House Divided 1997 год Переводчик: Е. Петрова

 
      Тонкие пальцы пятнадцатилетней девочки порхали над пуговицами брюк Криса, словно мотыльки, влекомые к огню. В темноте комнаты Крис слышал ее шепот, но ничего не значащие слова забывались, едва она успевала их произнести.
      Губы Вивиан были удивительно нежными. Крису чудилось, будто все это – просто сон. В темноте разворачивалась невидимая ему пантомима. Вивиан сама погасила все светильники. Этот вечер начался так же, как и любой другой. Крис и его брат Лео поднялись на второй этаж вместе со своими двоюродными сестрами Вивиан и Ширли. Обе девочки были светловолосы и улыбчивы. Лео в свои шестнадцать оставался на редкость нескладным. Крису исполнилось двенадцать, и он ничего не знал о том, что в теплой пантомиме живут ночные мотыльки, равно как и о том, что у него внутри горит неведомый доселе огонь, к которому может потянуться девочка. Ширли было почти одиннадцать; она отличалась невероятной любознательностью. Но главной заводилой выступала Вивиан, которая к своим пятнадцати годам уже кое-что смыслила в этой жизни.
      Крис и Лео приехали на машине с родителями; оба хранили серьезный вид, как и подобало в таких серьезных обстоятельствах. Вслед за мамой и папой они молча вошли в дом Джонсонов на Баттрик-стрит, где уже собрались все родственники, застыв в молчаливом ожидании. Дядя Эйнар неотрывно глядел на телефон, а его большие руки, лежащие на коленях, сами собой подрагивали, как два неспокойных зверя.
      У каждого из входящих возникало такое ощущение, будто он попал в больничный вестибюль. И все потому, что дядя Лестер был в крайне тяжелом состоянии. В любую минуту могли позвонить из больницы. Лестер отправился на охоту и получил ранение в живот; уже трое суток он лежал без сознания. Родственники хотели быть вместе, когда придет известие о кончине дяди Лестера. Его три сестры и двое братьев присутствовали со своими семьями.
      Все разговаривали вполголоса; выждав для приличия какое-то время, Вивиан тихонько обратилась к матери:
      – Мама, можно мы пойдем наверх, чтобы вам не мешать? Будем рассказывать страшные истории.
      – Страшные истории, – пробормотал дядя Эйнар. – Самое подходящее занятие для такого случая. Страшные истории.
      Мама Вивиан не возражала:
      – Ступайте, только тихо. Чтобы никакого шума.
      – Конечно, мэм, – пообещали Крис и Лео.
      Они на цыпочках вышли из комнаты. Никто этого не заметил. Если бы по комнате проплыли четыре невидимых призрака, им бы уделили ровно столько же внимания.
      Наверху, в комнате Вивиан, у стены стояла низкая кушетка, по стенам красовались репродукции с цветами, а на туалетном столике был разложен отрез розового жатого шелка на юбку. Здесь же был дневник в зеленом кожаном переплете, с заманчивой надписью, но при этом надежно защищенный маленьким замочком; на обложке виднелись следы пудры. В воздухе витал удивительно легкий и приятный запах.
      Мальчики и девочки чопорно сели рядком на кушетку, прислонившись к стене прямыми, негнущимися спинами, и, как обычно, Вивиан первой начала рассказывать страшилку. Они погасили все лампы, кроме ночника, светившего совсем тускло, и Вивиан шепотом завела рассказ, который был у нее запрятан где-то глубоко, за округлившейся девичьей грудью.
      Это была очень старая история о том, как поздней ночью, когда в небе холодными огоньками мигают звезды, ты лежишь в постели один-одинешенек, и вдруг на лестнице слышатся медленные шаги. Кто-то приближается к дверям спальни – какой-то жуткий незнакомец, зловещий гость из другого мира. И по ходу рассказа, медленно, шаг за шагом, шаг за шагом, голос рассказчика становится все более напряженным и пугающе тихим, а ты все ждешь и ждешь ужасающей развязки.
      – Он крадучись поднялся на вторую ступеньку, взобрался на третью, ступил на четвертую…
      Сердца юных слушателей уже тысячу раз трепетали в такт этой истории. Их лица, исполненные ожидания, как и прежде, покрывались холодным потом. Крис держал Вивиан за руку.
      – Странные звуки послышались с шестой ступени, что-то зашуршало на седьмой, потом на восьмой…
      Крис давно выучил эту историю наизусть и частенько рассказывал ее сам, но никому она не удавалась так, как Вивиан. Теперь ее голос звучал совсем хрипло, как у ведьмы; она прикрыла глаза и вжалась в стену.
