Remember Sascha? 1996 год Переводчик: Е. Петрова

 
      Помнишь? Ну как же можно забыть! Хотя знакомство было кратким, годы спустя его имя возникло не раз, и они улыбались, и даже смеялись, и тянулись друг к другу, чтобы взяться за руки, предаваясь воспоминаниям.
      Саша. Такой милый, веселый дружок, такой лукавый, таинственный проказник, такой талантливый ребенок, выдумщик, егоза, неутомимый собеседник в ночной тиши, неугасимый лучик в тумане дня.
      Саша!
      Тот, кого они никогда не видели воочию, но с кем часто вели разговоры у себя в тесной спальне в три часа ночи, когда рядом не было посторонних, которые стали бы закатывать глаза и, заслышав егоимя, высказывать сомнения в их здравомыслии.
      Ну ладно, кем и чем был для них Саша, как они познакомились, а может, просто его придумали, и, наконец, кто такие они сами?
      Вкратце: они — это Мэгги и Дуглас Сполдинги, жители тех мест, где шумное море, теплый песок и шаткие мостики над почти пересохшими каналами Венеции, что в штате Калифорния. Несмотря на отсутствие солидного банковского счета и дорогой мебели, они были несказанно счастливы в своей крошечной двухкомнатной квартирке. Он занимался писательским трудом, а она зарабатывала на жизнь, чтобы дать ему возможность закончить великий американский роман.
      У них было заведено так: по вечерам она возвращалась домой из делового центра Лос-Анджелеса, а он покупал к ее приходу гамбургеры, или же они вместе шли на пляж, где можно было съесть булочку с сосиской и оставить центов десять-двадцать в павильоне игровых автоматов, потом возвращались домой, занимались любовью, засыпали, а следующим вечером наслаждались все тем же восхитительным распорядком: хот-доги, игровые автоматы, близость, сон, работа и так далее. Тот год, исполненные любви и молодости, ощущался как блаженство, а значит, должен был длиться вечно…
      Пока не появился он.
      Безымянный. Да-да, у него еще не было имени. Он грозил вторгнуться в их жизнь считанные месяцы спустя после свадьбы, нарушить заведенный уклад, спугнуть писательское вдохновение; но потом он как-то растворился, оставив лишь слабый отголосок тревоги.
      Однако теперь коллизия замаячила всерьез.
      Как-то вечером, когда на журнальном столике красовались яичница с ветчиной и бутылка дешевого красного вина, они завели негромкий разговор о том о сем, каждый предрекал другому великое и славное будущее, а Мэгги вдруг сказала:
      — Мне нездоровится.
      — Что такое? — встревожился Дуглас Сполдинг.
      — Весь день как-то не по себе. А утром немного подташнивало.
      — Господи, что же это? — Он встал, обошел вокруг журнального столика, обхватил руками ее голову и прижал лбом к своему боку, а потом посмотрел сверху вниз на безупречный пробор и вдруг заулыбался.
      — Так-так, — произнес он, — не иначе как возвращается Саша.
      — Саша? Это кто такой?
      — Он сам расскажет, когда появится.
      — Откуда такое имя?
      — Понятия не имею. Весь год крутилось в голове.
      — Саша. — Она прижала его ладони к своим щекам и засмеялась. — Саша!
 
      — Завтра к доктору, — распорядился он.
      — Доктор говорит, Саша пока будет жить с нами, не требуя довольствия, — сообщила она по телефону на следующий день.
      — Здорово! — Тут он осекся. — Наверно. — Он прикинул сумму их накоплений. — Нет, первое слово дороже второго. Здорово! Когда же мы познакомимся с этим пришельцем?
      — В октябре. Сейчас он микроскопический, крошечный, я едва различаю его голос. Но потому что у него есть имя, я его слышу. Он обещает вырасти большим, если мы окружим его заботой.
      — "Мнимый больной" , честное слово! К какому сроку мне закупать морковку, шпинат, брокколи?
      — На Хэллоуин.
      — Не может быть!
      — Правда, правда!
      — Все будут болтать, что мы специально приурочили его появление к окончанию моего романа, который пьет из меня кровь. Оба требуют внимания и не дают спать по ночам.
      — Ну, в этом-то Саше не будет равных! Ты счастлив?
      — Честно сказать, побаиваюсь, но счастлив. Да что там говорить, конечно счастлив. Приезжайте домой, госпожа Крольчиха, и привозите егос собой!
 
