Рэй Брэдбери
      ВСЕГО ЛИШЬ ЛИХОРАДОЧНЫЙ БРЕД
      Перевод Л. Терехиной и А. Молокина
      Его уложили на свежие, чистые, накрахмаленные простыни, а на столике под неяркой розовой лампой всегда стоял стакан свежего апельсинового сока с мякотью. Стоило только Чарльзу позвать, как мать или отец заглядывали в его комнату, чтобы узнать, как он себя чувствует.
      В комнате было слышно все, что делалось в доме: как по утрам в туалете журчала вода, как дождь стучит по крыше, шустрые мышата бегают за стенкой, на нижнем этаже поет в клетке канарейка. Если ты умеешь слушать, то болезнь не так уж и страшна. Чарльзу было тринадцать лет. Стояла середина сентября, и осень только слегка коснулась природы желтым и красным.
      Он валялся в постели уже трое суток и только сейчас начал испытывать страх.
      Что-то случилось с его рукой. С его правой рукой. Он смотрел на нее, она была потная и горячая и лежала на покрывале, казалось, отдельно от него. Он мог слабо пошевелить пальцами, немного согнуть локоть. А потом она опять становилась чужой, неподвижной, и цвет ее менялся.
      В тот день снова пришел доктор. Постукивая по его тощей груди, как по барабанчику, доктор, улыбаясь, спросил:
      - Ну, как наши дела? Я знаю, можешь ничего не говорить: "Температура нормальная, но чувствую себя отвратительно!" Доктор часто повторял эту шутку и сам же над ней смеялся.
      Чарльз продолжал лежать, для него эта скверная затертая шутка становилась реальностью.
      Нелепая фраза засела в мозгу. Рассудок в ужасе отшатывался от нее и снова возвращался. Доктор и не подозревал, как жестоки порой бывали его шуточки.
      - Доктор, - прошептал Чарльз, он лежал вытянувшись и был очень бледен. - Моя рука больше мне не принадлежит. Сегодня утром она стала чем-то другим. Доктор, пожалуйста, сделайте ее, как раньше.
      Доктор натянуто улыбнулся и погладил его руку.
      - Мне это нравится, сынок. У тебя всего лишь лихорадка, и ты бредишь.
      - О доктор, доктор, она же стала совсем другой, - всхлипнул Чарльз, с жалостью сжимая здоровой рукой другую, бледную, не принадлежащую ему. - Это же правда!
      Доктор усмехнулся.
      - Я дам тебе розовую пилюлю, и все пройдет. - Он впихнул ему в рот таблетку. - Глотай!
      - Это сделает мою руку прежней, и она снова станет моей?
      - Да-да.
      В доме было тихо. Доктор уезжал по спускающейся с холма дороге под тихим голубым сентябрьским небом. Где-то далеко на кухне тикали часы.
      Чарльз лежал и смотрел на руку. Она не становилась прежней. Она так и оставалась чем-то инородным.
      За окном поднялся ветер и швырял сорванные листья в холодное стекло.
      В четыре часа стала меняться и его другая рука. Похоже, начиналась лихорадка. Рука пульсировала и медленно, клеточка за клеточкой, менялась. Биения руки были, как биения горячего сердца.
      Ногти посинели, потом покраснели. Изменения происходили в течение часа без малого, потом все кончилось, и рука опять выглядела, как обычно. Хотя и не совсем. Рука больше ему не принадлежала.
      Он долго лежал, охваченный ужасом, а потом вдруг крепко уснул.
      В шесть часов пришла мама и принесла бульон. Он к нему не притронулся.
      - У меня нет рук, - сказал он и закрыл глаза.
      - Твои руки в полном порядке, - успокоила мама.
      - Нет, - настаивал он. - У меня больше нет рук. Мне кажется, что остались лишь обрубки. О мама, держи, держи меня, я боюсь!
      Она накормила сына с ложечки, как в детстве.
      - Мама, - попросил он. - Позови опять доктора. Мне очень плохо.
      - Доктор придет сегодня в восемь вечера, - ответила она и вышла.
      В семь часов дом погрузился в сумерки. Чарльз сидел в постели, когда почувствовал, как что-то происходит сначала с одной ногой, а потом и с другой.
      - Мама! Иди скорее сюда! - отчаянно закричал он. Но когда мать пришла, все уже прошло. Мать ушла наверх. Он лежал тихо, а ноги его продолжали пульсировать, стали горячими и покраснели. Казалось, в комнате стало жарко от этих горячечных изменений. Сильный жар поднимался от кончиков пальцев до щиколоток, а затем и до колен.
      - Можно войти? - Доктор стоял в дверях, улыбаясь.
      - Доктор! - воскликнул Чарльз. - Быстрее откиньте одеяло!
      Доктор не спеша поднял одеяло.
      - Ну вот. Ты цел и невредим, хотя и потеешь. Небольшая лихорадка, я же тебе говорил, чтобы ты не вертелся, негодный мальчишка! - Он ущипнул его за влажную розовую щеку. - Пилюли помогли? Рука вернулась к тебе?