      Зная, что будет дальше, Крис мысленно забегал вперед.
      – Девятая, десятая, одиннадцатая ступени. Двенадцатая, тринадцатая, четырнадцатая. Он поднялся на самый верх… Вот он топчется на лестничной площадке, – продолжала Вивиан. – Приближается к дверям. Теперь входит. Закрывает за собой дверь. – Она выдержала паузу. – Идет по комнате. Мимо письменного стола. Наклоняется над постелью. И вот он уже совсем близко, над твоей головой…
      Молчание затягивалось, темнота в комнате еще более сгущалась. Все ждали и ждали, затаив дыхание.
      – ПОПАЛСЯ!
      Визг, смех, взрыв облегчения! Черная летучая мышь прорвала паутину. Ты сам плел внутри себя эту сеть из страха и волнения, минуту за минутой, шаг за шагом, круг за кругом, неспешно, как привередливый ядовитый паук, и на самом пике напряжения взорвалось это оглушительное «ПОПАЛСЯ!», которое, словно мерзкая летучая мышь, в клочья разметало паутину, оставив после себя лихорадочную дрожь и смех. Ибо только смехом можно замаскировать свой исконный страх. В таких случаях все визжат и хохочут. Орут, подпрыгивают на кушетке, хватаются друг за друга. А страшилка-то в самом деле старая! Раскачиваешься взад-вперед, дрожишь и задыхаешься. Забавно: услышав эту историю в сотый раз, все равно обмираешь от страха.
      Смех быстро утих. По ступеням к комнате Вивиан торопливо приближались вполне реальные шаги.
      Крис на слух определил, что это его тетушка, мама Вивиан. Дверь распахнулась.
      – Вивиан! – прикрикнула тетушка. – Вам было ясно сказано: не шуметь! Неужели у вас нет ни капли уважения?
      – Я понимаю, мама. Прости нас.
      – Извините, пожалуйста. – Крису было по-настоящему стыдно. – Мы просто забылись. Страшно все-таки.
      – Вивиан, проследи за тем, чтобы все вели себя тихо, – смягчилась тетя. – Если я еще раз вас услышу, вы все спуститесь вниз.
      – Мы будем вести себя хорошо, – тихо и серьезно проговорил Лео.
      – Ну, ладно.
      – Из больницы не звонили? – спросила Ширли.
      – Нет. – Тетушка изменилась в лице, вспомнив о том, что собрало их здесь. – Скоро уже должны позвонить.
      Она спустилась вниз. Через пять минут все опять жаждали страшных историй.
      – Кто теперь будет рассказывать? – спросила Ширли.
      – Вивиан, давай опять ты, – попросил Лео. – Расскажи про масло с ядовитой плесенью.
      – Сколько можно – каждый раз одно и то же, – возразила Вивиан.
      – Давайте я расскажу, – вызвался Крис. – Я знаю новую страшилку.
      – Отлично, – сказала Вивиан. – Только нужно выключить ночник. Тут слишком светло.
      Она вскочила, чтобы погасить последний горящий светильник. Когда она в полной темноте возвращалась на свое место, Крис чувствовал приближение ее запаха, а вслед за тем – и самой Вивиан. Она крепко сжала его руку:
      – Начинай.
      – Ну… – Крис сосредоточился и мысленно прокрутил в памяти последовательность событий. – Значит, так: давным-давно…
      – А говорил – новая! – рассмеялись все хором. Смех эхом отразился от невидимой стены. Крис покашлял и начал снова:
      – Давным-давно стоял в лесу черный замок…
      Он тут же завладел всеобщим вниманием. Как оказалось, замок – это классное начало. Да и сама страшилка, которую он приготовился рассказать, была хоть куда – он мог бы ее растянуть минут на пятнадцать, если не больше. Но рука Вивиан бойким паучком копошилась в его ладони, и по ходу рассказа он все больше сосредоточивался на ней, а не на героях истории.
      – И в этом черном замке жила ведьма…
      Он почувствовал на своей щеке губы Вивиан. Ее поцелуй оказался таким же, какими были все прежние. Такие поцелуи существуют еще до появления тела. А тело появляется лет в двенадцать-тринадцать. До той поры есть только мягкие губы и мягкие поцелуи. И та мягкость, что таится в этих поцелуях, навсегда ускользает, как только к твоей голове добавляется тело.
