Туманы Авалона (№4) - Пленник дуба

— Довольно! — раздался из темноты, откуда-то из-за спины

Гвидиона хриплый голос. — Прекрати насмехаться над ней, слышишь? Грязное это дело — шарить по чужим спальням. Я и так жалею, что ввязался в него. А теперь умолкните все и прячьтесь по углам.

Постепенно глаза Гвенвифар приспособились к тусклому свету; она узнала лицо Гавейна, а за Гавейном виднелась еще одна знакомая фигура.

— Гарет! Что ты здесь делаешь? — печально спросила королева. — А я-то считала тебя лучшим другом Ланселета…

— И это правда, — сурово произнес Гарет. — Я пришел проследить, чтоб с ним обошлись по справедливости. А то ведь этот, — он презрительно махнул рукой в сторону Гвидиона, — вполне способен перерезать ему горло, а потом свалить обвинение в убийстве на тебя!

— Тихо! — велел Гвидион, и свет погас. Гвенвифар почувствовала укол ножа. — Если ты попытаешься хоть словом его предупредить, я перережу тебе горло, а потом уж как-нибудь постараюсь объяснить лорду моему Артуру, что заставило меня так поступить.

Следующий укол заставил Гвенвифар содрогнуться от боли; действительно ли из ранки потекла кровь, или ей просто показалось? Королева слышала едва различимые звуки — шорох одежд, приглушенное звяканье оружия. Сколько же человек привел с собой Гвидион ради этой засады? Гвенвифар лежала, в отчаянье заламывая руки. Если б только она могла предостеречь Ланселета… Но она была совершенно беспомощна, словно зверек, запутавшийся в силках.

Так она и лежала, зажатая между подушками и ножом; казалось, что время едва ползет. Так тянулось довольно долго; затем послышалось тихое посвистывание, напоминающее птичью трель. Гвенвифар напряглась; Гвидион, почувствовав это, скрипучим шепотом спросил:

— Сигнал Ланселета?

Он снова ткнул ножом в шею Гвенвифар; от ужаса королеву бросило в пот, и она прошептала:

— Да. Гвидион пошевелился, и солома в тюфяке зашуршала.

— Здесь дюжина человек. Только попробуй предупредить его, и ты не проживешь и трех секунд.

Из прихожей донеслись негромкие звуки; Ланселет расстегнул плащ, снял перевязь с мечом… О Господи, неужто они собираются схватить его и безоружным? Гвенвифар снова напряглась. Она уже заранее чувствовала, как нож входит в ее тело — но ведь должна же она предупредить Ланселета! Королева уже разомкнула губы, но тут рука Гвидиона — «Откуда он узнал? Это что, Зрение?» — с маху запечатала ей рот, заглушив едва родив-шийся крик. Задыхаясь, Гвенвифар попыталась вывернуться — и услышала, как кровать скрипнула под весом Ланселета.

— Гвен! — прошептал он. — Что случилось? Ты кричала, любимая?

Гвенвифар каким-то чудом удалось вырваться из хватки Гвидиона.

— Беги! — закричала она. — Это ловушка, засада…

— Ад и дьяволы!

Гвенвифар почувствовала, как он по-кошачьи проворно вскочил и отпрыгнул назад.

Лампа в руках у Гвидиона вспыхнула, а за ней и огоньки в руках у остальных, и в конце концов комната озарилась светом; Гавейн, Кэй и Гарет выступили вперед, а за ним столпился еще десяток неясных фигур. Гвенвифар съежилась под одеялом, а Ланселет застыл на месте; он был наг и безоружен.

— Мордред! — с презрением произнес Ланселет. — Да, эта хитрость вполне достойна тебя!

— Ланселет, — официальным тоном произнес Гавейн, — именем короля я обвиняю тебя в государственной измене. Отдай мне свой меч.

— Не морочься с этим! — бросил Гвидион. — Забери меч сам, да и все.

— Гарет! Боже милостивый! Ты-то как оказался в этом замешан?

В свете ламп глаза Гарета блестели, словно от слез.

— Я никогда не верил ни единому дурному слову о тебе, Ланселет. О Господи! Лучше б я пал в какой-нибудь битве и не дожил до этого дня!

