Внезапно стемнело, как будто я на всем бегу влетел под своды туннеля. Все вокруг теперь блестело от дождя, хотя еще секунду назад ветер гонял по брусчатке пыль. Преследователи, как пешие, так и механизированные, пропали, лишь где-то сбоку промелькнула смутная человеческая фигура, одетая совсем иначе, чем они. Творилось черт знает что. Там, где минуту назад была моя нещадно закопченная льдина, торчали в линию три дома. Что за наваждение!

У меня в глазах все замелькало, как в кадрах киноленты, которую пустили с бешеной скоростью, предварительно склеив начало с концом.

Пробежав в этом хаотическом мельтешении света и тени еще шагов десять, я врезался во что-то невидимое, но массивное и упал. Снова посветлело, а следы дождя как ветром сдуло. Огнеметная машина опять скрежетала сзади, но стрелять ей мешала преследующая меня толпа горе-вояк. Далеко справа за громадами домов все еще продолжала дымиться черная плоскость льдины. Белые шарики летали в воздухе, как снежки на масленицу. Один со звонким хлопком раскололся о стену в паре метров от меня.

Когда разум не в состоянии помочь, я всегда даю волю инстинктам. Именно инстинкт подсказал мне, что пора сворачивать в первый попавшийся переулок. Именно инстинкт через полсотню шагов вывел меня к неглубокой канаве, где тем не менее вполне хватило воды, чтобы сбить пламя. И он же окончательно спас меня от преследователей, не позволив проскочить мимо литой чугунной решетки, прикрывавшей вход в городскую клоаку.

Медведь, хоть и потеряв порядочный кусок шкуры, все же ушел от облавы. Теперь, чтобы уцелеть, ему придется стать лисой — забиться в глубокую нору, как можно реже показываться на глаза людям, питаться чем Бог пошлет, присматриваться и ждать. Ну что же, к такой жизни мне не привыкать.

Совсем недавно над городом разнеслась серия гулких и немелодичных звуков, словно кто-то крутнул ручку огромной расстроенной шарманки. На улицах сразу зашаркали и загомонили толпы людей. Как сказал бы мой покойный дедушка: отбой воздушной тревоги. Сильно же здесь боятся таких, как я!

Место, в котором я нашел себе временный приют, особым комфортом не отличалось, как и все подобные сооружения на свете. С потолка обильно капало, стены покрывала мерзкая слизь, ноги по щиколотку утопали в жиже, пахнувшей отнюдь не хризантемами. Повсюду шныряли короткохвостые ушастые грызуны, заменявшие здесь крыс. Мне они были сейчас почти как братья, и, если бы только мог, я с удовольствием угостил их чем-нибудь вкусненьким. Я понимал, если начнется ливень, они своевременно предупредят меня об опасности.

В данный момент я был занят тем, что на ощупь проводил ревизию ущерба, нанесенного моему телу. В разной степени пострадала почти четвертая часть кожи, но глубокие раны отсутствовали, а главное, были целы все кости. Борода наполовину выгорела, поэтому оставшуюся часть пришлось соскоблить ножом. С двумя вещами я никогда не расстаюсь — с вечной зажигалкой из Хархаби и самозатачивающимся лесагетским ножом, который невозможно сломать и трудно потерять: оказавшись на определенном расстоянии от владельца, он издает довольно громкий дребезжащий звук.

Пора было без спешки поразмыслить над сложившейся ситуацией. Что, интересно, занесло меня в этот мир — случайность или предопределенность? Связано ли это как-то с видением, посетившим меня в Леденце? Ответа нет и пока не предвидится. Анализа, безусловно, заслуживает и природа явления, благодаря которому я оказался здесь. Вероятнее всего, тут имел место перенос части пространства из одного мира в другой. Межпространственная щель наоборот… Возможно, все случившееся как-то связано с дальнейшим развитием Тропы. А может, и нет. К этой задачке мы вернемся позднее, когда поднакопим информации. И последний вопрос — менее кардинальный, но для меня как раз самый животрепещущий. Почему, едва оказавшись в этом мире, я сразу стал предметом беспощадной охоты? Логично предположить, что подобные происшествия здесь обычны и хозяева не ждут от них ничего, кроме неприятностей. Отсюда и столь решительные ответные действия. Конечно, в чем-то их можно понять, но я все же терпеть не могу людей, стреляющих прежде, чем успели познакомиться.