      С Крисом этого еще не произошло – у него пока что было только лицо. И всякий раз, когда Вивиан его целовала, он ей отвечал. А что такого: это было приятно, ничуть не хуже того, чтобы есть, спать и играть в разные игры. Он ощущал неуловимую сладость ее губ, и ничего более. Вот уже четыре года – с тех пор как ему исполнилось восемь – они с Вивиан виделись примерно раз в месяц, так как она жила на другом конце города, и каждый раз встреча не обходилась без страшилок, поцелуев и неуловимой сладости.
      – И у этой ведьмы, что жила в черном замке…
      Она поцеловала его в губы, мгновенно разрушив только что созданный замок. Секунд через десять пришлось возводить его заново.
      – И у этой ведьмы, что жила в черном замке, была красавица дочь, звали ее Хельга. Хельга томилась в башне, и злая старуха-мать сживала ее со свету. Хельга была чудо как хороша собой…
      Ее губы возвратились. И на этот раз задержались чуть дольше.
      – Что ты тянешь? – сказал Лео.
      – Дальше давай! – нетерпеливо потребовала Ширли.
      – Вот… – проговорил Крис, слегка отстранившись; ни с того ни с сего у него сбилось дыхание. – Однажды эта девушка ускользнула из башни и сбежала в лес, а ведьма как закричит…
      С этого места история ни на шаг не продвинулась вперед, а только замедлялась, бесцельно блуждала, а потом и вовсе сбилась с курса. Вивиан, прижавшись к нему, целовала его в щеку и обжигала дыханием, пока он, запинаясь, пытался продолжать рассказ. Между тем она неспешно, словно чудодей-ваятель, занялась созиданием его тела! И сказал Бог: да будут ребра, и стало так. И сказал Бог: да будет живот, и стало так! И сказал Бог: да будут ноги, и стало так! И сказал Бог: да будет кое-что еще, и стало так!
      Как странно было вдруг обнаружить свое собственное тело. На протяжении целых двенадцати лет тела попросту не существовало. Оно обреталось где-то под головой, как ненужный маятник под спящими ходиками, и вот теперь Вивиан приводила его в движение, прикасаясь, подталкивая, раскачивая из стороны в сторону, – и так до тех пор, пока под механизмом, застучавшим в голове, маятник не принялся описывать умопомрачительные горячие дуги. Часы пошли. Часы не могут показывать время, пока не начнет раскачиваться маятник. Часы могут быть собраны, ничуть не повреждены, вполне исправны, готовы к работе, но до тех пор, пока маятник неподвижен, они остаются никчемной безделицей.
      – И вот девушка убежала в лес…
      – Не тормози, Крис! – сердился Лео.
      Все происходящее напоминало ту историю, в которой кто-то поднимался по ступеням: шаг-другой, шаг-другой. Такой же поздний вечер, такая же тьма, все здесь было так же. Так, да не так.
      Пальцы Вивиан ловко поколдовали над пряжкой ремня и расстегнули ее, высвободив металлический язычок.
      Она коснулась первой пуговицы.
      Добралась до второй.
      Очень похоже на ту страшилку. Только здесь все происходило взаправду.
      – Вот, значит, убежала девушка в лес…
      – Заклинило тебя, что ли, Крис? – возмутился Лео.
      Она уже дошла до третьей пуговицы.
      Уже спустилась к четвертой, ох, теперь к пятой, а потом…
      Тот же возглас, которым окончилась предыдущая история, тот же самый выкрик на этот раз неистово зазвенел у него внутри, тихо, беззвучно, неслышно.
      То же самое слово!
      То же самое слово, которое всегда выкрикивают в конце истории о том, как некто поднимается по ступеням. То же самое слово в конце рассказа.
      Крис уже не владел своим голосом:
      – Она как побежит, а там что-то было, там было, значит, как это… ну, она хотела… м-м-м, за ней кто-то гнался… то есть… ну, она, значит, побежала и оказалась… в общем, упала она, потом вскочила и как побежит, а потом…
      Вивиан вплотную прижималась к нему, ни на миг не переставая двигаться. Ее губы словно запечатали эту историю у него во рту и не выпускали наружу. Замок в последний раз содрогнулся и обратился в руины, полыхнув ослепительной вспышкой, и в мире не осталось ничего, кроме вновь изваянного тела и обретенного понимания того, что девичье тело – это не какой-нибудь висконсинский пейзаж, не холмистый вид, на который просто приятно смотреть. Нет, это средоточие красоты, и музыки, и пламени, и всего тепла, какое только сыщется в мире. Это средоточие всех перемен, всех движений, всех согласований.
