Призрачный свет

«Отдых, вот что мне нужно». Стоило только этому решению сформироваться в мозгу Труф, как она тут же почувствовала крайнюю усталость. Целое лето помимо основной работы она тащила на себе эксперимент, который наконец-то закончился. Все, сейчас она вполне может взять отпуск, уехать на время из Тагханского университета и переждать начало семестра. Пройдет немного времени, и учебный процесс войдет в свою нормальную колею, станет потише, не совсем, конечно, но относительно, и тогда можно будет вернуться.

Раздался телефонный звонок.

С виноватым видом Труф как завороженная смотрела на аппарат. Не исключено, что звонил Дилан, решил ответить какой-нибудь колкостью. Однако вскоре по раздававшейся из телефона трели Труф поняла, что звонок не местный, кто-то прорывался к ней издалека. Она сняла трубку.

— Вас слушают.

— Труф?

— Тетя Кэролайн?

Внезапное чувство тревоги овладело Труф. Кэролайн Джордмэйн была женщиной малоразговорчивой и склонной к одиночеству, в последнее время Труф мало общалась с ней. Если тетушка взялась за телефонную трубку, значит, произошло что-то серьезное. Но что?

— Случилось что-нибудь? — спросила Труф.

— Можно сказать и так, — произнес знакомый сухой, бесстрастный голос. — Извини, что беспокою тебя, Труф, но тебе лучше приехать домой как можно быстрее.

Домом они называли посеревшее от времени строение, расположенное в северной части округа Амстердам. В нем прошло детство Труф, там же начинаются и ее первые воспоминания. Ехать до дома предстояло миль семьдесят.

— Приехать домой? — озадаченно переспросила Труф.

Только обладая богатым воображением, тетушку Кэролайн можно было назвать общительной и компанейской, поэтому Труф нечасто навещала ее, разве что в День благодарения, да и то старалась уехать побыстрей, поскольку в декабре дороги там становились предательски опасными и проехать по ним можно было только на машине с приводами на всех четырех колесах.

— Ты еще не забыла, где я живу? — спросила тетушка.

— Нет, конечно, но…

— Когда тебя ждать? — перебила она Труф.

Труф поморщилась, вспоминая график. К счастью, у нее не было преподавательских часов. Иногда, правда, Труф ассистировала некоторым преподающим исследователям в проведении лабораторных испытаний, но сейчас, в начале учебного года, и этого не ожидалось. Собственно говоря, Труф была свободна.

— Завтра, — ответила она. — Я буду у тебя завтра. Тетушка Кэролайн, а ты не можешь мне сказать, что у тебя стряслось? — Она не могла даже представить себе, что у тетушки может случиться что-то такое, о чем нельзя сказать по телефону. Особенных тайн у Джордмэйнов, по крайней мере у тех, что остались, никогда не было.

Слушая спокойный, далекий голос тетушки Кэролайн, пустившейся в объяснения, Труф лениво посмотрела на висящие на стене часы, но по мере рассказа взгляд ее становился все более напряженным и пристальным, и в конце концов из глаз Труф медленно потекли обильные слезы, результат потрясения от услышанного.

2. Постижение истины

Как прав поэт, когда поет

О том, что свитый из страданий

Безрадостный венец печали

Воспоминаньями о лучших днях живет.

Альфред Теннисон

В отличие от светлого и безоблачного многообещающего понедельника, вторник был хмур, мрачен и не по сезону влажен. Утро Труф встретила в машине на трассе, ведущей на север, в сторону Стормлаккена. Прямой дороги в городок не было, поэтому даже при самых благоприятных условиях ехать приходилось долго. Труф рассчитывала добраться до места после полудня.

