Особый отдел (№3) - Особый отдел и пепел ковчега

Юрий Брайдер, Николай Чадович

Особый отдел и пепел ковчега

Проси у бога благодать, а не удачу...

Епифаний, русский раскольник

Глава 1

ДЖИНН ПО ИМЕНИ ЛАГАБ

Надзиратель, ещё совсем недавно надеявшийся на солидные чаевые, а сейчас и сам толком ничего не понимавший, доложил:

— Подследственный Обухов по вашему приказанию доставлен.

— Свободен, — не поднимая голову от раскрытого следственного дела, обронил Кондаков. — А вы, гражданин Обухов, не нервничайте зря. Проходите сюда и садитесь. Табуреточка, надо полагать, вам знакомая.

— Мне тут всё знакомое. Причём до тошноты. А вот вас и вашего ассистента вижу впервые. — Человек по фамилии Обухов глянул в глубь кабинета, где спиной к свету сидел ещё кто-то.

— Тогда познакомимся. Я оперативный сотрудник особого отдела, подполковник Кондаков Пётр Фомич. Представлять вам нашу стенографистку смысла не имеет. Она здесь исполняет чисто технические функции. Что касается ваших анкетных данных, то они содержатся в материалах дела. — Он похлопал куцепалой дланью по пухлой папке.

— Поймите, я только что выпущен под залог. — Обухов даже не пытался скрыть своё раздражение. — Выпущен по решению суда. Проще говоря, освобождён. И вдруг появляется оперативный сотрудник какого-то неведомого особого отдела. Всё это напоминает грязный шантаж!

— Поверьте, мы действуем исключительно в ваших интересах, — проникновенным тоном произнёс Кондаков. — Освобождение под залог не освобождает от уголовной ответственности. Это всего лишь изменение меры пресечения. Обвинения с вас не сняты. Доводы, приведённые вами в своё оправдание, несостоятельны. Все судебные экспертизы признали вас абсолютно вменяемым и дееспособным. Современная психиатрия не допускает возможности существования нескольких независимых личностей в одной телесной оболочке. Это, по меньшей мере, смешно. Однако благодаря вашим прежним заслугам и нынешним связям к расследованию привлечён особый отдел, специализирующийся на криминальных казусах, не укладывающихся в рамки здравого смысла и господствующих научных представлений. Мы постараемся вам помочь, но лишь при том условии, что вы будете предельно откровенны.

— Шесть недель я выворачивал душу перед вашими коллегами, — с горечью произнёс Обухов. — Никто из них даже не попытался понять меня.

— Это не совсем так, что доказывает моё присутствие здесь, — со значением произнёс Кондаков.

— И я могу надеяться, что ваше особое мнение будет учтено судом?

— Вне всякого сомнения.

— Хорошо, я согласен сотрудничать с вами. — Обухов, до этого сидевший как на иголках, устроился на казённом табурете поудобней.

— Рад, что мы нашли общий язык... Тогда без всяких околичностей перейдём к эпизоду, столь негативным образом повлиявшему на всю вашу дальнейшую судьбу. — Кондаков зашелестел страницами дела. — Как известно, в период с мая восьмидесятого по июнь восемьдесят третьего года вы проходили службу в составе так называемого ограниченного воинского контингента на территории Республики Афганистан. Хотелось бы уточнить вашу должность.

— Официально я числился советником царандоя, местной народной милиции.

— Хотите сказать, что на самом деле вы выполняли какие-то другие функции?

— Да. Я состоял в группе особого назначения «Самум», входившей в состав спецназа Главного разведуправления.

— «Самум»? — Кондаков задумался. — Никогда о такой группе не слыхал.

— И неудивительно. — Обухов еле заметно поморщился. — Мы проводили секретные операции в провинции Каттаган.

— К вашему сведению, мне приходилось бывать в тех краях, — сообщил Кондаков. — Хотя и в другие времена.

— Следовательно, вам доводилось слышать о полевом командире Хушабе Наджи, прозванном Безумным Шейхом.

— Что-то такое припоминаю, — кивнул Кондаков. — По-моему, он был этническим таджиком и принадлежал к верхушке шиитской секты исмаилитов.

— Совершенно верно. Местное население просто трепетало перед ним, считая потомком пророка Сулеймана.

— То бишь библейского царя Соломона? — уточнил Кондаков.

— Можно сказать и так.

— Как я понимаю, ваша группа охотилась именно за Хушабом Наджи?

— В тот период, о котором идёт речь, — да.

— И чем же завершилась эта охота?

— Нам удалось заманить Безумного Шейха в ловушку. В той схватке погибла большая часть личного состава «Самума», но досталось и душманам. Я преследовал Наджи сутки напролёт. Раненный и обессиленный, он попытался договориться со мной. — Перехватив недоуменный взгляд Кондакова, Обухов добавил: — Как и все таджики, Наджи немного говорил по-русски.

— Что было темой ваших переговоров?

— Его жизнь, естественно. Суть сделки, которую предложил Наджи, состояла в следующем: я доставляю его в ближайший кишлак, контролируемый душманами, а взамен получаю весьма приличное вознаграждение. Однако торг, как говорится, был неуместен.

— Почему вы не взяли его в плен?

— Потому, что нашему начальству он был нужен мёртвым, а не живым. Не мне вам рассказывать, какие злоупотребления творились тогда в Афганистане. Наджи знал чересчур много.

— Короче, с Безумным Шейхом было покончено. — Кондаков вновь полистал дело, ощетинившееся многочисленными закладками. — От этого и начались все ваши беды?

— Да. — По лицу Обухова словно тень промелькнула. — Перед смертью он проклял меня, сказав буквально следующее: «Все мужчины нашего рода имеют магическую силу, дающую власть над джиннами. Один такой джинн постоянно обитает в моем теле между кожей и плотью. После моей смерти он вселится в тебя. Когда наступит удобный момент, джинн целиком овладеет тобой и заставит совершить какое-нибудь позорящее деяние. И так будет длиться до тех пор, пока ты не издохнешь, словно паршивый пёс, или сам не сдерёшь с себя шкуру... » Тогда я воспринял слова Наджи как обычную брань, но теперь понимаю, что это было страшное пророчество, обрекающее меня на душевные и физические страдания.

— Следовательно, истинным виновником преступления, вменяемого вам, является полевой командир Хушаб Наджи, вернее, его персональный джинн, вселившийся в вас?

— Вот только не надо ехидно улыбаться! — Обухов вновь заёрзал на табурете.

— Никто и не улыбается, — возразил Кондаков. — Это у меня нервный тик... Таким образом, сами вы к преступлению никакого отношения не имеете?

— Вот именно! Тот трагический момент просто выпал у меня из памяти. Я не отвечал за себя.

— Аналогичные случаи имели место в прошлом?

— Да. Но они не получили огласки, и сейчас я не намерен ворошить былое.

— Вы не пытались как-то договориться с джинном? Всё-таки соседи...

— Люди, компетентные в этом вопросе, разъяснили мне, что компромисс невозможен. Даже самый могучий и своенравный джинн не смеет противиться воле потомка пророка Сулеймана... Кроме того, магия исмаилитов остаётся тайной за семью печатями.

— Вы ожидаете вылазок джинна и в дальнейшем?

— Ясное дело. Он не успокоится до тех пор, пока не сведёт меня в могилу, предварительно опозорив перед всем белым светом.

— Рад бы вам поверить. — Лицо Кондакова приняло постное выражение. — Но в деле подшита справка, отрицающая саму возможность существования группы «Самум».

— Так оно и должно быть. — Это известие ничуть не смутило Обухова. — Военная разведка открестилась от нас, поскольку деятельность «Самума» шла вразрез с положениями Женевской конвенции. Мы частенько выдавали себя за натовских эмиссаров или пакистанских военнослужащих. Первая заповедь «Самума» была такова: не оставляй после себя свидетелей. Уничтожению подлежали даже домашние животные.

— Какова была численность группы?

— Когда как. Но не свыше десяти-пятнадцати человек. Друг друга мы называли только по именам и кличкам. После возвращения в Союз я не встречал никого из своих бывших сослуживцев.

— В общем, проблема понятна. — Кондаков демонстративно отодвинул папку в сторону. — Не хочу вас заранее обнадёживать, но обещаю, что ради установления истины особый отдел не пожалеет ни сил, ни средств... На этом и расстанемся. Суд, само собой, состоится, хотя не исключено, что вы предстанете на нём в совершенно ином качестве.

— Если вы сумеете развеять кошмар, преследующий меня без малого двадцать лет, то я позабочусь, чтобы ваша дальнейшая жизнь превратилась в блаженство. — Резко повернувшись на каблуках, Обухов направился к дверям, уже салютующим ему лязгом запоров.

— Каков фрукт! — возмутился Кондаков, когда человек, обуянный чужеземным демоном, исчез в железобетонных лабиринтах следственного изолятора. — Врёт как сивый мерин и даже глазом не моргнёт.

— Не забывайте, что Обухов прошёл проверку на детекторе лжи и результат оказался в его пользу, — промолвила Людочка Лопаткина, до этого старавшаяся держаться в тени.

— Чепуха! Тренированный человек запросто обманет детектор. Обухов одно время действительно подвизался в системе ГРУ, а там оперативников дрессируют похлеще, чем медведей в цирке.

— Короче, вы ему не верите?

— А ты?

— Я мужчинам вообще не верю. Ещё с пятого класса. Но давайте подойдём к этому вопросу конструктивно. Кто повесил на нас дело Обухова?

— Его дружки из высших сфер... Скорее даже не дружки, а подельники. Спасая Обухова, они уже перепробовали все средства. Особый отдел для них как бы последний козырь. Вот и нашли подход к Горемыкину. Ты же наши порядки знаешь...

— То, что Обухова пытаются спасти даже в столь безнадёжной ситуации, говорит в его пользу. Но наличие в преступлении корысти свидетельствует против него. Я бы на месте джинна-мстителя придумала что-то другое. Например, оскорбила какую-нибудь национальную святыню или изнасиловала всенародно любимую артистку. Представляете, какой бы резонанс это вызвало!

— Нынешние артистки сами кого хошь изнасилуют, — буркнул Кондаков. — И учти, похищенные Обуховым деньги до сих пор не найдены. Он всё валит на джинна.

— Кто внёс за него залог?

— Какой-то благотворительный фонд. Скорее всего подставные лица... Хотя деньги оказались чистыми.

— Давайте пока оперировать фактами. — Пальцы Людочки забегали по клавиатуре ноутбука. — Обратимся к личному делу Обухова... До восемьдесят третьего года в его биографии нет никаких изъянов. Служил честно, в карьеристах не числился, имел репутацию порядочного человека.

— Не было возможности урвать, отсюда и честность, — возразил Кондаков. — В Обухова не джинн вселился, а банальная человеческая алчность. Видела бы ты, какое бессовестное стяжательство процветало тогда в Афганистане!

— Спорить не буду. Но всё, что касается Обухова, — это пока лишь ваши домыслы. — Людочка всматривалась в строчки, мелькавшие на экране ноутбука. — Полевой командир Хушаб Наджи действительно существовал, хотя причиной его гибели называют междоусобные распри пуштунских и таджикских племенных группировок... А с чего вы взяли, что он был исмаилитом?

— Уж и не помню, от кого я это услышал. Но речь шла о том, что если каждого шиита считать фанатиком, то исмаилиты — фанатики вдвойне. Неудивительно, что джинны для них — реальные существа, созданные аллахом из чистейшего пламени.

— Спустя примерно год после смерти Наджи у Обухова начались неприятности, — не спуская глаз с экрана, продолжала вещать Людочка. — Ему предъявили целый букет обвинений. И утрату бдительности, и служебные злоупотребления, и самоуправство, и многое другое. Некоторое время он находился под домашним арестом в офицерской гостинице, а потом был отправлен в Союз. Тут опять начинается грязная история. Покидая Кабул, Обухов напросился сопровождать гроб с телом сослуживца. Он благополучно доставил груз «двести» до места назначения, присутствовал на похоронах, но на новое место службы так и не явился. На этом военная карьера Обухова закончилась. Спустя год, когда к погибшему офицеру собрались подхоронить мать, могила оказалась пустой. Гроб пропал.

— Обухов спёр, — безапелляционно заявил Кондаков. — Больше некому.

— А что там могло быть?

— Да что угодно! Деньги, наркотики, золото.

— Почему же он не вскрыл гроб в пути?

— Значит, не сумел. Гробы доставлялись на военный аэродром Ташкента, а оттуда рассылались по всей стране. Опять же самолётами. Официальным получателем являлись военкоматы... Да и не вскроешь цинковый гроб без специальной аппаратуры. То есть вскрыть-то вскроешь, но обратно не заваришь. Вот Обухов и решил зря не спешить. А после похорон своё черное дело сделал. Хорош гусь... Что там дальше?

— Дальше — дорога к процветанию. Хотя и постоянно сопровождаемая скандалами. В настоящий момент личное состояние Обухова превышает похищенную сумму чуть ли не на два порядка. Позарился на сущую мелочь...

— Ну и что? Шура Балаганов, став богачом, украл в трамвае кошелёк с двумя рублями. Привычка — вторая натура.

— И всё же нам придётся этого джинна из-под шкуры Обухова извлечь, — сказала Людочка. — Или доказать, что там его никогда и не было.

— А не боишься, что джинн потом вселится в тебя? — усмехнулся Кондаков.

— Нет. Джинны не микробы. И даже не чесоточные клещи. Аллах наделил их разумом и бессмертием, но лишил свободы воли. Исполнив свой долг, они присоединяются к сонму собратьев, населяющих семь небес, распростёртых над землёй.

— Тогда я за нас с тобой спокоен. Будем дожидаться сообщений от Цимбаларя.

Возле ворот следственного изолятора, видевших на своём веку больше слёз, чем гора Голгофа, Обухова дожидалась вереница роскошных лимузинов. Можно было подумать, что здесь собираются чествовать какую-нибудь кинозвезду, пусть и без военного оркестра, но с цветами, шампанским, спичами и экзальтированными поклонниками.

Ваня Коршун, обосновавшийся в мусорном контейнере на другой стороне улицы, с помощью узко направленного микрофона вслушивался в голоса, доносившиеся из толпы встречающих.

Больше всего, естественно, его интересовал сам Обухов, однако тот, паче чаяния, никаких восторгов по поводу своего освобождения не выказывал.

— Зачем нужно было устраивать весь этот шабаш? — с нескрываемым раздражением поинтересовался бывший арестант.

Отвечали ему наперебой — как трезвыми, так и пьяными голосами:

— Народ по тебе, Константин Данилыч, соскучился!

— Ура! Виват! Гип-гип, ура!

— Дай я тебя, пупсик, поцелую!

— Руки прочь от Константина Обухова!

— Банзай, трижды банзай узнику совести!

— Так ведь от души, Данилыч, стараемся! Радость-то какая!

— Рано радуетесь, — хмуро ответил Обухов. — Как бы потом плакать не пришлось.

— Всё образуется! — успокаивали его встречающие. — Не в первый раз. Найдём мы эти треклятые деньга.

— Не в деньгах дело, остолопы! — вразумлял своих приближённых Обухов. — Если бы от них что-то зависело, я бы давно на Канарах загорал. Мне срок светит, понимаете! Я должен внятно и толково ответить на все вопросы суда. Построить неуязвимую защиту, базирующуюся на сверхъестественном характере преступления. Тут мне даже адвокаты не помогут... Нашли человека, за которым я вас посылал?

Этот вопрос несколько умерил восторг встречающих. Заздравные возгласы стихли, и мужчина солдафонской наружности — начальник личной охраны Обухова — доложил:

— Того не нашли. Помер! Но нам посоветовали привлечь его брата. Тоже авторитет в своём деле. С нами ехать не хотел. Заартачился. Считай, силой привезли.

— Где он сейчас?

— В надёжном месте. — Начальник охраны осклабился.

— Чем занимается? Молится небось?

— Молится и земные поклоны бьёт. Жратву, выпивку и шалашовок наотрез отвергает. Готовится к сеансу общения с потусторонней силой.

— Немедленно едем туда! А это вавилонское столпотворение разогнать. Репортеров в шею! Телевизионщиков под зад коленом!

Обухов добавил ещё несколько энергичных фраз, но Ваня их не расслышал. Виной тому оказался здоровенный бездомный котище, прыгнувший сверху на кусок картона, которым Ваня прикрывался от посторонних взглядов и атмосферных осадков. Тут уж стало не до акустического контроля.

Даже свита Обухова обратила внимание на странную возню, возникшую вдруг внутри мусорного контейнера. Телохранители выхватили стволы. Виновника торжества прикрыли пуленепробиваемым щитом, в который мгновенно трансформировался обыкновенный чемоданчик для бумаг.