      - Нет же. То же самое случилось с другой моей рукой и ногами!
      - Ну-ну. Нужно дать тебе еще три пилюли, по одной на каждую ногу и одну - на другую руку, не так ли, мой маленький пациент? - засмеялся доктор.
      - А они мне помогут? Пожалуйста, скажите, что у меня!
      - Небольшой приступ скарлатины, осложненный легкой простудой.
      - Во мне сидит микроб? Да еще размножается?
      - Да.
      - А вы уверены, что это скарлатина? Вы не делали никаких анализов.
      - Я определяю скарлатину сразу, когда с ней сталкиваюсь, - сдержанно, но авторитетно ответил доктор, проверяя у мальчика пульс.
      Чарльз тихо лежал, пока доктор укладывал свой скрипучий черный саквояж. Потом глаза его на мгновение вспыхнули. Он что-то вспомнил. В тишине голос мальчика прозвучал вяло и слабо.
      - Однажды я читал книгу. Там говорилось об окаменевших деревьях, о древесине, превращающейся в камень. Как деревья падали и гнили, а в них попадали минералы. Они пропитывали деревья, и те внешне оставались такими же, как были, но внутри были камнем.
      Он умолк. В тихой теплой комнате слышно было его дыхание.
      - Ну? - спросил доктор.
      - Я думал, - откликнулся Чарльз спустя некоторое время. Микробы могут вырасти? На уроках биологии нам рассказывали об одноклеточных животных: амебах и им подобных. Миллион лет назад они группировались до тех пор, пока не образовалось скопище клеток, давшее начало первому телу. Клеток объединялось все больше и больше, их колонии росли и в конце концов вырастали в рыбу и даже в человека. Все мы - ни что иное, как скопище клеток, которые решили объединиться, чтоб помочь друг другу выжить. Это правда?
      Чарльз облизал пересохшие губы.
      - К чему ты это все рассказываешь? - Доктор склонился над ним.
      - Мне нужно было вам это рассказать, доктор, просто необходимо! - воскликнул мальчик. - Что произойдет, вы только представьте, пожалуйста, представьте, если, как когда-то давным-давно, множество микробов соберутся вместе и решат объединиться? А затем размножатся и еще раз размножатся...
      Его бледные руки, лежащие на груди, едва заметно двигались к горлу.
      - И решат захватить человека?
      - Захватить человека! - закричал Чарльз. - Да, превратиться в человека. В меня, в мои руки и ноги! Что, если болезнь знает, как убить человека, а потом жить после него?
      Он завопил.
      Руки вцепились в горло.
      Доктор с криком ринулся к нему.
      В девять часов родители провожали доктора к машине. Несколько минут они разговаривали на холодом ночном ветру.
      - Обязательно следите за ним, чтобы руки у него были вытянуты вдоль тела, - говорил доктор, беря протянутый саквояж. - Я не хочу, чтобы он себя поранил.
      - Доктор, он выздоровеет? - На мгновение мать схватила его за руку.
      Он погладил ее по плечу.
      - Разве я не был вашим семейным врачом тридцать лет? У него лихорадка, а от нее - галлюцинации.
      - А те синяки на горле? Он ведь чуть не задушил себя.
      - Только следите, чтоб он лежал вытянув руки, и утром он будет здоров.
      Машина покатилась вниз по дороге, в сентябрьскую мглу. В три ночи Чарльз все еще не спал. Он лежал на влажных простынях в своей маленькой темной комнате, и ему было очень жарко. Он больше не чувствовал ни рук, ни ног, да и все тело начинало изменять ему. Оцепенелый и неподвижный, он лежал, уставясь в широкий белый потолок. Ночью он бился и кричал, мать несколько раз приходила, чтобы сменить мокрое полотенце у него на лбу. Потом больной ослаб и охрип, обессиленно затих и лежал, вытянув руки по швам. Он чувствовал, как меняется его организм, перемещаются органы, легкие как будто охвачены синим спиртовым пламенем. На стенах комнаты плясали отблески огня, всю ночь горевшего в камине.
      Теперь у него не было и тела, оно исчезло. Вернее, было, но в нем жгуче пульсировало наркотическое зелье. Как будто голову аккуратно отделили от туловища хирургическим ножом, и она, освещенная слабым ночным светом, покоилась на подушке, а туловище было внизу, все еще живое, но не его.
      Оно принадлежало кому-то другому. Болезнь сожрала туловище и воспроизвела его подобие, бьющееся в лихорадке. У этого подобия были и редкие волоски на руках, и ногти, и шрамы, и даже маленькая родинка на правом бедре - все было воспроизведено абсолютно точно.