Я еще раз потрогал свое бедро, от которого кожа отставала буквально клочьями. Чем это они меня так приласкали? Похоже, какая-то суперкислота. Видал я озера, в которых незадачливый пловец растворялся вместе с костями за час-полтора, встречался и с ящерицей, плевок которой разъедал стальные доспехи, но эта штука похлеще будет. Даже на камне оспины остаются. А что уж про человека говорить… Невольно я вспомнил кровавую кашу, в которую почти мгновенно превратилось лицо несчастного мясника.

Да, после таких дел и Леденец раем покажется. Там хоть заранее знаешь, с какой стороны подвоха ждать. А это место, прямо скажу, мне с самого начала не понравилось. Это вам не шумный и пестрый город вольных торговцев, ремесленников и попрошаек, где легко затеряться в уличной или базарной толчее. Здесь чувствуется жесткий неукоснительный порядок, регламентирующий все и всех. Такая атмосфера бывает во время осады или когда в городе правит безумный тиран, а равно — безумное божество. Вавилон времен Навуходоносора, Рим Калигулы, Венеция дожей, сталинская Москва… Выжить в подобных условиях всегда тяжело, особенно чужаку, одним фактом своего появления здесь поставленному вне закона. Впрочем, мне еще никогда и нигде не было легко. Но раньше азарт гнал меня навстречу опасности, к черту на рога, сейчас же я отсиживаюсь в зловонной норе, выжидая, когда опасность минует сама собой. Что это, приобретенная с годами мудрость или просто усталость?

Такого понятия, как абсолютный мрак, для меня не существует. В случае крайней необходимости я могу видеть, даже не поднимая век. Поэтому мне не составило особого труда заметить объемистый пакет, приткнувшийся невдалеке от меня на сравнительно сухом выступе стены. Судя по тому, что крысы, выказывавшие к сему предмету неподдельный интерес, еще не успели распотрошить его, он появился здесь совсем недавно. Хранить такой пакет мог что угодно, начиная от обыкновенных кухонных отбросов и кончая дохлой комнатной собачкой, но я все же не поленился и дотронулся до него. Пакет был абсолютно сух и даже еще не успел остыть до привычной для подземелья температуры (в таких вещах я тонко разбираюсь). Значит, он попал сюда всего за несколько минут до моего появления.

Примерно час я просидел неподвижно, чутко вслушиваясь и зорко всматриваясь, но не уловил иных звуков, кроме всплеска падающих капель и писка крыс. Ни огонька, ни слабой тени. Искать же следы в этой полужидкой, медленно текущей в сторону центрального коллектора каше было заведомо бессмысленно.

И тогда я занялся непосредственно пакетом. Даже вблизи никакого тиканья слышно не было. Материал тяжелый и плотный, похожий на парусину, но по краям скорее склеенный, чем сшитый. Содержимое довольно занятно и могло быть разделено на три категории. Первая: еда и питье. Сушеное почти до костяной твердости мясо, что-то похожее одновременно и на хлеб, и на сыр — крупнозернистая сыпучая масса, жидкость в прозрачной пузатой баклажке. Всего понемногу — пару раз плотно перекусить. Вторая: одежда из той же ткани, что и пакет. Покроем напоминала трофейный мундир, но попросторнее, а главное, поновее, без дырок и кровавых пятен. К этой же категории относилась и обувь, тяжелая и неудобная, похожая на пару диэлектрических галош из прессованного картона. И третья категория: неизвестно что. Какие-то разъемные кубики, баночки и флакончики с остро пахнущим жидким и желеобразным содержимым. Не то лекарства, не то приправы к довольно неаппетитной на вид пище.

Запихнув все обратно, я вернул пакет на прежнее место. Если это предназначено не мне, то пусть и лежит, где лежало. А если наоборот — не в моих правилах принимать подарки от незнакомых людей. Тем более делать то, к чему тебя принуждают. Ведь содержимое пакета было красноречивее слов: перекуси, выпей, оденься поприличней и выходи наверх, опасности нет.

