Во время завтрака Чарльз Дуглас заглянул в свежую газету и застыл, увидев дату. Он откусил еще кусочек гренка, вновь покосился на дату и отложил газету в сторону.
      – Господи… – произнес он вслух.
      Его жена Элис удивленно подняла на него глаза.
      – Что с тобой?
      – Неужели ты не понимаешь? Сегодня четырнадцатое сентября!
      – Ну и что?
      – Как что? Сегодня первый день школьных занятий!
      – Повтори еще раз, – попросила она.
      Сегодня начинаются занятия, летние каникулы закончились, все вернулись в школу – знакомые лица, старые приятели…
      Он поднялся из-за стола, чувствуя на себе взгляд Элис.
      – Я тебя не понимаю, – сказала она.
      – Сегодня первый день занятий, неужели непонятно?
      – Но к нам-то какое это имеет отношение? – изумилась Элис. – У нас нет ни детей, ни знакомых учителей, ни друзей, дети которых учились бы в школе.
      – Все это так, – ответил Чарли странным голосом и вновь взял в руки газету. – Но я кое-что обещал…
      – Обещал?! Кому?
      – Нашим ребятам, – ответил он. – Много-много лет тому назад. Который сейчас час?
      – Половина восьмого.
      – Надо поторапливаться, иначе мне туда не поспеть.
      – Выпей еще чашечку кофе и возьми себя в руки. Ты выглядишь просто ужасно.
      – Я только что об этом вспомнил! – Он следил за тем, как она наливает кофе в его чашку. Я обещал. Росс Симпсон, Джек Смит, Гордон Хейнз. Мы поклялись друг другу в том, что встретимся в первый день занятий ровно через пятьдесят лет после окончания школы.
      Его супруга опустилась на стул и отставила кофейник в сторону.
      – Стало быть, эту клятву вы дали в сентябре тридцать восьмого года?
      – Да, это было в тридцать восьмом.
      – Да вы просто болтались да языками чесали с Россом, Джеком и этим твоим…
      – Гордоном! И вовсе мы не просто чесали языками. Все прекрасно понимали, что, покинув школьные стены, мы можем не встретиться уже никогда, и тем не менее поклялись во что бы то ни стало встретиться четырнадцатого сентября восемьдесят восьмого года возле флагштока, который стоит перед входом в школу.
      – Вы дали такую клятву?
      – Да, да – мы дали страшную клятву! Я же сижу и болтаю с тобой, вместо того чтобы мчаться к условленному месту!
      – Чарли, – покачала головой Элис, – до твоей школы сорок миль.
      – Тридцать.
      – Пусть даже тридцать. Если я правильно тебя поняла, ты хочешь поехать туда и…
      – Я хочу поспеть туда до полудня.
      – Ты знаешь, как это выглядит со стороны, Чарли?
      – Меня это нисколько не волнует.
      – А что, если ни один из них туда не приедет?
      – Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Чарли.
      – А то, что только болван вроде тебя может свихнуться настолько, чтобы верить…
      – Они дали слово! – вспыхнул он.
      – Но с той поры прошла целая вечность!
      – Они дали слово!
      – За это время они могли передумать или попросту забыть.
      – Они не забыли!
      – Но почему?
      – Потому что они были моими лучшими друзьями, каких не было никогда и ни у кого!
      – Бог ты мой, – вздохнула Элис. – Какой же ты все-таки наивный.
      – Я наивный? Но я-то вспомнил, чего бы им тоже не помнить?
      – Таких психов, как ты, днем с огнем не сыщешь.
      – Спасибо за комплимент.
      – Разве не так? Во что ты превратил свой кабинет! Все эти паровозики фирмы «Лайонел», машинки, плюшевые игрушки, старые афиши!
      – Ну и что?
      – А эти бесконечные папки, набитые письмами, полученными еще в сороковые, в пятидесятые или в шестидесятые годы!
      – Это особые письма.
      – Для тебя – да. Но неужели ты полагаешь, что твои адресаты так же дорожат твоими письмами?
