— Богиня — защитница всех женщин, и она накажет тебя за насилие.

— Ты считаешь, это было изнасилование?

— Да! — подтвердила Карлина.

— Не думаю, что ты это всерьез. Твоя богиня знает, что если бы ты не пыталась противиться…

— Не-ет! — вскрикнула она, и он овладел ею во второй раз. Теперь она не сопротивлялась, лежала молча, не шевелясь. Словно кукла…

Бард глянул на нее с презрением:

— Еще не было женщины, которая могла бы пожаловаться на меня. В конце концов и ты, Карлина, поймешь это. Почему ты не можешь стать честной сама с собой? Все женщины одинаковы — в душе вы всегда восхищаетесь мужчиной, который взял вас, продемонстрировал, что он — настоящий хозяин. И ты когда-нибудь будешь благодарна мне за то, что я открыл тебе сию простую истину. Я должен был дать тебе этот опыт. Но ты, Карли, слишком горда. Я должен сломить твою гордыню, чтобы ты могла наслаждаться любовью.

Неожиданно она села на кровати, прикрыла тело рясой.

Бард рассвирепел, сорвал черное одеяние, швырнул его в угол:

— Никогда больше не смей прикасаться к этой дряни.

Карлина пожала плечами, надела нижнюю сорочку. Слезы по-прежнему текли из глаз, она судорожно вытерла их. Однако голос ее был тих и ясен:

— Ты, животное, действительно решил, что мне можно приказывать? Или думаешь, что, защищаясь подобным образом, ты сможешь забыть, что сотворил со мной только что! Ты решил, что сможешь не думать об этом негодяйстве? О своей черной душонке?..

— Только не надо пафоса, — поморщился Бард. — Все женщины одинаковы, и ты, моя любимая, ничем не отличаешься от прочих. Разве что гордыня тебя мучит… Я знал и таких дурех, которые накладывали на себя руки, еще не распознав как следует эту сладость. В первый раз не получилось, так они сразу в петлю. Но я считал, что ты более разумна, чем эти припадочные, более честна сама с собой… Что ты наконец расслабишься и сама захочешь получить удовольствие. Это же неизбежно, ты же сама хочешь меня…

— Это ложь, — сказала она хрипло. — Вранье!.. Выдумки… Если ты, животное, веришь в это, то только потому, что страшишься взглянуть правде в глаза. Оценить то, что ты сотворил…

Он пожал плечами:

— Ой, как страшно. Не надо, Карли, я знаю женщин. У меня их знаешь сколько перебывало?

Она усмехнулась:

— Ничего ты не знаешь! Ни вот столечко, — показала ему кончик мизинца. — Ни одну женщину ты не смог понять. Изнасиловать — да! Это ты в состоянии. Но понять… Ты сам для себя, для собственного успокоения сочинил какие-то сказочки. А эти сказочки не имеют никакого отношения к истине.

— О-о, добрались! Так что же есть истина? — В его голосе послышалось откровенное презрение.

— Ты побоишься взглянуть ей в глаза. Тебя вполне удовлетворяют выдуманные тобой и такими, как ты, байки о глупых курочках, которые только того и жаждут, чтобы ты побыстрее их поимел.

— Ты считаешь, что я настолько глуп, что буду спрашивать женщину и выслушивать ту чушь, которую они городят? Я вот что скажу, все вы — и ты тоже, леди, — спите и видите, как бы скорее явился хозяин, смял вашу гордость, разбудил ваши потаенные желания.

Она улыбнулась уголками губ:

— Значит, ты такой смелый? Такой мудрый? Все знаешь?.. Значит, без колебаний и страха способен взглянуть в лицо истине, слиться сознаниями, когда нельзя солгать?..

— Я и не знал, что ты у нас лерони. Но я уверен в себе, дорогая. Не беспокойся, я не написана в штанишки от того, что прочитаю в твоей головке. Уж конечно, не обольюсь слезами…

Карлина, ни слова не говоря, вытащила звездный камень, который хранился в маленьком кожаном мешочке, подвешенном на шее.

— Так и быть. Знай, что милосердие Аварры распространяется и на тебя. Это я больше не испытываю к тебе жалости. Я верила, что ты ребенок, а ты всего-навсего животное… Что ж, смотри, любуйся…

Камень неожиданно засветился изнутри слабым голубоватым сиянием. Барда вдруг начало подташнивать.

— Нет, смотри, — низким тягучим голосом произнесла Карлина. — Смотри, раз ты такой смелый!..