Меня не потеряли, не оставили в покое, просто охота пошла по другим правилам. (Если только в травлю медведя не вмешалось Общество защиты животных.) Ладно, побегаем. Первым делом сменим засвеченное место. Пусть меня поищут еще раз.

Вскоре, впрочем, выяснилось, что возможность маневра у меня ограниченна. Одни ответвления клоаки были заперты на такие могучие решетки, что свернуть их можно было разве что динамитом, другие оказались затоплены фекальными водами. Соваться в главный коллектор я не решился и после нескольких часов скитаний нашел приют в каком-то тупичке, имевшем сразу два преимущества: единственный путь подхода надежно контролировался, тем более что здесь хватало света, падающего через решетку дождевого стока, а в случае опасности можно было выбраться на поверхность, сдвинув все ту же решетку в сторону.

Поначалу я решил бодрствовать, дожидаясь дальнейшего развития событий, но последние перипетии до того измотали меня, что тяга ко сну из физиологической потребности вскоре превратилась в маниакальную идею. Еще час, подумал я, и можно рехнуться. К чему этот мазохизм? От краткого отдыха хуже не будет.

Заснул я со спокойной душой, а проснувшись, сразу увидел знакомый пакет, валявшийся почти у моих ног. Что, он сам за мной прискакал? Или его крысы притащили? Проспал… Обидно. А ведь до самых недавних пор ко мне (спящему или бодрствующему — без разницы) даже муха не могла подобраться незаметно.

Содержимое пакета было примерно то же плюс обоюдоострый стилет, явно не предназначенный для маникюра или чистки картофеля. Длина стандартная — примерно двенадцать дюймов. Бороздки для стока крови. И вообще штучка красивая. Вот только рукоять неудобная, шершавая, как рашпиль.

Снабдив меня оружием, они продемонстрировали полное доверие. Хотя всерьез сражаться такой игрушкой можно только с крысами. Уж лучше бы свой смертоубийственный керогаз-граммофон подбросили. Хотя нет, я бы и сам не доверил какое-нибудь серьезное оружие, к примеру — гранатомет, первому встречному гостю из другого мира.

Значит, меня по-прежнему настойчиво понуждают выйти на поверхность, намекая при этом, что от внимания неизвестных доброхотов избавиться невозможно. Впрочем, зла они мне не желают. В противном случае этот стилет уже торчал бы в моей глазной впадине или яремной вене (тыкать меня железом в другие места занятие неблагодарное).

Что же, ладно! Я принимаю вызов. Следующий ход за мной. Только не надейтесь, что я стану разыгрывать какой-нибудь общеизвестный дебют под чужую диктовку. Я сыграю вразрез всем правилам. И не в шахматы, а в кости.

Перещупав на предмет обнаружения какой-нибудь радиоактивной или химической метки все швы на одежде, я напялил на себя новый костюмчик, а все остальное постарался уничтожить или схоронить поглубже. Исключение было сделано только для стилета. К еде я даже не притронулся. Нет более надежных вожжей для человеческой психики, чем всякие хитрые снадобья, подмешанные в пищу или воду.

Клоаку я покинул уже не таясь, но совсем не в том месте, где спустился. Впрочем, столь примитивная уловка вряд ли могла обмануть тех, кто дважды безо всякого труда выследил меня под землей, но облегчать их труд я не собирался. Посмотрим еще, где сподручней затеряться — в подполье, с темными, но известными наперечет путями, или на городских улочках и задворках, пути по которым неисповедимы.

За время моего подземного сидения город не стал симпатичнее. Заплаты на его шкуре так и бросались в глаза. Вот дом, трижды разрезанный по вертикали и трижды достроенный из камня другой фактуры и формы. Вот в булыжную площадь вдается клин серой пемзы, еще хранящей следы упорного выжигания. Вот длинная монументальная лестница обрывается вдруг в глубокий котлован, словно выбитый дьявольским копытом, и на дне копошатся люди с тачками и заступами.

Прохожие встречались редко, и вид у всех был крайне озабоченный. Видимо, праздно шататься здесь не принято. Почти все они были одеты, как я.

