– Ты устала, дитя? Тебе нужно выспаться… Но Моргейну по-прежнему снедало любопытство. – Ты родилась на Авалоне? – Да, хотя воспитывалась я на острове Друидов, далеко на севере. А когда я созрела и возмужала, Богиня простерла надо мною свою руку: кровь той, что рождена жрицей, была во мне крепка и, думается мне, в тебе тоже, дитя. – Голос ее звучал словно издалека. Вивиана встала и замерла, глядя в огонь. – Я все пытаюсь вспомнить, сколько лет назад я пришла сюда со старухой… луна тогда светила южнее, ибо была пора урожая, и близились темные дни Самайна, и старый год клонился к закату. Суровая выдалась тогда зима, даже на Авалоне, ночами мы слышали волчий вой, все завалило снегом, мы голодали, ибо никто не смог бы добраться до острова сквозь снежные бураны; несколько грудных младенцев умерло, ибо им не хватало молока… А потом Озеро замерзло, и нам привезли еду на санях. В ту пору я была совсем юной девой, и грудь у меня еще не округлилась, а теперь я стара, совсем старуха, карга… столько лет минуло, дитя мое! Моргейна, почувствовав, как дрожит рука Вивианы, крепче стиснула ее в своей. Спустя мгновение Вивиана привлекла девочку к себе и выпрямилась, обнимая ее за талию. – Столько минуло лун, столько летних солнцестояний… а теперь мне чудится, будто Самайн сменяет праздник Белтайн куда быстрее, нежели в пору моей юности народившаяся луна становилась полной. Вот и тебе суждено со временем стоять здесь, у очага, вот и ты состаришься, как состарилась я, разве что у Матери есть для тебя иные повеления… ах, Моргейна, Моргейна, маленькая ты моя, лучше бы я оставила тебя в материнском доме… Моргейна исступленно обняла жрицу. – Я бы там ни за что не осталась! Я бы лучше умерла… – Я это знала, – вздохнула Вивиана. – Думаю, Матерь простерла свою руку и над тобою, дитя. Но, уйдя от жизни праздной и легкой, ты вступила в жизнь тяжкую, исполненную горечи, моя Моргейна, и, возможно, я изыщу для тебя испытания не менее жестокие, нежели те, что Великая Мать назначила мне. Сейчас ты думаешь лишь о том, что выучишься пользоваться Зрением и заживешь на прекрасном острове Авалон, но исполнять волю Керидвен непросто, дочь моя; ибо она – не только Великая Мать Любви и Рождения, но еще и Владычица Тьмы и Смерти. – Вивиана со вздохом пригладила мягкие волосы девочки. – А еще она – Морриган, посланница войны, и госпожа Ворон… ох, Моргейна, Моргейна, хотелось бы мне, чтобы ты приходилась мне родной дочерью, но даже тогда я бы не смогла пощадить тебя, я должна использовать тебя в ее целях, как некогда использовали меня. – Вивиана на мгновение склонила голову на плечо девочки. – Поверь, Моргейна, что я люблю тебя, ибо придет время, когда ты возненавидишь меня так же сильно, как любишь теперь… Моргейна порывисто бросилась на колени. – Никогда, – зашептала она. – Я – в руках Богини… и в твоих руках… – Да позволит Богиня, чтобы ты вовеки не раскаялась в этих словах, – отозвалась Вивиана, протягивая руки к огню: миниатюрные, сильные, со вздувшимися от старости венами. – Этими руками я помогала детям появиться на свет, с этих рук однажды стекала кровь мужчины. Некогда я предательством заманила мужчину навстречу смерти, мужчину, что лежал в моих объятиях и я клялась ему в любви. Я нарушила мир и покой твоей матери, а теперь вот еще и отобрала у нее детей. Разве ты не ненавидишь и не боишься меня, Моргейна? – Я боюсь тебя, – проговорила девочка, не вставая с колен, ее смуглое, напряженное личико озарял отблеск пламени. – Но возненавидеть тебя я никогда бы не смогла. Вивиана глубоко вздохнула, гоня прочь предвидение и ужас. – Это не меня, но ее ты страшишься, – промолвила она. – Мы обе – в ее руках, дитя. Твоя девственность посвящена Богине. Смотри, сохрани ее до тех пор, пока Мать не объявит свою волю. Маленькие ладони Моргейны легли на руки жрицы. – Да будет так, – прошептала она. – Клянусь. На следующий день Моргейна отправилась в Дом дев, там суждено ей было провести много лет.