Уже по дороге к дому в сознании Труф вновь всплыла вчерашняя сцена с Диланом. За лихорадочной подготовкой к отъезду она вылетела у нее из головы, и это неудивительно, нужно было доделать кое-какую работу по текущему проекту, к тому же успокоительные столбики статистических данных на время заслонили не только Дилана, но и все остальное. Труф почувствовала себя неуютно, она понимала, что чем больше времени пройдет с момента ее неприятного разговора с Диланом, тем тяжелее ей будет извиняться. Однако после звонка тетушки Кэролайн Труф не хотела рисковать, боясь, что в очередной беседе с Диланом может сорваться и снова не сдержать эмоции. Но она обязательно поговорит с Диланом, она не будет использовать тетушку в качестве щита, просто извинится перед ним, и все. Джордмэйны всегда были людьми замкнутыми и не любили рассказывать о своих делах посторонним.

«Почему я ничего не чувствую?»

Почти банальная красота долины реки Гудзон, красивейшие места, вдохновившие Фредерика Черча и целую плеяду американских пейзажистов, мелькавшие в окне автомобиля, совсем не трогали Труф. Дилан любил повторять строки из стихотворения Колриджа о каком-то диком месте, священном и чарующем. Этот отрывок Труф казался слишком напыщенным и причудливым — как сам Дилан? — но факт оставался фактом, расстилающаяся вокруг природа действительно великолепна, если смогла зажечь поселившихся здесь триста лет назад флегматичных пионеров-голландцев и подвигнуть их на создание поэзии, чарующей и глубокой, идущей из самых тайников души. Здесь лежит спящая пустынная страна, родина и дом «всадников без головы» и Рипа ван Винкля, играющих в кегли великанов и гномиков с крошечными скрипками. Здесь Гудзон бороздят древние галионы-призраки.

Труф удивилась, поймав себя на том, что свое прозаическое восхищение облекает в форму лекции, составленной из сухого фактического материала. Факты Труф всегда использовала в качестве инструмента для укрощения внешнего мира, защиты своих чувств от его болезненного воздействия.

«Но что я сейчас чувствую? Ничего. А следовало бы».

С тех пор, как в возрасте двух лет Труф осиротела, Кэролайн Джордмэйн была для нее всей семьей. Тетушка Кэролайн пришла в отвратительную, грязную коммуну последователей Блэкберна и забрала оттуда дочь своей сестры. Она заботилась о Труф и воспитывала ее, никогда не ругая ее и не ропща на свою судьбу, хотя наличие ребенка осложнило безмятежную одинокую жизнь Кэролайн. Кэролайн и Катрин были близнецами, но, несмотря на это, Труф никогда не чувствовала к тетушке той теплоты, которую она испытывала бы к родной матери.

Вражды между Труф и тетушкой Кэролайн тоже, разумеется, никогда не было. Отношения их можно было бы квалифицировать так — легкая приязнь со стороны Труф и добросовестно исполняемая опека со стороны тети. Если иногда их родство и казалось им странным, обсуждать его они не пытались. Когда Труф выросла и начала выслушивать рассказы своих одноклассников, сокурсников и соседок по комнате о своих семьях, она в душе не раз благодарила тетю за то осторожное отдаление, которое она всегда старалась сохранить между собой и Труф. Тетя, несомненно, жалела и горевала о судьбе своей сестры, но Труф затруднилась бы сказать, что она постоянно носила в себе это горе.

«Но что-то ведь она, должно быть, чувствует. Близнецы, особенно неотличимо похожие, всегда очень близки, это отчетливо показывают телепатические эксперименты, которые проводил Лайнбау-Хэй».

Труф прервала ход мыслей, удивленная своим слишком специальным, клиническим подходом к теме. Конечно же, тетушка Кэролайн горевала о сестре Катрин, точно так же, как Труф горевала о матери, но винить за ее раннюю смерть было некого, ведь Торн Блэкберн тоже давно сошел в могилу.

Блэкберн. Это имя Труф вспоминает постоянно. Золотой сын фортуны, человек неясного и таинственного происхождения, мошенник из мошенников, рассказывавший всем вокруг себя душераздирающие истории и тут же опровергавший их, заявляя, что все они вранье. Он заставил своих последователей безоговорочно верить в него, сам же он при этом ни во что не верил. Он раздавал фантастические, невыполнимые обещания, но никогда и не собирался их выполнять.