      – Я писал отменные письма.
      – Не сомневаюсь. Но ты попроси своих корреспондентов прислать твои старые письма. Много ли ты их получишь?
      Он промолчал.
      – Какая чушь! – фыркнула Элис.
      – Прошу тебя, никогда не произноси таких слов.
      – Разве это ругательство?
      – В данном случае да.
      – Чарли!
      – Ну что еще?
      – Помнишь, как ты понесся на тридцатилетие вашего драматического кружка, надеясь увидеть какую-то там полоумную Сэлли, которая тебя не только не узнала, но даже и не вспомнила?
      – Ладно тебе.
      – Боже мой… – вздохнула Элис. – Ты только не подумай, что я решила испортить тебе праздник. Просто я не хочу, чтобы ты расстраивался понапрасну.
      – У меня толстая кожа.
      – Да неужели? Говоришь о слонах, а охотишься на стрекоз.
      Чарли поднялся из-за стола и гордо выпрямил спину.
      – Идет великий охотник, – произнес он.
      – Как же, как же…
      – Мне пора.
      Она проводила его взглядом.
      – Я ушел, – сказал напоследок Чарли и захлопнул за собой дверь.
      Господи, подумал он, такое чувство, будто вот-вот наступит Новый год.
      Он нажал на педаль газа, немного отпустил и вновь утопил ее и медленно поехал по улице, пытаясь собраться с мыслями.
      Или, может, думал он, такое чувство возникает в канун Дня всех святых, когда веселье заканчивается и гости расходятся по домам.
      Он ехал с постоянной скоростью, то и дело поглядывая на часы. Времени у него было еще предостаточно.
      А что, если Элис права и он отправился в никуда, пытаясь поймать журавля в небе? И вообще, почему эта встреча кажется ему такой важной? Разве он хоть что-нибудь знает о тогдашних своих приятелях? Ни писем, ни звонков, ни встреч – хотя бы по чистой случайности, ни некрологов. Подумай-ка о последнем и прибавь газу! Господи, не могу дождаться! Он громко рассмеялся. Когда ты в последний раз испытывал подобные чувства? В ту далекую пору, когда был совсем еще ребенком и вечно чего-то ждал. Рождество? До него миллион миллионов миль! Пасха? Полмиллиона. Хэллоуин? Тыквы, беготня, крик, стук, звонки, пахнущая картоном теплая маска. День всех святых! Самый лучший праздник на свете. С той поры прошла уже вечность. А как он ждал четвертого июля! Проснуться раньше всех, выскочить полуодетым на лужайку перед домом и первым поджечь шестидюймовые шутихи, от треска которых тут же проснулся бы весь город. Эгей, вы слышите? Это я! Четвертое июля… Он просто сгорал от нетерпения.
      И так каждый день. Дни рождения, поездки на озеро, вода которого оставалась холодной даже в жару, фильмы с Лоном Чейни, горбун Квазимодо и призрак оперы. Попробуй тут дождись. Пещеры на склоне оврага, знаменитые фокусники… Скорее бы. Скорее. Зажги бенгальский огонь! Ждать уже невмоготу.
      Он вел свою машину, вглядываясь в дали Времени.
      Теперь уже недалеко. Недолго. Старина Росс. Дружище Джек. Чудила Гордон. Ребята. Кто с нами сладит? Три мушкетера. Верней, не три – четыре.
      И все как на подбор. Самый старший, конечно же, красавец Росс. Он никогда не кичился своей редкостной сообразительностью и без малейшего усилия переходил из класса в класс. Росс читал запоем и слушал по средам передачи Фреда Аллена, а на следующий день повторял им все самые лучшие его шутки. Его родители жили очень бедно, но он всегда поражал друзей своей опрятностью. Один хороший галстук, один хороший пояс, не знающее сносу пальто и единственные, но всегда идеально выглаженные брюки. Старина Росс. Он самый.
      Джек, будущий писатель, что собирался покорить и потрясти весь этот мир. В карманах его куртки лежали шесть ручек и желтый блокнот, все, что нужно, чтобы перестейнбечить Стейнбека . Дружище Джек.