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
«Как написать про обучение жрицы? То, что не самоочевидно, хранится в глубокой тайне. Те, что прошли по этому пути, все знают и так; те, что не прошли, никогда не поймут, хотя бы я и записала все то, что запретно. Семь раз наступал Белтайн и семь раз оставался позади, семь раз зимы терзали нас всех жестоким холодом. Зрение приходило ко мне легко, ведь Вивиана говорила, что я рождена жрицей. Куда труднее оказалось сделать так, чтобы Зрение проявлялось по моей воле и не иначе и закрывать врата Зрения, когда видеть мне не подобало. Труднее всего давались мелкие волшебства, ведь так непросто в первый раз направить мысли по непривычному пути. Вызывать огонь и управлять им по своему желанию; призывать туманы и дожди – все это несложно, но понять, когда следует вызвать дождь или туман, а когда предоставить это воле Богов, гораздо сложнее. Были и другие уроки, где владение Зрением ничем не могло мне помочь: свойства трав, и целительство, и бесконечно долгие песни, ни единого слова из которых нельзя записать, ибо можно ли знание о Великих доверить пергаменту, созданному руками человека? Одни уроки дарили чистую, незамутненную радость – мне позволили выучиться играть на арфе и даже сделать свою собственную из священного дерева и внутренностей принесенного в жертву животного; а другие уроки заключали в себе неизбывный ужас. Кажется, труднее всего было заглядывать в себя под воздействием снадобий, что освобождали разум от телесной оболочки; тело оставалось во власти дурноты и рвоты, а освобожденный дух устремлялся за пределы времени и пространства и читал страницы прошлого и будущего. Но об этом я не скажу ни слова. И наконец, настал день, когда меня изгнали с Авалона, одетую лишь в нижнюю рубашку, оставив мне из оружия лишь маленький жреческий нож, – чтобы я возвратилась, если смогу. Я знала, что, если сил у меня недостанет, меня оплачут, точно мертвую, но никогда более не отворятся передо мною врата, разве что я сама открою их своей волей и пожеланием. И вот туманы сомкнулись вокруг меня, и долго блуждала я по берегам чужого Озера, слыша лишь колокольный звон и скорбное пение монахов. Но наконец я сумела разорвать пелену туманов и воззвала к Богине – ноги мои упирались в землю, а голова касалась звезд, – и, заполнив собою весь мир, от горизонта до горизонта, я прокричала великое слово Силы… И туманы расступились, и я увидела перед собою знакомый, залитый солнцем берег, куда привезла меня Владычица семь лет назад, и я ступила на твердую землю своего родного дома, и зарыдала, как в тот день, когда впервые оказалась здесь перепуганным ребенком. И тогда мне между бровями рука самой Богини начертала знак полумесяца… но это – таинство, о коем писать запрещено. Те, что ощутили на своем челе обжигающий поцелуй Керидвен, поймут, о чем я говорю. На вторую весну после этого, когда меня освободили от обета молчания, Галахад, уже отличившийся в битвах с саксами под началом своего отца Бона, короля Малой Британии, возвратился на Авалон».
Глава 12