Торн Блэкберн был человеком, сотканным из духовных противоречий, он крал, но не деньги, а религиозные убеждения, правда, потом он крал и деньги.

Труф чуть не пролетела мимо поворота, она резко нажала на педаль тормоза и вывернула руль вправо, виновато и настороженно покосившись в боковое зеркало. К счастью, за ней никого не было. Она съехала на залатанную, с глубокими обочинами второстепенную дорогу, ведущую в Стормлаккен. Оставалось совсем немного.

И что ей теперь делать? Что говорить?

А что она вообще может делать? Тетушка Кэролайн объяснила все очень ясно и понятно. И не она, а Кэролайн будет говорить, да еще нечто такое, что нельзя доверить телефону.

Второстепенная дорога перешла в какую-то тропинку шириной с шоссейный ряд. Сейчас Труф ехала вдоль Таковской горной гряды. Изрезанные ледниками скалы, будто вырубленные гигантским топором, с густой высокой травой и кривым, чахлым кустарником, редкими, без единого листочка березами и соснами у подножия, представляли собой удручающее зрелище.

На окраине Стормлаккена Труф остановилась, чтобы дозаправить машину. Здесь все оставалось таким же, как и двадцать, и десять, и пять лет назад. Только лавка, торговавшая дешевыми товарами, была заколочена, а от главной улицы остался лишь старый, покосившийся автовокзал, магазин автозапчастей, отделение банка Мид-Гудзон, да кафетерий с засиженным мухами прилавком. Стоящий напротив бензоколонки универсальный магазин, разместившийся в здании, выстроенном в стиле викторианского рококо, был совершенно пуст.

Умирающий город, антураж, вполне соответствующий хмурому, безрадостному сентябрьскому дню. Труф с радостью уехала из него, направившись по главной улице в сторону озера. Точнее, в ту сторону, которую местные жители называли «озером», хотя в течение последних лет семидесяти или больше никакого озера там не было.

Оно исчезло в начале двадцатых годов, его истощил проект по снабжению Нью-Йорка питьевой водой, устаревший в то же самое время, после постройки резервуара Кротон. Озеро, давшее городку название, а его жителям — право кичливо именовать свое место курортом, давно высохло. Окончательно городок добила постройка широкой, многорядной трассы, по ней, как по вене, утекли последние остатки его жизни. Теперь это был город-призрак, отстоящий слишком далеко и от процветающей северной троицы Шенектади — Олбани — Троя, и от расширяющегося южного красавца Пафкипси.

Дом Кэролайн Джордмэйн находился в нескольких милях от Стормлаккена, на берегу оставшегося от озера заросшего котлована. Большинство викторианского стиля коттеджей, выстроенных в пору существования озера, были давно заброшены. Крошечный домик тетушки Кэролайн одиноко стоял в необычайно красивом месте, на самом склоне горы, и весело выглядывал из-за густой травы, кустарника и низкорослых деревьев.

Труф подъехала к дому, припарковалась рядом со старенькой тетушкиной «хондой» и вышла из машины. Ее сразу охватил дувший с гор сырой, промозглый ветер, ни теплый, ни холодный, но все же очень неприятный.

Тетя Кэролайн шла к двери очень долго, но когда она открыла, Труф ужаснулась происшедшим в ней переменам. Некогда черные волосы серыми тонкими прядями свисали с просвечивающего черепа. Худое, костлявое лицо покрывала желтая и дряблая кожа. Тетя выглядела безобразно старой.

— Вот так, — произнесла тетушка Кэролайн. — Значит, выгляжу я хуже некуда? Доктор сказал, что жить мне осталось от силы месяц, да и это признание мне пришлось вытягивать из него. Ты же знаешь, как неохотно доктора сообщают подобные вещи.

— Но когда? Как это случилось? — сбивчиво забормотала пораженная Труф.