      И Гордон, Гордон, сражавший наповал всех окрестных девиц, ловивших каждый его взгляд, каждое его движение.
      Росс, Джек и Гордон – друзья что надо.
      То медленно, то быстро – теперь потише.
      А что же я? Достаточно ли я сделал и сделал ли я хоть что-нибудь стоящее? Девяносто рассказов, шесть романов, фильм, пять пьес – совсем недурно. Хотя о чем я? Пусть лучше говорят они, не я. Я же буду слушать.
      Интересно, о чем мы станем говорить, увидев друг друга возле флагштока? Привет. Здорово. Кого я вижу! И как же ты жил все это время? Ну а здоровье как? Давай-давай – выкладывай все как есть. Жена, дети, внуки…
      Ты ведь писатель, верно? Так напиши же что-нибудь приличествующее случаю. Стихи, что ли… Нет, нет, с ними они меня тут же пошлют куда подальше. «Я вас люблю, люблю вас всех…» Нет. «Я вас люблю, люблю безмерно…»
      Он поехал еще медленнее, вглядываясь в проплывавшие мимо тени.
      А если они вообще не появятся? Хотя нет. Должны. А уж если появятся, значит, все у них в порядке, ведь так? Такие ребята, как они, если жизнь сложилась неудачно, ну там брак оказался несчастливым, зови их, не зови – они не придут. А если все тип-топ, ну абсолютно, недосягаемо хорошо – вот тогда они явятся. И это будет доказательством, правда? Все у них прекрасно, так что в самый раз вспомнить дату и прибыть. Так или не так? Так!
      Он прибавил газу, уверенный, что все уже собрались. Затем снова поехал медленно, уверенный, что никого нет. Что за дьявольщина, о боже, что за дьявольщина!
 
      Чарли остановил машину прямо перед школой. Место для парковки нашлось на удивление быстро. Возле флагштока стояли всего несколько молодых людей. Ему хотелось, чтобы их было куда больше, чтобы скрыть прибытие его друзей; им бы не понравилось, если бы их появление было бы тотчас обнаружено, не так ли? Ему бы не понравилось. Он бы предпочел, не замеченный никем, долго протискиваться сквозь толпу и только в последний момент появиться перед флагштоком, к вящему изумлению своих друзей.
      Он не решался открыть дверцу до той поры, пока множество высыпавших из школы и болтавших без умолку юношей и девушек не собрались неподалеку от флагштока. Теперь вновь пришедший останется незамеченным, какого бы возраста он ни был. Чарли вылез из машины и сразу же чуть не вернулся, боясь оглядеться, боясь убедиться в том, что никого нет, никто не пришел, никто не вспомнил и вообще вся затея дурацкая. Он преодолел искушение вскочить обратно в машину и умчаться.
      Прямо возле флагштока не было никого, только группа молодежи стояла в некотором отдалении.
      Он смотрел и смотрел, как будто взглядом мог заставить кого-то сдвинуться, подойти к нему, может быть, прикоснуться. Его сердце упало, он заморгал и собрался уйти.
      И тут, тут он увидел тяжело ковылявшего в его сторону человека.
      Это был старик с седыми волосами и с бледным лицом.
      В следующее мгновение он увидел еще двух стариков.
      Господи, подумал он, неужто это они? Вспомнили? И что дальше?
      Старики выстроились широким кругом и молча застыли.
      Росс, думал он, это ты? А рядом Джек, да? И последний. Гордон?
      Они смотрели на него с таким же недоумением, с каким смотрел на них и он.
      Стоило Чарли чуть-чуть склониться, как склонились и они. Стоило ему сделать маленький шажок, как они послушно ответили на него такими же маленькими шажками. Чарли заглянул в глаза каждому из них, встретился с ними взглядом. И тогда…
      И тогда он отступил назад. Немного подумав, отступили назад и они. Чарли ждал. Они тоже ждали. На верхушке флагштока хлопал на ветру школьный флаг.