Поднявшись до определенной ступени, жрицы по очереди прислуживали Владычице Озера, а этой весной, когда Вивиана была постоянно занята, готовясь к празднеству летнего солнцестояния, одна из жриц даже спала в маленьком сплетенном из прутьев домике, чтобы при Владычице кто-то находился неотлучно и днем и ночью. Ни свет ни заря, когда солнце еще пряталось в тумане у края горизонта, Вивиана вошла в комнату, смежную с ее собственной, где спала ее прислужница, и безмолвным жестом разбудила ее. Прислужница села на постели и поспешно натянула тунику из оленьей кожи поверх нижнего платья. – Вели гребцам приготовиться. И пойди позови ко мне мою родственницу Моргейну. Несколько минут спустя Моргейна уже почтительно застыла у входа. Вивиана, стоя на коленях, разводила огонь. Появилась девушка совершенно беззвучно: после девяти лет обучения искусствам жрицы передвигалась она так бесшумно, что о приближении ее не возвещали ни звук шагов, ни даже дуновение ветерка. Однако ж после стольких лет обучения Моргейна так привыкла к обычаям жриц, что ничуть не удивилась, когда, едва она встала на пороге, Вивиана обернулась и молвила: – Входи, Моргейна. Вопреки обыкновению Вивиана не пригласила родственницу присесть, но окинула изучающим взглядом. Моргейна была невысока и в росте вряд ли прибавит, за годы, проведенные на Авалоне, она уже выросла до отведенного ей предела – на какой-нибудь дюйм выше Владычицы. Темные волосы, заплетенные в косу, перехватывал ремешок из оленьей кожи. На ней было темно-синее платье и кожаная верхняя туника, как носят жрицы, а между бровями загадочно поблескивал синий полумесяц. И тем не менее, при том, что спокойная, уверенная в себе девушка ничем не выделялась среди прочих жриц, в глазах ее виделся стальной блеск под стать тому, что отличал взгляд Вивианы, и Вивиана знала по опыту: даже будучи миниатюрной и хрупкой, при желании девушка может облечься в чары и явиться не только высокой и статной, но и исполненной величия и могущества. Уже сейчас она казалась вне возраста и времени, Вивиана знала, что внешне она почти не изменится даже тогда, когда в темных волосах ее пробьется седина. «Нет, она некрасива», – подумала Вивиана не без облегчения и тут же задумалась, а почему для нее это так важно. Не приходилось сомневаться, что Моргейна, подобно всем прочим девушкам – и даже будучи жрицей, посвятившей себя служению Богине, – мечтает быть красавицей и остро переживает, что это не так. «Вот доживешь до моих лет, девочка, – подумала Вивиана, презрительно скривив губы, – и тебе будет все равно, красива ты или нет, ибо все вокруг сочтут тебя ослепительно прекрасной, ежели ты того пожелаешь, а ежели нет, ты сможешь устроиться в уголке, притворяясь никчемной старухой, что давным-давно уже ни о чем таком и не помышляет». Более двадцати лет назад Вивиане самой пришлось выдержать мучительную внутреннюю борьбу, когда на ее глазах подрастала и расцветала Игрейна, обретая яркую, рыже-каштановую красоту, за которую Вивиана, тогда еще совсем молодая, охотно продала бы и душу, и все свое могущество. Порою, в минуты сомнения и неуверенности, Вивиана гадала, а не выдала ли она Игрейну за Горлойса лишь для того, чтобы прелесть молодой женщины не стояла вечно у нее перед глазами, словно в насмешку над ее собственной суровой смуглостью. «Но ведь я привела Игрейну к любви того самого мужчины, что был предназначен ей еще до того, как воздвигли круг камней Солсбери…» С запозданием осознав, что Моргейна все еще стоит неподвижно, дожидаясь приказаний, Владычица улыбнулась. – Воистину, я старею, – промолвила она. – На мгновение я ушла в воспоминания. Ты уже не дитя, что привезли сюда много лет назад, но порою я об этом забываю, моя Моргейна. Моргейна улыбнулась, и улыбка эта чудесным образом преобразила ее лицо, обычно несколько мрачное. «Как у Моргаузы, – подумала про себя Вивиана, – хотя ни в чем другом они не схожи. Это – кровь Талиесина». – Сдается мне, ты ничего не забываешь, госпожа. – Пожалуй, что и нет. Ты уже завтракала, дитя? – Нет. Но я не голодна. – Хорошо. Я хочу послать тебя с ладьей. Моргейна, привычная к молчанию, лишь почтительно