Кэролайн Джордмэйн отвернулась и медленно пошла внутрь дома. Двигалась она очень осторожно, словно кости у нее были стеклянные.

Гостиная выглядела так, будто в доме давно уже никто не жил. Мебель оставалась все той же, ее тетушка Кэролайн купила, будучи еще молодой женщиной. Шаткие кресла с коричневыми и оранжевыми подушечками, потемневшими от времени, такой же неустойчивый стол и книжный шкаф — все несло на себе печать футуризма шестидесятых годов. Казалось, время здесь не властно, тетушка оберегала свою молодость так же упорно и бережно, как янтарная капля хранит попавшую в нее букашку.

— Рак косит лучших, я думаю, — ответила тетушка Кэролайн. Она осторожно, с лицом, искаженным напряжением, опустилась на диван. — Ты хорошо выглядишь. Как твои дела в институте?

— Довольно неплохо, — сухо ответила Труф.

Ей не хотелось говорить с тетушкой о своей работе. Она положила сумку и жакет на низкий столик и увидела стоящую рядом с ним неприметную картонную коробку, в которых обычно хранятся фотографии, письма и другие подобные личные вещи.

— Тебе принести что-нибудь с кухни? — спросила Труф.

— Мне ничего не надо, а ты сходи, приготовь себе что-нибудь. Полагаю, что ты опять ничего не ела, как обычно.

— Бедный доктор Вандемайер был поражен, — проговорила тетушка Кэролайн, когда Труф вернулась с кухни, неся несколько бутербродов и чашку чая. — Но когда я пришла к нему, было уже поздно что-нибудь делать.

Труф села напротив тетушки на низкое, с далеко откинутой спинкой кресло и осторожно поставила чашку на столик. Теперь, когда первый шок прошел, она могла уже поспокойней воспринимать случившуюся катастрофу. В семействе Джордмэйнов никогда не было много денег, но и бедствовать им тоже не приходилось. Кэролайн Джордмэйн оказалась более разумным близнецом и за время работы составителем каталогов в объединенной библиотеке близлежащего городка Горный Ручей умудрилась скопить кое-какие денежки. Хотя, конечно, основным источником дохода было наследство, полученное от бабушки Джэнет. Именно благодаря ему и дом, и машина поддерживались в приемлемом состоянии.

— Так что же мне делать? — простодушно спросила Труф.

— Я останусь здесь столько, сколько смогу. Сначала три раза в неделю из ассоциации охраны здоровья ко мне будет приезжать медсестра, а потом они дадут мне постоянную сиделку.

— А ты не хочешь…

На костлявом лице тетушки Кэролайн мелькнуло подобие улыбки.

— Я хочу, чтобы у меня была профессиональная сиделка. С мистером Бранвеллом из агентства по продаже недвижимости я уже разговаривала, и он сказал, что… что, как только дом освободится, он сможет легко продать его. Этого с лихвой хватит, чтобы погасить все долги. Все, что останется после продажи, перейдет, разумеется, к тебе, но боюсь, что на многое рассчитывать не стоит.

Труф медленно покачала головой, педантизм и практичность, с которой тетушка Кэролайн заканчивала приготовления к прощанию с жизнью, ей казались ужасными…

— Ничего мне не нужно, — сказала она.

— Я прекрасно знаю это, — ответила тетушка, пристально вглядываясь в лицо Труф. — Однако ты остаешься моим душеприказчиком, поэтому мы с тобой должны все обговорить. И чем быстрее, тем лучше.

Труф ощутила, как у нее начала кружиться голова, ей показалось, что она теряет сознание. И тетушка Кэролайн, меланхолично диктующая свое завещание и сообщающая о сделанных ею приготовлениях, и сама Труф, покорно выслушивающая ее, — все это представилось ей тяжелым ночным кошмаром. Погребена Кэролайн Джордмэйн будет на Амстердамском сельском кладбище, рядом со своей сестрой. Гроб уже куплен, и все необходимые распоряжения сделаны, с местным похоронным бюро все давно обговорено, поминальная служба тоже заказана. Практически все уже готово.

