Рэй Брэдбери
      Знали, чего хотят
      Отец втянул носом воздух:
      - Чем это пахнет?
      - Наши дочери пишут маслом, - ответила мать.
      - Мэг и Мари? - Повесив шляпу, отец взял мать под руку и провел в гостиную. - Пишут картины?
      - Да, в своем святилище наверху. Если ты трижды постучишь в дверь и очень вежливо попросишь, может, новоявленные Ван-Гоги тебя впустят.
      - Обязательно попрошу. Я должен быть в курсе.
      Поднявшись на второй этаж, в более изысканную часть дома, где пахло пудрой и загаром, духами и экстрактом для ванны, отец осторожно постучал в дверь, ведущую в комнату дочерей. Здесь запах был сильнее: резкая, отдающая осенью смесь скипидара и красок - так пахнет в обители воображения, может быть, гения. Отец улыбался своим мыслям, когда ему открыли дверь.
      - Привет, папа, - сказала Мари.
      - Входи, - сказала Мэг, - посмотри. - Она стояла у старого камина, служившего ей мольбертом, с кистью в руке, на носу мазок белой краски.
      Отец подошел поближе.
      - Хотите сказать, что соперничаете с Рембрандтом?
      - О, ничего подобного!
      - Ну что ж, если в двух девицах, семнадцати и восемнадцати лет, бурлит и прорывается творческое начало - это приятно. А может, живопись нужна вам по программе колледжа?
      - Боже, конечно, нет. Мы просто пытаемся создать портрет идеального мужчины.
      - Пытаетесь... Как вы сказали?
      - Пытаемся показать, какие мальчики нам нравятся. У каждого из приятелей берем лучшее. Плюс творческое воображение. Понимаешь?
      - Кажется, да.
      - Десять учениц пишут портреты ребят, с которыми им хотелось бы встречаться. Это конкурс школьного клуба.
      - Все это очень хорошо, - ответил отец, - но что вы будете делать, окончив портреты? Разыскивать Прекрасных принцев в жизни?
      - Попытка не пытка, папа.
      - Да, конечно. - Отец придал своему голосу самый дружеский тон. - Ну что ж, посмотрим?
      Мэг отступила от своего полотна.
      - У меня глаза не получаются.
      Держась за подбородок, отец долго смотрел на портрет.
      - Да, действительно. Один глаз отклонился почему-то к западу, а другой - к востоку.
      - Я, конечно, все время что-то меняю, - поспешно объяснила Мэг, - добавляю новое каждый день.
      Отец молчал, поглощенный творением Мэг. Потом перевел взгляд на работу Мари, стоящую рядом на камине.
      - То мне кажется, что у него должны быть голубые глаза, то карие, сказала Мари. - Просто ужас, до чего я непостоянна. Ну как, нравится парень? Правда, шик-блеск?
      - Разве и сейчас говорят "шик-блеск"? - удивился отец. - Это словечко было в ходу еще у нас в колледже, году в тридцать четвертом. Да, этот парень почти что "шик-блеск".
      - "Шик-блеск", папа, не может быть "почти". Или да, или нет.
      - У него не ладится с подбородком. - Отец прищурился. - Он что - жует конфету, жвачку или грызет леденец?
      - Да нет, у него просто волевая челюсть. Я люблю волевую челюсть у мужчин.
      Отец удрученно потер свою собственную.
      - Этот портрет тоже не окончен?
      - Нет, конечно. Пишу понемножку. Так интереснее.
      - А что думают о вашей работе Еж и Шутник?
      Еж получил свое прозвище за стрижку, напоминающую щетку-скребницу; в последнее время он тихо торчал возле дома по вечерам. Шутник был совсем в другом духе: отец назвал его так потому, что смех этого парня, вернее, хохот, ржанье и гоготанье, сопровождавшиеся судорогами, можно было слышать за версту; иногда этот смех раздавался ясной лунной ночью где-то на ферме. Обычно Шутник рассказывал какой-нибудь анекдот, до сути которого приходилось долго и настойчиво добираться, а потом заходился в пароксизме смеха, повиснув на собеседнике, чтобы не упасть. Но, вообще говоря, Еж и Шутник были симпатичные ребята, совсем непохожие на эти портреты.