кивнула. Ничего необычного в этой просьбе, разумеется, не было – ладью от Авалона всегда направляла жрица, знающая тайный путь через туманы. – Это семейное поручение, – продолжала между тем Вивиана. – Ибо к острову направляется мой сын, и я подумала, должно бы родственнице встретить его и приветить, как подобает. – Как, Балан? – не сдержала улыбки Моргейна. – А разве приемный брат Балин не устрашится за его душу, ежели тот ненароком удалится за пределы слышимости церковных колоколов? В глазах Вивианы заплясали смешинки. – Оба они – гордые мужи и закаленные в боях воины и ведут безупречную жизнь, даже по меркам друидов: не причиняют вреда ближнему, не притесняют слабого и неизменно стремятся исправить зло везде, где оказываются. Не сомневаюсь, что, сражаясь бок о бок, в глазах саксов они становятся в четыре раза ужаснее… По чести говоря, эти двое не страшатся ничего, кроме разве вредоносной магии злобной колдуньи, что родила одного из них… – Вивиана хихикнула, точно девчонка, и вслед за нею прыснула и Моргейна. – Право слово, я ничуть не жалею, что отправила Балана на воспитание во внешний мир, – отсмеявшись, проговорила Владычица. – Призванию друида он чужд, и друид из него получился бы не ахти какой; и ежели для Богини он потерян, так не сомневаюсь, что она приглядит за ним сама и по-своему, даже если он молится ей, перебирая четки, и зовет ее именем Девы Марии. Нет, Балан на побережье, сражается с саксами под знаменами Утера, и я этому рада. А говорю я про своего младшенького. – Мне казалось, Галахад сейчас в Малой Британии. – И мне тоже так казалось, но прошлой ночью я увидела его при помощи Зрения… он здесь. Когда мы встречались в последний раз, ему было не больше двенадцати. Он заметно подрос, скажу я тебе; сейчас ему, надо думать, уже семнадцатый год пошел; впору оружие в руки брать, вот только не знаю доподлинно, суждено ли ему стать воином. Моргейна улыбнулась, и Вивиана припомнила, как Моргейна впервые появилась на острове одинокой, неприкаянной девочкой, в свободное время ей иногда позволяли играть с Галахадом, с единственным ребенком, что воспитывался на острове помимо нее. – Бан Бенвикский, верно, уже стар, – заметила Моргейна. – Стар, это верно, и сыновей у него много, так что мой сын среди них – всего лишь один из многих бастардов короля. Но сводные братья его опасаются: они предпочли бы, чтобы Галахад уехал куда-нибудь с глаз долой, ведь с ребенком от Великого Брака нельзя обращаться, точно с самым обычным бастардом, – ответила Вивиана на невысказанный вопрос. – Отец готов подарить ему землю и замки в Бретани, но я уж позаботилась – ему в ту пору еще шести не исполнилось, – чтобы сердце Галахада всегда оставалось здесь, на Озере. В глазах Моргейны что-то вспыхнуло, и Вивиана вновь отозвалась на то, что произнесено вслух не было. – Жестоко – навсегда лишить его покоя? Это не я жестока, но Богиня. Его судьба – здесь, на Авалоне, и при помощи Зрения я видела, как он преклоняет колени перед Священной Чашей… И вновь, не без иронии, еле заметным движением Моргейна изъявила согласие, – к этому жесту прибегают жрицы, связанные обетом молчания, в знак того, что выслушали повеление и готовы повиноваться. Внезапно Вивиана рассердилась сама на себя. «Я сижу здесь, оправдываясь в том, что сделала со своей жизнью и жизнями моих сыновей, перед девчонкой несмышленой! Я не должна ей давать объяснений!» Владычица заговорила, и на сей раз голос ее зазвучал холодно и отчужденно. – Отправляйся с ладьей, Моргейна, и привези его ко мне. И в третий раз безмолвным жестом Моргейна подтвердила согласие – и повернулась уходить. – Погоди, – остановила ее Вивиана. – Вот привезешь ко мне сына – и позавтракаешь здесь, с нами, он тебе кузен