Ланселет опустил голову, но Гвенвифар заметила, как он с лихорадочной поспешностью оглядел комнату.

— О Господи, — пробормотал он. — Вот так же на меня смотрел и Пелинор, когда они ввалились с факелами в шатер и застали меня на ложе Элейны. Неужто это моя судьба — постоянно оказываться преданным?

Гвенвифар хотелось броситься к любимому, заслонить его собой, разрыдаться от жалости и боли. Но Ланселет даже не глядел на нее.

— Твой меч, — тихо повторил Гавейн. — И оденься, Ланселет. Я не хочу вести тебя к Артуру голым. Ты и так уже достаточно опозорен.

— Не позволяй ему взять меч… — произнес чей-то голос из темноты, но Гавейн презрительным взмахом руки заставил безликую фигуру умолкнуть. Ланселет медленно повернулся и побрел в крохотную прихожую, где остались вся его одежда и оружие. Гвенвифар услышала шорох ткани — Ланселет одевался. Гарет стоял, положив руку на рукоять меча. Ланселет вошел в комнату, одетый, но безоружный, держа руки на виду.

— Я рад, что ты предпочел мирно пойти с нами — тебе же лучше, — сказал Гвидион. — Матушка, — он повернулся в темный угол, и Гвенвифар с ужасом осознала, что там стоит королева Моргауза, — пригляди за королевой. Пусть она остается под твоим присмотром, пока у Артура не дойдут до нее руки.

Моргауза выступила вперед и встала у кровати. Гвенвифар никогда прежде не замечала, до чего же Моргауза крупная — для женщины, — и какая безжалостность чувствуется в ее четко очерченном подбородке.

— Давай-ка ты оденешься, моя леди, — сказала Моргауза. — А я помогу тебе привести волосы в порядок. Ты же не хочешь предстать перед королем в непотребном виде? И радуйся, что здесь оказалась женщина. Эти мужчины, — Моргауза обвела присутствующих презрительным взглядом, — собирались подождать и захватить Ланселета, когда он уже войдет в тебя.

Эти грубые, беспощадные слова заставили Гвенвифар съежится. Она медленно потянулась за платьем; пальцы не слушались ее.

— Неужто мне придется одеваться при мужчинах? Моргауза не успела ничего ответить — ее опередил Гвидион.

— Не пытайся нас одурачить, бесстыдная ты женщина! Да как ты смеешь притворяться, будто в тебе сохранилась хоть капля скромности?! Сейчас же надевай платье, или моя мать засунет тебя туда, как в мешок!

«Он зовет ее матерью. Неудивительно, что Гвидион так жесток и безжалостен — ведь его воспитала королева Лотиана!» Но ведь Моргауза всегда казалась Гвенвифар всего лишь безвредной любительницей житейских удовольствий — что заставило ее вмешаться в это дело? Королева наклонилась, чтоб завязать шнурки, да так и застыла.

— Так значит, вам нужен мой меч? — тихо спросил Ланселет.

— Ты сам знаешь, — отозвался Гавейн.

— Ну, тогда… — и почти неуловимым для глаза движением Ланселет метнулся вперед, к Гавейну, а в следующий миг уже отскочил, и в руке у него был меч Гавейна. — … тогда подойдите и возьмите его!

Он сделал выпад, метя в Гвидиона, и Гвидион с воплем перекатился через кровать, зажимая рассеченную ягодицу — из раны обильно хлынула кровь. Тут вперед шагнул Кэй с мечом в руке. Ланселет схватил с кровати подушку и швырнул в Кэя — с такой силой, что тот рухнул на людей, двигавшихся следом, и те тоже попадали, споткнувшись об него. Ланселет же вскочил на кровать и негромко, отрывисто велел Гвенвифар:

— Замри! Будь наготове!

Задохнувшись от страха, королева забилась в угол. Противники тем временем снова двинулись к Ланселету; Ланселет отшвырнул одного из них, с легкостью разделался с другим, а когда тот упал, рубанул наотмашь по смутно виднеющейся фигуре. Великанский силуэт медленно осел на пол. Ланселет уже схватился с кем-то другим, но тут истекающий кровью Гвидион вскричал: «Гарет!» — и бросился к упавшему приемному брату. На миг всех сковало ужасающее оцепенение. И когда Гвидион, рыдая, рухнул на колени рядом с телом Гарета, Ланселет подхватил Гвенвифар, стремительно развернулся, убил человека, стоявшего в дверях — королева так никогда и не узнала, кто же это был, — а потом, когда они оказались в коридоре, поставил Гвенвифар на ноги и с лихорадочной поспешностью помчался вперед, увлекая королеву за собой. Кто-то бросился им наперерез, и Ланселет убил и этого нападавшего.