Напряжение разрядилось лишь после того, как из контейнера выскочил лохматый одноглазый кот — типичный сказочный Базилио — и припустил вдоль по улице так, будто на нём горела шерсть.

Таких проколов в оперативной деятельности у Вани давно не случалось. А подвела его сущая мелочь: собираясь в засаду, маленький сыщик не выпил, как обычно, коньячка, запах которого отпугивал не только котов, но и крыс, а перекусил копчёной скумбрией. Вот голодный мурлыка и принял его за большую дохлую рыбину.

Явившись в загородный дом, о существовании которого не знали не то что партнёры по бизнесу, но даже налоговые органы, Обухов первым делом велел вызвать к себе человека, с которым связывал все надежды на оправдательный приговор. Обещание, полученное от особого отдела, он воспринимал как очередную провокацию мусоров, науськиваемых прокуратурой.

В комнате без окон, где при желании можно было переждать даже длительную осаду с применением отравляющих газов и зажигательных средств, уже был сервирован столик на двоих. Критически взглянув на него, Обухов приказал:

— Спиртное убрать! Что он обычно пьёт?

— Только воду из священного родника, — ответил начальник охраны. — Мы аж десять канистр с собой захватили.

— Налейте в графин... Кстати, как его зовут?

— Себя он называет... э-э-э... — Начальник охраны от натуги даже посинел. — Сафар Абу-Зейд ибн-Раис... Во как! На трезвую голову и не выговоришь... Но и на имя Сашка отзывается.

— Я вам покажу Сашку! — возмутился Обухов. — Никакого панибратства. Тут, может быть, моя судьба решается... Сюда его ведите.

— Слушаюсь!

Не прошло и пяти минут, как перед Обуховым предстал человек, уже вступивший в пору зрелости, но не растерявший юношеской порывистости. Одет он был более чем скромно, а обуви вообще не имел. Лишь его чалма сияла волшебной белизной, недоступной ни единому моющему средству.

Дерзкое лицо гостя покрывала жёсткая тёмная щетина, а в глубоко запавших глазах плясали опасные огоньки. Ничего восточного, кроме чалмы, в его облике не было, но в комнате как бы сразу повеяло дальними странами, чужим бытом, другой культурой.

Обухов в дружеском приветствии протянул через стол руку, но вошедший лишь сдержанно поклонился, коснувшись своего лица ладонями.

— Проходите к столу, присаживайтесь. — В поведении Обухова появилась так несвойственная ему суетливость. — Простите, что вас доставили сюда принудительным методом.

— На всё воля аллаха, — внятно и почти без акцента произнёс гость, обратив взор к небесам.

После этого он, скрестив ноги, присел прямо на пол. Обухову не осталось ничего другого, как последовать его примеру, что пятидесятилетнему грузному человеку далось не так уж и легко.

— Мне сказали, что вы приходитесь родственником досточтимому Абу-Хайяду, — льстиво улыбаясь, произнёс Обухов.

— Аллах создал всех людей братьями. — Руки гостя перебирали чётки, сделанные из обыкновенных речных камушков. — Но Абу-Хайяд, известный также как Султан Вахидов, был близок мне, как никто другой. Мир его душе.

— Когда-то он обещал мне любую помощь. Жаль, что наши земные пути разошлись... — Обухов тяжко вздохнул, то ли скорбя по неведомому Абу-Хайяду, то ли досадуя на своё собственное распоряжение убрать спиртное.

— В общих чертах я знаком с вашей бедой, — произнёс гость. — И скажу прямо: изгнать из человеческого тела джинна, заговорённого волшебным словом Пророка Сулеймана, невозможно.

— Я и не собираюсь изгонять его. По крайней мере, сейчас... Вы должны наладить с ним отношения. Установить контакт. Понимаю, что это будет непросто, но вы уж постарайтесь... Я хочу одного: чтобы во время суда, который состоится в самое ближайшее время, джинн выступил свидетелем защиты и взял на себя всю ответственность за совершённое преступление.

— Но это противоречит задаче, возложенной на джинна, — возразил гость. — О какой защите может идти речь, если он служит орудием изощрённой мести, заставляющим вас совершать дурные поступки?

— А нельзя ли его чем-нибудь ублажить? — упавшим голосом поинтересовался Обухов.

— Джинны созданы аллахом почти одновременно с этим миром и умрут вместе с ним. На их глазах сменились тысячи поколений, возвысились и обратились в прах великие державы. Смертный человек не располагает ничем таким, что может привлечь интерес джинна. Одно правильно сказанное заклятие — и эта комната наполнится золотом, а в твоей постели окажется красивейшая из женщин Востока.

— По-вашему, я обречён? — В голосе Обухова прозвучало горькое разочарование.

— Говорить об этом ещё рано. Всё будет зависеть от того, какой именно джинн вселился в ваше тело.

— А они разные? — удивился Обухов.

— Мне известно девятьсот девяносто девять видов джиннов, гулов, ифритов и силатов. Но на самом деле их гораздо больше. Просвещённые улемы называют цифру, превышающую количество звёзд небесных.

— И когда же вы... кхе-кхе... приступите к сеансу? — так и не подобрав нужного термина, поинтересовался Обухов.

— Если вы ничего не имеете против, хоть сейчас.

— Вот это мне нравится, — оживился Обухов. — Ещё один вопрос. Джинн — существо, так сказать, абстрактное. Вам придётся присутствовать на суде в качестве посредника и переводчика. Сможете ли вы подтвердить свою компетентность документально?

— Разве честного слова порядочного человека уже недостаточно?

— Увы... — Обухов развёл руками. — Наш суд привык верить бумажкам, а не словам.

— По этому поводу можете не беспокоиться. В своё время я закончил Казанский университет, аспирантуру ленинградского Института востоковедения, мусульманское отделение Сорбонны и медресе короля Сауда в Эр-Рияде. Соответствующие дипломы имеются. Кроме того, я являюсь официальным консультантом федерального комитета по связям с религиозными объединениями.

— Сколько же вам лет? — воскликнул Обухов.

— Вполне достаточно для того, чтобы заслужить уважение правоверных... Если все вопросы исчерпаны, займёмся тем, ради чего меня выкрали из родного дома.

— Ещё раз прошу прощения! Я в долгу не останусь.

— Человеческие страсти и человеческие страдания оставляют джинна равнодушным, — говорил гость, смешивая в фарфоровой вазе какие-то снадобья, с экзотическими ароматами которых не могла справиться даже сверхмощная система принудительной вентиляции. — Но мне известны минеральные и растительные средства, способные вывести его из состояния отрешённости.

Он вылил в вазу бутылку минеральной воды и принялся энергично взбалтывать получившееся пойло. У Обухова, предусмотрительно пересевшего подальше, запершило в носу.

— Это надо выпить? — с дрожью в голосе произнёс он.

— Обязательно, причём всё до последней капли.

— А меня не стошнит?

— Непременно стошнит. Средневековые арабы Поили этим снадобьем боевых верблюдов, дабы те не ощущали боли, страха, усталости и полового влечения... Пейте! — Гость протянул вазу Обухову.

Тот пригубил отвратительное пойло, содрогнулся, зажал левой рукой нос, сделал несколько глотков и бросился в туалет, находившийся буквально в пяти шагах.

Даже через толстенную дубовую дверь было слышно, как его там выворачивает наизнанку. Гость тем временем быстро и сноровисто осмотрел комнату — проверил содержимое ящиков письменного стола, заглянул под ковёр, обстучал стены и пол, взял пробу пепла из камина.

Когда Обухов вернулся назад — бледный, растрёпанный, с висящей под носом соплёй, — гость уже находился на прежнем месте и как ни в чём не бывало потряхивал вазу.

Пытка возобновилась. Обухову удалось допить верблюжье снадобье только с пятого захода. Его вырвало ещё пару раз, но уже не столь интенсивно. Сделав небольшую передышку, он невнятным голосом поинтересовался:

— Ну как там ощущает себя мой джинн?

— Зашевелился, — ответил гость. — Разве вы сами это не ощущаете?

— Я ощущаю себя так, словно выпил полведра денатурата, смешанного с коровьим помётом... Вам бы не джиннов вразумлять, а алкашей от запоя лечить... Безотказное средство.

Язык Обухова заплетался, а в глазах появилось бессмысленное выражение, свойственное душевнобольным, пропойцам и людям творческих профессий. Гость затянул заунывный мотивчик и, сидя на пятках, принялся раскачиваться в завораживающем, постепенно нарастающем ритме.

Когда Обухов окончательно впал в транс, восточный гость, под личиной которого скрывался оперативный сотрудник особого отдела майор Цимбаларь, приступил к допросу:

— Как тебя зовут?

— Костя, — замогильным голосом ответил Обухов, судя по всему, утративший власть над своими словами и поступками.

— Фамилия?

— Обухов.

— Воинское звание есть?

— Было...

— Какое?

— Капитан.

— Твой любимый цвет?

— Зелёный.

— Ты служил в Афгане?

— Служил.

— Где?

— Везде.

— Сколько будет дважды два?

— Семь.

Отвесив собеседнику оплеуху, Цимбаларь повторил предыдущий вопрос и добился-таки приемлемого ответа. С отрешённым видом Обухов доложил:

— Сначала в провинции Каттаган... Потом в Шиндане и Кабуле...

— Ты участвовал в специальных акциях?

— Да.

— В том числе и в устранении полевого командира Хушаба Наджи?

— Да.

— Какова на вкус морская вода?

— Солёная.

— Как закончилась операция?

— Успешно.

— Кто добил Наджи?

— Я.

— Что он обещал тебе за своё спасение?

— Сто тысяч долларов.

— Сколько ног у кошки?

— Четыре.

— Почему ты отказался от денег?

— Я не мог нарушить присягу.

— Какой сегодня день?

— Вторник.

— Как твоя фамилия?

— Обухов.

— Как Наджи отреагировал на твой отказ?

— Он проклял меня.

— В чём это конкретно выразилось?

— В меня вселился джинн, заставляющий совершать неблаговидные поступки.

— Но ведь благодаря этому ты стал очень известным и богатым человеком.

— Меня вознесли вверх только для того, чтобы сбросить в бездну... Конец близок... Позорный конец...

— Какой месяц следует за июлем?

— Август.

— Кто похитил деньги детского фонда «Забота»?

— Джинн... В моем облике, естественно...

— Откуда это известно тебе?

— Но ведь в краже обвиняют меня... И на то есть неоспоримые улики... Без джинна здесь не обошлось.

— Такие случаи бывали и прежде?

— Да.

— К чему тебя ещё принудил джинн?

— Я продал агентам душманов план штурма Сангарского перевала... Похитил из Кабульского музея археологические ценности... Для их транспортировки использовал гроб своего сослуживца... Подделывал платёжные поручения Центробанка... В сговоре с чиновниками Минфина обанкротил «Тяжмашбанк»... Изнасиловал свою секретаршу...

— Хватит! — Цимбаларь отвесил ему ещё одну оплеуху. — Когда выпадает снег?

— Зимой.

— Ты хочешь спасти свою честь?

— Да! — Обухов, до этого расслабленный, словно паралитик, задёргался.

— Тогда постарайся вспомнить, куда ты дел похищенные деньги?

— Не помню...

— Что ярче: луна или солнце?

— Солнце.

— Что ты жёг в камине?

— Не помню.

— Кто-нибудь имеет право входить сюда в твоё отсутствие?

— Нет.

— Как тебя зовут?

— А в чём дело? — Обухов очнулся и недоумённо посмотрел по сторонам. — Вы кто такой?

— Сафар Абу-Зейд ибн-Раис. — Отступив на шаг, Цимбаларь поклонился.

— А-а-а... Чем здесь так воняет? Кто-то наблевал?

— Вы сами.

— С чего бы это вдруг?

— Человеческая утроба плохо переносит зелье, с помощью которого я пытался вывести джинна из состояния отрешённости.

— Ну-ну... — Обухов, ещё не до конца врубаясь в ситуацию, закивал. — Получилось?

— Пока сделан только первый шаг. Но его можно считать удачным.

— У меня ломит всё тело, а внутренности просто пылают. Можно подумать, что я побывал в адском котле. — Наткнувшись взглядом на опустевшую вазу, Обухов скривился. — А когда намечается следующий шаг?

— Как только ваш организм будет готов к нему. Но не раньше завтрашнего дня. Поэтому советую не злоупотреблять вином и пищей.

— Это мне все советуют... Ладно. И на том спасибо... Отдыхайте.

Вернувшись в отведённую для него комнату, по сути представлявшую собой комфортабельную тюремную камеру, Цимбаларь включил звук телевизора на максимальную громкость, а сам, забравшись с головой под одеяло, соединил все чётки в единое целое. Получился мощный радиотелефон, уже опробованный операми особого отдела во многих горячих точках Северного Кавказа и Средней Азии.

Нажимая на строго определённые камушки, он вышел на связь с Кондаковым, отвечавшим за координацию всей операции.

Поздоровавшись, Цимбаларь осведомился:

— Что делаешь?

— Пивко с Ваней попиваю, — ответил Кондаков, никогда не отличавшийся душевной чуткостью.

— Завидую. — Цимбаларь сглотнул тягучую слюну. — А я вторые сутки с хлеба на воду перебиваюсь.

— Почему? Голодом тебя морят?

— Да нет. Сам отказываюсь. Надо же как-то поддерживать реноме праведного суфия, равнодушного ко всем земным соблазнам.

— Подмену никто не заметил?

— Обошлось.

— Ну и слава богу... Уже общался с подозреваемым?

— Общался. Даже успел провести первый сеанс антиджинновой терапии.

— Каким же образом?

— Влил в него лошадиную дозу «сыворотки правды».

— Ну и каковы результаты?

— Неоднозначные... Говорить что-либо определённое ещё рано... Послушай, я тут нахожусь практически под арестом. Из дома выхожу лишь для молитвы, и то под конвоем. Срочно нужен связник, которому я передам предназначенные для анализа образцы.

— Постараемся прислать.

— Только побыстрее. Мусульманин из меня, прямо скажем, хреновый. Как бы не раскололи раньше времени.

— Я тебе всегда говорил, что шарлатанство до добра не доведёт... Будет тебе завтра связник.

— Тогда всё, отключаюсь... А то ещё, не ровен час, запеленгуют.

Вечером того же дня в личные апартаменты Обухова позвонил начальник охраны.

— Тебе чего? — недовольно спросил шеф, при помощи «Мартеля» пытавшийся устранить послевкусие верблюжьего снадобья.

— Агентство «Статус» прислало нам новую служанку, — сообщил начальник охраны. — Взамен Хвостиковой.

— А с той что случилось?

— Вызвали телеграммой домой. Кто-то из родни помер.

— Надеюсь, с новенькой проблем не будет?

— Можете не сомневаться! Мы с этим агентством уже лет пять как сотрудничаем. Пока осечек не было... Взглянуть на служанку не желаете?

— А стоит?

— Ещё как стоит!

— Ладно, веди... — Обухов осушил очередную рюмку «Мартеля», но закусывать не стал.

Помятуя совет восточного мага, он воздерживался от вина и пищи. Что касается коньяка, то о нём никаких упоминаний не было.

Визитёры не заставили себя ждать. Входя, начальник охраны пропустил вперёд Людочку Лопаткину, одетую чуть ли не монашкой. Впрочем, это ничуть не умаляло, а, наоборот, даже подчёркивало её неземную красоту. На груди у девушки висел массивный узорчатый крест, выполнявший сразу две функции — радиотелефона и электрошокера.

Опешил даже Обухов, которому сейчас полагалось думать совсем о другом.

— Тебя как зовут? — спросил он.

— Людмила Савельевна, — потупив глаза, ответила Людочка.

— Что же ты, Людмила Савельевна, старушечьи юбки носишь?

— Дабы не искушать женолюбивых мирян, — смиренно ответила девушка.

— Забыл сказать, она из староверов. — В разговор встрял начальник охраны. — По-моему, ничего предосудительного в этом нет. Нам ведь служанка нужна, а не стриптизёрша.

— Странная какая-то у нас собирается компания, — задумчиво произнёс Обухов. — Мусульманский проповедник... Православная инокиня... Только иудейского раввина ещё не хватало.

— А вы про адвоката Гопмана забыли, — напомнил начальник охраны. — Завтра явится.

— Ну да, — поморщился Обухов. — Этот шмуль своего не упустит... А подобает ли набожной девушке служить в обители мамоны?

— Благочестивого человека мирская грязь не пачкает... А кроме того, я подписала договор, в котором вот этот гражданин, — она указала пальцем на начальника охраны, — ручается за мою честь и безопасность.

— У нас так всегда. — Обухов сардонически усмехнулся. — Кто собственной чести не имеет, ручается за чужую... Иди располагайся. Завтра приступишь к работе. Пока присматривайся — помогай по дому, на кухне... А там видно будет.