      - Мы им еще не показывали, - медленно проговорила Мари.
      - Наверное, придется показать.
      - Да, но мы знакомы всего несколько недель.
      - Должны же ребята знать своих соперников. А вдруг им захочется подтянуться?
      - Папа!
      В этот самый момент снизу, со двора, донеслись звуки, от которых мурашки пошли по коже; отец весь сжался, несмотря на свою твердость. Такой же страх испытывали, видимо, миллион лет назад первобытные люди, когда их глубокую спячку нарушали невообразимые звуки, издаваемые динозаврами. Пещерные жители вскакивали и кутали головы в шкуры, а чудовища громоздились у входа, с хрустом перемалывая чьи-то кости. Что касается отца, то и он - вполне человек двадцатого века, в костюме за 75 долларов, с масонским кольцом на пальце и сознающий к тому же, что святость брака и семьи должна придавать ему мужества, - он содрогнулся от этого хохота, и волосы на его голове встали дыбом.
      - Шутник, - прошептала Мари.
      - Шутник, - ответил отец.
      - Я думаю, его лучше впустить.
      - Пусть идет по лестнице медленно, - посоветовал отец, - ведь если он сломает ногу, придется пристрелить.
      Еж и Шутник стояли в центре гостиной, расставив на ковре здоровенные ноги и разглядывая ногти на руках, отнюдь не идеально чистые. Пока отец спускался по лестнице и здоровался, он успел рассмотреть животных, которых его дочери пригнали с пастбища. Парни были сложены одинаково, и оба напоминали фигуры, наспех собранные из крупных детских кубиков, нанизанных на кости старого мамонта. Их локти вечно отскакивали в стороны, натыкаясь на предметы - на ребра стоящих рядом людей, на двери, рояли и вазы. Вазам особенно везло: эти локти, казалось, обладали какой-то особой, неизъяснимой силой, заставлявшей вазы лететь через всю комнату, рикошетом отскакивать от стены, а то и прыгать с каминной полки. Не зря, видно, в свое время в посудных лавках вывешивали объявления, где говорилось без обиняков, что внутрь впускают только мальчиков, умеющих держать руки по швам. Вот и сейчас Еж, которого по-настоящему звали Честер, и Шутник - на самом деле Уолт - изо всех сил старались совладать со своими локтями, ожидая, когда девушки пригласят их в дом.
      Отец видел, что у каждого из них было еще по две задачи: первая - удержать на плечах огромную голову, что было довольно трудным жонглерским трюком, потому что она все время куда-то клонилась, сгибая шею; и вторая - следить за тем, чтобы ступни, такие же своенравные, как и локти, не стукнули кого-то по щиколотке или не задели стул. Ноги под стать головам и рукам были здоровенными, и, присмотревшись, отец понял, что от них можно каждую минуту ждать чего угодно.
      - Эй, - сказал Шутник, - как насчет того, что кто-то пишет портрет Прекрасного принца?
      Девушки молчали в изумлении.
      - Об этом вся школа гудит, - сказал Еж. - Дайте взглянуть!
      - Нет, нет! - воскликнула Мэг.
      - Они еще не закончены, - сказала Мари.
      - Да ну, - сказал Еж, - не вредничайте! Сестры посмотрели на отца, отец на сестер.
      - Ну что ж, - сказала Мэг, - пошли.
      Молодежь поднялась наверх. Чувствуя себя виноватым, отец стоял внизу и прислушивался. Наверху хлопнула дверь, протопали большие ноги. Повисла долгая, напряженная тишина. Отец повернулся было, чтобы уйти на кухню; его остановил рев животного, в которого вонзили нож. Потом последовали выкрики и громовые раскаты.
      Шутник хохотал. Он топал ногами как сумасшедший, сотрясая дом. "Боже", подумал отец.