      В сумрачной дали первого этажа раздался слабый телефонный звонок. Он едва долетал до слуха, как плач из затерянной башни. Телефон звонил, а Крис ничего не слышал.
      Вроде бы Лео и Ширли вяло повозмущались, а потом, несколько минут спустя, до Криса дошло, что эти двое неумело целуются, ничего более, просто неловко прижимаются лицами друг к другу. Стало совсем тихо. Все истории были рассказаны, и комнату поглотила пустота.
      Как странно. Крис был способен только лежать и ощущать, пока Вивиан разыгрывала в темноте эту небывалую пантомиму, содержащую такое, о чем тебе за всю жизнь никто не расскажет, думал он. Никто ничего не расскажет. Скорее всего, эту пантомиму невозможно выразить словами: слишком уж она необыкновенна, слишком прекрасна, чтобы о ней говорить, слишком необычна и удивительна, чтобы обратить ее в слова.
      С лестницы послышались шаги. На этот раз их приближение было очень медленным и печальным.
      – Быстрей! – прошептала Вивиан и отпрянула, поправляя платье.
      Как слепой, не чувствуя собственных пальцев, Крис застегнул ремень и пуговицы.
      – Давай быстрей! – шептала Вивиан.
      Она зажгла свет, и мир поразил Криса своей нереальностью. После темноты, после этой нежной, мягкой, подвижной и таинственной темноты бледные стены казались бескрайними и равнодушными. Шаги все приближались, и все четверо снова торжественно вытянулись, прислонившись спинами к стене, а Вивиан начала повторять свою историю:
      – Теперь он поднялся на самый верх лестницы. Дверь отворилась. На пороге стояла тетя, ее лицо было в слезах. Все стало ясно без слов.
      – Только что позвонили из больницы, – сказала она. – Ваш дядя Лестер скончался.
      Никто не шевельнулся.
      – Спускайтесь в гостиную, – проговорила тетя.
      Они медленно встали с кушетки. Криса, как одурманенного, бросило в жар, ноги не слушались. Пришлось пропустить вперед тетю и всех остальных. Он последним спустился по лестнице в тихое царство плача и неподвижных скорбных лиц.
      Шагнув на последнюю ступень, он не смог более противиться странной мысли, которая ворочалась у него в голове. Бедный дядя Лестер, ты лишился своего тела, а я обрел свое, но ведь это несправедливо! Ужасно несправедливо, потому что это так здорово!
      Через несколько минут все разъедутся. Молчаливый дом на несколько дней сохранит их рыдания, радио одним щелчком заставят смолкнуть на целую неделю, а смех будет умирать, не успев появиться на свет.
      Крис вдруг заплакал.
      На него посмотрела мама. На него уставился дядя Эйнар, а за ним и другие родственники. И Вивиан тоже. И Лео, такой высоченный, с мрачным видом стоящий неподалеку.
      У Криса текли слезы; все смотрели на него.
      Но одна лишь Вивиан знала, что это слезы радости, горячие и ликующие – слезы ребенка, нашедшего клад, что скрывался в горячих глубинах его собственного тела.
      – Ну, что ты, Крис. – Это мама приблизилась, чтобы его утешить. – Будет, будет…

Grand Theft 1995 год Переводчик: Е. Петрова

 
      Около трех часов ночи, когда на небе не было луны и только звезды следили за происходящим, Эмили Уилкс проснулась от какого-то подозрительного звука.
      – Роуз? – позвала она.
      Ее сестра, чья кровать стояла на расстоянии вытянутой руки, уже успела проснуться и широко раскрыть глаза, а потому ничуть не удивилась.
      – Ты слышишь?– спросила она, и весь эффект пошел насмарку.
      – Я как раз собиралась сказать тебе, – отозвалась Эмили. – Но раз ты сама слышала, то незачем и…
      Она осеклась и резко села в кровати, а вместе с ней Роуз, точно их обеих дернули за невидимые нитки. Престарелые сестры – одной восемьдесят, другой восемьдесят один, обе худые, как жерди, – не на шутку переполошились и уставились в потолок.
      Эмили Уилкс показала глазами наверх:
      – Ты об этом?
      – Не завелись ли у нас мыши?
      – Судя по топоту, это бестии покрупнее. Наверно, крысы.
      – Ага, и судя по топоту – в сапогах и с поклажей.