— В конюшню! — выдохнул он. — Взять коней — и прочь отсюда! Быстро!

— Подожди! — королева ухватила Ланселета за руку. — Если мы сдадимся на милость Артура — или ты скроешься, а я останусь и предстану перед Артуром…

— Гарет проследил бы, чтоб все было по чести. Но теперь всем заправляет Гвидион — неужто ты думаешь, что мы доживем до встречи с королем? Правильно я нарек его Мордредом!

Поспешно втолкнув Гвенвифар в конюшню, Ланселет наскоро оседлал своего коня.

— Искать твою лошадь нет времени. Поедешь у меня за спиной, и держись покрепче… Я собираюсь прорываться мимо стражников на воротах.

Никогда прежде Гвенвифар не видела Ланселета таким: перед королевой предстал не ее возлюбленный, а закаленный в боях воин. Скольких он уже убил сегодня? Но Гвенвифар не успела испугаться: Ланселет подсадил ее на коня и сам вскочил в седло.

— Держись за меня, — приказал он. — Мне некогда будет приглядывать за тобой.

Ланселет повернулся и крепко поцеловал Гвенвифар — один лишь раз.

— Это моя вина. Мне следовало бы заметить, что этот чертов ублюдок шпионит за нами. Ну, что бы теперь ни случилось, по крайней мере, с этим покончено. Нам не придется больше лгать и таиться. Ты — моя навеки… — и он умолк. Гвенвифар почувствовала, что его бьет дрожь; но Ланселет лишь резко развернулся и подхватил поводья. — Поехали!

Моргауза в ужасе смотрела, как Гвидион, рыдая, склонился над ее младшим сыном.

Ей вспомнились слова, произнесенные много лет назад — в тот раз Гвидион отказался выступить против Гарета, даже на турнире. «Я видел… — сказал он тогда. — Я видел тебя умирающим — а сам я стоял рядом с тобой на коленях. Ты не сказал мне ни слова, но я знал, что это из-за моих деяний в тебе погасла искра жизни… Я не стану искушать судьбу».

Это сделал Ланселет. Ланселет, которого Гарет любил превыше всех на свете.

Кто-то из присутствующих шагнул вперед и сказал:

— Они уходят…

— Да какое мне до этого дело?!

Гвидион скривился от боли, и Моргауза поняла, что его рана по-прежнему кровоточит, и кровь, стекая на пол, смешивается с кровью Гарета. Она взяла с кровати льняную простыню, разорвала на полосы и туго перевязала Гвидиону рану.

— Теперь никто во всей Британии не предоставит им убежища, — угрюмо произнес Гавейн. — Ланселет сделался изгоем. Он уличен в измене своему королю, и расплатой будет его жизнь. О Господи! Как бы мне хотелось, чтоб ничего этого не было!

Он подошел и взглянул на рану Гвидиона, потом пожал плечами.

— Кости не затронуты… да вон и кровь уже останавливается. Заживет нормально, Гвидион, только несколько дней тебе сидеть будет неудобно. А Гарет… — голос Гавейна дрогнул; и этот грубоватый здоровяк расплакался, словно мальчишка. — Гарету повезло куда меньше. И за это я убью Ланселета — даже если сам умру от его руки. О Господи, Гарет, братик, малыш…

Гавейн прижал мертвого брата к себе и принялся укачивать.

— Гвидион, скажи, — стоило ли это жизни Гарета? — спросил он сквозь рыдания.

— Пойдем отсюда, мальчик мой, — сказала Моргауза, чувствуя, как у нее перехватывает горло. Гарет, ее малыш, ее последнее дитя… Она давным-давно потеряла Гарета, уступив его Артуру, но в памяти ее до сих пор жил светловолосый мальчик, прижимающий к себе деревянного рыцаря. «Когда-нибудь, сэр Ланселет, мы с тобой непременно отправимся вместе на поиски приключений…» Но теперь Ланселет чересчур зарвался; против него поднимется вся страна. А у нее остался Гвидион, ее любимец, что станет в назначенный день Верховным королем — а она, Моргауза, будет рядом с ним.