      Но вот и Еж присоединился к нему: он заухал, как филин, потом набрал побольше воздуха и издал вопль. Дочери зловеще молчали. Отец слышал, как парни перекликались: "Посмотри на это!", "А тут что?", "А тут? О-ой!". Наверное, они, раскачиваясь, держались друг за друга, чтобы не упасть и не покатиться по полу.
      Отец стоял, схватившись за перила.
      Сестры заговорили. Не повышая голоса, но гневно. Потом громче. Шутник и Еж не слышали, потому что продолжали дико хохотать, якобы объясняя друг другу, как хороши оригиналы - их рубиново-красные губы, золотые кудри, тела древних греков. Опьяненные бурным весельем, они, конечно, ходили ходуном перед портретами - это можно было себе представить.
      - Честер! Уолт!
      Это был пронзительный крик - крик джунглей.
      Смех прекратился.
      Отец почувствовал, что покрывается испариной. Девушки говорили очень тихо, ледяным тоном, словно с чердака подул зимний ветер. В мертвой тишине их голоса звучали ровно, они почти шипели, как змеи. Отец представил себе, как парням указали на дверь жестко вытянутой рукой. И в самом деле, через минуту Честер и Уолт скатились с лестницы, зажимая рты руками. Они взглянули на отца, а он вопросительно - на них. В глазах мальчишек плясали черти. Прижимая ладони к губам, они выскочили из дома. Отец сжался, зная, что дверь грохнет изо всех сил, так и случилось.
      - И не возвращайтесь! - крикнула Мэг, стоя на лестничной площадке. Но было поздно.
      В сумерках за дверью дома какое-то время было тихо, потом новый взрыв ненасытного животного смеха. Отец провожал парней глазами, пока они не скрылись из виду: они шли спотыкаясь, облапив друг друга и закинув головы к звездам, совершенно как два пьянчуги, что вывалились из кабака, где провели ночь в загуле.
      Позже, к вечеру, зазвонил телефон. Говорил Еж.
      - Э-э-э, я просто хотел сказать, что мы оба сожалеем...
      - Боюсь, что я не смогу позвать дочерей к телефону, - сказал отец.
      - Даже и извиниться нельзя?
      - У них наверху дверь заперта.
      - Мы все испортили, - сказал Еж несчастным голосом.
      - А вы не сдавайтесь. Все станет на свои места.
      - Как раз когда все наладилось... - продолжал Еж, - мы уже две недели пытаемся их куда-то пригласить, а они все отнекиваются. И вот мы пришли взглянуть на картины... - Он подавил смешок. - Извините, я и не думал смеяться.
      - Я вас вполне понимаю, - сказал отец, - если вам от этого легче.
      - Передайте им, что мы очень сожалеем, - сказал Еж. - И раскаиваемся.
      Отец поднялся наверх, чтобы передать разговор. Он все сказал через закрытую дверь, но ему даже не ответили. Пожав плечами, он раскурил трубку и сошел вниз.
      Всю следующую неделю отец был порядком занят. В те три вечера подряд, что он возвращался со службы раньше обычного, он не видел ни Ежа, ни Шутника. Дочери меж тем рисовали в своей комнате с каким-то рьяным упорством. На четвертый день Еж и Шутник мелькнули в самом конце улицы - что называется, в туманной дали. На пятый день позвонили по телефону. На шестой Мэг сказала им с десяток слов. На седьмой, то есть в воскресенье, парни удостоились высокой чести беседовать с сестрами на крыльце не более пяти минут. К следующей среде ребята уже забегали по три-четыре раза за вечер, пытаясь уговорить девушек пойти с ними в кино или на танцы (то самое свидание, которого они добивались теперь уже больше месяца).
      - Как вы считаете, пойдут они с нами, мистер Файфилд? - спросили они отца, встретив его однажды вечером.
      - Все в руках божьих, мальчики, - ответил он.
      - По-моему, мы ведем себя прекрасно, - сказал Еж.
      - Каемся как черт знает что, - добавил Шутник.
      - Мы даже не вспоминаем проклятых портретов!
      - Это мудро, - сказал отец и похлопал парней по плечу.