Единственное, что предстояло сделать Кэролайн Джордмэйн, — это умереть.

— Разумеется, все это я могла бы тебе сказать и по телефону. — Очнувшись, Труф вновь услышала тихий, ровный голос тетушки. — Но есть и еще кое-что, — неумолимо продолжала она. Здесь железная воля впервые изменила ей. — Мои таблетки. Пожалуйста, принеси мне стакан воды и дай таблетки.

Труф кинулась на кухню и вернулась оттуда со стаканом воды и пузырьком болеутоляющих таблеток, со всех сторон обклеенным рекомендациями: «Препарат вызывает сонливость, давать только по предписанию врача, во время приема препарата не рекомендуется работать с тяжелым оборудованием». Тетушка Кэролайн пыталась открыть пузырек, но руки не слушались. Труф помогла ей и увидела, как тетя проглотила сразу две таблетки. Она ужаснулась, поскольку знала, что нормальная дозировка составляет всего одну таблетку.

Значит, тетушке Кэролайн было совсем плохо. И сделать что-нибудь, помочь ей Труф не могла. Внезапно Труф испугалась, ей показалось ужасным, что у нее не осталось времени даже для того, чтобы установить с тетей простые теплые отношения. Кэролайн скоро умрет, а Труф останется жить, и всю жизнь ее будет мучить чувство вины за свой эгоизм.

— Ну вот. Как говорит доктор Вандемайер, скоро мне станет лучше. Значит, нам осталось обсудить только одну вещь. Истинную причину твоего приезда.

Труф ждала, но тетушка Кэролайн вдруг замолчала. Труф перевела взгляд на открывавшийся за окном пейзаж в стиле Эндрю Уайта. Небо было совершенно серым, казалось, оно обволакивает дом губчатой, волокнистой плотью.

— Мы никогда не говорили с тобой о… о прошлом. — Из забытья Труф вывел голос тетушки Кэролайн. — Тебе пора знать, что ты не единственная…

«Единственная? — подумала Труф. — О чем это она?»

Труф внимательно смотрела на тетушку и чувствовала, как в ней поднимается тревога, смешанная с дискомфортным чувством жалости. То, что говорила Кэролайн Джордмэйн, не имело никакого смысла.

— Мне кажется… — начала было Труф.

— Я еще не впала в старческий маразм и не настолько одурманена наркотиками, — перебила ее тетушка, как бы читая мысли Труф. — Но это очень скоро произойдет, поэтому слушай внимательно. Мне трудно говорить об этом. Столько лет я пыталась вытравить из памяти все, и Катрин, и Торна. Однако ты должна знать кое-что о своей семье.

— О моей семье? — переспросила оглушенная Труф. До сих пор она считала тетушку Кэролайн всей семьей, и ей было трудно представить, что она еще что-то о ней не знает.

— Я говорю о твоей матери и отце. По большей части о Торне Блэкберне. Как ты помнишь, я никогда ничего не говорила тебе о нем. Ты его практически не знаешь, и вот сейчас…

Опять этот Блэкберн! Труф едва сдерживалась, чтобы сохранить спокойное лицо и невозмутимый тон.

— Тетушка Кэролайн, я не думаю, что ты обязана рассказывать мне о Торне Блэкберне, — осторожно произнесла она.

— Не торопись говорить так. Мне, наверное, следовало бы сделать это раньше, но что уж сейчас сожалеть. Ведь ты его совсем не знаешь.

«И не желаю знать», — чуть не сорвалось у Труф с языка. Но сам тон тети показался Труф довольно странным.

— Есть одно наследство… Оно должно перейти к тебе… — Голос Кэролайн угасал. Голова ее стала опускаться, началось успокоительное действие наркотиков.

— Тетушка Кэролайн, — испуганно позвала Труф.

Старуха легко вскинула голову.