— Пойдем, малыш, пойдем. Ты ничем уже не поможешь Гарету. Позволь, я перевяжу твою рану, как следует, а потом мы пойдем к Артуру и расскажем ему обо всем, чтоб он мог отправить своих слуг в погоню за предателями…

Гвидион стряхнул ее руку со своего плеча.

— Прочь от меня, проклятая карга! — произнес он ужасным голосом. — Гарет был лучшим из нас! Даже десяток королей не стоят его жизни! Это все ты меня подзуживала, потому что терпеть не можешь Артура. А какое мне дело, в чьей постели спит королева? Ты сама ничем не лучше Гвенвифар — сколько я себя помню, ты только и делала, что меняла любовников

— Сынок… — прошептала ошеломленная Моргауза. — Как ты можешь так говорить со мной? Гарет был моим сыном…

— Да разве ты когда-нибудь заботилась о Гарете или о любом из нас — да хоть о чем-нибудь, кроме собственного удовольствия и честолюбия? Ты толкала меня на трон не ради меня самого, а лишь затем, чтоб самой дорваться до власти! — Гвидион отстраняется от протянутой руки Моргаузы. — Убирайся к себе в Лотиан — или куда угодно, хоть к черту на рога, — но если я снова увижу тебя, то клянусь, я буду помнить лишь об одном: что ты сделалась убийцей единственного моего брата, которого я любил, единственного родича…

Гавейн, подталкивая мать, выпроводил ее из комнаты, и уже на пороге до Моргаузы вновь долетели рыдания Гвидиона:

— О, Гарет, Гарет, лучше бы это я умер…

— Кормак, отведи королеву Лотианскую в ее покои, — отрывисто велел Гавейн.

Кормак подхватил Моргаузу, не позволяя ей упасть; когда они отошли подальше, и надрывные рыдания стихли вдали, Моргауза наконец-то смогла вздохнуть полной грудью. Как он мог так обойтись с ней?! И это после всего, что она для него сделала? Конечно, она будет скорбеть по Гарету, как того требуют приличия, но Гарет был человеком Артура, и Гвидион непременно это поймет, рано или поздно. Моргауза взглянула на Кормака.

— Я не могу идти так быстро… чуть помедленнее, пожалуйста.

— Конечно, моя леди.

Моргауза вдруг особенно остро ощутила прикосновение Кормака — чтоб поддержать королеву, Кормаку пришлось почти обнять ее. Моргауза позволила себе немного прижаться к нему. Она хвастала перед Гвенвифар молодым любовником, но в действительности Моргауза ни разу еще не брала Кормака к себе на ложе — манила его, поддразнивала, но до дела пока не доводила. Теперь же она положила голову к нему на плечо.

— Ты был верен своей королеве, Кормак.

— Я предан своему королевскому дому, как и весь мой род, — отозвался Кормак на северном наречии, и Моргауза улыбнулась.

— Вот мои покои… Ты ведь поможешь мне войти? Я едва держусь на ногах…

Кормак осторожно помог Моргаузе опуститься на кровать.

— Угодно ли моей госпоже, чтоб я кликнул ее женщин?

— Нет, — прошептала Моргауза и придержала руку Кормака; она знала, что печальный вид лишь придает ей обольстительности. — Ты был верен мне, Кормак, и теперь твоя верность будет вознаграждена… иди ко мне…

Она протянула руки к молодому воину и взглянула на него из под ресниц — и тут же, потрясенная, широко распахнула глаза — Кормак отшатнулся. Он явно чувствовал себя неловко.