и родич, в конце концов. Моргейна вновь улыбнулась, а Вивиана вдруг осознала, что намеренно пыталась вызвать улыбку на ее устах, – и удивилась себе самой. Моргейна спустилась вниз по тропе к краю Озера. Сердце ее все еще билось быстрее, чем обычно; в последнее время очень часто случалось так, что в беседах с Владычицей душу ее переполняли любовь и гнев, и ни то, ни другое выказывать не полагалось, так что в мыслях у юной жрицы творилось что-то странное. Девушка сама на себя изумлялась: не ее ли учили контролировать свои чувства так же, как слова и даже мысли? Галахада она помнила по первым своим годам пребывания на Авалоне – этакий тощенький, смуглый, впечатлительный мальчуган. Особо теплых чувств он у Моргейны не вызывал, но, истосковавшись сердцем по своему родному маленькому братишке, девочка позволяла одинокому, неприкаянному малышу бегать за ней по пятам. А потом его отослали на воспитание, и с тех пор Моргейна видела его только раз (тому тогда исполнилось двенадцать) – сплошные глаза, зубы и кости, торчащие из-под одежды, которую мальчишка перерос. К тому времени Галахад преисполнился яростного презрения ко всему женскому, а сама она перешла на самую трудную ступень обучения и внимания на него почти не обращала. Низкорослые, смуглые гребцы склонились перед нею в безмолвном поклоне из почтения к Богине, обличие которой, как считалось, принимали старшие жрицы. Моргейна молча подала им знак и заняла свое место на носу. Стремительно и безмолвно задрапированная тканью ладья заскользила в туман. Моргейна чувствовала, как на лбу у нее оседают капли влаги, как волосы ее пропитываются сыростью, ее мучил голод, она продрогла до костей, однако ее обучили не обращать внимания и на это тоже. Когда ладья выплыла из тумана, над дальним берегом уже взошло солнце, и жрица отчетливо различала у воды коня и всадника. Весла неспешно опускались и поднимались, увлекая ладью все дальше, но Моргейна, в кои-то веки забывшись на минуту, застыла на месте, любуясь на конника. Он был худощав, лицо смуглое, красивое, с орлиным носом, на голове алая шапочка с орлиным пером, воткнутым за ленту, на плечах алый же плащ. Всадник спешился, и от непринужденной грации его движений, грации танцора, у Моргейны перехватило дыхание. И с какой стати она всегда мечтала быть светловолосой и пышной, если смуглая хрупкость заключает в себе подобную красоту? В глазах его, тоже темных, поблескивали озорные искорки – только благодаря им Моргейна осознала, кого видит перед собою, в остальном ничто больше не напоминало ей о тощеньком, долговязом мальчишке, длинноногом, с непомерно большими ступнями. – Галахад, – промолвила Моргейна, понижая голос, чтобы он не дрожал: еще одна уловка из арсенала жрицы. – А я бы тебя и не узнала. Тот непринужденно поклонился, взметнулся и опал широкий плащ. Неужто она когда-то презирала этот трюк ярмарочного акробата? У Галахада это движение казалось исполненным врожденного изящества. – Леди, – промолвил он. «Он меня тоже не узнал. Оно и к лучшему». Отчего в этот самый миг Моргейне вспомнились слова Вивианы? «Твоя девственность посвящена Богине. Смотри, сбереги ее до тех пор, пока Мать не объявит свою волю». Моргейна потрясенно осознала, что впервые в жизни посмотрела на мужчину с желанием. Зная, что подобные вещи не для нее, что ей предстоит распорядиться своей жизнью так, как решит Богиня, она взирала на мужчин с презрением, как на законную добычу Богини в обличий ее жриц, – их принимают или отвергают, исходя из того, что требуется в данный момент. Вивиана распорядилась, что в этом году ей не следует участвовать в обрядах костров Белтайна, из которых такие же жрицы, как она, выходили, волею Богини обзаведшись ребенком – эти дети