      Отношения отца с дочерьми были в ту неделю несколько отчужденными: похоже было, что они и его причислили к мужскому заговору. А он, проявляя благоразумную деликатность, не интересовался тем, как развивается новая форма искусства.
      - Ну как, готово? - спросил он однажды.
      - Почти, - ответили сестры.
      - Нашли ребят, похожих на портреты? - Это прозвучало как бы между прочим.
      - Почти.
      - Что ж, не теряйте надежду.
      На десятый день после ссоры отец улучил момент, чтобы взглянуть на рождение великих полотен, когда дочерей не было дома. Потом он спросил у жены:
      - Тебе не кажется, что портреты слегка меняются?
      - Не заметила.
      - Волосы, например. Ведь оба были блондинами?
      - Разве?
      - По-моему, и глаза у обоих были сначала небесно-голубыми.
      - Может, ты и прав.
      - А девчонки говорят тебе что-нибудь... м-м-м... о том, что трудно найти ребят, похожих на идеал?
      - Они все время не в духе. Пора бы им прекратить это дурацкое занятие.
      - Ерунда. Они умеют приспосабливаться, вернее, закаляться в борьбе. Жизнь никогда их не скрутит. Впрочем, эти портреты... Мне кажется, девчонки похудели... Костлявые какие-то. Не могу понять, в чем дело.
      - Можно сказать, что этой живописью они сами себя загнали в тупик, ответила мать, - и не видят выхода. А что там творится с портретами?
      - Еще не закончены. Будем ждать. Однако, должен признаться, эта неопределенность меня убивает. - И отец снова побрел наверх, в комнату дочерей.
      На одиннадцатый день, а именно в пятницу вечером, придя с работы, отец был удивлен тишиной, царившей в доме. Он подошел к жене, сел рядом и чмокнул ее в щеку.
      - Что за безлюдье? - спросил он.
      Обеденный стол сверкал серебром и белизной салфеток, но все было не тронуто.
      - А где дочери? - продолжал отец.
      - Наверху, болеют.
      - Болеют?!
      - Ты же знаешь, каждый раз, когда у них свидание, они заболевают. Когда появляются кавалеры, они выздоравливают. А к десяти вечера, после кино, каждая сможет выпить по четыре эля(1). Кстати, сегодня великий день: они нашли своих Прекрасных принцев.
      - Не может быть.
      - Так они сказали.
      - Я знал, они своего добьются. И кто же герои дня?
      - Это большой сюрприз. Они будут здесь через пять минут. Нам придется решать, соответствуют ли они своим портретам.
      - Горжусь дочерьми. Молодцы! Поставили цель и достигли ее.
      - Они еще после обеда работали: последние мазки, говорят.
      - Ну что ж, теперь нам только остается повторить за Малюткой Тимом: "Да осенит нас всех господь своею милостью!"(2) - сказал отец. - Такое событие следует отпраздновать. Честно говоря, сначала я думал, что девчонки метят слишком высоко.
      На улице за углом послышался странный грохот, словно неслась лавиной огромная консервная банка. Дешевый автомобильчик остановился возле дома, наткнувшись на собственные тормоза. Напоследок он подпрыгнул, как на ухабах, и издал скрежет, в котором слышались жалобы и стоны мертвецов.
      - Приехали, - сказала мать.
      - Я должен их видеть, - сказал отец сияя. - Будем надеяться, что у избранников есть мозги, соответствующие их красивым лицам.
      Пройдя в холл, отец подождал звонка, потом щелкнул выключателем, чтобы осветить крыльцо. Фонарь не зажегся.
      - Простите, пожалуйста, - сказал он двум незнакомцам, стоявшим в сумерках. - Все собираюсь сменить проклятую лампочку. Рад познакомиться, я отец девушек. Проходите. Как вас зовут?
      Две фигуры неловко протиснулись вперед, к свету.
      - А-а вы знаете нас, мистер Файфилд.
      Раздался взрыв смеха, внезапный, как порыв зимнего ветра, и сразу же стих, сменившись красивым, застенчивым хохотком. Молчание.
      - Еж, - произнес отец, - Шутник.