— Я… боюсь, ты сейчас не в себе, госпожа, — запинаясь, пробормотал он. — За кого ты меня принимаешь? Право слово, леди, я чту тебя ничуть не меньше, чем мать моей матери! Да неужто я стану пользоваться тем, что такая почтенная женщина обезумела от горя? Позволь, я позову твоих служанок. Они приготовят тебе замечательное вино с пряностями, а я забуду слова, сказанные в безумном ослеплении…

Слова Кормака были для Моргаузы словно удары под дых — и каждое отдавалось болью в сердце, «… чту не меньше, чем мать моей матери… почтенная женщина… безумное ослепление…» Весь мир в одночасье сошел с ума. Гвидион обезумел и впал в черную неблагодарность, а этот мужчина, столь долго взиравший на нее с вожделением, отвернулся от нее… Моргаузе хотелось закричать, позвать слуг, велеть им выпороть Кормака — до крови, до мяса, чтоб он взмолился о пощаде. Но едва лишь королеве открыла рот, намереваясь исполнить свои намерения, как на нее навалилась неимоверная тяжесть — словно усталость, скопившаяся за все годы жизни, теперь взяла верх.

— Да, — подавленно согласилась Моргауза, — я сама не знаю, что говорю. Позови моих служанок, Кормак, и вели, чтоб принесли мне вина. На рассвете мы отправляемся в Лотиан.

Кормак ушел, а Моргауза так и осталась сидеть на кровати, не в силах даже пошевелиться.

«Я — старуха. Я потеряла моего сына, Гарета. Я потеряла Гвидиона. Я никогда не стану Верховной королевой. Я слишком зажилась на этом свете». Глава 17

Гвенвифар сидела, закрыв глаза и ухватившись за Ланселета — платье ее задралось до колен, обнажив ноги; беглецы уносились в ночь. Гвенвифар понятия не имела, куда они направляются. Ланселет превратился в незнакомца, в сурового, беспощадного воина. «А ведь в прежние времена я бы непременно перепугалась, — подумала Гвенвифар. — Оказаться под открытым небом, да еще среди ночи…» Но сейчас она испытывала возбуждение и какое-то странное веселье. Где-то в глубине ее сознания жила и боль, и скорбь о благородном Гарете, что всегда был дорог Артуру, словно сын — он не заслуживал такой смерти! А Ланселет хоть знает, кого убил? А еще Гвенвифар горевала о конце их совместной жизни с Артуром, обо всем, что столь долго связывало их. Но после сегодняшнего возврата назад не существовало. Она прижалась к Ланселету, чтоб расслышать его слова, едва различимые за свистом ветра.

— Нам вскорости придется остановиться — надо дать отдохнуть коню. И мы не можем продолжать путь днем — в этих краях нас слишком хорошо знают.

Гвенвифар кивнула; на то, чтоб ответить вслух, у нее не хватало дыхания. Через некоторое время они подъехали к небольшому лесу; Ланселет остановился и бережно снял Гвенвифар с коня. Он напоил коня, потом расстелил плащ на траве, чтоб Гвенвифар могла присесть. Затем Ланселет взглянул на меч, до сих пор висящий у него на поясе.

— Однако, меч Гавейна так и остался у меня. Я еще в детстве слыхал истории о воинах, которых во время боя охватывает безумие, но никогда не думал, что это свойство есть и в нашем роду… — и он тяжело вздохнул. — Меч в крови. Гвен, кого я убил?

На лице его отражалась такая печаль и вина, что Гвенвифар просто не могла на это смотреть.

— Многих…

— Я помню, что ударил Мордреда, будь он проклят. Я знаю, что ранил его — тогда я еще действовал осознанно. Не думаю, — в голосе Ланселета зазвучали жесткие нотки, — что мне посчастливилось его убить — верно?

Гвенвифар молча покачала головой.

— Кто же тогда?

Гвенвифар не ответила. Ланселет схватил ее за плечи — столь грубо, что на мгновение она испугалась этого воина, в котором не осталось ничего от ее возлюбленного.

— Гвен, ответь же, ради Бога! Неужто я убил своего кузена Гавейна?!

— Нет, — мгновенно отозвалась Гвенвифар, радуясь тому, что Ланселет назвал именно Гавейна. — Клянусь — не Гавейна.

— Это мог быть кто угодно, — сказал Ланселет, взглянул на меч — и его передернуло. — Честно слово, Гвен, я даже не осознавал, что в руках у меня меч. Я ударил Гвидиона, словно пса, — и после этого я ничего не помню, до того самого момента, как мы уже выехали на дорогу…

Он опустился на колени перед Гвенвифар. Его била дрожь.