В первое мгновение — ничего, кроме голубой дымки, потом наплывом — неуклюжий крестьянский парень-переросток, с большими руками, переминающийся с ноги на ногу. Это был он в тот день, когда его привезли в Астурийский замок из отчего дома. Он тогда ничего толком не умел — ни танцевать, ни держаться за столом… Да, таким Карлина увидела его… «Она пожалела меня. И что, ничего больше, кроме жалости?» Бард увидел себя, парнишку, ее глазами. А он был ничего, когда его умыли, постригли, приодели. Даже симпатичный… И не такой бука, как можно было подумать вначале. Вот он первым помчался и влез на дерево, на котором застрял котенок. Вдруг, сменой кадров, неприятное воспоминание — когда слез и заметил восторг в глазах Карлины, Бард неожиданно взял котенка за шкирку и показал, что хочет свернуть ему шею. В следующее мгновение радость в глазах девочки сменилась неописуемым ужасом. Если он способен так поступить с котенком, значит, он и со мной не будет церемониться? Карлине Бард представлялся огромным, страшным, здоровенным, как скала, и в момент обручения, которое совершил король Одрин, она тряслась от страха. Этот человек будет ее мужем? Такой огромный? Он будет обнимать ее, схватит ужасными ручищами, сожмет, будет пытаться целовать. Тут прихлынуло отвращение, которое она испытала, когда он все-таки поцеловал ее. Потом потекли горькие, возмущающие душу мысли о Лизарде, рыдающей в сомкнутые ладошки, — девочка понять не могла, почему этот дядя так поступил с ней? Зачем мучил, трогал, где трогать нельзя, — это грех, щекотал, потом нанес удар. Не рукой — нет… Чем-то жутким, здоровенным. Было очень больно. Так же нельзя делать, так не велят, потом это очень больно, но как окажешь сопротивление каменной глыбе, сопящей, похрюкивающей от удовольствия… Это так унизительно, даже когда боль покинула тело, растаял страх…

Затем явилась картина праздничного вечера, когда он встретил служанку на галерее, и девочка догадалась, что он намерен взять ее снова, желает она того или не желает. И невозможность сопротивляться — от этого на душе становилось еще противней, потому что теперь она знала, что он хочет и почему…

«Бард вовсе не хочет меня; только из-за ущемленного самолюбия он жаждет мое тело. Как же, он спит с королевской дочерью! Кто посмеет бросить упрек в незаконном происхождении зятю короля! Сам по себе он ничего не представляет, у него даже самолюбие кособокое — мечтает утвердиться за счет унижения другого. Когда все падут на колени, тогда он окажется намного выше их всех. А меня он хочет как самку… Больше ничего…»

Бард почувствовал отвращение, которое испытывала Карлина, когда он прикасался к ней. Когда пытался впихнуть свой язык ей в рот, по ее телу пробежали судороги. Его руки, объятия — это что-то омерзительное, неуклюжее, отбивающее всякую охоту. Вот он, совершенно ополоумевший, с перекошенным от ярости лицом, бросается на Джереми с кинжалом в руке — затем доносится вскрик Джереми, наконец конвульсии…

— Все, достаточно, — воскликнул он, однако телепатическая сила туго спеленала его — он даже глаз закрыть не мог. Тут же почувствовал, что был момент, когда она восхищалась им, что-то даже шевельнулось в ее душе… И все ушло! Точнее, он сам все разломал идиотским требованием немедленно отдаться. Ладно бы только требование — следом опять сминающая сопротивление попытка овладеть ею. Вот так, приспичило — и будь любезна, королевская дочь! Вот почему Карлина оставалась холодна, когда его отправили в изгнание. Все еще тогда было кончено. О какой женитьбе после этого могла идти речь? Когда король предложил ей выйти за Джереми, ее охватил такой ужас, что, только сбежав на остров Безмолвия, прожив там тихо, как мышь, несколько декад, она наконец пришла в себя. Святая жизнь излечила ее… Почти совсем… Бард замер, ощутив смертельный ужас, который изведала Карлина, обнаружив, что связана, похищена… беспомощна, совершенно беспомощна … В темном, завешенном паланкине лежала, тряслась в такт ходу коней и мучительно размышляла, кто ее украл, куда везут… Каждая мельчайшая жуткая мыслишка отдавалась в нем ударом молота. Чужие руки, ужас, испытанный ею, когда она увидела лицо Барда, — так она подумала в первую минуту… Узнав, в чьи руки она попала, она не могла рассчитывать на милосердие. Разве животному известно сострадание и жалость, тем более в момент, когда жертва оказалась в его лапах? Тут же плеснуло запахом свободы, ненавистный ей мужик развязал ей руки — ох как она помчалась, совсем как молоденькая червин. Тут же она была схвачена, затем борьба, она отбивалась и руками и ногами (в тумане ужаса мгновенным облегчением мелькнул момент, когда она вцепилась ногтями в щеку мучителя, впервые вид человеческой крови доставил ей радость) и вот опять связана, закинута в паланкин. Какое унижение находиться там и каждый час ожидать насилия! Постоянно усиливающийся ужас, когда ее провели в ее собственные комнаты. И где? В родном доме! Все здесь было пропитано страхом — одежда, еда, теплая вода в ванне, куда ее почти насильно засунули. «После всего этого я никогда не смогу считать себя человеком…»