Я тоже ускорил шаги, внимательно поглядывая по сторонам. Ничего похожего на уличные забегаловки, где можно было бы спокойно посидеть, на моем пути не попадалось. Несколько раз я проходил мимо зданий, построенных все в том же прагматично-унылом стиле, но более приземистых, чем остальные, и, как бы это лучше сказать… более внушительных с виду. Чувствовалось, что стены их раза в два толще обычного, а окна-бойницы, скупо разбросанные по широченному фасаду, можно было сосчитать по пальцам. Возле каждого из этих бастионов стояли молчаливые людские очереди, но я не решился присоединиться к какой-либо из них. Уж очень быстро возвращались те, кто проникал вовнутрь, и, выходя, никто ничего с собой не выносил, не жевал на ходу и не вытирал губы. За такой срок не успеешь ни поесть, ни Божьего благословения получить, разве что щелбана в лоб.

Места, через которое я со льдиной проник в этот мир, мне отыскать так и не удалось — или ориентиры подвели, или там все уже было засыпано и выровнено.

Какой-то прохожий, обгоняя меня, словно случайно задел плечом. Его сжатая в кулак ладонь на мгновение раскрылась, и я увидел в ней клок моей собственной свалявшейся и опаленной бороды. Вот вам и пароль!

И я пошел за этим человеком. Не оставлять же на поругание то, что долгое время согревало мою грудь и удивляло аборигенов Леденца, не имевших на лице никакой растительности. Со спины мой проводник выглядел сущим мозгляком, да еще и прихрамывал немного. Таких в секретные агенты не берут. А впрочем, откуда мне знать местные обычаи и правила. Может, колченогость здесь знак высшей доблести, как, например, у древних инков безобразно растянутые мочки ушей — знак благородного происхождения.

Шагов через двести мы поравнялись с какими-то руинами, внешне напоминавшими все другие дома на этой улице, но выглядевшими на тысячу лет старше. Вокруг было безлюдно, и я решил, что наступил подходящий момент для знакомства. Быстро догнав проводника, я просто взял его поперек туловища и внес под сумрачные, изъеденные временем своды. Он не сопротивлялся и даже ничем не выразил своего удивления. Единственно, чего я был удостоен, так это взгляда — долгого и внимательного, но лишенного чрезмерного любопытства, а тем более приязни. Ничего даже отдаленно напоминавшего оружие, деньги или документы у моего приятеля не оказалось, и я безо всяких церемоний подвесил его за шкирку на какую-то торчавшую из стены ржавую железяку. Почему-то я был уверен, что вреда это ему не причинит. Худ-то он был худ, но на удивление жилист, вертляв и цепок, тут меня не обманешь.

Клочки своей бороды я тщательно развеял по ветру. Если кому-нибудь они понадобятся снова, пусть теперь собирают по волоску. Затем, завернувшись в хламиду, позаимствованную у хромого, я пустился наутек — как можно быстрее, как можно скрытней, как можно ближе к людным местам. Нарвавшаяся на голодного волка овца-одиночка обречена; прибившись к стаду, она имеет весьма солидные шансы на спасение. Секретные агенты редко работают без поддержки, и я уходил где ползком, где зигзагами, путая след и выписывая петли — по темным коридорам от подъезда к подъезду, от дома к дому, от квартала к кварталу, через руины, свалки и пустыри. На тот случай, если бы меня стали искать по запаху, я сменил обувь. Выбросил старые, испытанные сапоги и напялил местные дурацкие бахилы, которые до этого хранил за пазухой. Обувь сама по себе не имеет индивидуального запаха. Для этого ей необходимо пропитаться человеческим потом.

Не жалея ни ног, ни времени, я вскоре достиг сравнительно людных районов и двинулся туда, куда направлялось большинство прохожих. Каких-либо признаков погони заметно не было, и я резко сбавил темп. Сейчас мне следовало сосредоточить внимание на всякой всячине, которая и является повседневной жизнью любого города. Если мне суждено задержаться здесь на какое-то время, надо хотя бы поверхностно познакомиться с местным бытом. Да и откушать чего-нибудь заведомо не отравленного вовсе не помешало бы. Мой добровольный пост что-то затянулся. От лупоглазой сырой рыбины, которую я сожрал, еще пребывая в Леденце, в моем брюхе не осталось даже воспоминаний.