— Кажется, я снова сошел с ума, как прежде… Гвенвифар захлестнула неистовая нежность; она обняла Ланселета и притянула к себе.

— Нет, нет, — шептала она, — о, нет, любимый… во что же я тебя втянула… немилость, изгнание…

— И ты еще говоришь об этом, — так же шепотом отозвался Ланселет, — после того, как я лишил тебя всего, что было тебе дорого…

Позабыв обо всем, Гвенвифар прижалась к Ланселету и воскликнула:

— Видит Бог — тебе стоило это сделать давным-давно!

— Но ведь и сейчас еще не поздно — теперь, когда ты рядом со мной, я снова молод, а ты — ты никогда еще не выглядела прекраснее, любимая моя, единственная…

Он уложил Гвенвифар на плащ и вдруг порывисто расхохотался.

— Теперь никто не встанет между нами, никто не помешает нам, моя… Гвен, о, Гвен…

Гвенвифар заключила Ланселета в объятия, и ей вспомнилось встающее солнце, и комната в доме Мелеагранта. Сейчас все было почти как тогда, и Гвенвифар отчаянно приникла к возлюбленному, словно во всем мире не осталось никого и ничего, кроме их двоих.

Они немного поспали, завернувшись в один плащ, а когда проснулись, оказалось, что они по-прежнему держат друг друга в объятиях; сквозь зеленый полог листвы пробивалось солнце. Ланселет улыбнулся и коснулся лица Гвенвифар.

— Знаешь… я впервые просыпаюсь в твоих объятиях и ничего не боюсь. И потому я счастлив, несмотря ни на что… — Ланселет рассмеялся, и в его смехе прозвучал отголосок безумия. В его седых волосах запутались сухие листья, и в бороде была листва, а туника безнадежно измялась. Гвенвифар провела рукой по голове и поняла, что у нее в волосах тоже полно листвы и травинок. Гребня у Гвенвифар не было, но она кое-как расчесала волосы пальцами, заплела косы и перевязала их полосками ткани, оторванными от подола изорванной юбки.

— Ну мы и оборванцы! — со смехом произнесла Гвенвифар. — Кто теперь узнает в нас Верховную королеву и отважного Ланселета?

— Для тебя это важно?

— Нет, милый. Ни капельки.

Ланселет вытряхнул сор из волос и бороды.

— Мне, пожалуй, следует встать и поймать коня, — сказал он. — Может, тут поблизости отыщется какой-нибудь хутор, и мы сможем раздобыть там немного хлеба для тебя или глоток эля… При мне нет ни единой монеты, и вообще ничего ценного, не считая меча да еще вот этой штучки, — он коснулся маленькой золотой фибулы, которой была застегнута туника. — Так что сейчас мы с тобой — пара нищих. Но если нам удастся добраться до владений Пелинора… Мне там принадлежит дом — тот, в котором жили мы с Элейной, — там мы найдем и слуг, и золото, и сможем уехать за море. Ты поедешь со мной в Малую Британию?

— Поеду — куда ты захочешь, — прошептала Гвенвифар дрожащим голосом. В этот миг она говорила совершенно искренне; она готова была ехать с Ланселетом куда угодно: в Малую Британию, в Рим — да хоть на край света, лишь бы быть рядом с ним!

Она снова прижалась к возлюбленному и в его объятиях позабыла обо всем.

Но позднее, несколько часов спустя, когда Ланселет усадил ее на коня и они неспешно двинулись прочь, Гвенвифар погрузилась в тревожные раздумья. Да, несомненно, они могут покинуть Британию. Но слухи о том, что стряслось прошлой ночью, разойдутся повсюду, навлекая на Артура позор и презрение, и ему придется разыскать их, куда бы они ни сбежали — ради спасения собственной чести. А Ланселет рано или поздно, но узнает, что убил друга, что был ему дороже всех на свете — всех, кроме самого Артура. Ланселет совершил это, ослепленный безумием, но Гвенвифар знала, что он все равно будет терзаться от горя и вины, и всякий раз, глядя на нее, будет вспоминать не о том, что она — его возлюбленная, а о том, что из-за нее он, сам того не ведая, убил друга и что из-за нее он предал Артура. Если из-за нее Ланселету еще и придется вступить в войну с Артуром, он ее возненавидит…

Нет. Он по-прежнему будет любить ее, но никогда не сможет забыть, чью кровь он пролил ради того, чтобы обладать ею. И ни любовь, ни ненависть в его душе так и не сумеют одержать верх, и он будет жить, раздираемый надвое; и настанет день, когда они разорвут его разум в клочья, и он снова лишится рассудка. Гвенвифар прижалась к Ланселету, ощущая тепло его тела, и заплакала. Впервые она осознала, что на самом деле она сильнее Ланселета, и эта мысль была для нее, что рана в сердце.