— В последнее время я слишком быстро устаю. Никак к этому не привыкну, наверное, так, не привыкнув, и умру. — Она усмехнулась. Казалось, ее не только удивляет, но и путает внезапно наваливающаяся усталость. — Так вот, есть некоторые вещи, принадлежавшие Торну, которые я все это время хранила. Объяснять тебе, почему я это делала, не буду, поскольку ты все равно не поймешь… Как бы мне хотелось дожить до этого часа. Но у меня уже нет времени…

«У меня уже нет времени», — отозвалось в ушах Труф. Это бесстрастное, холодное сообщение вызвало в Труф такую жалость к тете, какую не могла вызвать никакая театральная мелодраматическая фраза.

— Времени для чего? — мягко спросила Труф.

— Я не хотела отдавать их тебе до тех пор, пока не… Я никогда не хотела, чтобы ты его ненавидела, — произнесла Кэролайн. — Мне трудно это выносить… Но времени уже совсем не осталось. Эти вещи нельзя продолжать хранить здесь. Когда я умру, на них могут наткнуться. Поэтому, что бы ты там ни чувствовала, возьми их сейчас, а я буду молиться, чтобы… — Снова Кэролайн оборвала предложение на полуслове, будто бы некоторых вещей нельзя было произносить даже сейчас. — Я называю это наследством, оставленным тебе Торном, и буду рада, если ты поймешь наконец, что он… Пройди в мою спальню и посмотри в коробке, а потом поговорим об остальных.

— Каких остальных? — поинтересовалась Труф, вставая с кресла.

Глаза тетушки Кэролайн были закрыты, и Труф решила ее пока не беспокоить.

Спальня тети находилась в самой дальней части дома. Она также была уставлена претенциозно-современной мебелью, похожей на призрак счастливого вчера. Низенький, гладко отполированный комод из тикового дерева — кто в те благословенные времена слышал об исчезающих лесах? — накрытая веселеньким покрывалом двуспальная ореховая кровать с книжной полкой у изголовья, даже картинки на стене казались явившимися прямо из…

«Из тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, — подумала Труф, почувствовав угрызения совести, холодом и болью отозвавшиеся в ее душе. — Похоже, что после смерти мамы время здесь остановилось навсегда».

Ей не хотелось думать об этом, добавлять еще одно черное дело к списку содеянного Блэкберном. Никогда раньше Труф не разглядывала дом так пристально и внимательно. Сейчас же от ее глаз не ускользала ни одна деталь. Ничего не изменилось в доме после смерти сестры-близнеца тетушки Кэролайн. Все сохранилось так, как раньше. Казалось, что и сама тетушка Кэролайн, и дом ждут…

«Но чего?»

Труф подошла к комоду. Первое, что бросилось ей в глаза, — стоящая на нем фотография в серебряной рамке. На ней была изображена снятая по пояс темноволосая кареглазая девушка. Так выглядела Кэролайн Джордмэйн в возрасте двадцати лет от роду.

Но разве пришло бы кому-нибудь в голову ставить на видное место свою собственную фотографию двадцатилетней давности? Да и не было у тетушки Кэролайн никогда ни длинных, слегка закрученных волос, ни такой прически, ни этих цыганского вида серебряных серег-колец явно мексиканского происхождения.

Мексиканского. И точно, ведь перед тем, как поселиться во Вратах Тени, Блэкберн возил свою любимую в Мексику. До смерти Катрин тогда оставалось всего одно лето.

Тогда это, несомненно, фотография Катрин Джордмэйн.

Труф никогда не видела фотографий своей матери. Иногда ей хотелось посмотреть хотя бы на одну из них, но ей всегда казалось, что их не существует. Она взяла с комода снимок, удивляясь тому, что тетушка Кэролайн никогда не говорила ей о том, кто на нем изображен.

Вдруг откуда-то сзади, из потайного отделения, вылетел еще один снимок и, несколько раз перевернувшись в воздухе, упал на пол. Труф нагнулась и подняла его.