Те немногие слова, которые удалось здесь услышать, не имели ничего общего с известными мне наречиями Тропы. Впрочем, довольно скоро стало ясно, что это язык флективного типа с довольно ограниченным словарем и несложной фонетикой. Язык воинов и ремесленников, а не краснобаев и поэтов.

Ничего даже приблизительно напоминавшего постоялые дворы, лавки, театры или закусочные я не обнаружил (комнатка с мясными тушами, в которой я принял первый бой, была не торговой точкой, а чем-то совсем другим), зато наткнулся на несколько мастерских. За их высокими, опять же каменными, заборами что-то клепали, пилили и жгли.

Присматриваясь к редким самодвижущимся экипажам, похожим одновременно и на колесницу Джаггернаута, и на примитивный паровой автомобиль, я вскоре уяснил принцип их действия. Огромные медные баки являлись бродильными установками, в которых штаммы необычайно эффективных дрожжевых грибков, перерабатывая углеводное горючее неизвестного мне типа (возможно, концентрированный раствор обычных Сахаров), создавали избыточное давление, способное производить механическую работу. Недаром от этих машин постоянно попахивало брагой. Вероятнее всего, и стрелявшее кислотными шариками ручное оружие действовало по тому же принципу.

Кроме того, я стал свидетелем странных развлечений, вызывавших живой интерес местной публики, даже самой занятой на вид. Люди в одинаковых железных масках и кольчужных перчатках выкатывали на середину улицы закрытую черной тканью клетку на колесах. В каждой такой клетке содержалась крупная флегматичная птица, по виду — сущая гарпия с тускло-бронзовым оперением и клювом, похожим на наконечник сарисы [1]. Человек в маске выпускал птицу из клетки, и представление начиналось. Птицу подбрасывали вверх, швыряли о мостовую, трясли, дергали за хвост и крылья, даже ногами топтали. Короче, дразнили самыми варварскими способами. И всякий раз жертва вела себя крайне пассивно — не пыталась улететь и даже не защищалась. Спустя некоторое время этот довольно-таки жалкий спектакль получал одобрение зрителей, после чего странная парочка переезжала на другое место, где все повторялось сначала. Так и не разгадав смысла происходящего, я махнул рукой. Пусть развлекаются как им нравится. Дело вкуса. В конце концов, бой быков и заклинание змей тоже не у всех вызывают восторг.

Продолжая прогулку, я пришел к заключению, что выбраться из города будет весьма нелегко, поскольку со всех сторон его окружали высокие и тщательно охраняемые стены. Были они серые, как и все вокруг, но определенно не каменные. Такой цвет могло иметь железо, долго хранившееся в сухом, бедном кислородом воздухе, или старый чугун. Через каждые сто — сто пятьдесят шагов над стенами возвышались могучие шестиугольные башни.

Я долго шел вдоль бастионов, рискуя привлечь внимание стражников, пока не оказался у ворот, напоминавших двери циклопического сейфа. Они были плотно закрыты, а напротив располагались сразу три готовые к бою огнеметные машины. Впрочем, узенькая калитка сбоку оставалась распахнутой настежь, и при мне через нее беспрепятственно вышли наружу несколько человек.

Как ни в чем не бывало я двинулся дальше, и скоро мое внимание привлек один из прохожих, чье поведение явно не соответствовало общепринятой норме. Например, даже стражники у ворот энергично топали на месте или мотались туда-сюда, как угодившие в клетку волки. А у этого ноги заплетались, и он останавливался через каждые пять-шесть шагов. Мука, написанная на его бледном лице, свидетельствовала, что человек не пьян и не одурманен наркотиками, а скорее всего тяжело болен. Сдавленные стоны несчастного нельзя было не услышать даже на противоположной стороне улицы, но никто из встречных не обращал на них внимания.

Совершенно не соображая, чем можно помочь этому человеку, я продолжал идти за ним следом. Что за жестокосердные люди населяют этот город! Никто не приостановился, никто даже кружки воды не предложил несчастному.