либо рождались на свет, либо изгонялись из чрева при помощи изученных ею трав и настоев: крайне неприятный процесс, но, если к нему не прибегнуть, неизбежным уделом становились еще более неприятные роды и надоедливые младенцы; их либо растили на острове, либо отсылали на воспитание по слову Владычицы. Моргейна немало порадовалась, что на сей раз избежала участия в обрядах, зная, что у Вивианы иные замыслы на ее счет. Жестом она пригласила гостя на борт. «Никогда не прикасайся к чужаку из внешнего мира, – так поучала ее старая наставница, – жрица Авалона – это всегда пришелица из мира потустороннего». Интересно, почему ей пришлось останавливать свою руку, уже потянувшуюся к его запястью? Моргейна знала – и от уверенности этой кровь чаще застучала в висках, – что под гладкой кожей скрываются твердые, пульсирующие жизнью мускулы, она изнывала от желания вновь встретиться с юношей взглядом. Моргейна отвела глаза, пытаясь справиться с волнением. – О, вот теперь я узнал тебя – по движениям рук, – глубоким, мелодичным голосом проговорил гость. – Жрица, не ты ли некогда приходилась мне родственницей именем Моргейна? – Темные глаза блеснули. – Все изменилось, канули в прошлое те времена, когда я дразнил тебя Моргейной Волшебницей… – Так было, так есть. Но минуло много лет, – промолвила она, отворачиваясь и давая знак безмолвным слугам ладьи отчаливать от берега. – Но магия Авалона вовеки неизменна, – прошептал он, и девушка поняла: Галахад говорит не с ней. – Туманы, тростники, крик озерных птиц… и ладья, что беззвучно отходит от немого берега, точно по волшебству… Я знаю, что не обрету здесь ничего, и все-таки зачем-то возвращаюсь… Ладья безмолвно скользила по Озеру. Даже теперь, спустя годы, отлично зная, что это никакая не магия, но долгим трудом усвоенное искусство грести неслышно, Моргейну завораживала царящая вокруг мистическая тишина. Она отвернулась, дабы призвать туманы, остро ощущая присутствие юноши. Галахад стоял рядом с лошадью, положив одну руку на чепрак, и легко балансировал на ногах, без видимого усилия смещая вес то туда, то сюда, так что он не потерял равновесия и даже не пошатнулся, когда ладья стронулась с места и развернулась. Самой Моргейне это стоило долгого обучения. Она подошла к носу и воздела руки, длинные рукава развевались по ветру. Ей казалось, что под взглядом темных глаз по спине ее разливается осязаемое тепло. Она глубоко вздохнула, готовясь к магическому действу, зная, что ей потребуется вся ее сила, и яростно негодуя на себя за то, что ощущает на себе взор спутника. «Так пусть смотрит! Пусть убоится меня, пусть узнает во мне саму Богиню! – Но некая мятежная часть ее существа, давно подавленная, взывала: – Нет же, я хочу, чтобы он видел во мне женщину, а не Богиню и даже не жрицу». Однако девушка вдохнула поглубже, и от мечты этой не осталось даже воспоминания. Руки ее взметнулись к небесному своду – и пали вниз, и вслед за взмахом длинных рукавов хлынула пелена туманов. Над ладьей сомкнулась безмолвная мгла. Моргейна стояла недвижно, чувствуя исходящее от юноши тепло. Если она чуть подастся в сторону, то коснется его руки, и рука эта обожжет ей пальцы. Она слегка отстранилась, взметнулись и опали складки платья, отчужденность окутала ее точно покрывалом. И все это время девушка не переставала дивиться сама на себя и мысленно твердила: это же только мой кузен, это же сын Вивианы, он – тот самый неприкаянный малыш, что взбирался ко мне на колени! Усилием воли Моргейна воскресила в памяти образ неуклюжего мальчишки, исцарапанного ежевикой, но едва ладья выплыла из тумана, темные глаза приветливо глянули на нее, и голова у девушки закружилась. «Ну, конечно, я чувствую дурноту, я же еще не