Фотография, по всей видимости, сделанная «полароидом», была такая же старая, как и рамка, за которой она пряталась. На ней был изображен в полный рост высокий, худощавый, светловолосый мужчина. Улыбаясь и откинув назад голову так, что его длинные волосы спадали на спину, на вытянутых кверху руках он держал темноволосую малышку. На нем ничего не было, кроме ожерелья и привязанных к ногам колокольчиков.

Ее отец.

И хотя Труф видела не так много фотографий Блэкберна, их на сегодня осталось очень мало, а таких откровенных не имелось нигде, она была абсолютно уверена, что это он. Чаще всего Труф попадался снимок Блэкберна, где он был изображен со всеми своими мистическими атрибутами, эта фотография была самой известной.

Никакого сомнения, это он. Ничем не примечательный, разве что совсем незнакомый, улыбающийся мужчина и есть ее отец.

А ребенок в его руках — это она, Труф.

Со скоростью несущегося поезда ее сознание начало наполняться негодованием и ненавистью. Как смеет этот человек на фотографии быть таким обычным? Какое он имеет право походить на счастливого, нормального молодого отца, играющего со своей маленькой дочерью? Неужели он не понимал, что делает и что ему предстояло сделать?

У Труф по коже побежали мурашки. На секунду ей показалось, что Блэкберн стоит у нее за спиной. Она осторожно спрятала фотографию за рамку и поставила ее на место, однако избавиться от мыслей о Блэкберне оказалось сложнее, чем спрятать его снимок.

«Зачем тетушка Кэролайн хранит эту фотографию?» — думала Труф.

«Я никогда не хотела, чтобы ты ненавидела его», — вспомнила она слова тети. И гадкое, дикое подозрение начало закрадываться в душу Труф. Строго говоря, оно закрадывалось и раньше, но очень вяло и робко, теперь же, набрав силу, дождавшись своего часа, оно пробилось в ее сознание.

Это было чувство из разряда предрациональной уверенности, исследователи психики называют его предчувствием, то есть способностью знать то, что знать невозможно, восприятием, отвергающим границы времени и пространства.

— Черт подери, — со злостью прошептала Труф. Еще немного, и она начнет видеть привидения. — Так где же эта проклятущая коробка?

Она лежала на кровати, белая, сделанная из покрытого глянцем картона. На крышке ее красовался вензель давно исчезнувшего универсального магазина «Лаки Платт».

Труф осторожно приподняла крышку и посмотрела внутрь. Там лежало что-то завернутое в мягкую оберточную бумагу. Не без любопытства Труф подумала о том, какое зловещее наследство мог оставить ей Торн Блэкберн.

Нет, не Торн Блэкберн.

«Все это время я кое-что хранила для тебя. Некоторые из вещей, принадлежащих Торну Блэкберну. Их нельзя оставлять здесь. Когда я умру, кто-нибудь может наткнуться на них. Поэтому, что бы ты ни чувствовала, возьми их сейчас. Можешь называть это наследством, оставленным тебе Торном», — вспоминала Труф.

И еще: «Я никогда не хотела, чтобы ты ненавидела его».

«У меня совсем не осталось времени».

В коробке лежали перстень, ожерелье и книга.

Труф взяла в руку перстень и чуть не выронила его — до того он был увесистым. Очень широкий, он закрывал Труф всю фалангу указательного пальца. Перстень был украшен плоским и овальным, размером с персиковую косточку ляпис-лазурью с вырезанным на нем незнакомым Труф магическим символом. Камень сидел в золотой оправе в виде змеи весом чуть ли не в тройскую унцию. По краю перстня располагались еще камни, ярко-красные, похожие на капли крови рубины, ограненные и идеально круглые. Внутри перстня была выгравирована надпись на греческом языке и какая-то дата. Ни то ни другое Труф ни о чем не говорило.

Ожерелье было великолепно: выполненное из черно-золотистых камней янтаря, каждый размером с хороший грецкий орех, оно было таким длинным, что свисало почти до колен. «Это то самое ожерелье, которое изображено на фотографии».