      Здесь необходимо пояснить, что Мэгги и Дуглас Сполдинги относились к числу неисправимых романтиков. Еще до заочного именования Саши, они, увлеченные Лорелом и Гарди, прозвали друг друга Стэном и Олли . Каждый электроприбор, коврик и штопор получил у них свое имя, не говоря уже о различных частях тела, но это держалось в секрете от посторонних.
      Потому-то Саша, как сущность, как присутствие, готовое перерасти в привязанность, в этом смысле не был исключением. И когда он стал заявлять о себе по-настоящему, они ничуть не удивились. В их браке, где мерилом всех вещей была любовь, а не твердая валюта, просто не могло быть иначе.
      Если когда-нибудь мы купим машину, говорили они, ей тоже будет дано имя.
      Они обсудили этот вопрос, и еще сорок дюжин других, уже поздней ночью. Взахлеб рассуждая о жизни, они уселись в постели, подложив под спину подушки, словно караулили будущее, которое могло нагрянуть прямо сейчас. Они ждали, воображали, будто загипнотизированные, что молчаливый малыш произнесет свои первые слова еще до рассвета.
      — Мне нравится так жить, — сказала Мэгги, вытягиваясь на кровати. — У нас все превращается в игру. Хочу, чтобы так было всегда. Ты не такой, как другие мужчины: у тех на уме только пиво да карты. Интересно, много ли есть на свете таких семей, у которых вся жизнь — игра?
      — Таких больше нет. Ты помнишь?
      — Что?
      Он перевернулся на спину, чтобы прочертить взглядом на потолке цепочку воспоминаний.
      — В тот день, когда мы поженились…
      — Ну?
      — Друзья подбросили нас сюда на машине, и мы пошли в аптеку на пристани, чтобы сделать крупную покупку в честь медового месяца: две зубные щетки и тюбик пасты… Одна щетка красная, другая зеленая, для украшения пустой ванной комнаты. А когда мы возвращались по берегу домой, держась за руки, позади нас две девчушки и мальчуган вдруг затянули:
 
Совет да любовь,
Совет да любовь,
Жениху и невесте
Совет да любовь…
 
      Она тихонько запела. Он подтянул, вспоминая, как они зарделись от удовольствия, слыша детские голоса, но постеснялись остановиться, хотя были горды и счастливы.
      — Неужели у нас был новобрачный вид? Как они догадались?
      — Уж точно не по одежке! Может, по лицам? От улыбок у нас занемели скулы. Мы просто лопались от восторга. А их задело ударной волной.
      — Славные ребятишки. До сих пор слышу их голоса.
      — Прошло полтора года, а у нас все по-прежнему. — Одной рукой обняв ее за плечи, он читал их будущее на темном потолке.
      — Теперь есть я, — раздался чей-то шепот.
      — Кто? — спросил Дуглас.
      — Я, — ответил шепот. — Саша.
      Дуглас сверху следил за губами жены, но не заметил и шевеления.
      — Ага, наконец-то можно поговорить? — произнес Дуглас.
      — Можно, — ответил тот же голосок.
      — А мы думали-гадали, — сказал Дуглас, — когда же ты дашь о себе знать. — Он мягко привлек к себе жену.
      — Настал срок, — отозвался шепот, — я тут как тут.
      — Здравствуй, Саша, — вырвалось у обоих.
      — А почему ты раньше молчал? — поинтересовался Дуглас Сполдинг.
      — Было боязно: вдруг вы мне не обрадуетесь, — прошептал голосок.
      — Откуда такие мысли?
      — Они возникли в самом начале, но потом ушли. Когда-то у меня было только имя. Помните, в прошлом году. Можно было уже тогда появиться. Но вы испугались.
      — Мы тогда сидели на мели, — негромко сказал Дуглас. — Жили в постоянном страхе.
      — Разве жить страшно? — спросил Саша. У Мэгги дрогнули губы. — Страшно другое. Не жить. Быть ненужным.
      — Погоди. — Дуглас Сполдинг опустился на подушку, чтобы видеть профиль жены, лежащей с закрытыми глазами, и чувствовать ее неслышное дыхание. — Мы тебя любим. Но в прошлом году был неподходящий момент. Понимаешь?
      — Нет, не понимаю, — ответил шепот. — Вы меня не хотели, вот и все. А теперь захотели. Мне тут делать нечего.
      — Но ты уже здесь!
      — А теперь уйду.
      — Не смей, Саша! Останься с нами!
      — Прощайте, — голосок совсем затих. — Все, прощайте.
      Повисло молчание.
      Мэгги в безмолвном ужасе открыла глаза.
      — Саша пропал, — сказала она.
      — Быть такого не может!
      В спальне стояла тишина.
      — Не может быть! — повторил он. — Это просто игра.
      — Это уже не игра. О боже, как холодно. Согрей меня.
      Он подвинулся ближе и привлек ее к себе.
      — Все хорошо.
      — Нет. У меня сейчас возникло странное чувство, будто это все взаправду.
      — Так оно и есть. Он никуда не денется.
      — Если мы постараемся. Помоги-ка мне.
      — Помочь? — Он еще сильнее сжал объятия, потом зажмурился и позвал: — Саша?
      Молчание.
      — Я знаю, что ты здесь. Не прячься.
      Его рука скользнула туда, где мог находиться Саша.
      — Послушай-ка. Отзовись. Не пугай нас, Саша. Мы и сами не хотим бояться, и тебя не хотим пугать. Мы нужны друг другу. Мы втроем — против целого мира. Саша?
      Молчание.
      — Ну, что? — прошептал Дуглас.
      Мэгги сделала вдох и выдох.
      Они подождали.
      — Есть?
      В ночном воздухе пробежал едва ощутимый трепет, не более чем излучение.
      — Есть.
      — Ты здесь! — воскликнули оба.
      Опять молчание.
      — Вы мне рады? — спросил Саша.
      — Рады! — ответили они в один голос.
 