      - Привет, - ответили парни.
      - Я хотел сказать - Честер и Уолт. - Отец поспешно отступил, чтобы пропустить их в холл. - А это... не ошибка? Девушки ждут именно вас?
      - Кого же еще? - крикнул со смехом Шутник. Потом опустил голову и сделал новую попытку: - Кого же еще? - На этот раз тихим, деликатным голосом, как настоящий джентльмен.
      - Марта, - отец повернулся к жене, - мне кажется, ты сказала...
      - Проходите, мальчики, проходите, - поспешно пригласила мать.
      - Спасибо, - парни неловко приблизились и встали под лампой - странные, непохожие, совсем другие.
      - Наконец-то нам удалось их пригласить.
      - Сломили сопротивление противника, - добавил Уолт.
      - Дайте на вас посмотреть, - сказал отец. - Так. Волосы причесаны.
      Парни улыбнулись.
      - Брюки отглажены. Посмотрели на свои брюки.
      - Руки отмыты, - сказал отец испуганно. Они взглянули на свои руки.
      - Надели белые рубашки и галстуки!
      Парни поправили галстуки; лица их покрылись бисеринками пота - видимо, от гордости.
      - Ботинки сверкают, - продолжал отец. - Я с трудом узнал тебя, Шут... я хотел сказать, Уолт.
      - Для ваших дочерей не жаль усилий, сэр.
      - Я это каждый день говорю. - Отец продолжал смотреть на лица ребят, на их тела в аккуратной одежде. Казалось, какая-то особая деликатность зарождалась в них в выходной день с наступлением темноты.
      Девушки сбежали по лестнице бегом, потом резко сменили темп и пересекли комнату не спеша, стряхивая друг с друга тончайшие ниточки и следы пудры. Они принесли с собой запах масляной краски и запах духов.
      - Я думаю, у нас все же есть головы на плечах, - сказала Мэг.
      - Еще как есть! - крикнул Шутник, а потом, прибегнув к новому способу, повторил всю фразу снова, вполголоса: - Еще как есть, Мэг.
      - До свиданья, папа, мама. - Девушки весело кружились по комнате, раздавая поцелуи. - Мы вернемся к одиннадцати.
      - Я не волнуюсь, - сказал отец.
      - Вы можете быть совершенно спокойны, сэр, - сказал Шутник, подавая руку отцу. Торжественным рукопожатием они словно скрепили договор.
      Парадная дверь закрылась бесшумно. Отец удивился: он ждал, что она грохнет. Уводя мать под руку из передней, он спросил:
      - Мне казалось, ты говорила...
      - Я удивилась не меньше, чем ты.
      - Знаешь, когда парни приоделись, оказалось, что они не так уж плохи. Если дать им еще с годик времени, подкормить овощами и молоком... - он остановился, - слушай, мне страшно интересно, что с портретами? Не мое собачье дело, конечно, но что они сделали? Выбросили их, прекратили поиски оригинала? Это можно узнать, только увидев.
      - Ты думаешь, что имеешь право?
      - Никогда им не признаюсь. Я пошел. - И он поспешил по лестнице вверх.
      Отец открывал дверь так осторожно, словно духи дочерей витали в комнате. Он тихо вошел и остановился перед двумя портретами, освещенными лампой "молния". Сначала он долго смотрел на работу Мари, потом столь же долго на работу Мэг.
      Портрет, что писала Мари, был таким же, каким он видел его четыре дня назад, и в то же время не таким. Нижняя челюсть юноши таинственным образом убавилась, зубы выдались вперед, локти, казалось, готовы были подняться вверх, как два летающих ящера, а ноги зашагать сразу в нескольких направлениях. Портрет дышал великолепной ленью, беспечным и красивым равнодушием. Глаза были бледно-голубого, размытого дождями цвета, а волосы, еще недавно такие длинные, белокурые, свисавшие прядями, стали грязновато-коричневыми, как перья воробья, и торчали жесткой, сердитой армейской щетиной.
      Отец мягко улыбался, подвигая портрет поближе к свету. Рассматривая второе творение, он услышал легкие шаги и обернулся. Жена его вошла в комнату, подошла поближе, встала рядом.