      Раздался звонок. Обеденный перерыв закончился. Школьники стали расходиться по классам, двор опустел.
      Лишившись этой все маскирующей толпы, они продолжали стоять в пятидесяти-шестидесяти футах друг от друга по разные стороны флагштока, как указатели четырех направлений компаса ясного осеннего дня. Кто-то из них, возможно, облизнул губы, кто-то моргнул, кто-то переступил с ноги на ногу. Ветер перебирал их седые волосы. Раздался еще один звонок, последний.
      Его губы шевелились, но он не произносил ничего. Шепотом, слышным только ему самому, повторял он их имена, их удивительные имена, любимые имена.
      Чарли не решал ничего. Его ноги задвигались сами собой, и в следующее мгновение его тело развернулось, сделав пол-оборота. Он отступил на полшага и встал в стороне.
      На большом расстоянии от него под нестихающим полуденным ветром повернулись, отступили на шаг и замерли в ожидании чужаки – один, за ним другой и третий.
      Ему хотелось пойти вперед, к ним, тело же тянуло его назад, к машине. Снова он не решал ничего. Его ноги опять задвигались сами, и башмаки тихо понесли его прочь.
      То же самое происходило с телами, ногами и башмаками незнакомцев.
      Они двигались в разных направлениях, украдкой поглядывая на забытый всеми, одиноко развевавшийся на ветру стяг и на опустевшую площадку перед школой и прислушиваясь к доносящимся изнутри оживленным голосам, смеху и звукам от расставляемых по местам стульев.
      Они двигались, оглядываясь на флагшток.
      Он почувствовал странное покалывание в правой руке, как будто она хотела подняться. Он приподнял руку и взглянул на нее.
      И тогда футах в шестидесяти от него, по другую сторону флагштока, один из незнакомцев, украдкой взглянув, тоже поднял руку и слегка помахал ею. Стоящий в стороне другой старик, увидев это, повторил жест, за ним третий.
      Он наблюдал, как его рука, ладонь, кончики пальцев посылают последний прощальный жест. Он смотрел на свою руку и поверх нее на стариков.
      Господи, подумал он, я ошибся. Это не первый школьный день. Последний.
 
      Судя по запаху, доносившемуся с кухни, Элис готовила что-то вкусное.
      Он остановился в дверях.
      – Привет, – послышался ее голос. – Входи, дай ногам отдохнуть.
      – Да-да, – кивнул он и прикрыл за собой дверь. Войдя в гостиную, увидел на накрытом к обеду столе их лучшую столовую посуду и серебро, праздничные салфетки и горящие свечи, которые прежде зажигались только по вечерам. Элис смотрела на него с порога кухни.
      – Откуда ты знала, что я вернусь так быстро?
      – А я и не знала. Я увидела, как ты подъехал. Яичница с беконом будет готова через минуту-другую. Может быть, ты все-таки присядешь?
      – Неплохая идея, – ответил Чарли, опустив руку на спинку стула. – Именно это я и сделаю.
      Он сел за стол. Элис чмокнула его в лоб и вновь убежала на кухню.
      – Ну и как?
      – Что «как»?
      – Как она прошла?
      – Кто «она»?
      – Сам знаешь. Ваша встреча, великий день. Эти ваши клятвы. Кто-нибудь хоть пришел?
      – Ясное дело, – сказал он. – Все явились, добавил он.
      – Выкладывай все начистоту.
      Она вышла из кухни, неся в руках сковородку с яичницей, и посмотрела на него испытующе.
      – Поговорили?
      – Я? – Он склонился над столом. – О да, конечно.
      – Ну что, нашли о чем поговорить?
      – Мы…
      – Ну, так как?
      Чарли не мигая смотрел в пустую тарелку, чувствуя, как на глаза его навернулись слезы.
      – Еще бы! – воскликнул он громко. – Заболтались до одури!

      – Хотел бы я – что? – переспросил он, лежа расслабленно в темноте, с глазами, обращенными к потолку.