Когда Бард вошел к ней, она уже была наполовину сломлена. Опять нарастающий ужас, охвативший ее. «Мать Аварра, помоги мне, но силы мои на исходе. Не позволяй этому случиться… Зачем, зачем это, чем я провинилась перед тобой, богиня, за что меня так наказывать? Почему ты покинула меня в трудную минуту? Я верно служила тебе, служила во славу твою…»

Тут бездонное чувство одиночества, ее бросили на произвол судьбы. Но почему, почему богиня отвернулась от нее? Кто ей теперь поможет? Что она против Барда, вон он какой здоровила! Животное!..

Смертельный ужас, обида и унижение, когда Карлина лежала почти обнаженная. Разорванная одежда разбросана по комнате… Страшная боль в низу живота… Неужели Лизарда тоже так мучилась? И хуже всего ощущение, что ты не более чем вещь, которую использовали. Мартышка, над которой посмеялся злой человек. Человек? Это вряд ли. Скорее негодяй! Так и запишем — злой негодяй. Урод, незаконнорожденный… Что-то в глубине ее тела было раздавлено, сплющено… Как гадко ощущать себя никчемной, оскверненной! От этого не отмоешься… И гнев, отвращение к самой себе за то, что оробела, не заставила его убить себя. Надо было бороться до погибели. Ничего, ничего, кроме облегчения, это не принесло бы. А так она не более чем червь. Он мог раздавить ее одним пальцем… Или это он червь? Паразит, напившийся крови, раздувшийся от несчастий других… посмевший обесчестить ее. Она позволила ему совершить насилие — и от этого не уйдешь. Она должна была бороться отчаянней…

Бард не заметил, как оказался на полу. Он был повержен, громко вскрикнул. Оглушительно громко, когда, ломая сопротивление ее губ, пытался втиснуть свой язык в ее рот. Это был ее несостоявшийся вопль, это она должна была вскрикнуть. Теперь кричал он. Этот хриплый, вызывающий тошноту, отвращение стон был неотвратим, неодолим. И следом увесистым добавком волна мерзкой темноты — видно, в тот момент, когда он вторично овладел ею, Карлина на мгновение потеряла сознание. Уже во мраке родился гнев и ярость, крупно замешенные на ужасе и неприятии самой себя, — опять ее использовали. И он пытался добыть удовольствие в этом ужасе, пытался вызвать оргазм? Барда стошнило. На грани сознания он еще старался взмахами рук отогнать эту жуть, стряхнув налипшую на камзол блевотину, но ничего не вышло.

Но это было еще не все. Тут все убыстряющейся чередой поплыли другие лица, другие образы потекли через сознание. Вот явились расширенные, заряженные страхом и отвращением глаза Лизарды. Глаза ребенка, изнасилованного и выброшенного. Он почувствовал ее боль, ее судорогу, непонимание, что с ней происходит, — каждая волна поражала, словно хлестала бичом его сжавшуюся от страха душу… Увидел себя глазами Мелисендры, самодовольного и скверно ухмыляющегося… Неужели у него на самом деле такая гнусная усмешка? В мыслях Мелисендры было только одно — горечь, раскаяние о потере ясновидения. Потом уже пришли боязнь наказания, ожидание сурового приговора, который вынесут дом Рафаэль и леди Джерана. Но этого не может быть! Богиня, этого быть не может, ведь с ней я провел так много ночей, неужели ни разу она не вскрикнула от радости, не потянулась блаженно?.. Не веришь? Смотри… Найдешь — это тебе зачтется. Следом выплыло полное жалости лицо Мелоры.

Внезапно он обнаружил, что стоит на берегу озера Безмолвия — и старуха жрица в черной рясе — капюшон наброшен на голову — корит его, грозит пальцем. Тогда и началось — все, что явилось ему в наплывах зеленоватого тумана, теперь вновь завертелось в зримой дьявольской свистопляске. Опять ребенок, размахивая ручками и ножками, летит со стены. Безмолвный вопль его матери, ее глаза, руки, простертые вперед… К небу? Изнасилованная женщина, минуту назад ставшая вдовой. Все случилось у трупа мужа.

