вырастившая целый выводок, добра ко всем малышам; будет еще время задуматься о Гвидионе, когда мальчик подрастет и придет пора отдавать его на воспитание. Вот тогда придется забрать его на Авалон…

При помощи железного самообладания, выработанного за долгие годы, Вивиана заставила себя забыть даже о Моргейне; должно ей возвратиться на Авалон в настроении, подобающем жрице, которая только что принимала обличие Старухи Смерти для своей старейшей подруги, — здесь уместна строгая серьезность, но отнюдь не неизбывное горе, ибо смерть — не что иное, как начало новой жизни.

Присцилла была христианкой. И верила, что окажется на Небесах у Господа. «Однако же и она тоже вновь родится в этом несовершенном мире, искать совершенства Богов снова и снова… Балан и я расстались, как чужие; так тому и должно быть. Я более не Мать, и горевать мне следует не больше, чем тогда, когда я перестала быть Девой во имя нее…» И все же в сердце ее вскипало возмущение.

Воистину, пришло ей время отказаться от правления Авалоном и передать титул Владычицы Озера женщине помоложе; а сама она станет одной из ведуний, будет помогать советом и наставлением, уже не воплощая в себе эту грозную, наводящую ужас силу. Вивиана давно знала, что Зрение ее покидает. Однако она не могла сложить с себя власть до тех пор, пока не передаст ее в руки той, что готова принять это бремя. Вивиане казалось, она сумеет дождаться того дня, когда Моргейна превозможет обиду и возвратится на Остров.

«Однако если с Моргейной что-либо случилось… и даже если нет, имею ли я право оставаться Владычицей, если Зрение меня покинуло?»

Подъехав к Озеру, насквозь промокшая и иззябшая, в первое мгновение Вивиана даже не смогла вспомнить заклинание, когда гребцы ладьи обернулись к ней, ожидая, чтобы она призвала туманы. «В самом деле, пора, давно пора мне отказаться от власти…» Но тут в сознании ее вновь воскресли слова силы, и Владычица произнесла их вслух; однако в ту ночь, охваченная ужасом, она почти не сомкнула глаз.

С приходом утра Вивиана оглядела небо: луна в ущербе, в эту пору зеркало вопрошать бессмысленно. «Да что мне теперь пользы смотреть в зеркало, если Зрение меня оставило?» Железным усилием воли она взяла себя в руки и ни слова не сказала об этом жрицам-прислужницам. Но позже, уже днем, спросила у ведуний:

— Есть ли в Доме дев воспитанница, что не бывала еще в роще и у костров?

— Есть дочка Талиесина, — отозвалась одна из женщин.

На мгновение Вивиана сбилась с мысли: как же так, ведь Игрейна уже выросла, и вышла замуж, и овдовела, она — мать Верховного короля, что правит в Каэрлеоне, да и Моргауза тоже обзавелась мужем и родила многих сыновей. Но, тут же опомнившись, отвечала:

— Я не знала, что у него есть дочь в Доме дев.

А ведь были времена, размышляла про себя Вивиана, когда в Дом дев воспитанниц принимали не иначе, как с ее ведома, и она сама, своей рукою, испытывала девочек на Зрение и на восприимчивость к мудрости друидов. Однако за последние годы Владычица как-то закрыла на это глаза.

— Расскажи мне о ней. Сколько ей лет? Как ее имя? Когда она к нам попала?

— Зовут ее Ниниана, — сообщила престарелая жрица. — Она — дочка Бранвен; ты ведь ее помнишь? Бранвен сказала, что дитя это зачато от Талиесина у костров Белтайна. Кажется, совсем недавно дело было; но девочке уже, пожалуй, одиннадцать или двенадцать, а то и больше. Она воспитывалась где-то далеко на севере, а к нам приехала пять или шесть лет назад. Она — милое дитя, послушное, кроткое, а ныне девочек к нам приезжает не так много, чтобы проявлять излишнюю разборчивость, Владычица! Ныне нет уж таких, как Врана или как твоя воспитанница Моргейна. А где сейчас Моргейна, Владычица? Надо бы ей возвратиться к нам!