      – Ты меня слышал, – сказала она, так же расслабленно лежа рядом с ним, держа его за руку и тоже глядя на потолок, но пристальнее, будто пытаясь что-то там рассмотреть. – Ну так как?
      – Повтори, пожалуйста.
      – Хотел бы ты, если бы мог, снова влюбиться в свою собственную жену?
      – Странный вопрос.
      – Не такой уж и странный. Этот мир является лучшим из всех возможных миров, если все в нем идет, как надо. А надо ведь, чтобы влюбленность возникала вновь, и чтобы люди жили потом счастливо, верно? Я вспоминаю, как безумно ты был влюблен в Энн.
      – «Безумно» – не то слово.
      – Ты никогда не забудешь об этом?
      – Никогда. Это точно.
      – Тогда, значит, верно, ты бы хотел…
      – Уместнее спросить, мог бы?
      – Забудь ты об этом «мог бы». Представь на минуту, что все изменилось и твоя жена вновь стала такой же, какой она была много-много лет назад… Что тогда?
      Он слегка приподнялся в постели и, опершись на локоть, удивленно посмотрел на нее.
      – Странное у тебя сегодня настроение. Что случилось?
      – Не знаю. Может быть, вся беда в том, что завтра мне исполнится сорок, а тебе через месяц будет сорок два. Если мужчины сходят с ума в сорок два года, то почему это не может происходить с женщинами двумя годами раньше? А может быть, я подумала: какой стыд! Как стыдно, что люди не могут полюбить друг друга так, чтобы пронести эту любовь через всю свою жизнь, и вместо этого начинают искать кого-то другого… Как стыдно!
      Он коснулся пальцами ее щеки и почувствовал влагу.
      – Господи, ты плачешь!
      – Немножко. Все это так грустно. Мы. Они. Все. Печально. Неужели так было всегда?
      – Я думаю, да. Просто об этом не принято говорить.
      – Как я завидую людям, жившим сто лет назад…
      – Не говори о том, чего не знаешь. И тогда было ничуть не лучше.
      Он стер поцелуями слезы с ее глаз.
      – Ты можешь сказать, что случилось?
      Она села, не зная, куда девать руки.
      – Ужас какой. Ни ты, ни я не курим. Герои фильмов и книг в таких ситуациях всегда курят. – Она скрестила руки на груди. – Мне вспомнился Роберт и как я была без памяти влюблена, и чем я тут с тобой занимаюсь, вместо того чтобы сидеть дома и думать о своем тридцатисемилетнем супруге, который больше похож на ребенка…
      – И что же?
      – Мне вспомнилась и Энн, как она мне действительно, по-настоящему нравилась. Какая она удивительная…
      – Я стараюсь о ней не думать. В любом случае, она не ты.
      – А что, если бы она стала мной?
      Она обхватила руками колени и заглянула ему в глаза.
      – Не понял?
      – Если бы все, что она утратила и что ты нашел во мне, вернулось бы к ней? Хотел бы ты, мог бы ты тогда снова влюбиться в нее?
      – Да, самое время закурить… – Он опустил ноги на пол и отвернулся от нее, уставившись в окно. – Что толку задавать вопрос, на который нет и никогда не будет ответа?
      – В этом все дело, правда? – продолжала она, обращаясь к его спине. – У тебя есть то, чего не хватает моему супругу, а у меня – то, чего недостает твоей жене. Похоже, нам нужно произвести двойную пересадку души. Вернее так – двойную пересадку сердца!
      Она то ли всхлипнула, то ли рассмеялась.
      – Неплохой сюжет для рассказа, для романа или фильма.
      – Это сюжет нашей собственной жизни, и мы погрязли в нем без надежды выбраться, разве только…
      – Что «только»?
      Она встала и беспокойно зашагала по комнате, потом подошла к окну и, подняв голову, посмотрела на усыпанное звездами летнее небо.
      – В последнее время Боб стал вести себя так же, как в самом начале нашей совместной жизни. Он стал таким хорошим, таким добрым…
      – Какой кошмар. – Он тяжело вздохнул и закрыл глаза.