На дворе едва брезжило, когда двое охранников, поёживаясь от утренней свежести, вывели Цимбаларя на молитву. Расстелив свой коврик посреди двора, он обратился лицом в ту сторону, где должна была находиться Мекка, и затянул молитву, на самом деле представлявшую собой бессмысленный набор слов.

Внимая этой певучей абракадабре, один из охранников заметил:

— Как-то странно этот басурман молится. Я в Дагестане служил, так там нехристи совсем другие слова бормочут... Ля иляху ииля ллаху уа анна Мухаммадан... Что-то в этом роде.

Второй охранник, в зоне закончивший десять классов и потому имевший на всё собственное мнение, возразил:

— То рядовые чурки были. А это суфий ихний. Большая шишка. Вроде нашего юродивого. Ему, надо полагать, другая молитва предписана.

— И всё равно я этих страхуилов давил и давить буду. — Первый охранник презрительно сплюнул, но так, чтобы не видел Цимбаларь.

Между тем медленно и натужно светало. На помощь дворнику, уже давно махавшему метлой, из дома вышла девушка, тащившая за собой специальное устройство, похожее на пылесос.

Сторожевые псы, почуяв незнакомого человека, залаяли, но сразу утихли, словно бы очарованные красотой новой служанки. А она, ни на кого не обращая внимания, убирала своим пылесосом опавшую листву.

— Глянь, какая тёлка! — Охранники, до того не спускавшие глаз с Цимбаларя, оторопели.

Этим не преминул воспользоваться лжесуфий, быстро сунувший в листву маленький сверток.

Людочка в ответ еле заметно кивнула — дескать, всё знаю, всё подмечаю.

Закончив молитву, Цимбаларь некоторое время посидел в молчании, затем вскочил; словно пружиной подброшенный, и, гладя на охранников в упор, промолвил:

— Не пора ли, Христово стадо, истинную веру принимать? А то распились, разъелись, разбаловались. На кабанов стали похожи. Пока не поздно, могу составить протекцию. Заодно и обрезание сделаем.

— Нет уж! — Охранники, которым было строго-настрого заказано конфликтовать с гостем, вежливо отвергли его предложение. — Мы дедовской веры придерживаемся. Шилом бреемся, на чарку молимся, огурцом крестимся, срамным девкам псалмы поём...

Ради очередного сеанса «антиджинновой» терапии Обухов даже отложил встречу со знаменитым адвокатом Гопманом, которому, собственно говоря, и принадлежала идея привлечь в качестве свидетеля защиты какого-нибудь религиозного авторитета.

— Сегодня опять придётся пить верблюжью бурду? — заранее кривясь, поинтересовался Обухов.

— А как же иначе! Вчера я лишь определил примерный вид джинна и нашёл его чувствительные точки, — с самым серьёзным видом врал Цимбаларь. — Сегодня предстоит задача посложнее: вызвать джинна на откровенность.

— Прежде вам приходилось общаться с этими тварями?

— Никогда. Но в Сорбонне я прослушал полный курс мусульманской демонологии. Пейте снадобье, не робейте. На сей раз его действие будет куда менее болезненным.

И действительно, вылакав очередную порцию зелья, где были намешаны самые разные вещества, подавляющие человеческую волю и растормаживающие подсознание, Обухов без всяких побочных эффектов погрузился в состояние, напоминавшее гипнотический сон.

Цимбаларь начал допрос со стандартного вопроса:

— Как тебя зовут?

Обухов ответил голосом, к которому больше всего подходил эпитет «нечеловеческий»:

— Лагаб.

Ничем не выдав своих чувств, Цимбаларь осведомился:

— Что это значит?

— Пламя геенны, — пояснил жуткий голос, совершенно непохожий на мягкий говорок Обухова.

— Кто ты такой?

— Бессмертное создание, которое люди называют джинном.

— Почему ты вселился в этого человека?

— Чтобы мстить ему за смерть моего прежнего хозяина.

— Не проще ли было в своё время оградить хозяина от беды?

— Джинны не всесильны. Законами небес на нас наложено множество ограничений. Аллах наделил нас разумом, но не дал тела. В мире людей мы можем действовать только чужими руками.

— Как избавиться от тебя?

— Нужно произнести заклинание, известное только потомкам пророка Сулеймана, или содрать с тела, в котором я обитаю, всю кожу.

— Значит, преступления, в которых обвиняют этого человека, совершил ты?

— Да. Но отвечать за них придётся ему.

— Где похищенные деньги?

— Я сжёг их в очаге.

— Ты согласен подтвердить это на суде?

— Для меня есть только один суд — суд создателя. Джинн не может нести ответственность перед низшими существами, к числу которых относятся и люди... Больше не беспокой меня. Иначе «я найду способ превратить остаток твоих дней в невыносимые мучения.

Едва только эти грозные слова отзвучали, как Обухов забился, словно припадочный, захрипел, пустил изо рта струю пены и уставился на Цимбаларя отсутствующим взглядом.

— Что со мной случилось? — слабым голосом пробормотал он.

— С вами ничего. Но я только что удостоился чести побеседовать с джинном. Он даже сообщил своё истинное имя, хотя в общем-то его речи нельзя назвать учтивыми... Это, как говорится, хорошая новость. А плохая новость состоит в том, что, судя по всему, джинн намерен сопровождать вас до конца жизни.

— Я уже смирился с этим. — Гримаса обречённости скривила лицо Обухова. — Главное, что вы поверили мне.

— Трудно не поверить очевидному.

— Короче, вы согласны выступить на стороне защиты?

— Это моя обязанность как честного человека. Когда дата суда будет назначена, вновь пошлите за мной.

— Ах, зачем эти сложности! Поживите у меня в гостях ещё недельки три-четыре. Ваше участие в моей судьбе, а также все связанные с этим издержки будут оплачены по высшему разряду.

— Люди, подобные мне, могут оказывать услуги неверным, но не имеют права получать за это вознаграждение.

— Тогда я на свои средства воздвигну мечеть в любом указанном вами месте. Думаю, аллаху это понравится... А сейчас извините, меня требуют дела.

* * *

Вернувшись к себе, Цимбаларь немедленно связался с Кондаковым.

— Хочешь верь, хочешь нет, но джинн, вселившийся в Обухова, дал о себе знать. Этот случай я долго не забуду. До сих пор по спине мурашки бегают.

— А на ушах лапша болтается, — скептическим тором добавил Кондаков.

— Тебя бы на моё место, Фома неверующий! — огрызнулся Цимбаларь. — Дошла до вас проба, которую я послал на анализ?

— Ещё нет. Ваня недавно за ней отправился... А что там должно быть?

— Скорее всего, пропавшие доллары. Вернее, их пепел... Если у тебя нет ничего важного, я отключаюсь. Батарейки садятся. Здесь же их не подзарядишь...

— Кое-что важное как раз и есть, — с напускным равнодушием сообщил Кондаков. — Прокуратура нашла свидетелей, которые показали, что в момент гибели полевого командира Хушаба Наджи капитан Обухов находился совершенно в другом месте. Дурит он нам всем голову...

— Пойми, Фомич, на данный момент прокуратура — наш оппонент. Они ищут улики, выгодные обвинению. Мы, напротив, работаем на защиту. А уж суд потом раздаст всем сестрам по серьгам.

Начальник охраны осмелился побеспокоить Обухова в самый разгар совещания, что само по себе было случаем беспрецедентным.

— Даже и не знаю, как сказать, — произнес он крайне озабоченным тоном. — Наша новенькая только что отличилась.

— В каком смысле?

— Перебросила через забор какой-то предмет. Околачивавшийся на улице пацан подхватил его и сразу задал стрекача. Похоже на сговор.

— А твои люди чем занимались? Ушами хлопали?

— Нет, сработали как полагается. Новенькую сразу задержали и за пацаном устроили погоню. Но тот словно в воду канул.

— Подожди, я сейчас приду.

Извинившись перед адвокатом, который битый час пытался утрясти вопрос о своём гонораре, Обухов направился в караулку, расположенную рядом с парадным входом. По пути он, естественно, заправился «Мартелем», который с некоторых пор заменял ему как успокоительные, так и возбуждающие средства.

Людочка сидела на деревянной скамье, предназначенной для проштрафившихся особ, и перебирала пальчиками рельефные узоры своего креста. На столе кучкой лежали вещи, обнаруженные в её карманах.

— Плохо начинаешь, Людмила Савельевна, — с лицемерным сочувствием произнёс Обухов. — Тебя предупреждали, что контакты с посторонними лицами запрещены?

— Предупреждали, — спокойно ответила Людочка.

— Что ты бросила через забор?

— Шоколадку.

— Кому?

— Бездомному мальчишке. Не переношу вида голодных детей.

— С чего ты взяла, что он бездомный?

— Если бы вы сами его видели, то не спрашивали бы.

Обухов вопросительно глянул на охранников, с понурым видом ожидавших взбучки, и те подтвердили:

— Шкет был зачуханный, тут базара нет... Только не шоколадку она ему бросила, а что-то другое. Размером примерно с коробку спичек.

— А ну вышли все! — приказал Обухов и, когда его приказание было поспешно выполнено, уже совсем другим тоном произнёс: — Тебе, Людмила Савельевна, лучше сразу во всём признаться. Зачем такую красоту зря портить. Отвечай, кто прислал тебя? И с кем ты здесь сотрудничаешь?

— Сюда меня прислало хорошо вам известное агентство «Статус». — Людочка по-прежнему не выказывала и тени страха. — А сотрудничала я исключительно с вашим дворником Егором Денисовичем.

— Нет, милая, меня на мякине не проведёшь. — Подойдя к Людочке вплотную, Обухов дыхнул на неё забойной смесью коньячного перегара и верблюжьего снадобья. — И крестом своим не прикрывайся. Мне эти поповские цацки до одного места. Я, между прочим, действую не по своей воле, а под влиянием злого духа. Поэтому мне даже уголовный кодекс побоку. Сейчас изнасилую тебя, и никто об этом не узнает. А если и узнает, то пусть попробует доказать умысел.

— Сомневаюсь, что злой дух поимеет удовольствие, изнасиловав меня, — возразила Людочка.

— Зато я поимею! Злой дух — это только отмашка. Его присутствием я пугаю всех птичек, попавших в мои сети... Покорись, несчастная! — громоподобным голосом взревел Обухов.

Девушка отодвинулась в сторону, но он рванул её за юбку — да так сильно, что ткань разлетелась по шву. Людочка осталась в нижнем белье, имевшем отнюдь не монашеский вид. Это ещё больше распалило Обухова.

— Вот так инокиня! — с глумливым хохотом воскликнул он. — А колготки носишь французские, за сто баксов. Да и наплевать! Праведница ты или блудница, но сейчас испытаешь все муки ада.

Обухов, уверенный в своём физическом превосходстве, навалился на Людочку, однако в ответ получил дар крестом по лбу, породивший такой столб искр, словно бы джинн по прозвищу «Пламя геенны» покинул наконец свое телесное обиталище.

Что касается самого Обухова, то он мешком осел на пол, временно утратив интерес и к девушкам, и к дорогим коньякам, и к чужим деньгам.

Людочка, разглядывая крест, курившийся лёгким дымком, с огорчением молвила:

— Накрылся аккумулятор! Теперь никуда больше не позвонишь. Ещё хорошо, что успела послать сигнал тревоги.

Цимбаларь, удручённый перспективой потерять впустую целый месяц, от нечего делать перебирал чётки, которых было ровным счётом девяносто девять — по числу имён аллаха. Внезапно один из камушков сверкнул. Это означало, что Людочке Лопаткиной срочно требуется помощь.

Тщательно подготовленную операцию можно было считать проваленной, но какое это имело значение в сравнении с жизнью и здоровьем напарницы!

Штурмовать оконные решётки или двери смысла не имело — в их прочности Цимбаларь уже успел убедиться. Поэтому он ограничился тем, что звонком вызвал охранника, дежурившего поблизости.

— Чего изволите? — тоном трактирной шестёрки осведомился тот.

— Молиться пора.

— Как же пора, если до положенного времени ещё целый час, — возразил охранник. — Вы ведь всегда в полдень молитесь.

— Не смей меня учить, неверный! — прикрикнул на него Цимбаларь. — Это в прошлом месяце полагалось молиться в поддень. А в наступившем месяце молятся за час до полудня.

— Так ведь месяц и вчера и сегодня — один. Сентябрь.

— У вас, гяуров, один. А у правоверных мусульман сегодня наступил новый — мухаррем. Выводи меня на молитву!

Охранник глянул на часы и решил, что препираться из-за каких-то пятидесяти минут не имеет смысла. Ведь дуракам и чучмекам, как известно, закон не писан.

Вызвав на помощь сослуживца, охранник открыл дверь комнаты, в которой на правах почётного пленника содержался Цимбаларь. Конечно, с его стороны это было большой, можно даже сказать, трагической ошибкой.

По наблюдениям Цимбаларя, охранник имел хорошую выучку, отменную реакцию и мог предугадать нападение даже по взгляду. Поэтому махаться с ним в стиле Ван-Дамма или Чака Норриса он не собирался, зато заранее вооружился фаянсовой крышкой от смывного бачка, завернутой в молитвенный коврик.

Подгадав момент, когда охранник повернётся к нему спиной, Цимбаларь пустил в ход свою импровизированную дубину, целя чуть повыше уха. Краткого беспамятства хватило на то, чтобы связать охранника его же собственным брючным ремнем. Вместо кляпа сгодился носок.

А тут как снег на голову свалился другой охранник, чьё появление ожидалось только через две-три минуты. Пришлось действовать по наитию, полагаясь главным образом на фактор внезапности.

Против нового врага Цимбаларь применил весьма популярный в приблатнённой среде приём, на всем постсоветском пространстве от Одессы до Магадана носивший название «бычок». Проще говоря, своим лбом он проверил прочность лицевых костей охранника. Кости выдержали, но серое вещество, скрывавшееся за ними, дало минутный сбой. Вся эта минута ушла на возню с чужим ремнём и чужими носками.

Став обладателем сразу двух пистолетов, Цимбаларь почувствовал себя гораздо уверенней. Однако перед ним естественным образом возникла новая проблема: как в огромном доме с запутанной планировкой отыскать Людочку.

Пришлось обращаться за информацией к поверженному врагу. Выдернув носок, Цимбаларь спросил:

— Что за шухер в доме?

Охранник попытался матюкнуться, но все нехорошие слова вместе с парочкой зубов Цимбаларь загнал ему обратно в глотку стволом пистолета. Лишь после этого последовал шепелявый, но вразумительный ответ:

— Новая служанка на какой-то афере попалась. Сейчас хозяин её натягивает.

— Где?

— В караулке.

Обернув вокруг бёдер остатки юбки, Людочка обыскала оглушённого Обухова. Ни пистолета, ни мобильника у него не оказалось, и это весьма усложняло дело.

Конечно, какое-то время охранники не сунутся сюда, но рано или поздно законное подозрение пересилит страх перед начальственным гневом. Цимбаларь находится за семью замками. Опергруппа особого отдела доберётся сюда самое меньшее за час — и это ещё при условии, что сигнал тревоги дошёл до Кондакова. Следовательно, полагаться приходится только на себя.

Печальные раздумья Людочки прервал пронзительный трезвон, раздавшийся по всему дому.

Прежде чем отправиться на выручку напарницы, Цимбаларь привёл в действие ручной извещатель пожарной тревоги. Поднялся тарарам, способный разбудить даже глухого. Охранники, топтавшиеся возле караулки, побежали выяснять причину происшествия.

На своём посту остался только их начальник, радевший о безопасности шефа даже в минуты его интимных забав.

Никакой угрозы он не ожидал (пожарная сигнализация срабатывала в доме не так уж и редко) и поэтому появление мусульманского суфия, которому сейчас полагалось находиться совсем в другом месте, воспринял скорее удивлённо, чем настороженно.

Впрочем, растерянность длилась лишь доли секунды. Тренированная рука сама ухватилась за рукоятку пистолета, но воронёный срез чужого ствола уже смотрел на него своим единственным немигающим глазом.

Кто-то другой в подобной ситуации предпочёл бы безропотно сдаться, однако начальник охраны, родившийся в рязанской глубинке, имел отчаянный нрав покорителей Дикого Запада. Стрельба на опережение была его стихией.

Пистолет птицей вылетел из наплечной кобуры, щёлкнул предохранителем, словно клювом... но, не задерживаясь, полетел всё дальше, дальше и дальше, поскольку рука, сжимавшая его, бессильно повисла.

Кто-то бьёт в глаз белку, кто-то другой срезает на лету вальдшнепа, а Цимбаларь славился тем, что отстреливал врагам пальцы. Такая уж у него была коронка. Впрочем, иного выбора сейчас просто не было.

Дунув на дымящийся ствол, Цимбаларь осведомился:

— Где здесь дверь в караулку?