завтракала», – сказала она себе. А Галахад глядел на Авалон, и в глазах его читалась странная тоска. Он порывисто перекрестился. То-то рассердилась бы Вивиана, если бы это видела! – Воистину, здесь – земля волшебного народа, – тихо промолвил он, – а ты – Моргейна Волшебница, как и прежде… но теперь ты – женщина, прекрасная женщина, родственница. «Я вовсе не прекрасна; то, что он видит, – это чары Авалона», – с досадой подумала девушка. И некая мятежная часть ее сознания воскликнула: «Хочу, чтобы он считал прекрасной меня – меня саму, а вовсе не чары!» Она поджала губы с видом строгим и отчужденным, вновь – жрица до мозга костей. – Сюда, – коротко бросила она. Дно ладьи заскребло по песку, и Моргейна дала знак гребцам заняться конем. – С твоего позволения, леди, – возразил Галахад, – я сам о нем позабочусь. Это необычное седло. – Как скажешь, – отозвалась Моргейна, глядя, как Галахад расседлывает коня. Однако все, что касалось гостя, будило в ней неуемное любопытство, так что она поневоле нарушила молчание. – А седло и впрямь странное… что это за длинные кожаные ремни? – Ими пользуются скифы: они называются стремена. Мой приемный отец как-то повез меня в паломничество, вот в их стране я на такое и насмотрелся. Даже у римских легионов такой конницы нет, с помощью этих штук скифы могут управлять лошадьми и останавливать их на полном скаку, так они сражаются в седле, – пояснил Галахад. – А ведь даже в легком доспехе верховой рыцарь непобедим против пешего. – Галахад улыбнулся, смуглое, выразительное лицо словно озарилось внутренним светом. – Саксы прозвали меня Альфгар – Эльфийская Стрела, что приходит из тьмы и, незримая, бьет в цель. При дворе Бана это имя переняли: там меня зовут Ланселет – ничего ближе придумать не удалось. Настанет день, когда я снаряжу таким образом конный легион, – и тогда горе саксам! – Твоя мать сказала мне, что ты уже воин, – отозвалась Моргейна, позабыв о необходимости понижать голос, и юноша вновь улыбнулся. – А вот теперь я и голос твой узнаю, Моргейна Волшебница… да как ты смеешь являться ко мне жрицей, родственница? Впрочем, надо думать, так распорядилась Владычица. Но такой ты мне нравишься больше, чем когда ты исполнена величественной серьезности, под стать Богине, – проговорил он не без озорства, точно расстались они лишь накануне. – Да, Владычица ждет нас, нам не след мешкать, – цепляясь за остатки собственного достоинства, проговорила Моргейна. – Ну, разумеется, – поддразнил он, – нужно мчаться во весь дух, помани она лишь пальцем… Я так полагаю, ты – из тех, кто спешат принести-подать и, трепеща, замирают, внимая каждому ее слову… На это Моргейна не нашла ответа иного, нежели: – Нам сюда. – Я помню дорогу, – отозвался Галахад и невозмутимо зашагал рядом с нею, вместо того чтобы почтительно следовать по пятам. – Я тоже, бывало, бежал к ней со всех ног, беспрекословно исполнял ее волю и трепетал, стоило ей нахмурить брови, пока не понял: она – не просто моя мать, но ставит себя выше любой королевы… – Воистину она выше их всех, – резко отпарировала Моргейна. – Не сомневаюсь, что так, но я живу в мире, где мужи не служат на побегушках у женщин. – Галахад стиснул зубы, озорные искорки в глазах погасли, точно их и не было. – Я бы предпочел любящую матушку, а не суровую Богиню, одно дыхание которой принуждает мужей жить и умирать по ее воле. И здесь Моргейна не нашлась с ответом. Вместо того она убыстрила шаг, так что спутнику ее, чтобы не отстать, пришлось поспешать за ней во весь дух. Врана, по-прежнему безмолвная – она связала себя обетом вечного молчания и теперь говорила лишь в пророческом трансе, – легким наклоном головы пригласила их в дом. Постепенно глаза Моргейны привыкли к полумраку, и