      – Вот именно.
      Установилось долгое молчание. Наконец он произнес:
      – Энн тоже стала вести себя куда лучше.
      – Какой кошмар. – Она на миг зажмурилась и вновь посмотрела на звезды. – Как это там? «Превратись желание в коня, сколько бы коней имел бедняк!»
      – Опять не возьму в толк, о чем ты, – и ведь не первый раз за эти несколько минут!
      Она подошла к кровати, опустилась на колени и, взяв его за руки, посмотрела ему в лицо.
      – Моего мужа и твоей жены сегодня в городе нет: он уехал в Нью-Йорк, она – в Сан-Франциско. Верно? Мы проведем эту ночь здесь, в гостиничном номере. – Она на миг задумалась, пытаясь найти нужные слова. – Но что, если, прежде чем заснуть, мы загадаем желания – я для тебя, ты для меня?
      – Загадаем желания? – Он рассмеялся.
      – Не смейся. – Она коснулась его руки. Он перестал смеяться. Она продолжила: – Мы попросим Бога, и граций, и муз, и волшебников всех времен, и кого там еще, чтобы, пока мы спим, свершилось чудо, чтобы… – Она остановилась на мгновение и вновь продолжила: – Чтобы мы полюбили снова, ты свою жену, я своего мужа.
      Он промолчал.
      – Вот и все, что я хотела сказать.
      Он потянулся к прикроватному столику, нащупал на нем коробок и зажег спичку, чтобы осветить ее лицо. В глазах ее он увидел огонь. Он вздохнул. Спичка погасла.
      – Будь я проклят, ты это всерьез, – прошептал он.
      – Да, и ты тоже. Попытаемся?
      – Боже мой…
      – Оставь Бога в покое, я не сошла с ума!
      – Послушай…
      – Нет, это ты послушай. – Она снова взяла его руки и крепко сжала. – Для меня. Ты сделаешь это для меня? А я сделаю то же самое для тебя.
      – Ты хочешь, чтобы я загадал желание?
      – Мы часто делали это в детстве. Иногда эти желания исполняются. Впрочем, в этом случае они перестают быть обычными желаниями и становятся чем-то вроде молитв.
      Он опустил глаза.
      – Я не молюсь вот уже много лет.
      – Это не так. Сколько раз ты хотел вернуться в то время, когда вы только-только поженились? Это были молитвы. Только ты каждый раз считал подобные надежды несбыточными, и молитвы оставались безответными.
      Он нервно сглотнул.
      – Не говори ничего, – сказала она.
      – Но почему?
      – Потому что сказать тебе сейчас нечего.
      – Хорошо, я помолчу. Дай мне немного подумать… Скажи, ты хочешь… ты действительно хочешь, чтобы я загадал желание за тебя?
      Она опустилась на пол, из закрытых глаз по ее щекам струились слезы.
      – Да, любимая, – сказал он мягко.
 
      Было три часа утра, и все было сказано, и они выпили по стакану горячего молока и почистили зубы, и он увидел, выйдя из ванной, что она расстилает постель.
      – И что же я теперь должен делать? – спросил он.
      Она обернулась:
      – Прежде мы это знали. Теперь – нет. Иди сюда.
      Она похлопала по дальней стороне кровати. Он обогнул кровать.
      – Я чувствую себя как-то глупо.
      – Скоро ты будешь чувствовать себя куда увереннее.
      Он лег под одеяло, скрестил руки поверх него и опустил голову на взбитую подушку.
      – Так, что ли?
      – Все правильно. Теперь сосредоточься.
      Она погасила свет, легла на свою половину кровати и взяла его за руку.
      – Ты чувствуешь усталость и хочешь спать?
      – Честно говоря, да.
      Вот и прекрасно. Главное – сохранять серьезность. Ничего не говори, только думай. Ты знаешь о чем.
      – Знаю.
      – Закрой глаза. Так. – Она тоже закрыла глаза, и теперь они лежали, взявшись за руки, и не было слышно ничего, кроме их дыхания. Теперь вдохни, – прошептала она.