— Направо, — корчась от боли в раздробленной кисти, ответил начальник охраны. — Только сперва постучите.

— Спасибо, — кивнул Цимбаларь. — Тук-тук-тук!

— Жива? — мгновенно оценив обстановку, спросил Цимбаларь.

— Как видишь, — сдержав вопль восторга, ответила Людочка.

— Про остальное спрашивать не буду. — Лицо Цимбаларя омрачилось. — Достаточно взглянуть на твою одежду.

— Дальше одежды, слава богу, дело не пошло. Я его крестом по черепу огрела, — объяснила Людочка. — А в этом кресте таилось чёрт знает сколько вольт.

— Я-то себе и думаю, почему здесь жареным мясом пахнет. — Цимбаларь присмотрелся к Обухову повнимательней. — Он напал на тебя под личиной джинна?

— Нет, он напал на меня под своей личиной — насильника и злодея. Джинн — его собственная выдумка. Правда, обставленная весьма убедительно. Многие на это купились. Изнывая от похоти, он похвалялся передо мной своей сообразительностью и удачливостью.

— Вот паскуда, а я ему почти поверил! Ну ничего, за моральный ущерб он мне ответит. Ведь самая страшная катастрофа — это крушение иллюзий... Просыпайся! — Он дернул Обухова за шиворот.

Пожарная сигнализация умолкла, но по дому уже распространялась совсем другая тревога.

На лбу Обухова вздувались два багровых волдыря, отмечавших места входа и выхода электрического разряда. По лицу стекала вода, которой Людочка окатила его из гуманных побуждений.

Конечно же, Обухов перенёс изрядную встряску, но ещё больший удар ожидал его при виде Сафара Абу-Зейда ибн-Раиса, почему-то лишившегося своей чалмы, но взамен заимевшего пистолет.

— Привет, — уже без всякого акцента произнёс Цимбаларь. — Хватит ваньку валять. Про своего джинна ты будешь зэкам в Бутырке романы толкать. Они это дело уважают. Глядишь, зона тебя за своего примет.

— Хрен вы что докажете, — пробормотал Обухов. — А за вторжение на частную территорию ответите.

По иронии судьбы эти слова прозвучали на фоне боевого клича омоновцев, со всех сторон ворвавшихся в дом.

— Доказывать мы ничего не собираемся, — сказал Цимбаларь, пытаясь при помощи едва живого радиотелефона связаться с Кондаковым. — Только на суде твой номер с джинном уже не пройдёт. Пока не поздно, катай чистосердечное признание. Авось годика два и скостят. Если, конечно, вернёшь украденные деньги.

— Я буду разговаривать с вами только в присутствии моего адвоката, — осторожно трогая лоб, заявил Обухов.

— Кому тут нужен адвокат? — входя в караулку, осведомился Кондаков. — Вам, гражданин Обухов? Сейчас его приведут. Только сначала допросят.

Обращаясь к коллегам, он добавил:

— Вещество, предоставленное на анализ, действительно оказалось пеплом стодолларовых купюр. Но не настоящих, а фальшивых. Дескать, джинн их украл при полном неведении хозяина, а потом сжёг. Приёмчик с виду хитрый, но по сути наивный. А настоящие доллары, из-за которых и разгорелся весь этот сыр-бор, сейчас извлекут на свет божий. Гражданин с простреленной рукой, видя всю безысходность сложившейся ситуации, любезно согласился указать нам тайник.

— Это бывший начальник охраны, — пояснил Цимбаларь. — Я сразу понял, что он не из тех, кто ради хозяйских денежек готов пожертвовать собственной шкурой. На нём рано ставить крест.

— Стукач поганый, — скривился Обухов. — Пригрел на груди змею!

— Звучит как-то неубедительно, — сказал Цимбаларь. — Ты бы лучше джинном прикинулся, порадовал нас на прощание.

— Шли бы вы все в жопу, йодом мазанную! — нечеловеческим голосом зарычал Обухов.

Некоторое время спустя, когда омоновцы построили обезоруженных охранников во дворе, Кондаков сообщил:

— Пока вы здесь внедрялись во вражеское логово, мы время даром тоже не теряли. Нашли очевидца, служившего в ГРУ вместе с Обуховым. Оказывается, их учили приводить себя в состояние так называемого изменённого состояния, когда самый обычный человек способен творить чудеса — противостоять воздействию психотропных веществ, обманывать детектор лжи, выдерживать огромные физические нагрузки, терпеть боль, голод и жажду, вещать чужим голосом. Твоя «сыворотка правды» была для Обухова как утренний кофеёк... Одно время все эти люди находились на строгом учёте, но потом их разнесло в разные стороны. Кто-то оказался в божьей длани, а кто-то в дьявольских когтях.

— Признайтесь, Пётр Фомич, вы ведь когда-то тоже принадлежали к этим суперменам, — лукаво улыбнулась Людочка, не успевавшая подхватывать юбку, всё время спадавшую с её бёдер.

— Ну что ты! — отмахнулся Кондаков. — В наше время такой методики ещё не существовало. На голом энтузиазме действовали. Хотя вражеские спецслужбы перед нами трепетали... А ко всяческим суперменам у меня отношение сугубо отрицательное. Если кто-то над человеческой массой возвысился, добра от него не жди... Это как овчарка в овечьем стаде. Она с волками дотоле сражается, пока её пастух подкармливает. А не станет пастуха, затрещат овечьи шкуры.

— На всё воля аллаха. — Перебирая чётки, Цимбаларь обратил взор к небу.

Глава 2

КОДЕШ, КОВЧЕГ, КИВОТ, БЕТИЛ...

Накануне в кулуарах особого отдела прошёл слушок о том, что Людочка Лопаткина стала сожительницей одного известного олигарха, очень любившего джин, но Цимбаларь из ревности кастрировал его, а Кондаков, желая скрыть преступление друга, поджёг загородный дом, где все эти страсти-мордасти и случились.

Скорее всего, тут не обошлось без Ванькиного язычка. Вчера он праздновал юбилей своего деда, оставившего в профессии шпика такой же неизгладимый след, как Дуров — в дрессировке, а Нестеров — в авиации. В отсутствие своих сотоварищей, до поздней ночи занимавшихся делом Обухова, шебутной лилипут, естественно, напился до безобразия. И всё бы ничего (такое с ним случалось частенько), но в собутыльники себе Ваня выбрал сотрудников хозяйственной службы, известных болтунов и наушников.

Впрочем, своей вины он и не отрицал, хотя попутно ссылался на самые разные причины: дескать, и водки выпили чересчур много, и качество её оказалось ниже среднего, и на закуску поскупились, и магнитные бури свое подлое дело сделали.

Кондаков, по традиции появившийся на рабочем месте раньше всех, строго выговаривал Ване, который, несмотря на категорический запрет, скоротал ночь прямо в кабинете:

— Все твои беды в неумеренном потреблении алкоголя. Запомни, поллитровая бутылка — это научно обоснованная норма для взрослого человека примерно пяти пудов весом. Великий химик Менделеев на эту тему диссертацию защитил. Пять лет над самим собой опыты ставил, пока не нашёл оптимальное соотношение крепости, объёма и качества очистки... В тебе же вместе с ботинками и двух пудов не будет! Следовательно, твоя доза — сто пятьдесят грамм водки. В сутки! А ты хлещешь её, как газировку. Этот путь ведёт к Душевному и физическому маразму.

— По себе не суди, — вяло огрызнулся Ваня. — У маленьких людей организм работает куда эффективней, чем у гигантов. Чемпион мира по тяжёлой атлетике в наилегчайшей весовой категории способен поднять три своих веса. А супертяжеловес и двух не осилит. Про взаимоотношения Давида с Голиафом и Одиссея с Полифемом я даже не говорю. То же самое касается и спиртного. Надо будет, я любой рекорд побью. В том числе и мировой. Вчера, например, я выпил даже не пол-литра, а целый литр. Правда, последняя рюмка в желудке уже не поместилась. Дожидалась своей очереди в пищеводе... И вообще, не смей упрекать меня в пьянстве! Особенно с утра. Лучше бы рассольчиком угостил. Или пивком.

— Будет тебе сейчас от Горемыкина и рассольчик, и пивко, и берёзовая каша, — посулил Кондаков. — Не забывай, что через полчаса все мы должны быть у него на совещании.

— А нельзя сказать, что я заболел? — Ваня заметно струхнул.

— Нельзя. Дежурный знает, что ты где-то здесь шляешься.

— Что же делать?

— Рот зря не открывай и дыши в сторону. Может, и обойдётся.

— А если он меня о чём-нибудь спросит?

— Вряд ли. С вопросами Горемыкин обычно обращается ко мне. В крайнем случае, к Цимбаларю. Тише, кто-то сюда идёт!

В кабинет ввалился возмущенный Цимбаларь. Людочка, настроенная куда более миролюбиво, старалась его успокоить.

Оказалось, что дежурный уже поведал им пикантную новость, так заинтриговавшую весь отдел, добавив от себя, что, по самым последним сведениям, Людочка со своим хахалем уехала в Америку, где тому вместо утерянного члена обещали пришить обезьяний, а Цимбаларь, пылая праведным гневом, принял ислам и присоединился к сторонникам Усамы бен-Ладена.

— Кто это фуфло задвинул? — зловещим голосом осведомился Цимбаларь. — Признавайтесь! Ты, Ванька?

Ваня, отлично понимавший, что психопату Цимбаларю под горячую руку лучше не попадаться, сразу пошёл на попятную.

— Почерк мой, но работа не моя! — заявил он. — Небось сам где-нибудь проболтался.

— Как я мог проболтаться, если домой вернулся в первом часу ночи и сразу завалился спать? Ты, мазурик, не выкручивайся!

На Ванино счастье, в кабинет заглянула Шурка Капитонова, специалистка по аномальному поведению животных и тайная недоброжелательница Людочки.

— Здрасьте! А чего вы шумите? — осведомилась она.

— Премию делим, — ответил Цимбаларь. — Нам за вчерашнюю операцию сто тысяч отвалили.

— Ничего себе! — ахнула падкая на сенсации Капитонова и, не замечая Людочку, укрывшуюся за спиной Кондакова, осведомилась: — Говорят, вы на место Лопаткиной человека ищете?

— Человека, но не змею подколодную. — Цимбаларь попытался вытеснить её в коридор. — Пойми, Шурка, у нас своих уродов хватает. С тобой уже перебор будет.

— Ты не очень-то разоряйся! — Капитонова, как и большинство находившихся на её попечении животных, была существом агрессивным. — Упустил зазнобу, вот и бесишься!

— Кого это он упустил? — В самый разгар конфликта на сцене появилась Людочка.

— Так ты, Лопаткина, оказывается, никуда не уезжала! — У Капитоновой от удивления даже личико перекосило. — Тогда прошу прощения. Делите свою паршивую премию и дальше...

Кондаков, наблюдавший за этим зрелищем со стороны, задумчиво произнёс:

— Интересно, полковник Горемыкин уже в курсе?

— Конечно, в курсе, — ответила Людочка, очень довольная тем, что Капитонова попала впросак. — А иначе зачем существует информационная служба? Там сплошь одни сексоты. Причём профессиональные.

— Значит, нам не остаётся ничего другого, как сохранять хорошую мину при плохой игре, — констатировал Кондаков. — Пусть все думают, что сами мы до сих пор пребываем в полнейшем неведении.

Покопавшись в карманах, Цимбаларь протянул Ване пригоршню крошечных разноцветных пилюлек.

— Прими «антиполицай», — сказал он. — Универсальное средство, устраняющее запах алкоголя, дрожание пальцев и несвязность речи. Хотя в твоём нынешнем состоянии это вряд ли поможет.

В кабинете Горемыкина, по площади занимавшем чуть ли не пятую часть этажа, поверх уже примелькавшейся карты Российской Федерации теперь висела другая — Ближнего Востока, что было косвенным намеком на предстоящую зарубежную командировку.

Кондаков, припомнив свои былые подвиги, случившиеся в этом регионе, приосанился. Людочка горько посетовала на то, что в последнее время редко посещала солярий. Цимбаларю на ум пришли полузабытые уроки иврита. Лишь бедный Ваня никак не отреагировал на новость, пусть ещё и не высказанную, но уже незримо витавшую в воздухе, — его сейчас занимали совсем другие проблемы.

По своему обыкновению глядя в полированную крышку стола, Горемыкин без всякой интонации произнёс:

— По поводу прошедшей операции сказать пока ничего не могу. Её оценку должна дать прокуратура... Хотя ждать обнадёживающих результатов от дела, рассчитанного на неделю, а оконченного в два дня, не приходится.

— Так уж вышло, — вздохнул Кондаков.

— Вот именно, что вышло... Только, как всегда, боком. — Горемыкин исподлобья глянул на Людочку. — Лопаткина, конечно, работник полезный, тут двух мнений быть не может. Однако создаётся впечатление, что своим внешним видом она провоцирует подозреваемых... Не заменить ли её Капитоновой из отдела аномального поведения животных? Та уже и рапорт о переводе в вашу группу написала.

— Только через мой труп, — отчеканил Цимбаларь.

— Можете отправлять меня на пенсию, но вместе с Капитоновой я работать не буду, — столь же категорически заявил Кондаков.

— От неё кошками воняет, — вскинув голову, ляпнул Ваня.

Сама Людочка, естественно, промолчала, но её уши покраснели, а кончик носа, наоборот, побелел.

— То, что вы стеной стоите за своего коллегу, это в общем-то хорошо, — выдержав паузу, сказал Горемыкин. — Лишь бы взаимовыручка не превратилась в круговую поруку. А теперь перестанем озираться на прошлое и поговорим о будущем, то есть о предстоящем деле... Майор Цимбаларь, вы по национальности кто будете?

Застигнутый этим вопросом, Цимбаларь немного растерялся.

— В анкетах числюсь русским, — сообщил он. — Хотя крови во мне всякой намешано. И цыганской, и ассирийской, и даже польской.

— Стало быть, к семитским народностям вы никакого отношения не имеете? — уточнил Горемыкин.

— Абсолютно никакого.

— А жаль. — Горемыкин еле заметно нахмурился. — Нам позарез нужен надёжный человек семитской национальности, желательно ведущий свою родословную от колена Левита. Брать варяга со стороны как-то не хочется.

— А Миша Левинсон из сектора планирования и анализа, — напомнил Кондаков.

— Нет, его кандидатура неприемлема. Левинсон хоть и семит на одну четверть, но своё происхождение ведёт от колена Гада. А это ещё хуже, чем цыган... Придётся, наверное, воспользоваться теми кадрами, которые имеются под рукой.

Горемыкин взял со стола какой-то предмет, похожий не то на авторучку, не то на игрушечный фонарик, и в следующее мгновение оранжевая точка лазерной указки заплясала на карте между Ливийской и Сирийской пустынями.

— Кто-нибудь из вас бывал в этом регионе? — поинтересовался начальник отдела.

— Бывал, и неоднократно, — доложил Кондаков. — Но исключительно в статусе нелегала.

— А я однажды отдыхала на Красном море, — сообщила Людочка.

Цимбаларь и Ваня, которым хвалиться было нечем, безмолвствовали.

— И как вам тамошние края показались?

— Отвратительно, — поморщилась Людочка. — Грязь и антисанитария. Я там дизентерией заболела.

— Мне, наоборот, очень понравилось, — просиял улыбкой Кондаков. — Цены доступные, народ простодушный. Правда, однажды бедуины приговорили меня к расстрелу и потом неоднократно имитировали его.

— Не вижу принципиальной разницы между дизентерией и расстрелом. — Цимбаларь хоть и дал себе зарок держать язык за зубами, но тут выдержать не смог. — В обоих случаях приходится менять штаны.

Оставив без внимания эту дерзость, Горемыкин задумчиво произнёс:

— Да, регион весьма противоречивый. Как говорили раньше: страна контрастов. Но, что весьма примечательно, человек современного типа появился именно здесь. Причём без всяких эволюционных потуг и межвидового скрещивания. В один прекрасный день взял да и появился, словно бы с неба свалившись, а спустя шестьдесят-семьдесят тысяч лет уже властвовал над всей нашей планетой. Здесь же возникли первые цивилизации, давшие людям земледелие, металлургию, астрономию, математику, все известные ныне системы письма и три мировые религии.

— А также деньги и виноделие, — добавил Кондаков.

— Так оно и есть, — кивнул Горемыкин, настроенный сегодня как никогда снисходительно. — Сам собой напрашивается вопрос: в чём причина всех этих поистине революционных свершений?

— Тепло, — неуверенно произнёс Кондаков. — Земля плодородная.

(«И мухи не кусают», — шепнул Цимбаларь на ухо Людочке.)