      "Я мертв, - подумал он. - Меня убили, и я все же жив. Мое тело мертво, оно теперь только болезнь, и никто об этом не узнает. Я буду всюду ходить, но это буду не я, это будет что-то другое. Это что-то будет ужасным, злым, огромным. Таким злым, что его невозможно будет понять и осмыслить. Оно будет покупать обувь, пить воду, когда-нибудь женится и однажды совершит такое зло, какое никогда раньше не совершалось".
      Теперь тепло подступало к шее, заливая щеки, как горячее вино. Губы горели, веки вспыхнули, словно лепестки, из ноздрей вырывалось едва заметное голубое пламя.
      "Вот и все, - подумал он. - Огонь охватит мою голову, мой мозг, расправится с глазами, потом с зубами, со всеми мозговыми извилинами, ушными раковинами. И от меня не останется ничего".
      Он почувствовал, как его мозг заливает кипящая ртуть, как левый глаз сомкнулся, словно раковина беззубки, и закатился. Он ослеп на левый глаз. Тот больше ему не принадлежал. Теперь это была территория противника. Язык исчез, был вырван. Левая щека онемела и пропала. Левое ухо перестало слышать; Теперь оно принадлежало кому-то другому.
      Превращение заканчивалось, минерал заменил дерево, болезнь заменила здоровые живые клетки.
      Он пытался кричать. Крик резко, высоко и громко звенел в комнате все время, пока вытекал мозг. Его правый глаз и правое ухо были вырезаны. Он ослеп и оглох. Все заполнил хаос, ужас и огонь. Это была смерть. Он затих, когда мать вбежала в комнату и бросилась к постели.
      Стояло чистое, ясное утро. Свежий ветер дул доктору в спину всю дорогу к дому. У окна верхнего этажа стоял полностью одетый мальчик. Он даже не махнул рукой в ответ на восклицание доктора:
      - Что я вижу? Ты встал! О, Господи!
      Доктор почти бегом поднялся по лестнице. Задыхаясь, он влетел в спальню.
      - Почему ты не в постели? - спросил он мальчика и, не дожидаясь ответа, бросился выстукивать ему грудную клетку, щупать пульс и мерять температуру. - Просто удивительно! Нормально. Боже мой, нормально!
      - Я никогда больше не буду болеть, - чуть слышно сказал мальчик. Он стоял и смотрел в открытое окно. - Никогда.
      - Я надеюсь. Ну что же, ты выглядишь прекрасно, Чарльз.
      - Доктор!
      - Что, Чарльз?
      - Теперь я могу ходить в школу? - спросил мальчик.
      - Завтра уже будет можно. Похоже, что ты туда прямо-таки рвешься.
      - Да, я люблю школу. И всех ребят. Я хочу играть с ними, бороться, плеваться, дергать девчонок за волосы, пожимать руки учителям, отираться в раздевалке. Я хочу вырасти, попутешествовать, пожать руки людям всего мира, жениться, иметь много детей, ходить в библиотеки, брать книги - все это и многое другое. Я очень хочу, - сказал мальчик, глядя в сентябрьское утро. - Как вы меня назвали?
      - Что? - доктор опешил. - Я назвал тебя твоим именем Чарльз.
      - Я думаю, лучше быть Чарльзом, чем оставаться вообще без имени, - пожал мальчик плечами.
      - Я рад, что ты хочешь вернуться в школу, - заметил доктор.
      - Я действительно очень жду этого, - улыбнулся мальчик. Спасибо вам за помощь, доктор. Давайте пожмем друг другу руки.
      - С удовольствием.
      Они серьезно пожали друг другу руки. В окно дул свежий ветер. Рукопожатие продолжалось с минуту, мальчик улыбался старику и благодарил его.
      Потом, смеясь, он проводил доктора вниз, до машины.
      Мать и отец бросились вслед за ними пожелать доктору счастливого пути.
      - Здоров, как бык! - заметил доктор. - Невероятно!
      - И силен, - вторил отец. - Он сам выпутался сегодня ночью. Не так ли, Чарльз?
      - Да?
      - Конечно! А как же?
      - Это было так давно, - сказал мальчик.
      - Да, давненько.
      Они все засмеялись, и, пока все смеялись, мальчик незаметно опустил босую ногу на тротуар и лишь слегка коснулся сновавших там муравьев.
      Он сделал это тайком, пока родители болтали с доктором. Его глаза вспыхнули, когда он увидел, как муравьи затрепетали в нерешительности, а потом замерли на асфальте.
      Он почувствовал, как они окоченели.
      - До свидания!
      Доктор умчался, помахав на прощанье рукой.
      Мальчик шел впереди родителей и смотрел на город, мурлыкая себе под нос "Школьные дни".
      - Хорошо, что он поправился, - заметил отец.
      - Послушай его, он так хочет в школу!
      Мальчик медленно повернулся, крепко обнял обоих родителей и несколько раз расцеловал. Затем, не говоря ни слова, убежал в дом.
      В прихожей, прежде чем пришли все остальные, он быстро открыл клетку, просунул руку и всего один раз погладил желтую канарейку.
      Потом закрыл дверцу, отступил на шаг и замер в ожидании.