      Он послушно вдохнул.
      – Выдохни.
      Он сделал выдох. Она тоже выдохнула.
      – Так, – еле слышно прошептала она. – Начали! Загадывай желание!
      Прошло тридцать секунд.
      – Загадал? – спросила она негромко.
      – Загадал, – ответил он еле слышно.
      – Замечательно, – сказала она. – Спокойной ночи!
      Примерно через минуту в темной комнате вновь почти неслышно прозвучал его голос:
      – Прощай.
 
      Он проснулся без видимой на то причины и попытался припомнить свой сон. То ли земля закачалась у него под ногами, то ли где-то далеко-далеко, за десять тысяч миль от города, где он жил, произошло землетрясение, которого никто не почувствовал, то ли над миром пронеслась весть о втором пришествии Христа, которой оглохший мир так и не внял, то ли луна влетела в комнату и, мгновенно изменив не только ее, но и их тела и лица, остановилась так резко, что от внезапно наступившей тишины его глаза широко открылись. И уже в момент пробуждения он знал, что на улице сухо, дождя нет и тихие звуки, которые он слышит, – это плач.
      И еще он знал, что загаданное им желание исполнилось.
      Конечно же, он осознал это далеко не сразу. Он почувствовал это, догадался об этом по невероятному, новому ощущению тепла, исходившего от прелестной женщины, лежащей рядом. А еще по ее ровному, спокойному дыханию. Волшебство свершилось среди сна, праздник уже будоражил ее кровь, хотя она еще не пробудилась, чтобы осознать это. Но сон ее знал уже все и нашептывал об этом с каждым ее выдохом.
      Он осторожно приподнялся на локте, боясь поверить предчувствию. Склонившись, он вглядывался в ее лицо, ставшее еще прекраснее, чем раньше.
      Лицо это было исполнено уверенности и покоя. Ее губы изогнулись в улыбке. Будь ее глаза открыты, они наверняка сияли бы неземным светом.
      Проснись, хотелось сказать ему. Я знаю о твоем счастье. Теперь о нем должна узнать и ты. Проснись же.
      Он хотел коснуться ее лица, но в последний момент отвел руку в сторону.
      Заметив, что ее веки дрогнули, он поспешил лечь на свою половину кровати и закрыть глаза. Через какое-то время он услышал, как она села и, тихо вскрикнув от радостного изумления, тихонько коснулась его лица. Ей открылось то, что несколькими минутами ранее стало ведомо и ему.
      Она поднялась с постели и стала носиться по комнате подобно птице, пытающейся вырваться из клетки. Она снова и снова подбегала к нему, чтобы поцеловать его в щеку, она смеялась, она пела. Он услышал, как она перешла в гостиную, взяла телефонную трубку и набрала чей-то номер.
      – Роберт? – услышал он ее голос. – Боб? Где ты? Впрочем, о чем я? Какая глупость! Я прекрасно знаю, где ты сейчас находишься. Боб, ответь мне, могу ли я прилететь к тебе прямо сегодня? Я тебе точно не помешаю? Ты спрашиваешь, что на меня нашло? Не знаю. Не спрашивай. Так можно или нет? Скажи «да»!.. О, чудесно! До встречи!
      Она повесила трубку.
      Через какое-то время она вернулась в комнату и, присев на краешек кровати, стала торопливо одеваться. Он открыл глаза и взял ее за руку.
      – Что-то произошло, – прошептал он.
      – Да.
      – Желание исполнилось.
      – Ну не чудо ли? Это невозможно, но произошло! Почему? Как?
      – Мы оба верили, что так оно и будет, – сказал он еле слышно. – Я искренне желал тебе счастья.
      – А я тебе! Мы оба проснулись совершенно другими людьми! Как это замечательно! Представь, что было бы, если бы изменилась только я или только ты!
      – Даже думать об этом страшно, – согласился он.