— В Африке и Центральной Америке тоже тепло, а земля там несравненно плодородней, но местное население пребывало в первобытном состоянии до самого последнего времени... Нет, здесь что-то совсем другое. На Ближнем Востоке существовал некий побочный, возможно даже сверхъестественный, фактор, ускорявший человеческий прогресс. Он затрагивал и крайний северо-восток Африканского континента. — Оранжевая точка переместилась к дельте Нила. — В этом смысле весьма показательна история еврейского народа. Нищее кочевое племя, веками находившееся в зависимости от куда более могущественных и цивилизованных соседей, внезапно обретает самосознание, путем нелегкой борьбы добивается свободы и, прихватив немалую добычу, отправляется на поиски места, где можно будет основать своё собственное царство. Согласно библейской легенде, евреев вёл пророк, осенённый божьей благодатью. Кстати, как его звали? — Горемыкин вопросительно глянул на подчинённых.

— Моше Робейну, — буркнул Цимбаларь, страсть как не любивший кичиться своими знаниями. — То бишь пророк Моисей.

— Знаете иврит? — поинтересовался Горемыкин.

— Весьма поверхностно.

— Впрочем, это и неважно... Для предстоящего расследования иврит не понадобится. Вернемся на Ближний Восток. Если верить той же легенде, Моисей заключил договор с богом и, в знак подтверждения особого статуса евреев, получил каменные скрижали откровения, где были записаны знаменитые десять заповедей, которые все мы так старательно нарушаем. Как на иврите называются скрижали?

— Лухот а-брит, — глядя в сторону, ответил Цимбаларь.

— Совершенно верно. По велению бога скрижали были помещены в так называемый ковчег завета, иначе «арон а-кодеш», который представлял собой довольно вместительный сундучок, сделанный из древесины акации и покрытый золотыми листами. Крышку сундучка, выкованную из чистого золота, украшали изваяния крылатых херувимов. Кроме скрижалей в ковчеге одно время хранились магические реликвии Исхода — сосуд с манной небесной, которой евреи питались в безводной пустыне, и жезл первосвященника Аарона. Впрочем, по другим сведениям, эти культовые предметы находились не внутри ковчега, а рядом с ним... Вижу, вы недоумённо переглядываетесь, — не поднимая глаз, произнёс Горемыкин. — Дескать, зачем нам все эти ветхозаветные тонкости? Проявите терпение. Очень скоро вы поймёте, для чего понадобилась столь пространная преамбула.

— Мы вас хоть до морковкина заговенья согласны слушать. — Вопреки советам Кондакова, Ваня подал-таки голос. — Уж лучше здесь париться, чем под бандитскими пулями бегать.

— Спасибо на добром слове!

Не вставая с кресла, Горемыкин сдвинул дубовую стенную панель, и за ней обнаружился холодильник, в котором было мало съестного, но много напитков. Откупорив бутылочку слабоалкогольного пива, он, на манер опытного бармена, пустил её по столу в сторону Вани, изнывавшего от похмельной жажды. Поступок начальника, никогда не отличавшегося сердобольностью, был настолько неординарен, что все поняли: впереди предстоит весьма рискованное предприятие.

А Горемыкин как ни в чём не бывало продолжал:

— Ковчег завета у нас часто путают с Ноевым ковчегом, поэтому я предпочёл бы использовать его старославянский синоним — кивот... Согласно библейским источникам и преданиям устной Торы, кивот имел поистине чудесные свойства. Люди, приближавшиеся к нему, ощущали небывалый душевный подъем. Божья благодать осеняла кивот, как облако. В странствиях он указывал евреям правильный путь. Днём — песчаным смерчем, ночью — светящимся столбом. Если кивот находился в боевых порядках войска, евреи, как правило, одерживали победу.

— «Как правило» означает «не всегда»? — осведомился Кондаков, всячески демонстрировавший интерес к начальственным речам.

— Именно так. Когда евреи нарушали заповеди, начертанные на скрижалях, бог, земным престолом которого считался кивот, отворачивался от них. Однажды кивот даже стал трофеем филистимлян, извечных врагов еврейского народа. Однако вследствие этого на победителей обрушились такие бедствия, что они погрузили кивот на телегу, запряжённую коровами, и отправили его обратно в еврейский стан.

— А почему на коровах? — поинтересовался заметно повеселевший Ваня.

— Кони могли понести, ведь кучера этот экипаж не имел. Кивот, как непременный атрибут бога, являлся источником силы, зачастую опасной и непредсказуемой. Он карал ослушников и насылал на неугодных ему людей немыслимые бедствия. Кивот обладал огромным весом, несопоставимым с размерами, что, впрочем, не мешало ему время от времени парить в воздухе. Между изваяниями херувимов постоянно сияло неземное пламя, освещавшее даже самое темное помещение. Впоследствии, когда на горе Сион был построен храм, именуемый Первым, кивот находился в его святая святых — комнате с глухими стенами, куда первосвященник, по традиции принадлежащий к роду Левита, заходил только в День искупления. И всякий раз этот акт был равносилен игре в русскую рулетку. С некоторых пор к ноге каждого первосвященника стали привязывать верёвку, при помощи которой их останки потом вытаскивали из храма.

— Стало быть, кивот убивал первосвященников... Каким же образом? — спросил Кондаков.

— . По-разному. Одни превращались в уголь, другие как бы взрывались, у третьих просто останавливалось сердце. Однако это случалось не так уж и часто... Вместе с еврейским народом кивот одержал немало побед и претерпел множество злоключений. Но он оказался бессильным, когда в Иудейское царство вторгся Навуходоносор, известный не только своими завоеваниями, но и строительством Вавилонской башни. Иерусалим был взят штурмом и сожжён, а его население обращено в рабство.

— То есть против лома нет приёма? — Поражение древних евреев почему-то обрадовало Кондакова. — Сила солому ломит!

— Не в этом дело. Кивот не пожелал защищать потомков Моисея, к тому времени впавших в идолопоклонничество, кровосмесительство и стяжательство. Бог отвернулся от своего непутёвого народа. Дальнейшая судьба кивота неизвестна. По крайней мере, среди добычи, вывезенной вавилонянами из Иерусалима, он не значился. Устная Тора утверждает, что во время пожара, объявшего храм, он погрузился в глубь горы Сион, где пребывает и сейчас в ожидании возведения Третьего храма.

— А чем ему Второй не подошёл? — спросил Ваня.

— Второй храм, размерами значительно уступавший Первому, был возведён старейшиной Зоровавелем после возвращения из вавилонского плена. Он имел статус временного сооружения, поскольку все прежние святыни в нём отсутствовали. Простояв вплоть до семидесятого года нашей эры, Второй храм был разрушен римским военачальником Титом, сыном императора Веспасиана.

— Неужели евреи две тысячи лет живут без собственного храма! — удивился Ваня. — А как же синагоги?

— Синагоги, иначе «бейт кнессет», всего лишь место собраний, где можно изучать и толковать Писание. Особого культового значения, в отличие, скажем, от христианских церквей, они не имеют. У евреев может быть только один храм, и в настоящее время он находится в заоблачном Иерусалиме... Таковы примерно сведения, которые мы можем почерпнуть в священных текстах. Множество учёных, теологов и любителей истории задаются вопросом: а где же сейчас находится кивот? На этот счёт существует пять основных версий. Утратив своё значение, он исчез бесследно. Он временно скрыт от людей в храмовой горе, но будет обретён вновь. Он пребывает в небесном Иерусалиме. Он превратился в огненную колесницу. Он находится в современном Израиле, что является строжайшей государственной тайной. Существует и множество других менее известных версий. Кивот ищут в Эфиопии, Египте, Мёртвом море и даже в Японии.

— Ну это уже явный вздор! — возмутился Кондаков. — Где Израиль, а где Япония. Туда на коровах и за сто лет не доедешь.

— Я бы не стал делать столь категорических заявлений. — Горемыкин мельком глянул на Кондакова, и у того сразу пропал дар речи. — Японский след, если можно так выразиться, имеет под собой вполне реальную подоплёку, и скоро вы в этом убедитесь.

Цимбаларь, чуявший, что одной только древней мистикой дело сегодня не ограничится, спросил:

— А что говорит по поводу кивота наука?

— Серьёзная наука подобные проблемы упорно игнорирует, — ответил Горемыкин. — Кивот стоит для них в одном ряду с вечным двигателем, летающими тарелками и парапсихологией. Однако предположений частного порядка хоть пруд пруди. Свою лепту в заочное изучение этого феномена внесли и физики, и химики, и даже математики... Из текста Библии следует, что кивот обладал пусть и необыкновенными, но вполне конкретными свойствами, например биогенными. Имеется в виду его способность как исцелять, так и убивать. Добавим сюда мощное светоизлучение и антигравитацию. Хотя самое замечательное свойство кивота — это незримое, но явственное покровительство, которое он оказывал своим владельцам. Только благодаря кивоту евреи за сравнительно короткий промежуток времени превратились в один из самых могущественных и просвещённых народов, о чём лучше всего свидетельствуют их священные книги, ставшие настольным чтением для миллионов людей.

— Напрашивается чисто профессиональный вопрос: а как кивот попал к евреям? Ведь такие вещи на дороге не валяются.

— Тут вновь придётся вернуться к личности Моисея. Он был весьма влиятельным человеком, причем не только среди своих соплеменников. Египтяне называли его Херхор Миу-эсе, то есть «Великий жрец, спасённый из воды». До того как стать пророком бога Яхве и борцом за права евреев, он, по-видимому, состоял в жреческой коллегии и имел доступ к сокровенным тайнам египтян. Научившись обращаться с кивотом, имевшим тогда совсем другой облик, Моисей попросту похитил его у прежних хозяев... Список благодеяний, совершённых кивотом, велик, но нам известна лишь их малая часть, зафиксированная в Ветхом завете. Кто знает, не будь его — и человекообразные обезьяны, так и не ставшие людьми, до сих пор раскачивались бы на ветвях африканских баобабов... Подытожив всё вышеизложенное, можно прийти к выводу, что кивот является артефактом неизвестного происхождения, оказавшим громадное, а может, и решающее влияние на судьбы человеческой цивилизации. Сейчас невозможно сказать, что это было на самом деле — живой организм, попавший на нашу планету из другого измерения, робот, забытый инопланетянами, метеорит, прилетевший из далёкой галактики, сгусток мыслящей энергии или что-то совсем другое. Но в прежнем своём виде кивот не появлялся на Земле уже двадцать пять веков.

— Надеюсь, нас не собираются послать на машине времени в древнюю Палестину? — Ваня очнулся от дремоты, в которой благополучно пребывал последние четверть часа.

— Ну зачем же! Вы ведь потребуете командировочные за две с половиной тысячи лет. — Горемыкин соизволил пошутить. — Всё гораздо проще. Есть мнение, что кивот не пропал, а, видоизменившись, благополучно пережил и Иудейское царство, и Вавилон, и Персию, и множество других великих государств. Вполне возможно, что сейчас он находится всего в квартале отсюда. Но это, как говорится, уже совсем другая история...

— А не сделать ли нам перерыв на обед? — Ваня плотоядно облизнулся.

— Думаю, не стоит. — Горемыкин вновь открыл холодильник, и на столе появилось блюдо с бутербродами. — Желающие могут подкрепиться... Потерпите немного, и я отпущу вас на все четыре стороны... С библейскими преданиями, слава богу, покончено, хотя в моём дальнейшем рассказе факты и домыслы будут перемешаны примерно в той же пропорции... Только не надо спрашивать, откуда я получил эти сведения! — Тирада Горемыкина стала как бы реакцией на недоуменные взгляды слушателей. — Итак, вернёмся на минутку в покорённый вавилонянами Иерусалим. Следует заметить, что храм служил для евреев не только культовым сооружением, где совершались жертвоприношения, но и главной сокровищницей, которая подвергалась разграблению в первую очередь. Однако стоило завоевателям сунуться во внутренние покои, как неведомая сила буквально скосила их. Затем храм вспыхнул костром. Когда спустя недели немногие уцелевшие евреи вернулись в Иерусалим, их взорам предстали сплошные руины. Кто-то из Левитов собрал пепел, оставшийся на том месте, где прежде стоял кивот. Он был необычайно тяжёлым, словно золотой песок. Впоследствии его разделили на несколько долей, и у каждой появился свой хозяин. Пригоршня священного пепла называлась «бетил», что на хананейском языке означает «прах бога». Вы спросите, а при чём здесь хананейский язык? Дело в том, что в те годы он являлся языком межнационального общения, каким в более позднее время стал арамейский. Кто-то поместил свой бетил в шкатулку, кто-то в кожаный мешочек, кто-то завязал в пояс. С этого момента началась новая жизнь кивота, волею судьбы распавшегося на отдельные части. Конечно, многие чудесные свойства были безвозвратно утрачены, но кивот, даже превратившийся в пепел, по-прежнему оберегал людей, которые держали его при себе... Один бетил попал на восток Африки, где правили потомки Соломона и царицы Савской. Благодаря этому Эфиопия успешно противостояла натиску всех внешних врагов, к началу двадцатого века оставшись по сути единственной независимой страной Черного континента. Чего, например, стоит знаменитая битва при Адуа, когда войско Негуса Манелика, вооруженное луками да копьями, разгромило регулярную итальянскую армию. Но после свержения монархии, к чему, вполне возможно, приложил руку и наш многоуважаемый Пётр Фомич Кондаков, наследники императора Хайле Селассие бежали в Америку, прихватив с собой все национальные реликвии... Проследить путь каждого отдельного бетила просто невозможно, но тот, который интересует нас, стал достоянием Александра Македонского, прекрасно понимавшего, с чем он имеет дело. Отсюда его легендарная удачливость и невероятные военные успехи.

— Вот только прожил он недолго, — с тоской глядя в окно, заметил Ваня.

— Обладание бетилом или даже кивотом не гарантирует долгую жизнь. Оно гарантирует успешную жизнь. — Чуть повысив голос, Горемыкин подчеркнул последнюю фразу. — Александр действительно умер рано, но нет, наверное, такого человека, который не мечтал бы оказаться на его месте.

— Кроме Диогена Синопского, — услужливо напомнил Кондаков, пытавшийся реабилитировать себя за оплошность с Японией.

Однако Горемыкину такая медвежья услуга пришлась не по вкусу, а может, он просто не знал легенду о древнегреческом цинике, однажды беспардонно отбрившем великого полководца. Досадливо поморщившись, Горемыкин продолжал:

— После скоропостижной смерти Александра бетил на какое-то время исчезает, а впоследствии появляется в самых разных местах Азии, то у индийского царя Ашоки, то у китайского императора Лю Бана, основавшего династию Хань.

— Так сказать, движется всё дальше и дальше на восток. — Кондаков не прекращал мелкого подхалимажа.

— Именно, — снисходительно кивнул Горемыкин. — В конце концов бетил попадает в Страну восходящего солнца, которая и становится его пристанищем на многие сотни лет. Скорее всего, его доставил туда Тодзима-мори, полулегендарный персонаж «Кодзики» — древнейшей хроники, повествующей о становлении японской государственности. Вначале бетил хранился в пещере на священной горе Цуругидзан и являлся предметом поклонения синтоистов, а после свержения сёгуната был перенесён в императорское святилище Исэ Дзингу, где находился вплоть до начала Второй мировой войны. В случае с Японией результаты благотворного влияния бетила, как говорится, налицо. Сравнительно небольшая и малонаселённая страна дважды отразила вторжение монгольских войск, до этого покоривших Китай, в весьма непростых условиях иностранной экспансии сумела сохранить свою независимость, разгромила царскую Россию, завоевала пол-Азии и на редкость успешно начала войну против Америки.

— Почему же счастье изменило японцам? — не выдержала Людочка, уже позабывшая свою недавнюю обиду.

— Его у них украли. Причём в буквальном смысле. За бетилом давно охотилась фашистская разведка, чему в немалой степени способствовала страсть Гитлера к разным оккультным штучкам. Не исключено, что гонения на евреев были связаны именно с поисками бетила, значительная часть которого по-прежнему оставалась в Европе. Впрочем, это беспрецедентное мероприятие, впоследствии названное холокостом, успехом не увенчалось, и немцы решили выкрасть священный пепел у своих азиатских союзников. Однако их опередил советский разведчик Рихард Зорге, давно заручившийся доверием немецкого посла, без ведома которого подобная акция не могла состояться. В конце сорок первого года, когда немцы уже стояли под Москвой, Зорге передал в центр два очень ценных подарка — сообщение о том, что японцы не намерены начинать военные действия на Дальнем Востоке и победоносную реликвию древних евреев, вернее, частицу того, что от неё осталось. Вследствие этого атака на Пёрл-Харбор стала последним успехом японцев, а битва за Москву — первым триумфом Советской армии.

— Неужто материалист Сталин поверил в волшебные свойства бетила? — удивился Кондаков.