      Тут нервы не выдержали. Выскочив из кроватей, сестры набросили халаты и торопливо, насколько позволял артрит, сбежали по лестнице. Кому охота лежать в постели, если над головой топочут бестии в сапогах?
      Оказавшись внизу, они ухватились за перила и стали смотреть вверх, перешептываясь.
      – Что можно делать у нас на чердаке в такое время суток?
      – Воровать старый хлам?
      – А вдруг они спустятся и нападутна нас с тобой?
      – Кому нужны две старые дуры с тощими задницами?
      – Слава богу, чердачная дверца открывается только в одну сторону, а снизу она заперта.
      Они стали маленькими шажками красться наверх, откуда исходили таинственные звуки.
      – Я знаю!– внезапно воскликнула Роуз. – На прошлой неделе чикагские газеты писали: в городе участились хищения антикварной мебели!
      – Скажешь тоже! Если в доме и есть какой-то антиквариат, так это мы с тобой!
      – Неправда, на чердаке кое-что имеется. Моррисовское кресло – старинная вещь. Несколько обеденных стульев, еще того древнее, и хрустальный канделябр.
      – Из хозяйственной лавки, куплен в тысяча девятьсот четырнадцатом. Такой страшный, что совестно было даже на улицу выставить вместе с мусором. Слушай внимательно.
      Наверху стало тише. Они стояли на верхней площадке и, обратившись в слух, не спускали глаз с чердачного люка в потолке.
      – Кто-то открывает мой сундук. – Эмили зажала рот обеими руками. – Слышишь? Петли скрипят, надо почаще смазывать.
      – На что им сдался твой сундук? В нем ничего ценного.
      – Как сказать…
      Наверху, в темноте, грохнула крышка.
      – Идиот! – прошептала Эмили.
      Непрошеный гость крадучись прошелся по чердаку, стараясь быть осторожным после такой промашки.
      – Там наверху окно, они вылезают на крышу! Сестры подбежали к окну спальни.
      – Открой ставни, высунь голову! – крикнула Роуз.
      – Чтобы они меня увидели? Нет уж, спасибо!
      Подождав еще немного, они услышали царапанье, а потом стук – сверху что-то упало на подъездную дорожку.
      Тяжело дыша, они распахнули створки, взглянули вниз и увидели, как две тени уносят по дорожке длинную приставную лестницу. Одна тень сжимала в свободной руке небольшой белый сверток.
      – Все-таки что-то сперли! – зашипела Эмили. – Бежим!
      Они спустились в холл, распахнули входную дверь и увидели на росистом газоне две дорожки следов. От обочины отъехал грузовик.
      Выскочив на улицу, каждая приложила ладонь козырьком, чтобы рассмотреть ускользающий номер.
      – Проклятье! – воскликнула Эмили. – Ты успела разглядеть?
      – Только семерку и единицу, больше ничего. Вызовем полицию?
      – Сначала посмотрим, что из вещей пропало. Шевелись!
      Вооружившись фонариком, сестры поднялись по чердачной лестнице, открыли люк и вскарабкались на самый верх, в темноту.
      По мере того как они прочесывали чердак, спотыкаясь о старые чемоданы, детский велосипед и пресловутый канделябр, Эмили обшаривала помещение лучом света.
      – Все на месте, – сказала Роуз. – Даже странно.
      – Не спеши. Проверим сундук. Берись. Они потянули за кольца, и крышка подалась, выпустив наружу облако пыли и аромат прежних времен.
      – Ой, Эмили, помнишь? Духи "Бен Гур", двадцать пятого года, появились одновременно с фильмом!
      – Тихо, – оборвала ее Эмили. – Помолчи!
      Луч фонаря осветил аккуратную вмятину на старом выходном платье: это был совсем небольшой отпечаток – дюйма два в высоту, четыре в ширину и восемь в длину.
      – Боже милостивый! – воскликнула Эмили. – Они пропали!
      – Кто?
      – Мои любовные письма! Девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого года. Тридцать штук, перевязанные розовой лентой. Их нет!
      Эмили разглядывала похожее на гробик углубление в середине сложенного выходного платья.
      – Кому могли понадобиться старые любовные послания, написанные безвестным отправителем, которого, наверно, уже нет в живых, безвестному адресату, то есть мне, которая тоже одной ногой в могиле?
      – Эмили Бернис! – воскликнула Роуз. – Ты на какой планете живешь? Разве ты не смотрела утренние телепередачи, после которых хочется рот с мылом прополоскать? Разве не читала светскую хронику в городской газете? Разве не листала идиотские женские журналы в парикмахерской?