      Минула ночь, за ней настал день, потом опять ночь и еще один день, многие сутки выстроились длинной чередой, но самыми главными были полночные часы, когда он заявлял о себе, выражал собственное мнение: полуразличимые фразы становились все более уверенными, четкими и развернутыми, а Дуглас и Мэгги замирали в ожидании: то она шевелила губами, то он приходил ей на смену, каждый излучал тепло, искренность и превращался в живой рупор. Слабый голосок переходил с одних уст на другие, то и дело прерываясь тихим смехом, потому что все это было несуразно и в то же время любовно, ни один из них не знал, какой будет очередная Сашина фраза — они всего лишь внимали его речам, а потом с улыбкой погружались в рассветный сон.
      — Что вы там говорили про Хэллоуин? — спросил он где-то на шестом месяце.
      — Про Хэллоуин? — удивились они.
      — Ведь это праздник смерти? — прошептал Саша.
      — Ну, в общем…
      — Не слишком приятно появляться на свет в такую ночь.
      — Допустим. А какая ночь для тебя предпочтительнее?
      Саша какое-то время парил в молчании.
      — Ночь Гая Фокса, — решил он наконец.
      — Ночь Гая Фокса?!
      — Ну, да, фейерверки, пороховой заговор, Парламент, верно? "Запомни, запомни: ноябрьской ночью…"
      — По-твоему, ты сможешь так долго терпеть?
      — Постараюсь. Зачем начинать свой путь среди черепов и костей? Порох мне больше по нраву. Потом можно будет об этом написать.
      — Значит, ты решил стать писателем?
      — Купите мне пишущую машинку и пачку бумаги.
      — Чтобы ты долбил у нас над ухом и мешал спать?
      — Тогда хотя бы ручку, карандаш и блокнот.
      — Договорились!
      На этом и порешили; между тем ночи выстроились в неделю, недели соединили лето и раннюю осень, а Сашин голос набирал силу вместе с биением сердца и мягкими толчками рук и ног. Когда Мэгги засыпала, его голос подчас будил ее, и она подносила руку к губам, которые вещали о причудливых фантазиях.
      — Тихо, тихо, Саша. Отдохни. Надо спать.
      — Спать, — шептал он сквозь дремоту, — спать. — И затихал.
 