— Деваться-то всё равно было некуда. До этого он пытался остановить немцев и чудотворными иконами, и мощами Тимура... Правда, позднее Сталин охладел к подарку Зорге, приписав все победы зимней кампании исключительно своему военному гению. Лишь осенью сорок второго года, когда судьбы страны решались под Сталинградом, он вновь прибегнул к помощи бетила и с тех пор уже не расставался с ним... Здесь необходимо сделать одну маленькую ремарку. Как правило, среднего человека интересует только его собственное процветание. Что же заставляло товарища Сталина радеть за всю страну? Отнюдь не альтруизм. Просто его личный успех мог реализоваться лишь в рамках успеха всей державы. Лозунг «Государство — это я» в тот период был актуален, как никогда. О нуждах и настроениях народа речь, конечно же, не шла. В случае необходимости война продолжалась бы до последнего человека, способного носить оружие.

— Ещё один профессиональный вопрос. — Цимбаларь, дабы привлечь к себе внимание, кашлянул в кулак. — В какой упаковке хранился бетил, доставленный из Японии?

— В старинном яшмовом флаконе примерно вот такого вида. — Горемыкин продемонстрировал цветную иллюстрацию из какого-то альбома. — Впоследствии его обнаружили в запасниках Алмазного фонда. Однако флакон был пуст.

— То есть бетил пересыпали в другую тару... А интересно, зачем?

— Скорее всего, в целях конспирации. Бетил не должен был привлекать к себе постороннее внимание, даже находясь, скажем, на письменном столе Сталина. Но это частности, а мы пока обсуждаем проблему в целом... При жизни вождя об истинном значении бетила знал весьма ограниченный круг особо преданных лиц, в частности, начальник личной охраны Власик и личный секретарь Поскрёбышев. Но в момент его смерти оба они уже находились не у дел. После одиннадцатого марта пятьдесят третьего года, даты похорон Сталина, бетил пропадает из виду, и его сила больше не служит стране. Однако покинуть пределы Союза он не мог, на сей счёт существуют весьма недвусмысленные сведения. Вне всякого сомнения, его присвоил кто-то из ближайшего окружения Сталина. Причём присвоил не с какой-либо далеко идущей целью, а походя, как забавный сувенир... Наверное, вы уже догадались, что вашей задачей будут поиски пропавшего бетила?

За всех ответил Ваня:

— Догадались, как не догадаться... Но искать вещь, пропавшую пятьдесят лет тому назад, лично мне ещё не приходилось.

— Не вижу здесь никакой проблемы. Это ведь не серебряный подстаканник или малахитовая пепельница. Бетил оставляет неизгладимый след в биографии каждого человека, которому он принадлежал. Фигурально говоря, вы охотитесь не за лисой, способной спрятаться в любой подходящей норе, а за идущим напролом слоном... Хотя, конечно, этого слона ещё надо уметь распознать... Почему, например, в краже бетила не подозревают Берию, являвшегося ближайшим соратником Сталина? Да потому, что его дальнейшей судьбе не позавидуешь. То же самое касается и Хрущева, формально унаследовавшего высшую власть. Всё его правление было полосой сплошных неудач как во внешней, так и во внутренней политике. А дальше страна вообще покатилась под откос, хотя тем временем кто-то и процветал в личном плане. Процветал, даже и не догадываясь о причинах своего счастья... А теперь кратенько восстановим события, происходившие на правительственной даче в Кунцеве после первого марта пятьдесят третьего года. В ночь с субботы на воскресенье Сталин допоздна ужинал с членами Политбюро. Пили исключительно лёгкие виноградные вина. Уходя спать, Сталин велел не беспокоить его. Это приказание никто не посмел нарушить, хотя сон вождя затянулся почти на сутки. Только воскресным вечером второго марта охранники отважились заглянуть в спальню. Сталин лежал на полу в бессознательном состоянии. Началась лихорадочная суета. Прибыли врачи, соратники, члены семьи. Вскоре был поставлен диагноз: кровоизлияние в мозг с потерей речи и частичным параличом конечностей. Тем не менее надежда на выздоровление оставалась и никто не посмел бы покуситься на что-либо из личных вещей Сталина. Третьего марта врачи, лечившие высокопоставленного пациента компрессами, клизмами и пиявками, констатировали смерть. Сутки спустя тело увезли в Москву. Началась знаменитая эпопея с похоронами. У Берии, Хрущева, Молотова и других претендентов на власть забот было по горло. Дача на несколько дней осталась в полном распоряжении персонала — охранников, порученцев, прислуги. По большому счёту это около тридцати человек. Одни приходили и уходили, другие, дожидаясь решения своей судьбы, находились на даче постоянно. Следует заметить, что весь персонал, включая дворников, состоял в штатах Министерства госбезопасности. То есть представление о дисциплине эти люди имели не понаслышке. Однако на осиротевшей даче вскоре началась повальная пьянка, в ходе которой исчезло немало ценных вещей, в том числе и бетил. Так продолжалось вплоть до двенадцатого марта, когда специальная комиссия провела инвентаризацию уцелевшего имущества и опечатала дачу. Со слов коменданта, отлучавшегося на похороны, недостача в основном касалась посуды и книг. Впрочем, никакого расследования не проводилось — как говорится, снявши голову, по волосам не плачут.

— А где доказательство того, что среди пропавших вещей был именно бетил? — засомневался Ваня. — Ведь никто из присутствующих на даче даже не знал, что это такое... Сунули вместе с другим барахлом в какой-нибудь запасник и благополучно забыли.

— Замечание справедливое, — согласился Горемыкин. — По этому поводу могу сообщить, что все личные вещи Сталина, до сих пор хранящиеся в бывшем Музее Революции, впоследствии были подвергнуты тщательнейшей проверке с использованием новейших технических средств. К сожалению, результат оказался отрицательным... Проанализировав список лиц, предположительно причастных к пропаже бетила, эксперты выделили семь человек, чья дальнейшая судьба сложилась, мягко говоря, неординарно... Например, весьма недалёкий, хотя и исполнительный младший офицер в течение сравнительно короткого срока делает стремительную карьеру и достигает генеральского звания. Или простая подавальщица, не отличавшаяся ни внешними, ни вокальными данными, становится вдруг солисткой оперетты. Любопытно, не правда ли?

— Да я таких людей знаю предостаточно! — воскликнула Людочка. — И графоманов, превратившихся в популярных писателей, и недоучек, выбившихся в депутаты.

— Вполне возможно, что один из них и владеет сейчас бетилом, — пожал плечами Горемыкин. — Но это станет окончательно известно лишь после того, как вы пройдёте по всей цепочке родных и друзей, начиная от дедушек, стоявших на часах возле дачи Сталина, и бабушек, стеливших ему постель... И учтите, бетилом интересуемся не только мы одни. Собственно говоря, наше руководство зашевелилось лишь после того, как из агентурных источников стало известно, что к этому раритету проявляют интерес некие весьма подозрительные элементы.

— И кто это они, если не секрет? — сразу насторожился Цимбаларь. — Криминальные авторитеты?

— Пока неясно. Но в принципе это могут быть и японцы, возжелавшие вернуть императорскую святыню, и. израильтяне, мечтающие соединить все бетилы в единое целое, и леворадикальные экстремисты, вынашивающие планы воссоздания сталинской империи. В любом случае надо быть настороже. Впрочем, не мне вас учить...

— А что известно насчёт остальных бетилов? — осведомился Кондаков.

— Официально их существование отрицается. Но, по слухам, примерно половина бетилов сосредоточена в Израиле. А иначе как бы горстка евреев смогла выстоять против непрекращающегося напора арабов? Вспомните войну Судного дня, которую сейчас изучают в каждой военной академии. Поначалу казалось, что с Израилем покончено. Все сопредельные государства, до зубов вооружённые новейшей военной техникой, нанесли внезапный удар. Пограничные укрепления были прорваны, водные преграды форсированы. Советские зенитные ракеты сбивали «Фантомы» пачками. В Синайской пустыне развернулось танковое сражение, по масштабам не уступающее Прохоровке. Конец уже приближался... А потом приходит известие, что израильская армия находится уже за Суэцким каналом, а египтяне и сирийцы, бросая военную технику, в панике бегут с поля боя. Разве это не чудо? — Со стороны могло показаться, что Горемыкин обращается к своему собственному туманному отражению. — Что касается других бетилов, то пара штук попала в Америку и ещё примерно столько же находится в Европе. Их конкретные обладатели нам неизвестны.

— Конечно! — с горечью произнёс Кондаков. — Все истинные ценности присвоил себе пресловутый золотой миллиард.

— А вы предлагаете раздать бетилы арабским шейхам и африканским вождям? — холодно поинтересовался Горемыкин.

— Ничего я не предлагаю, — сконфузился Кондаков. — Просто обидно... Кому-то всё, а кому-то ничего...

— Изменить ситуацию не в наших силах, — менторским тоном произнёс Горемыкин. — По крайней мере на данном историческом этапе. Элементарная логика подсказывает, что предпочтительнее водить компанию с теми, кто поймал удачу за хвост, а не с теми, от кого она отвернулась. Мы и так чересчур долго делали ставку на обиженных. Поэтому и сами оказались у параши...

— В нашу разработку поступят все семеро подозреваемых? — осведомился Цимбаларь.

— Нет. Такой объем работы вам не потянуть. Для поисков бетила создано ещё несколько оперативных групп, причём не только в нашем ведомстве... Но вам предоставляется одно маленькое преимущество. Назвав наугад любой номер от единицы до семи, вы сами выберете линию расследования.

— Действуй. — Кондаков легонько толкнул Людочку в бок. — Ты у нас самая удачливая.

— Тогда пять, — немедленно заявила Людочка.

— А почему? — Такой выбор почему-то удивил всех Присутствующих.

— Я сегодня сломала пятый каблук за год, — с самым серьёзным видом пояснила Людочка.

— Блестящий образчик женской логики. Надеюсь, он принесёт вам успех. — Горемыкин положил на край стола запечатанный конверт с оперативной информацией. — Но если станет ясно, что вы потянули пустой номер, приходите снова. И запомните, это не тот случай, когда нераскрытое дело можно списать в архив. Как бы ни складывались обстоятельства, но бетил должен быть найден.

— Кто же станет его непосредственным владельцем? — спросила Людочка. — Президент?

— Разве вы имеете что-то против?

— Ещё не знаю... Хотя кое-какие сомнения возникают. Вдруг он станет радеть не только за родную страну, но и за самого себя, за своих детишек? С кивотом было проще — на него молился весь израильский народ. Совсем как в песне: если радость на всех одна, на всех и беда одна... А у того же Сталина личных желаний вообще не было. Он и так всё имел, включая неограниченную власть. Поэтому и заботился исключительно о государственных интересах — как бы побольше чужой землицы захватить да всех недоброжелателей в бараний рог скрутить.... Нынче совсем другая ситуация. Власть — себе, народ — себе. В этом-то и загвоздка.

— Подобные вопросы не входят в мою компетенцию. — Второй раз за сегодняшний день Горемыкин смерил Людочку пронизывающим взглядом. — Да и не стоит заранее делить шкуру неубитого медведя. Вот добудете бетил, тогда и видно будет.

— В своё время политики тоже говорили учёным: вот создадите атомную бомбу, тогда и подумаем, как с ней быть. Потом многие физики-ядерщики долго кляли своё легковерие.

— Вы втягиваете меня в дискуссию?

— Ни в коем случае... Извините. — Людочка потупилась.

— Вопрос, только что поднятый Лопаткиной, далеко не праздный. — Горемыкин встал, что, наверное, должно было подчеркнуть значимость его слов. — Но я подойду к нему с несколько другой стороны... Предмет, который вам предстоит найти, обладает поистине чудесными свойствами. Это, конечно, не лампа Аладдина, но что-то в том же роде. Не хотелось бы, чтобы кто-то из вас положил на него глаз. Не забывайте, что речь идёт об общенациональных интересах. Заранее надеюсь на вашу порядочность... Если все вопросы исчерпаны, я вас больше не задерживаю. Остаток дня посвятите улаживанию служебных дел, а прямо с утра приступайте к расследованию. Желательно на свежую голову. — Начальник покосился на Ваню, вновь клевавшего носом.

Поскольку обед уже кончился, а до ужина было ещё далеко, каждый член опергруппы прихватил с собой по бутерброду. Кондаков взял сразу два, причём разных, сложив их ветчиной и сыром вместе. Недаром говорят, что человек, утративший на старости лет красоту, здоровье и силу, взамен приобретает другие качества, в его положении не менее ценные, — подозрительность, сварливость и скаредность.

Перед тем как уйти, они задержались в дежурке, где Цимбаларь наспех просмотрел оперативную сводку за истёкшие сутки.

Видя, что он удручённо качает головой, Людочка поинтересовалась:

— Плохие новости?

— Да опять этот киллер, которого Окулистом прозвали, нарисовался. В служебном лифте уложил депутата Молодцова. Контрольный выстрел, как всегда, в правый глаз. А потом преспокойно ушёл через подсобные помещения. И что там, спрашивается, охрана делает?

Глава 3

ВЕСЁЛАЯ ВДОВА

В этот день никто никаких служебных дел, конечно же, не улаживал. Покинув кабинет начальника, опергруппа разделилась по интересам. Людочка отправилась в массажный салон, Цимбаларь с Ваней в ближайшую пивную, а Кондаков на садовый участок.

Ночь все они тоже провели по-разному. Намахавши моя лопатой Кондаков спал сном праведника. Ваня, чей визит на шоу лилипутов закончился скандалом, попал в медвытрезвитель, где его, слава богу, прекрасно знали. Цимбаларь до самого закрытия казино испытывал свою удачу за карточным столом. Людочка, время от времени принимая прохладный душ, штудировала документы, предоставленные Горемыкиным.

Благодаря своему усердию назавтра она оказалась единственным человеком, который хоть как-то владел ситуацией.

Совещание, как обычно, проходило на квартире Кондакова, заваленной дарами щедрой подмосковной осени — картошкой, морковью, луком, кабачками. Однако все попытки Вани отыскать в этом овощном изобилии солёный огурец успехом не увенчались. Пришлось довольствоваться обезжиренным кефиром, применявшимся хозяином квартиры для борьбы с атеросклерозом, который тем не менее уже давно составлял с его организмом нерасторжимое целое.

Разложив перед собой бумаги, по большей части являвшиеся копиями копий, Людочка сообщила:

— Волею моей интуиции нам достался лейтенант МГБ Григорий Флегонтович Сопеев, тысяча девятьсот двадцатого года рождения, после известных событий, называемых «заговором Берии», переведённый с понижением по званию в строевую часть, но впоследствии сделавший головокружительную военную карьеру. Говоря о феноменах, вышедших из стен Кунцевской дачи, Горемыкин, по-видимому, подразумевал именно его... К сожалению, Сопеев скончался пять лет тому назад, но до этого успел дать интервью самым разным изданиям, вплоть до зарубежных. Их тексты прилагаются... Впрочем, как мне кажется, там больше измышлений, чем реальных фактов. Человеческая память — это скорее велеречивый сказочник, чем беспристрастный летописец. Подтверждением тому — наш Пётр Фомич.

— Другой бы на твои слова обиделся, а я, заметь, хоть бы что, — сказал Кондаков, шинкуя морковку для салата. — Детей, дураков и хорошеньких женщин следует прощать.

— Во всех аттестациях Сопеева отмечается его малообразованность, скудоумие и косность, — продолжала Людочка. — Но это отнюдь не мешало служебному росту. Доходило даже до анекдотических ситуаций. Однажды во время маневров он утопил в болоте десять единиц бронетехники, за что отделался всего лишь устным замечанием.

— Да у нас каждый второй генерал с головой не дружит! — фыркнул Цимбаларь, бодрый вид которого свидетельствовал скорее о железном здоровье, чем о благопристойном поведении. — Лучше скажи, родни у этого Сопеева много?

— Достаточно... Сравнительно молодая жена. — Людочка почему-то покосилась на Кондакова. — Дети, внуки... Короче, полный комплект.

— Генеральский комплект считается полным только при наличии любовницы, — наставительным тоном произнёс Цимбаларь. — Именно поэтому Пётр Фомич до сих пор ходит в подполковниках... А как там у родни насчёт удачи? Влияние бетила ощущается?

— Исходя из имеющихся у меня сведений — вряд ли. Жена, неравнодушная к спиртным напиткам, потихоньку распродаёт остатки былой роскоши. Обоих сыновей можно отнести к среднему классу, и то с натяжкой.

— А внуки? Такую вещь, как бетил, Сопеев скорее завещал бы внуку, чем сыну.

— Информация о внуках отсутствует.

— Очень плохо! — Цимбаларь глянул на Людочку так., словно бы уличил её в злостном вредительстве.