На ожерелье висел большой золоченый медальон с вырезанными на нем переплетающимися кривыми линиями, кругами и странными знаками. И перстень, и ожерелье показались Труф слишком бутафорскими. Очевидно, они использовались в каких-то ритуалах и имели высокое символическое значение — об этом говорил их вес и размер.

Перстень Блэкберна. Ожерелье Блэкберна. Это и есть оставленное им и сохраненное тетушкой Кэролайн наследство. Предназначенное ей, Труф.

Но с какой стати тетушка Кэролайн хранила это для нее? Зачем она решила отдать все это ей именно здесь и сейчас?

Очень странно. Направляясь сюда, Труф ожидала чего угодно, только не этого. Со все увеличивающимся чувством смущения Труф внезапно начала понимать, что никогда по существу не знала своей тети. Разве так поступила бы женщина, осуждавшая Торна Блэкберна за гибель своей сестры? «Я никогда не хотела, чтобы ты ненавидела его», — снова всплыла сказанная фраза. А какого другого отношения к Блэкберну она ожидала от Труф?

И могла ли она ожидать чего-нибудь иного?

Труф прижала к себе ожерелье в надежде немедленно расколоть янтарины. Все эти годы она считала, что тетушка Кэролайн ненавидит Торна точно так же, как она сама, а на самом деле…

Только сейчас ей все стало понятно.

С тех пор, как в шестьдесят девятом умерла Катрин, тетушка Кэролайн и ее дом ждали. Застывшие во времени. Терпеливо ждали…

Как она могла оказаться настолько слепой? Ведь все же так просто, достаточно было только посмотреть повнимательней.

Они ждали, оба.

Ждали того момента, когда смерть воссоединит Кэролайн с Катрин.

Ждали, когда Кэролайн соединится с Торном Блэкберном.

Кэролайн Джордмэйн любила Торна Блэкберна.

Труф чувствовала, как мир повернулся к ней на сто восемьдесят градусов. Всплыло все ее далекое прошлое, тщательно скрытое и неразворошенное. Все факты и случаи чередой проносились в ее сознании, и Труф увидела в них воплощение чужой воли. Выстроившись в логически завершенную цепочку, они образовали неприглядную и убедительную в своей горечи картину.

Не может быть, чтобы Кэролайн Джордмэйн не присутствовала во Вратах Тени в ту ночь, когда Катрин умерла, а Торн исчез. Она была, была там! И ни разу за все эти годы Труф даже не поинтересовалась этим, сама же Кэролайн Джордмэйн не могла не знать, какой важной деталью является ее присутствие там. Возможно, она не являлась участницей, а просто зашла посмотреть на сестру и своего друга.

Или любовника?

Прошлое, казалось, воскресло и явилось сюда, в эту комнату. Труф явственно видела всех их — Катрин, доверившуюся и беспомощно влюбленную, Кэролайн, относящуюся ко всему происходящему со скепсисом и опаской. Она чувствовала, что произойдет нечто страшное, и тщетно пыталась отвратить трагедию, нависшую над двумя людьми, которых она любила больше всего. Труф видела и Торна Блэкберна. Он… Нет, нет, нет, этого не может быть!

Но именно так все и было. Зачем тогда хранить фотографию ненавистного тебе человека? К чему сохранять принадлежащие ему вещи для его дочери, если ты считаешь, что память о нем не стоит того?

Кэролайн его любила.

Медленно Труф опустилась на кровать. Чтобы не закричать от негодования, она до боли в челюстях сжала рот. Все, чему она верила, оказалось ложью, остаток жизни Кэролайн Джордмэйн провела, накинув на свое существование завесу монашеского аскетизма и молчания, проникнуть за которую Труф никогда не удавалось. Теперь же она ясно видела, что ее тетя остаток лет посвятила поклонению Торну Блэкберну, выражавшемуся в воспитании его дочери.

Труф внутренне посмеялась над своей наивностью, ведь она принимала это за любовь к Катрин. Как она ошибалась.