она разглядела, что Вивиана, восседающая у огня, сочла нужным встретить сына не в повседневном темном платье и тунике из оленьей кожи, но облеклась в алое, а в высокой прическе поблескивали драгоценные камни. Даже Моргейна, сама умеющая наводить чары, задохнулась от изумления: таким величием дышал облик Владычицы. Она казалась Богиней, приветствующей просителя в своем подземном святилище. Моргейна видела, как Галахад воинственно выставил вперед подбородок, как побелели костяшки стиснутых в кулаки пальцев. Девушка слышала его дыхание и догадывалась, ценою каких усилий он заставляет свой голос звучать ровно. Гость поклонился и выпрямился. – Госпожа моя и матушка, приветствую тебя. – Галахад, – отозвалась она. – Иди сюда и присядь рядом. Словно не расслышав, гость уселся напротив. Моргейна помешкала у двери, и Вивиана жестом пригласила ее заходить и садиться. – Я ждала вас, чтобы разделить трапезу с вами обоими. Вот, угощайтесь. К столу подали свежеприготовленную рыбу Озера, приправленную травами, сочащуюся маслом, и горячий, свежий ячменный хлеб, и свежие плоды – такое угощение в простом и строгом жилище жриц на долю Моргейны выпадало нечасто. Она сама и Вивиана ели умеренно, а Галахад воздавал должное тому и другому со здоровым аппетитом все еще растущего юноши. – Право же, матушка, да это пир, достойный короля! – Как твой отец, как Малая Британия? – Вполне благополучно, хотя в последний год я в Бретани почти не жил. Король отослал меня в далекое путешествие, чтобы я разузнал для него о новой коннице скифов. Не думаю, что даже у Рима, при всей его мощи, найдутся сейчас такие всадники. У нас есть табуны иберийских коней – впрочем, племенное коневодство тебя вряд ли заинтересует. А теперь я приехал сообщить Пендрагону о том, что армии саксов собираются вновь, готов поручиться, они обрушатся на нас всей мощью еще до летнего солнцестояния. Ах, будь у меня время и достаточно золота, чтобы обучить легион таких конников! – Ты любишь лошадей, – изумленно отозвалась Вивиана. – Это удивляет тебя, леди? С животными всегда знаешь, что они думают, ведь лгать они не умеют, равно как и притворяться не теми, каковы есть, – промолвил Галахад. – Мир природы откроет тебе все свои тайны, – проговорила Вивиана, – когда ты возвратишься на Авалон к жизни друида. – Ты, никак, вновь за старые песни, Владычица? – откликнулся гость. – Мне казалось, я уже дал тебе ответ при нашей последней встрече. – Галахад, – промолвила она, – тебе было только двенадцать. В годы столь юные о жизни по сути и не знают. – Теперь никто не зовет меня Галахадом, кроме тебя и друида, что дал мне это имя, – нетерпеливо отмахнулся он. – В Малой Британии и на войне я – Ланселет. – Ты думаешь, мне есть дело до того, что говорят промеж себя солдаты? – улыбнулась Владычица. – Итак, ты хочешь принудить меня сидеть, сложа руки, на Авалоне и бренчать на арфе, пока снаружи, в реальном мире, идет битва не на жизнь, а на смерть, госпожа моя? – Ты хочешь сказать, что этот мир нереален, сын мой? – сурово свела брови Вивиана. – Реален, – возразил Ланселет, нетерпеливо отмахнувшись, – но реален по-иному, отрезан от внешних распрей. Волшебный край, вечный покой – о да, для меня это дом, уж об этом ты позаботилась, Владычица. Но, сдается мне, даже солнце светит здесь по-иному. И не здесь идут настоящие сражения во имя жизни. Даже у Мерлина хватает ума это понять. – Мерлин стал таким, каков он ныне, спустя многие годы, в течение которых он учился отличать реальное от нереального, – промолвила Вивиана. – Вот и тебе должно поступить так же. В мире и без тебя полно воинов, сын мой. Твое призвание – видеть дальше, чем любой из них, и, может статься, распоряжаться воинами по своей воле.