— Внуки от нас никуда не денутся. — Приготовление салата близилось к завершению, и Кондаков обливался так называемыми «луковыми слезами». — Впрочем, как и дети... Давайте лучше погутарим про хвалёный бетил. Как он мог выглядеть и где его Сталин держал? Поскрёбышев и Власик на сей счёт ничего не сболтнули?

— Нет, — ответила Людочка. — До конца своих дней они не размыкали уст. Сказывалась чекистская закалка... Но я рекомендую обратить внимание на показания офицера охраны Тукова, остававшегося на даче вплоть до кончины вождя. «... Сталин, которого врачи пытались кормить с ложечки, что-то неразборчиво мычал и указывал здоровой рукой на противоположную стену, где висела картина, изображавшая девочку, поившую из рожка ягнёнка. Этим он как бы хотел продемонстрировать свою полную беспомощность...» Очень уж сентиментальная сцена. На Сталина, даже умирающего, не похоже... Вот схема внутренних помещений Кунцевской дачи. Здесь хорошо видно, что на прямой линии между изголовьем дивана и картиной, кстати сказать, вырезанной самим Сталиным из журнала «Огонёк», находится рабочий стол, заваленный книгами и письменными принадлежностями. Мне кажется, что умирающего диктатора волновала вовсе не девочка с ягнёнком, а какой-то предмет, находившийся на столе. По всей видимости, бетил — самое ценное, что у него ещё оставалось.

— Надо найти все фотографии, на которых виден письменный стол Сталина, — сказал Цимбаларь.

— Полагаю, это ничего не даст, — возразила Людочка. — Парадные снимки делались в кремлёвском кабинете, который не использовался по назначению со времён смерти Надежды Аллилуевой. На Кунцевскую дачу фотографы вообще не допускались. Есть лишь несколько жанровых снимков, сделанных самим Власиком... Я сейчас думаю о другом. Для достижения желанной цели одного лишь обладания святыней, будь то кивот или бетил, ещё мало. Вдобавок нужно находиться в непосредственной близости от неё. Выходя на схватку с Голиафом, Давид попросил поместить кивот в первых рядах войска, у себя за спиной. Во время Цусимского сражения японский император непрерывно молился в главном синтоистском храме. Таким образом, имея бетил всегда под рукой, Сталин был практически непобедим. Но ведь ему случалось отлучаться из Москвы, причём по весьма важным причинам. Взять хотя бы Ялтинскую конференцию, на которой решались судьбы послевоенного мира. В Ливадийском дворце происходила ожесточённая схватка, пусть и подковёрная. Без помощи бетила Сталин вряд ли переиграл бы Черчилля и Рузвельта. Следовательно, футляр с волшебным порошком должен был постоянно находиться при нём, вместе с тем не вызывая любопытства окружающих. Яшмовый флакон тут действительно не подошёл бы.

— Понятно, — кивнул Цимбаларь. — Значит, это была какая-то обыденная вещь, свободно помещавшаяся, скажем, в кармане. Например, портсигар...

— В тот период Сталин не пользовался портсигаром. — опять возразила Людочка. — Он доставал папиросы «Герцеговина Флор» прямо из коробки и крошил табак в трубку.

— А если бетил находился именно в трубке! — воскликнул Кондаков. — Многие очевидцы говорили, что частенько он посасывал её, не зажигая.

— Нет, на фотографиях из Ливадийского дворца, где Черчилль дымит сигарой, Сталин тоже курит... Да и не влезет пригоршня бетила в трубку.

— А зачем целая пригоршня? Чтобы обдурить империалистических акул, хватит и щепотки. Это ведь, в конце концов, переговоры союзных держав, а не Курская битва.

— Пусть будет так, — нехотя согласилась Людочка. — Хотя всё это только наши предположения. Вполне возможно, что какого-либо постоянного хранилища бетил вообще не имел и по мере необходимости его пересыпали в разные футляры.

— Но каждый футляр с виду напоминал обычную битовую вещь, — добавил Цимбаларь. — Портсигар, трубку, бумажник, даже томик Маркса.

— Надо бы проанализировать всю биографию Сталина с сорок второго по пятьдесят третий год, — сказала Людочка. — Выяснить, допускал ли он в этот период серьёзные политические и стратегические просчёты. А если да, то что этому способствовало? Возможно, он болел... Или перепоручал свои дела кому-то другому...

— Ошибся он только однажды, — буркнул Кондаков. — Когда вопреки здравому смыслу благословил создание Государства Израиль. Сам, наверное, потом локти кусал.

— Не забывайте, что у евреев был свой бетил, да ещё посильнее нашего, — заметила Людочка.

— Ладно, что тут попусту болтать, — хмуро сказал Цимбаларь. — Отведаем хозяйского салата и пойдём... Есть хорошая пословица: дальше в лес — больше дров. А мы ещё и до опушки этого леса не добрались. И даже не знаем, какой он — сосновый, осиновый или бамбуковый... Любое дело туго начинается. Ни тебе зацепок, ни улик, ни версий. А потом пошло-поехало и даже покатилось. От улик и свидетелей отбоя не будет.

— Ох, не всегда так бывает! — поливая салат подсолнечным маслом, вздохнул Кондаков.

— Не всегда, но часто! — отрезал Цимбаларь. — Ты, Лопаткина, попытайся обобщить все факты, которые мы сегодня обсуждали. Как-никак, две головы имеешь. Одну свою, другую от фирмы IBM... А мы тем временем вплотную займёмся семейством генерала Сопеева.

— К его вдове рекомендую послать Петра Фомича, — сказала Людочка. — Мужчины такого типа нравятся пожилым дамам.

— Какого такого? — Кондаков в сердцах бухнул в салат лишку соли. — С лысиной, язвой, ревматизмом и простатитом?

— Неважно. Главное, что у вас есть свой неповторимый шарм. Как в старом вине.

— Но ведь она алкоголичка! О чём с ней разговаривать?

— Ради пользы дела и тебе за компанию пригубить не грех, — вмешался Цимбаларь. — И учти, я на эту вдову сам зуб точил. Ради тебя, можно сказать, от сердца отрываю.

Это замечание заставило Людочку иронически усмехнуться.

— Даже не зная Сопееву, могу смело утверждать, что ты не принадлежишь к категории мужчин её мечты. — Она окинула Цимбаларя критическим взглядом. — Уж больно много в тебе дурной энергии, или, иначе говоря, тёмной силы. Людей, не склонных к авантюризму, это отпугивает.

Кондаков, уже разложивший салат по тарелкам, вдруг спохватился:

— А где же Ваня? Не уснул ли, часом?

— Здесь я, — из туалета донёсся недовольный голос.

— Что случилось? Понос обуял?

— Со мной как раз всё в порядке, — ответил лилипут. — Это у вас самих понос. Только словесный... Болтаете и болтаете, болтаете и болтаете. Оперативную работу я представлял себе как сплошную беготню со стрельбой и потасовками. А тут целыми днями одни разговоры. Тошно становится!

— Не отчаивайся. — В голосе Кондакова появились отеческие интонации. — Беготня и стрельба — это для кино. И то для самого лажового. Суть нашей работы — умение разговаривать с людьми. Чтобы любой мазурик даже против собственной воли всю свою подноготную тебе выложил. Остальное, в том числе и стрельба, — второстепенное. Желательно, чтобы её вообще не было... Иди отведай моего фирменного салатика. Пальчики оближешь.

— Добавь туда чеснока, перца и уксуса, — шурша бумажкой, распорядился Ваня.

— Да ты сначала попробуй! Зачем добро зря портить...

— Делай, что тебе говорят, валенок сибирский... — К счастью, рёв спускаемой воды заглушил остальные эпитеты, которыми Ваня щедро одаривал Кондакова.

— Ничего не поделаешь, — пожал плечами Цимбаларь. — Пьянство — это добровольное сумасшествие.

— Чья бы корова мычала... — негромко проронила Людочка.

К вдове Кондаков заявился в форменном кителе без погон, но с десятью рядами орденских планок на груди (все эти регалии он приобрёл в переходе станции метро «Арбатская»).

За пять лет, прошедших после смерти мужа, Сопеева сменила генеральские хоромы на скромную двухкомнатную квартирку в Зябликове. Оставалось неясным, куда она девала разницу в цене, по самым приблизительным подсчётам весьма значительную. Впрочем, этот вопрос прояснился сразу после того, как Кондаков вошёл в прихожую, сплошь заставленную пустыми бутылками, причём не только винными.

Вдова, приземистая и массивная, словно бронетранспортёр, да ещё с лохмами, крашенными в пегие маскировочные цвета, очень соответствовала казарменному духу, незримо витавшему в тесных комнатёнках, обставленных с солдатской скудностью. Если тут и могла идти речь о счастье, то лишь о таком, которое доступно любому совершеннолетнему гражданину, имеющему в кармане лишнюю сотню.

Нельзя сказать, чтобы вдова изнывала от тоски. На кухне грыз воблу мужчина цветущего вида, годившийся хозяйке даже не в сыновья, а скорее во внуки. Его покатые обнажённые плечи украшали церковные купола, утопающие в сизом тумане, различные образцы холодного оружия и женские головки, печально взирающие в пространство.

— Я из совета ветеранов, — предъявив удостоверение, подлинное почти на девяносто процентов, представился Кондаков. — По согласованию с военкоматом собираю материалы о наших славных полководцах, проживающих в Южном административном округе.

— Дай-ка сюда! — Отерев руки о подол, Сопеева взяла удостоверение и, близоруко щурясь, прочитала: — «Подполковник милиции в отставке Кондаков Пётр Фомич... » А при чём тут милиция? Мой благоверный в бронетанковых войсках лямку тянул.

— Не только, — вежливо возразил Кондаков. — По сведениям военкомата, свою службу он начинал в кадрах МГБ, это, по-нынешнему говоря, ФСБ. И не где-нибудь в колымских лагерях, а на весьма важном правительственном объекте.

— Глупости! — отрезала вдова. — Он с сорок первого года на передовой и никогда с госбезопасностью не связывался, пусть им чирей на заднице вскочит.

— Ты, батя, что-то спутал. — Татуированный друг дома вытащил из-под стола початую бутылку водки. — Зачем бросать тень на фронтовика, грудью защищавшего страну?

— Ну что же, настаивать не буду, — демонстративно игнорируя вдовушкиного бойфренда, сказал Кондаков. — У каждого человека могут быть свои маленькие тайны... да и большие тоже. Вы с какого года в браке состоите?

— С шестидесятого. Ему тогда уже за сорок перевалило, а мне едва восемнадцать стукнуло. От женихов отбоя не было! — Сопеева мечтательно закатила глазки, истинный цвет которых мог распознать разве что врач-окулист. — Молодо-зелено... Вот и вскружил мне голову душка-военный. Эй, Кузя, наливай, выпьем за былое!

— И за грядущее, — многозначительно произнёс безотказный Кузя, на пальцах которого было выколото совсем другое имя — «Федя».

Хозяйка и её приятель со смаком выпили. Кондаков, решивший терпеть это позорище до конца, отвернулся якобы для того, чтобы щелчком сбросить в раковину таракана, с осуждением наблюдавшего за всем происходившим на кухне. Дождавшись, когда парочка плотно закусит, он поинтересовался:

— А где служил ваш муж?

— Да везде, — выколачивая из мозговой косточки содержимое, ответила Сопеева. — Ты лучше спроси, где он не служил... Были времена, когда я его от силы десять дней в году видела. Уж и не знаю, когда он детей успел настрогать. Одного чёрненького, а другого беленького...

Вдова заржала, и Кузя-Федя немедленно поддержал её. На радостях выпили за тех, кто всегда любит и ждёт. Кондаков, бесстрастный, как удав, продолжал свои расспросы:

— Когда генерал Сопеев вышел на пенсию?

— Да как Андропов помер, сразу и вышел... Не хочу, говорит, мыкаться. Теперь не служба будет, а одно позорище. Как в воду глядел, бедолага. — Вдова на минутку пригорюнилась, а затем с остервенением навалилась на неподатливую кость.

— Наверное, проводили с почётом?

— Если бы! Как паршивую собаку выгнали. Ни подарков, ни банкета. Хорошо ещё, что пенсию оставили...

— А почему?

— По кочану! Такие уж наши порядки. Если в стране бардак, то в армии и подавно... Кто тянет, на том и везут. А надорвался — ступай на живодёрню. Разве тебе за правду не пришлось страдать?

— Как-то, знаете, обошлось...

— Пресмыкался, значит. Или просто повезло.

— Кстати, о везении... — Кондаков не преминул воспользоваться зацепкой, которую ему совершенно случайно предоставила Сопеева. — Как с этим делом было у вашего мужа?

— С везением? — Она опять расхохоталась, но на сей раз саркастически. — Примерно как у Деда Мороза с эрекцией. Проще говоря, никак. Полжизни покупал облигации госзайма, а не выиграл ни копейки... Пять шагов сделает, обязательно споткнётся. Даже трезвый. Честно сказать, ему только со мной повезло. Такую деваху задарма отхватил! Красивую, здоровую, толковую, покладистую. — Для большей убедительности Сопеева передёрнула плечами, для которых даже воловье ярмо было бы не в тягость.

— Это точно! — охотно подтвердил Кузя-Федя. — Таких женщин ещё поискать надо...

Однако Кондакова эти интимные тонкости не занимали. Его интересовал исключительно покойный генерал.

— Но ведь ваш муж достиг весьма высоких чинов, — ненатурально удивился он. — Как же тут обошлось без везения?

— Пахал, словно ломовая лошадь, вот и достиг. Так сказать, потом и кровью... А если бы везло, маршалом стал, как дружок его, Степан Востроухов. Вот уж кому действительно везло! Причём на всех фронтах сразу. — Она почему-то взвесила на ладони свои дынеобразные груди. — И на служебном, и на женском, и на игорном... Очень бильярд уважал. Ночи напролёт мог шары гонять и большие деньги на этом имел. Даже баб на бильярдном столе скоблил. Говорил, что его зелёное сукно возбуждает.

— А разве маршал Востроухов жив? — удивился Кондаков, нередко слышавший эту фамилию в самых различных сферах.

— Уже нет. Тоже дуба врезал. Только с официальными почестями и с некрологами во всех газетах. В каком-то городишке даже улицу его именем назвали.

— Жаль... В смысле жаль, что умер. Хотя на учёте в нашем военкомате он не состоял... Вернёмся к генералу Сопееву. Вы не знаете, хранил ли он у себя какие-нибудь боевые реликвии? Например, фляжку. Или портсигар. Фронтовики чаще всего люди сентиментальные.

— Что-то не припомню. Когда мы жить стали, всё его офицерское имущество в вещмешке умещалось. За исключением, правда, шинели и хромовых сапог... Мамка как этот вещмешок увидала, сразу заплакала. Дескать, за кого ты, дочушка, идёшь! Эх, не послушалась я её тогда...

Но отделаться от Кондакова было не так-то просто. Изобразив на лице некоторое подобие сочувствия, он спросил:

— После смерти военнослужащего, тем более высокопоставленного, должны остаться ордена, медали, знаки отличия, почётное оружие. Можно ли на них взглянуть? Уникальные экземпляры я готов приобрести для нашего музея. Естественно, по рыночной цене.

— Опоздал, батя, — осклабился Кузя-Федя. — Мы всё это богатство в Оружейную палату Кремля сдали. Даром. Даже расписочку не потребовали. Пусть внуки и правнуки любуются наградами, которые их деды завоевали собственной кровью.

— Но ведь так не бывает, чтобы через пять лет после смерти человека от него не осталось ни единой вещи! — стоял на своем Кондаков. — Где его мундир, парадный кортик, фотографии, документы?

— Мундир я, кажется, в чистку снесла, — не моргнув глазом соврала Сопеева. — Документы в пенсионный отдел министерства сдала. Кортик где-то внуки заиграли. А фотографии есть... Принести?

— Если вас не затруднит.

Сопеева удалилась в гостиную, и Кондаков остался наедине с приблатнённым Кузей-Федей. Дождавшись, когда за стеной застучали выдвигаемые ящики шкафов, тот наклонился к Кондакову и зловещим шёпотом произнёс:

— Ты, старый пень, на мою бабу не пялься. Понял? Спросил чего хотел и сматывайся! Развелось тут этих долбаных ветеранов, приличному человеку плюнуть негде.

— Между прочим, я пришёл не к вам, — холодно ответил Кондаков.

— Не знаю, к кому ты пришёл, но базарить будешь со мной. Я эту хату давно забил. И не путайся у меня под ногами! — Он хлопнул стакан водки, не то заводя себя, не то, наоборот, успокаивая.

— Советую не нарываться на неприятности, — всё тем же ровным голосом сказал Кондаков. — Я взгляну на фотографии и сразу уйду.

— Нет, ты уйдёшь прямо сейчас. — Лапа Кузи-Феди легла на плечо Кондакова. — Или санитары морга вынесут тебя ногами вперёд.