      - Как же так, - произнесла она через минуту, - ведь это же...
      - Да, - сказал отец. - Прекрасный принц. Мать поднесла руки к лицу.
      - Ты знаешь, это и грустно, и глупо, и мило с их стороны - всё сразу. Девочки, девочки...
      - А что ты скажешь о работе Мэг? Ты как раз вошла, когда я начал ее рассматривать.
      Оба долго изучали портрет.
      - Не похож ни на одного мальчика, с которым она знакома, - сказал отец. Я думал, раз портрет Мари так напоминает Ежа, этот должен быть...
      - Похож на Шутника?
      - Да.
      - А он и похож немножко. И в то же время нет. Он напоминает... - Мать задумалась на мгновение, потом взглянула на мужа. - Он напоминает тебя.
      - Ничего подобного!
      - Но это так.
      - Нет, нет.
      - Но он похож.
      Отец только фыркнул в ответ.
      - Этот контур челюсти...
      - У меня не такая волевая челюсть.
      - Такая.
      - Вы обе слепые, и ты и Мэг.
      - Неправда. И глаза тоже твои.
      - У меня они не такие голубые.
      - Ты споришь со своей бывшей невестой?
      - Все равно голубые, но не настолько.
      - Напрашиваешься на комплимент. А уши? Это отчасти ты, отчасти Шутник.
      - Я оскорблен.
      - Наоборот, - тихо сказала мать, - ты польщен.
      - Тем, что моя дочь перемешала меня с Шутником?
      - Нет, тем, что она вообще писала с тебя. Ты польщен и тронут. Ну пожалуйста, Уилл, согласись.
      Отец долго стоял перед портретом; на сердце у него было тепло и светло, щеки его зарделись.
      - Ладно, сдаюсь. - Он широко улыбнулся. - Я польщен и тронут. Ох эти девчонки!
      Жена взяла его под руку.
      - Знаешь, Шутник вообще немного похож на тебя.
      - Опомнись, что ты говоришь?!
      - Я видела фото, на котором тебе семнадцать: ты был похож на скелет в перьях. А если подождать пару лет, Шутник раздастся в плечах, остепенится и будет как две капли воды похож на тебя. Это твой непарадный портрет, если хочешь.
      - Никогда не поверю.
      - Не слишком ли ты протестуешь?
      Он промолчал, но вид у него был застенчивый и довольный.
      - Ну ладно. Завтра, заканчивая портреты, девицы опять все изменят, они ведь еще не готовы. - Отец протянул руку и прикоснулся к холстам. - Черт возьми...
      - Что случилось?
      - Потрогай, - сказал отец. Он взял руку жены и провел ее пальцем по портрету.
      - Осторожно, смажешь!
      - В том-то и дело, что нет. Чувствуешь?
      Портрет был сухим. Они оба были сухими. Их сбрызнули фиксатором и подержали у огня, чтобы закрепить краски. Портреты были закончены - полностью закончены - и высушены.
      - Закупорили и выставили на обозрение, - заключил отец.
      Далеко за стенами дома, в прохладе ночи, снова прогрохотала огромная консервная банка, было слышно, как засмеялись сестры, что-то выкрикнул Еж, захохотал Шутник, вспугнул стаю ночных птиц, которые панически взметнулись в небо. Дребезжа всем корпусом, автомобиль мчался дальше, по улицам окраины, навстречу городским огням.
      - Пойдем, Шутник, - тихо позвала мать.
      Она повела отца из комнаты; они выключили свет, но, прежде чем закрыть за собой дверь, бросили последний взгляд на два портрета, стоящие в темноте.
      Увековеченные в масле лица улыбались праздной, небрежной улыбкой; тела стояли неуклюже, стараясь уравновесить головы, прижимая локти, готовые в любой момент отскочить в стороны, а главное, заботясь о том, чтобы огромные ноги не ринулись бог знает куда, на бегу высадив из окон прохладные темные стекла.
      Молча улыбаясь, отец и мать вышли из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.