И потому, когда они снова остановились, глаза ее уже были сухи, но Гвенвифар знала, что отныне сердце ее никогда не перестанет стенать и скорбеть.

— Я не поеду с тобой за море, Ланселет, — сказала Гвенвифар. — Я не желаю ввергать соратников в раздоры. Иначе к тому дню, когда… когда Мордред возьмется за свое, все они перессорятся. А в тот день Артуру понадобятся все его друзья, сколько их ни есть. Я не хочу быть такой, как та леди, жившая в древности — ну, та красавица из саги, которую ты частенько рассказывал. Как там ее звали — Елена? Та, из-за которой все короли и рыцари поубивали друг друга под Троей.

— Но что же ты будешь делать?

Гвенвифар изо всех сил старалась не слышать этого, но все-таки услышала: наряду с горем и замешательством в голосе Ланселета прозвучало облегчение.

— Отвези меня в Гластонбери, — сказала она. — Я в юности училась в тамошнем монастыре. Туда я и отправлюсь и скажу монахиням, что это злословие людское привело к тому, что вы с Артуром поссорились из-за меня. Потом, немного погодя, я отправлю Артуру весть, чтоб он знал, где я, и знал, что я не с тобой. И тогда он сможет помириться с тобой, и честь его не пострадает.

— Нет! — попытался возразить Ланселет. — Нет, я не могу расстаться с тобой.

Но Гвенвифар поняла — и сердце у нее упало, — что она без труда сумеет переубедить его. Наверное, несмотря на все доводы разума, она все-таки надеялась, что Ланселет станет бороться за нее, что его воля и страсть преодолеют все преграды, и он вправду увезет ее в Малую Британию. Но от Ланселета нельзя было ожидать подобного. Он не в силах был изменить себя; и каким бы он ни был — он ничуть не изменился с тех самых пор, когда Гвенвифар полюбила его. Каким он был, таким он и остался, и таким она и будет любить его — до самой смерти. В конце концов Ланселет сдался, перестал отговаривать Гвенвифар и свернул на дорогу, ведущую в Гластонбери.

Когда Ланселет и Гвенвифар наконец-то вошли в лодку, что должна была перевезти их на остров, лежащая на воде тень церкви уже была по-вечернему длинной, и над озером плыл «Ангелюс» — колокольный звон, призывающий к чтению молитвы Богородице. Гвенвифар склонила голову и зашептала слова молитвы.

«Мария, святая Матерь Божья, смилуйся надо мной, грешной…» И на миг Королеве почудилось, будто ее осиял нездешний свет — как в тот день, когда в пиршественной зале Камелота явлен был Грааль. Ланселет, понурившись, сидел на носу ладьи. С того мгновения, как Гвенвифар объявила о своем решении, он ни разу не коснулся ее, и Гвен была лишь рада тому; одного-единственного его прикосновения хватило бы, чтоб вся ее решимость исчезла без следа. На Озеро лег туман, и Гвенвифар вдруг померещилась тень, похожая на тень их собственной лодки — ладья, затянутая черной тканью, с черным силуэтом человека, восседающего на носу, — но нет. Это была тень, всего лишь тень…

Днище лодки скрежетнуло по песку. Ланселет помог Гвенвифар выбраться на берег.

— Гвенвифар — ты окончательно решила?

— Да, — отозвалась она, стараясь вложить в свой голос ту уверенность, которой на самом деле не ощущала.

— Тогда я провожу тебя до ворот монастыря, — сказал Ланселет, и Гвенвифар вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что это потребовало от него куда большего мужества, чем все убийства, совершенные ради нее.