      – Нет, правда, это чудо? – сказала она. Мы желали так сильно, что кто-то, или что-то, или сам Бог услышал наши мольбы и вернул нам любовь, чтобы отогреть наши продрогшие души и научить нас, как жить, потому что второго шанса не будет, так?
      – Может быть, и так…
      – А может быть, все дело в том, что мы просто одновременно осознали, что пришло время расставаться?
      – Я слышал, как ты говорила по телефону. Что тут еще скажешь! Когда ты уйдешь, я позвоню Энн.
      – Серьезно?
      – Еще бы не серьезно.
      – Господи, как я рада и за тебя, и за себя, и за всех остальных!
      – Что же ты медлишь?! Беги! Лети к нему!
      Она вскочила на ноги и начала спешно причесываться, но тут же со смехом бросила:
      – Мне все равно, как я сейчас выгляжу!
      – Ты красива, как никогда…
      – Тебе это кажется.
      – Мне всегда это будет казаться.
      Она склонилась над кроватью и поцеловала его в губы.
      – Это наш последний поцелуй?
      – Да, – сказал он, – последний.
      – Еще один.
      – Только один.
      Она погладила его по щеке.
      – Как я тебе благодарна за твое желание…
      – А я тебе за твое.
      – Ты позвонишь Энн прямо сейчас?
      – Да.
      – Передавай ей привет.
      – А ты передавай привет Бобу. Господь любит тебя, детка. Прощай.
      Она выбежала в соседнюю комнату и в следующее мгновение уже спешила по длинному коридору к лифту.
      Он сидел, глядя на телефон, но брать его не стал. Взглянув на зеркало, он увидел, что по щекам его катятся слезы.
      – Ну, ты и враль, – сказал он своему отражению. – Ну, ты и враль!
      И он вновь улегся на кровать, положив руку на пустую соседнюю подушку.

      Вам не удастся построить Машину Времени, если вы не будете знать, куда именно вы хотите отправиться. Пункты назначения. Каир первого столетия от рождества Христова? Домафусаилова Македония? Хиросима за миг до катастрофы? Пункты назначения, места и события.
      Я же умудрился построить свою Машину Времени совершенно невзначай, не думая о каких-то определенных местах или событиях.
      Я собрал свое Транспортное Устройство из фрагментов опутанного тонюсенькими проводами нервного сплетения, отвечающего за восприятие и интуицию.
      Добавил к этому внутреннюю поверхность продолговатого мозга и область коры позади зрительного нерва.
      Между участком мозга, ведающим скрытым смыслом, и незримым радаром ганглия я установил перцептор отличий между прошлым и будущим, более существенных, чем изменение названий, мест и чем всякие там сногсшибательные события.
      Подключил мое старое изобретение – часы, оснащенные микроволновыми антеннами, умеющие выносить моральные суждения далеко за пределами моих собственных интеллектуальных способностей.
      В сущности, Машина экстраполировала последовательность человеческих взлетов и падений и на этой основе сама устанавливала себе пункт назначения, я же был в ней чем-то вроде багажа.
      Знал ли я об этом, собирая и настраивая свое механическое детище? Нет, не знал. Я всего лишь поигрывал идеями и желаниями, мнениями и предвидениями, основанными на успехах и неудачах, и наконец отошел немного в сторонку, чтобы получше рассмотреть свое бессмысленное творение.
      Оно стояло у меня на чердаке, яркое и блестящее, состоящее из сплошных углов и колен, урчащее и всегда готовое к дальним странствиям. Если бы я сказал ему «поехали», оно тут же рвануло бы с места. Мне не нужно было выбирать направление, Машина сама бы его выбрала, заглянув мне в душу.
      Тогда бы она встала на дыбы и галопом помчалась во все стороны – один Бог знает куда. Но, когда доберемся, и мы узнаем.
      Итак, все началось вот с чего. На моем темном чердаке дремлет в засаде, затаив дыхание и тихо жужжа своими паутинками-нервами, странное сооружение с парой сидений для туристов.
      Почему я решил собрать Машину на чердаке?
      В конце концов, она должна была не столько летать, сколько нырять в глубины Времени.