— Видит бог, я этого не хотел. — Старый опер возвёл глаза к потолку.

Спустя мгновение Кондаков уже тыкал наглого молодчика головой в кухонную раковину, заросшую изнутри жиром почти на полпальца. Повторив эту процедуру несколько раз подряд, он, не поднимая лишнего шума, выволок противника на лестничную площадку.

Волосы Кузи-Феди слиплись в колтун, лицо лоснилось, словно от косметической маски, а к носу прилип раздавленный таракан. Руками, вывернутыми за спину, он даже шевельнуть не мог, зато интенсивно облизывался, словно вернувшийся с прогулки кот.

— Подыши пока свежим воздухом. — Такими словами Кондаков напутствовал зарвавшегося сердцееда. — И постарайся полчасика не появляться. Иначе в следующий раз я тебя заставлю говно из унитаза жрать.

Пока Кузя-Федя катился вниз по лестнице, он вернулся в квартиру, всего на минуту опередив Сопееву, отыскавшую-таки увесистый семейный фотоальбом.

— А где же Кузя? — всполошилась вдова, не замечая, что раковина вычищена почти до блеска.

— За водкой пошёл, — как ни в чём не бывало ответил Кондаков. — Мало ему показалось...

— Что же он меня не предупредил? Я бы селёдочки заказала.

— Сказал, что принесёт. И селёдочки, и колбаски, и марципанов.

— Ну тогда ладно, — сразу успокоилась Сопеева. — А мы тем временем фотки посмотрим.

Снимков покойного генерала в альбоме оказалось сравнительно немного, причём детские и юношеские отсутствовали напрочь, словно бы эту пору жизни он провёл где-нибудь на необитаемом острове. Самая ранняя из сохранившихся фотографий изображала Сопеева уже в капитанском звании.

Зато карточек хозяйки хватало с избытком. Часть из них даже на страницах альбома не уместилась. И что интересно, в молодости она действительно была красавицей — тоненькой, гибкой, с огромными глазищами. И куда только всё это потом девалось? Во всяком случае тщедушный и насупленный Сопеев выглядел рядом со своей суженой словно гном подле Белоснежки.

В генеральской форме бывший сталинский охранник снялся всего три раза — на фоне дивизионного знамени, на броне танка и в обнимку с представительным усатым маршалом; скорее всего, Семеном Востроуховым.

Тут Кондакову как по заказу попался групповой фотоснимок семейства Сопеевых — муж, жена и двое сыновей-подростков. Супруг, словно сказочный Кашей, со дня свадьбы ни на йоту не изменился, зато у супруги наметился второй подбородок и исчезли ключицы, поглощённые буйной плотью. Один из мальчиков, по-видимому, старший, был точной копией Востроухова в масштабе два к одному. Только что усов и маршальских звёзд не хватало.

— А это, стало быть, детки ваши? — поинтересовался Кондаков.

— Да, — не без гордости подтвердила Сопеева. — Толя и Коля. — Она пальцем показала, кто есть кто.

Мельком взглянув на обратную сторону снимка, где были проставлены даты рождения детей и взрослых, Кондаков убедился, что первенец Толя появился на свет в тот же год, когда состоялась свадьба. Или Сопеев не любил откладывать важные дела в долгий ящик, или взял невесту уже с приплодом.

— Так говорите, с везеньем в этой жизни туго? — Ещё раз оглянувшись по сторонам, будто бы надеясь увидеть в каком-нибудь захламлённом углу волшебное сияние бетила, Кондаков стал собираться восвояси.

— А нам его и не нужно! — махнула рукой Сопеева. — Выдумки это. Кошелёк нашёл — значит, повезло. Тогда и кирпич на голову тоже надо считать везением. Уж лучше жить спокойно, без всяких крайностей. Было бы здоровье да выпивка с закуской, а всё остальное — чепуха на постном масле.

Выходя из подъезда, Кондаков нос к носу столкнулся с Кузей-Федей. Вчистую проиграв первый раунд, тот жаждал немедленного реванша, ради чего даже вооружился неизвестно где взятой бейсбольной битой.

Кондаков, ожидавший нечто подобное, успел юркнуть обратно в подъезд. Удар пришёлся по дверному окошку, и осколки стекла, подобно шрапнели, брызнули внутрь. На физиономии Кондакова, и без того исцарапанной при утреннем бритье, появилось несколько новых, обильно кровоточащих порезов.

— Это уже чересчур, — вытирая рукавом кровь, сказал Кондаков. — Ты, парень, переборщил.

Воспользовавшись тем, что разъяренный Кузя-Федя забыл об элементарной осторожности, Кондаков подпустил его поближе, а затем резко распахнул дверь. Отброшенный назад, хулиган еле устоял на ногах, что позволило Кондакову, проворно покинувшему своё укрытие, ухватиться за другой конец биты.

Вместо того чтобы во избежание грядущих неприятностей пуститься наутёк, Кузя-Федя, словно последний идиот, пытался вырвать своё оружие из чужих рук. За это он был наказан зубодробительным ударом прямо в розовые уста (следует заметить, что в свои лучшие годы Кондакову случалось и фанерные щиты кулаком пробивать).

Пока Кузя-Федя копошился на земле, раз за разом пытаясь подняться, Кондаков рассматривал биту, ставшую, так сказать, его боевой добычей.

— Проклятая глобализация! — в сердцах промолвил он. — Мало нам героина, сникерсов и памперсов, так ещё и дубинки из-за рубежа стали импортировать... Ну и жизнь настала! Ведь мы в свои юные лета с городошными палками не бегали, хотя ими тоже можно было головы разбивать.

В то время как Кондаков ломал биту, для удобства засунув её в решетку ливневой канализации, Кузя-Федя наконец-то утвердился на ослабевших ногах. Дабы не мозолить глаза оборзевшему ветерану, ему бы следовало сейчас поспешно ретироваться, но он, шатаясь, устремился в подъезд, под защиту любимой.

Это окончательно определило планы Кондакова, ещё только начавшие кристаллизоваться в его голове.

«Чтобы завершить разработку весёлой вдовы и уже больше сюда не возвращаться, надо провести операцию в духе Сашки Цимбаларя, — сказал он сам себе. — Заодно накажем Сопееву за супружескую неверность, а её хахаля — за попытку покушения на должностное лицо».

Прямо через улицу находилось здание, где под одной крышей располагались аптека и фотоателье. Туда Кондаков и направился.

В аптеке он с помощью провизора заклеил пластырем порезы на лице, сразу став похожим на престарелого гопника, а в фотоателье попросил моток ненужной пленки.

— Только обязательно горючей, — добавил Кондаков. — И порежьте, пожалуйста, кусочками по двадцать сантиметров.

— У нас тут не гастроном, — ответила девушка-фотограф, но просьбу окровавленного орденоносца всё-таки выполнила.

Не сходя с места, Кондаков завернул пленку в несколько слоёв плотной бумаги, оставив снаружи кусочек фитиля. Получилось что-то, отдалённо напоминавшее длинный и узкий пакет.

— «Дымовуху» делаете? — догадалась девушка, когда-то и сама развлекавшаяся в школе подобным образом.

— Ага, — подтвердил Кондаков. — Сейчас по Кутузовскому проспекту госсекретарь США поедет. Хочу ему за Саддама Хусейна отомстить.

— Что вы говорите! — воскликнула девушка. — А в утренних новостях об этом ничего не сообщалось.

— Он к нам с неофициальным визитом. По пути из Тегерана в Минск.

Кондаков, настроенный самым решительным образом, устремился к дому, где проживала вдова, а девушка-фотограф, достав из тайника нацболовское знамя и пачку китайских петард, бросилась искать частника, который согласился бы в пожарном порядке доставить её на Кутузовский проспект.

На цыпочках подкравшись к нужным дверям, Кондаков приложил ухо к замочной скважине. Голосов и звона посуды слышно не было, зато ритмично скрипела кровать. Сопеева врачевала своего подбитого дружка самым доступным для женщины способом. И, похоже, положительные результаты уже появились. Стоны, издаваемые Кузей-Федей, имели сейчас совсем другую интонацию, чем полчаса назад.

Вскоре скрип пружин прекратился, в глубине квартиры стукнула дверь и в водопроводных трубах загудела вода. Кто-то из любовников принимал душ.

Пробормотав: «Пора!» — Кондаков поджёг пакет и, дождавшись, когда пламя доберётся до плёнки, сунул его под дверь вдовушкиного жилища, для пущей надёжности законопатив щель ковриком для ног.

Не прошло и минуты, как из замочной скважины вытекла струйка сизого, вонючего дыма, а в квартире раздались приглушённые вопли: «Горим! Горим! На помощь!»

Кондаков, дабы сохранить инкогнито, поднялся этажом выше и приготовился наблюдать предстоящую душераздирающую сцену, так сказать, из галёрки. Впрочем, в случае непредвиденных осложнений он всегда был готов прийти на помощь.

Дверь затряслась от толчков и ударов изнутри. Как это всегда бывает в минуты паники, ключ не поворачивался, а запоры заедали. Однако Кондаков особо не волновался — он верил в самообладание генеральши и в физическую силу её избранника.

В конце концов так оно и случилось. Дверь распахнулась, и оба любовника, окутанные клубами ядовитого дыма, вывалились на лестничную площадку. Нежданная беда, надо полагать, застала Кузю-Федю в постели, поскольку он прикрывал свои обнажённые чресла простыней. Сопеева, на тот момент находившаяся в ванной, успела сунуть голову в ночную рубашку, но лёгкий ситец сразу прилип к мокрому телу и ниже уровня пупка опускаться никак не хотел. Таким образом, задница вдовы, несмотря на свои уникальные размеры, сохранявшая определённую привлекательность, была выставлена на всеобщее обозрение.

Однако крайняя фривольность собственных нарядов занимала «погорельцев» меньше всего. Радость от чудесного спасения не могла затмить животрепещущие материальные проблемы. Толкая своего дружка обратно в эпицентр бедствия, Сопеева вопила:

— Всё сейчас пропадёт! Нищими по миру пойдём! Милостыню будем клянчить! Спасай сумочку, которую я на трельяже оставила! Там и деньги, и документы, и всё на свете.

Прикрыв лицо локтем, преданный Кузя-Федя бросился в задымленную квартиру, а вдова принялась звонить во все соседские квартиры, правда, без всякого успеха. В один из моментов она повернулась к Кондакову передом, оголённым от живота до кончиков ногтей, и тот невольно отпрянул — настолько вызывающе порочна была красота зрелого женского лона.

Тем временем дым понемногу редел, и вскоре на лестничную площадку вернулся Кузя-Федя, прижимавший к сердцу заветную сумочку. Уже который раз на дню он сменил свой облик, превратившись не то в негра, не то в трубочиста.

— Ну слава богу! — Чмокнув мужественного огнеборца в губы, Сопеева принялась проверять содержимое сумочки.

Кондаков, ради одного этого мгновения и затеявший весь нынешний тарарам, буквально впился глазами в её руки. Однако ничего примечательного, кроме тоненькой пачки документов и ещё более тоненькой пачки денег, в сумочке не оказалось.

Но ведь если бы вдова владела оставшимся от мужа бетилом, она в первую очередь стала бы спасать его. Следовательно, гражданку Сопееву, шестидесяти пяти лет от роду, можно было смело сбрасывать со счетов.

Тем временем Кузя-Федя уже заглядывал в очистившуюся от дыма квартиру.

— Вроде бы ничего не сгорело, но воняет страшно, — сообщил он. — И копоть кругом.

— Ничего, зато тараканы передохнут, — сказала из-за его спины рассудительная Сопеева, продолжавшая сверкать голым задом. — На отраве сэкономим.

Дверь за ними захлопнулась, и спустя короткое время пружины кровати вновь заскрипели.

Глава 4

БРАТЬЯ СОПЕЕВЫ

Отправляясь на рандеву с младшим сопеевским отпрыском, Цимбаларь располагал следующей информацией: его зовут Николаем Григорьевичем и он работает редактором в одном малоизвестном издательстве, которое пытается привить отечественной читающей публике вкус к творчеству западных постмодернистов, давно утративших популярность даже у себя на родине.

Тем не менее издательство процветало, о чём можно было судить по качеству плащей и пальто, вывешенных в небольшом уютном гардеробе, где заправлял добрый молодец, которому скорее пристало бы таскать тюки в Речном порту, чем следить за сохранностью чужих шмоток.

Впрочем, гардеробщик выполнял ещё и функции привратника, благо лестница, ведущая в кабинеты редакции, находилась рядом с его закутком.

— Вы к кому? — с вымученной вежливостью осведомился он.

— К Сопееву, — сквозь зубы процедил Цимбаларь, глубоко презиравший всё это недавно народившееся холуйское сословие.

— Вам назначили?

— Что-о-о? — Цимбаларь недобро прищурился.

— Сопеев вас приглашал?

— Ещё чего! Я сам кого хошь приглашу. — Цимбаларь. не любивший щеголять своей должностью, с большой неохотой предъявил удостоверение.

Нельзя сказать, чтобы гардеробщик очень обрадовался такому визитеру, однако дорогу ему заступить не посмел, а лишь деликатно поинтересовался:

— Вы без верхней одежды?

— Без, — проронил Цимбаларь, даже поздней осенью ходивший как бомж, заложивший своё единственное пальто в ломбард.

Редакция занимала от силы пять кабинетов, и Сопеев-младший отыскался в самом крайнем из них, выходившем окнами сразу и на людный проспект, и на тихий дворик. Сидя на подоконнике, он что-то диктовал сухопарой стервозной машинистке, словно бы сошедшей с картины Гогена «Любительница абсента».

Сам Николай Григорьевич росточком вышел в отца, а склонность к полноте унаследовал от матери. В свои сорок он выглядел на все пятьдесят. Украшали его лишь полосы, хотя и сильно поредевшие от лба к затылку, но ещё задорно кудрявившиеся над ушами.

Сдержанно кивнув гостю, о котором его уже успел предупредить по телефону бдительный гардеробщик, Сопеев продолжал диктовать ровным, хорошо поставленным голосом:

— «Кризис, главным свидетелем которого является исчерпание смыслового пространства, поразил всю культуру постмодернизма, что самым непосредственным образом связано с завершением индустриальной фазы развития цивилизации. В условиях прогрессирующего обессмысливания мира писатели утрачивают позицию пророков и приобретают сервильный статус. Ситуация усугубляется моральным релятивизмом и ложной политкорректностью, свойственной современному мейнстриму. В возникших условиях необходимо тщательно изучить основные тренды и определить локусы развития... » Напечатала?

— Угу, — недружелюбно косясь на Цимбаларя, кивнула машинистка.

— Тогда сделаем перерывчик. Ты пока попей кофейку, а я побеседую с нашим гостем.

— Только без эксцессов, пожалуйста. — Машинистка ушла, раскачиваясь, словно грот-мачта в десятибалльный шторм.

— Как это понимать? — Цимбаларь недоумённо глянул на Сопеева.

— Да ерунда, — отмахнулся тот. — Это жена моя, Натка... Вечно у неё какая-то дичь на уме. Баба, ничего не поделаешь.

— А-а-а... Скажите, что такое локусы?

— Качественные инновации, — не вставая с подоконника, ответил Сопеев.

— Тогда всё ясно. — Цимбаларь, в своё время проштудировавший «Словарь иностранных слов» от корки до корки, так ничего и не понял, но признаться в этом не пожелал.

— Рад за вас... Ну а если без дураков, термин «локус» можно перевести простым русским словом «предвестие». Например, знаменитая «Пражская весна» была локусом грядущего краха социалистической системы.

— Значит, если у меня чешется нос, это локус того, что я сегодня напьюсь? — уточнил Цимбаларь.

— В самую точку! — Этот пример пришёлся Сопееву явно по вкусу.

— Тогда уж и про тренды расскажите.

— Да ну их в баню! Все говорят: «тренды» — и я так говорю. Ну в общем-то синоним тренда — тенденция. Везде свой сленг, даже у сантехников.

— Но сантехники своим сленгом общество не напрягают, — возразил Цимбаларь. — А про локусы и тренды уже болтают по телевизору.

— Политологам без специальных терминов никак не обойтись. Попробуй только честно признаться: дескать, про эти дела мы ни хрена не знаем! Сразу с должности слетишь. А пассаж типа: «Для выяснения всех аспектов этой проблемы проводится комплексный анализ, подразумевающий правильно организованную мыслекоммуникацию и метод сценирования» — звучит солидно и обнадёживающе. Напускать словесный туман умеют не только церковники, но и учёные мужи. Положение, так сказать, обязывает.

— Ладно, оставим эти терминологические дебри, — сказал Цимбаларь. — Лучше перейдём к делу.

— Вот-вот! — Сопеев такому предложению даже как бы обрадовался. — Что я там опять натворил?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.