Старая настоятельница монастыря узнала Верховную королеву; возвращение Гвенвифар повергло ее в ужас и изумление. Но Гвенвифар рассказала настоятельнице, что злословие людское привело к тому, что Артур и Ланселет поссорились из-за нее, и потому она решила бежать и скрыться в монастыре, дабы дать им возможность уладить ссору.

Старуха-настоятельница погладила королеву по щеке — как будто перед ней вновь очутилась малышка Гвенвифар, воспитанница монастыря.

— Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, дочь моя. Если пожелаешь, то и навсегда. Мы, служительницы Божьи, не отталкиваем никого, кто приходит к нам. Но здесь ты будешь не королевой, а всего лишь одной из сестер, — предупредила настоятельница.

Гвенвифар вздохнула с искренним облегчением. До этого самого мига она не осознавала, до чего же это тяжкая ноша — быть королевой.

— Я должна попрощаться с моим рыцарем, благословить его и велеть помириться с моим супругом.

Настоятельница степенно кивнула.

— В нынешние времена нашему доброму королю Артуру нужен каждый из его рыцарей — и уж конечно, ему трудно будет обойтись без доблестного сэра Ланселета.

Гвенвифар вышла в монастырскую приемную. Ланселет беспокойно расхаживал взад-вперед. Он схватил Гвенвифар за руки.

— Гвенвифар, я не в силах этого вынести! Неужто я действительно должен распрощаться с тобою здесь? Госпожа моя, любовь моя — неужто это необходимо?

— Да, необходимо, — безжалостно отозвалась Гвенвифар, осознавая, что сейчас она впервые действует, не заботясь о себе. — Твое сердце всегда принадлежало Артуру, милый мой. Мне часто думалось, что единственный наш грех не в том, что мы полюбили друг друга, а в том, что я встала меж тобою и Артуром и разрушила любовь, которую вы питали друг к другу.

«О, если б все могло остаться так, как в ту ночь Белтайна, когда чары Моргейны объединили нас троих, — в том было бы куда меньше греха! — подумала Гвенвифар. — Грех был не в том, что мы возлежали вместе, а в раздоре, умалившем любовь».

— Я отсылаю тебя обратно к Артуру, ненаглядный мой. Передай ему, что я любила его, несмотря ни на что.

Лицо Ланселета преобразилось почти до неузнаваемости.

— Теперь я понял это, — отозвался он. — И понял, что тоже любил его, невзирая ни на что, — и всегда чувствовал, что тем самым причиняю зло тебе…

Ланселет качнулся к Гвенвифар, желая поцеловать ее — но здесь, в монастыре, это было неуместно. И потому он лишь склонил голову.

— Раз ты остаешься в доме Божьем, молись за меня, леди.

«Моя любовь к тебе — вот моя молитва, — подумала Гвенвифар. — Любовь — единственная молитва, которую я знаю». Никогда еще она не любила Ланселета столь сильно, как в этот миг; потом хлопнула дверь, беспощадно отсекая все, что осталось за ней, и Гвенвифар ощутила, как стены смыкаются вокруг нее, подобно ловушке.

Сколь безопасно она себя чувствовала средь этих стен в былые дни, давно оставшиеся в прошлом! Они казались тогда такой надежной защитой… Теперь же Гвенвифар осознала, что ей предстоит остаться здесь до самой смерти. «Когда я была свободна, — подумала она, — я страшилась своей свободы и не ценила ее. А теперь, когда я научилась любить ее и стремиться к ней, я отказалась от нее — ради своей любви». Гвенвифар смутно ощущала, что поступила правильно: свобода — достойный дар и жертва Господу. Но все же, идя по монастырю, она никак не могла отделаться от ощущения захлопнувшейся клетки.

«Ради моей любви. И ради любви Господней», — подумала Гвенвифар и почувствовала, как в ней проклюнулся первый росток душевного покоя. Ланселет отправится в ту церковь, где умер Галахад, и помолится там. Быть может, он вспомнит тот день, когда туманы Авалона расступились, и они втроем — она сама, Ланселет и Моргейна — заблудившись, шли по колено в озерной воде. При мысле о Моргейне в душе Гвенвифар вдруг вспыхнули любовь и нежность. «Мария, святая Матерь Божья, не покинь ее. Пусть она придет к тебе, когда настанет срок…»