Вот этого не надо! Бард забился в корчах, взвыл, как волк с Киллгардских холмов. Даже звания животного он оказался недостоин — так, бездумная, уверенная в своем превосходстве над другими вещь… Чем можно смыть эти грехи, где найти спасение… Со всем согласен, все правда. Но подскажи, чем очистить душу, как выгрести грязь? Ответа не было, а картинки все наплывали, все лезли в глаза. Конца им долго не будет — Бард знал это. Когда он наступит, все повторится снова? И так раз за разом? Лучше смерть… Смерть…

Оборвалось все разом. Он лежал, свернувшись клубком на грязном, с пятнами блевотины, полу. Где-то, в миллионах миль отсюда, подальше, чем луны, пробегающие по небесам, отомстившая Аварра отключила звездный камень.

Прошло несколько часов. За окнами светало. Начинался день. Бард пошевелился, узрев свет. Следом до него донесся тихий голос:

«Бард, в тебе уживаются две ипостаси… и ту, другую, человеческую я всегда буду любить…»

Чей это голос? Он с трудом разлепил склеившиеся веки. Кто подал весть? Неужели это она? Мелора? Ты, которая всегда любила меня, восхищалась мной. Мелора, единственная женщина, которую он не сломал…

«Боги, даже мой брат, даже Аларик, этот незлобивый простак, возненавидит меня, когда узнает, что я натворил. Только Мелора, ведающая обо мне все, знающая, что за мной числятся поступки и похуже этого, не станет отвращать взор. Только она…»

Голова разламывалась от боли, в глазах плыли разноцветные круги, руки подрагивали — Бард с трудом натянул на себя одежду. Поискал взглядом Карлину — она по-прежнему лежала на кровати. Пошевелиться сил у нее уже не было, не то чтобы набросить на себя одеяло. На ней была все та же разорванная, в пятнах крови сорочка. Глаза были открыты, но жило ли в ней еще сознание — этого никто не мог сказать. «Карли, Карли, я же не хотел, мне и в голову не могло прийти, что я способен на такое! Что же я наделал?!» На цыпочках он дошел до двери, там оглянулся — она смотрела на него и, когда заметила, что он видит ее, вздрогнула. Бард тут же выскочил в коридор. Здесь едва сумел унять дрожь. Одно имя сидело у него в голове — Мелора! Поскорее добраться до нее. Там — спасение! Она вылечит его!.. С трудом сдержался, чтобы в ту же минуту не броситься вниз по лестнице, там на коня и галопом в Башню Нескьи. Он сжал челюсти, потом зашагал в обратную сторону. Зашел в свои апартаменты.

Пол, заметив его, открыл рот — вернее, его нижняя челюсть опустилась до подбородка. Во взгляде мелькнул испуг.

Он что-то быстро заговорил — какую-то глупость, что-то вроде:

— Боже правый, я думал, ты провел счастливую ночь с женой, а выглядишь так, будто явился из ада.

Тут же заткнулся, когда Бард взглянул на него.

— Да что же случилось, — уже в растерянности вымолвил Пол. В этот момент в комнату вышла посвежевшая Мелисендра, на ней был купальный халат, волосы распущены — видно, только что из ванны. Увидев его, она даже замерла на ходу.

— Бард! Что с тобой, дорогой? — воскликнула она. — Ты не заболел?

Он отрицательно покачал головой.

— Я не имею права… не могу рассказать… — И Пол, и Мелисендра были сражены, услышав его голос. Рык какой-то, а не речь. — Самое главное, — глотнув, продолжил Бард, — ты же добрая женщина. Прошу тебя, именем Аварры, пойди к Карлине. Я не могу позволить… нельзя унижать ее присутствием служанок и прочей челяди. Только ты, одна. — Его голос внезапно сел. — Я убил ее. Снасильничал, погубил — не знаю. Она в свою очередь погубила меня.

Бард, защищаясь, поднял руку, словно молил — никаких вопросов. Было видно, что он на грани… Потом, повернулся к Полу и уже зычно распорядился:

— Пока я не вернусь… На все время моего отсутствия ты — лорд-генерал армии Астуриаса. — Помолчал, потом загадочно добавил: — Это случилось раньше, чем мы оба ожидали. Вот так.

Пол было собрался возразить, однако Бард стремительно покинул комнату.

Когда звуки его шагов стихли, Пол удивленно глянул на Мелисендру:

— Что же, черт побери, с ним случилось? Он выглядит так, словно на него пал гнев богов.

— Не богов, — возразила Мелисендра. — Богини! Когда она рассержена, беспощадно карает оскорбивших ее. — Она положила руку Пола к себе на талию. — Я пойду к Карлине. Бард молил именем Аварры, и на такую просьбу ни одна женщина не может не откликнуться.