      — На ужин, пожалуйста, свиные отбивные.
      — А как же соленые огурцы с мороженым? — спросили они почти в один голос.
      — Свиные отбивные, — повторил он; прошла вереница других дней, занялись другие рассветы, и тогда он попросил: — Гамбургеры!
      — На завтрак?
      — С луком, — подтвердил он.
      Октябрь простоял без движения только сутки, а там…
      Хэллоуин благополучно миновал.
      — Спасибо, — сказал Саша, — что помогли мне перевалить за этудату. А что там у нас через пять суток?
      — Ночь Гая Факса!
      — То, что надо!
      И через пять суток Мэгги поднялась за минуту до полуночи, дошла до ванной и вернулась в полной растерянности.
      — Дорогой, — позвала она, присаживаясь на краешек постели.
      Полусонный Дуглас Сполдинг повернулся на бок.
      — А?
      — Что у нас сегодня? — зашептал Саша.
      — Гай Фокс. Наконец-то. А в чем дело?
      — Мне как-то не по себе, — сказал Саша. — Нет, ничего не болит. Сил хоть отбавляй. Собираюсь в путь. Пора прощаться. Или здороваться? Как будет правильнее?
      — Выкладывай, что у тебя на уме.
      — Кажется, соседи предлагали обращаться к ним в любое время, если понадобится ехать в больницу?
      — Предлагали.
      — Звоните соседям, — сказал Саша.
      Они позвонили соседям.
      В больнице Дуглас поцеловал жену в лоб и прислушался.
      — Здесь было неплохо, — сказал Саша.
      — Для тебя — все самое лучшее.
      — Нашим беседам пришел конец. Счастливо, — сказал Саша.
      — Счастливо, — ответили они дуэтом.
      На рассвете где-то прозвучал негромкий, но явственный крик.
      Вскоре после этого Дуглас вошел в палату к жене. Встретившись с ним глазами, она произнесла:
      — Саша исчез.
      — Я знаю, — тихо ответил он.
      — Но он распорядился, чтобы его заменил кое-кто другой. Гляди.
      Когда он подошел к кровати, она откинула уголок одеяльца.
      — С ума сойти.
      Он увидел маленькое розовое личико и глаза, которые на мгновение полыхнули ярко-голубым и тут же закрылись.
      — Кто это? — спросил он.
      — Твоя дочь. Знакомься: Александра.
      — Привет, Александра, — сказал он.
      — Тебе известно, как сокращенно зовут Александру?
      — Как?
      — Саша.
      Он с величайшей осторожностью коснулся круглой щечки.
      — Здравствуй, Саша, — сказал он.

Another Fine Mess 1995 год Переводчик: Е. Петрова

 
      Эти звуки возникли среди лета, среди тьмы.
      Около трех часов ночи Белла Уинтерс села в постели и прислушалась, а потом снова легла. Через десять минут она услышала все тот же шум, доносившийся из мрака, от подножия холма.
      Белла Уинтерс жила в Лос-Анджелесе, неподалеку от Эффи-Стрит, на Вандомском холме, в квартире первого этажа; обитала она здесь всего ничего, несколько дней, поэтому все пока было ей в диковинку: этот старый дом, старая улочка, старая бетонная лестница, поднимавшаяся круто в гору от самого подножья — ровно сто двадцать ступеней. И как раз сейчас…
      — Кто-то поднимается по лестнице, — заговорила Белла сама с собой.
      — Что такое? — сонно переспросил ее муж Сэм.
      — На лестнице мужские голоса, — сказала Белла. — Разговоры, крики, едва ли не до драки доходит. Я и прошлой ночью их слышала, и позапрошлой, но…
      — Кого? — не понял Сэм.
      — Ш-ш-ш, спи. Я сама посмотрю.
      Она выбралась из постели, подошла к окну, не зажигая света — и в самом деле увидела двух мужчин, которые переругивались, ворчали, кряхтели — то громко, то приглушенно. До ее слуха донеслись и другие звуки: глухие удары, стук, скрежет, будто в гору затаскивали какой-то громоздкий предмет.
      — Неужели в такое время кто-то надумал переезжать? — спросила Белла, обращаясь к темноте, к оконному переплету и к себе самой.
      — Это вряд ли, — пробурчал Сэм.
      — А похоже…
      — На что похоже? — Сэм только теперь окончательно проснулся.
      — Как будто двое тащат…
      — Господи помилуй, кто кого тащит?
      — Двое тащат рояль. По лестнице.
      — В три часа ночи?
      — Двое мужчин и рояль. Ты только прислушайся.
      Муж, заморгав, сел и насторожился.
      В отдалении, где-то на середине склона, раздался протяжный стон, какой издают от резкого толчка рояльные струны.
      — Убедился?
      — Надо же, так и есть. Но кому придет в голову красть…
      — Они не крадут, они доставляют по адресу.
      — Рояль?
      — Я тут ни при чем, Сэм. Выйди, поинтересуйся. Нет, погоди, я сама.
      Кутаясь в халат, она выскочила за дверь и пошла по тротуару.
      — Белла, — яростно прошипел Сэм ей вслед. — Куда тебя понесло?
      — Женщина в пятьдесят пять лет, толстая и страшная, может смело гулять по ночам.
      На это Сэм ничего не ответил.
      Она бесшумно добралась до кромки склона. Где-то внизу — у нее не осталось сомнений — двое ворочали неподъемный груз. Временами он издавал протяжный стон и умолкал.
      — Эти голоса… — прошептала Белла. — Почему-то они мне знакомы.
      В непроглядной тьме она ступила на лестницу, которая мутной полосой уходила вниз, и услышала разносящийся эхом голос:
      — Опятьиз-за тебя влипли.
      Белла замерла. Где же, недоумевала она, я слышала этот голос, причем тысячу раз!
      — Ау! — окликнула она.