Возле дома-каземата, под стеной которого, как всегда, терпеливо ожидали чего-то с полсотни горожан, больной задержался и сделал несколько неверных шагов по направлению к дверям, но затем внезапно развернулся и побрел, не выбирая дороги. Отойдя не дальше квартала, он медленно присел, а затем резко опрокинулся на спину. Когда я приблизился, он был еще жив и в сознании, но какая-то неведомая сила ломала его тело, то выгибая дугой, то буквально скручивая в калачик. На лице, залитом слезами и слюной, застыла бессмысленная ухмылка. Теперь стало ясно, что он не жилец на этом свете.

Чтобы хоть как-то облегчить страдания умирающего, я сунул носок своего ботинка ему под затылок, до этого колотившийся о камни мостовой. Зрачки налитых кровью глаз сразу уставились на меня, а рука, скрюченные пальцы которой только что скребли одежду на груди, сделала судорожный, но вполне определенный жест: «Уходи!» Он гнал меня — единственного, кто проявил к нему хоть какое-то сочувствие.

Поведение прохожих тоже изменилось. До этого они упорно не замечали агонизирующее прямо посреди улицы тело, теперь же стали медленно собираться вокруг нас в толпу. Послышались не то возмущенные, не то угрожающие выкрики. Булыжник, просвистев в воздухе, угодил мне между лопаток. Я допустил какую-то вопиющую бестактность, и даже умирающий не оспаривал этого. Масла в огонь добавил один из уличных артистов, чуть не сбивший меня своей тележкой с ног. Надо полагать, он просто хотел узнать, что же здесь такое происходит, но его обычно полусонная, вялая птица вдруг дико заклекотала. Черное покрывало разлетелось под ударами ее когтей в клочья. Раскинув хоть и подрезанные, но еще достаточно сильные крылья, она бросилась на меня, как бойцовый петух на соперника, и едва не расшиблась при этом о прутья клетки. Только теперь я разглядел, что птица слепа — на месте ее глаз были глубоко запавшие, слипшиеся от гноя щелки.

На перемену в поведении птицы собравшиеся отреагировали яростными криками. Толпа отхлынула от меня как от прокаженного. Хозяин птицы, бросив свою тележку, побежал куда-то. В конце улицы уже показалось несколько фигур в землисто-бурой униформе. Торчавшие вверх раструбы ружей делали их похожими на бродячий духовой оркестр.

Если я в чем-либо и нуждался сейчас, то только не во внимании официальных лиц. Бережно перевернув умирающего на бок — его только что опять согнуло наподобие лука, — я энергично врезался в толпу. Большинство горожан шарахнулись в стороны, но чьи-то лапы все же попытались ухватить меня за одежду, и я не без удовольствия врезал их обладателю под ребро. Как же! Так я вам и дался, зверье бездушное!

В последних рядах толпы я наткнулся на приземистого малого, мусолившего щербатым ртом здоровенный ломоть чего-то съедобного. Голодным он не выглядел, а значит, вполне мог поделиться со мной. Походя щелкнув его по носу, я завладел этой незавидной жратвой, что вконец распалило собравшихся.

Но я уже быстро свернул в ближайший переулок, нырнул под низкую, облупленную арку, попетлял между громадами домов и оказался на совершенно пустой окраинной улочке. Отсюда и до ближайшего хода в клоаку было недалеко.

Как говорится, я оказался на прежних позициях.

Вновь сидя в сырой и зябкой норе, я раздумывал над планом побега из города.

Канализационная сеть, приютившая меня, скорее всего выходила за пределы стен. Но горожане были бы лопухами, оставив этот путь без контроля. А на лопухов они непохожи — укрепления, которые я видел, могли возвести только весьма педантичные и предусмотрительные люди. Недаром ведь главный коллектор, в который я все же заглянул однажды, с обеих сторон заканчивался тупиками, а стоки уходили неизвестно куда.

Летать, а тем более прыгать наподобие блохи я не умею. Остается либо лезть на стену, либо прорываться в ворота. Ведь должны же их открывать когда-нибудь. Калитку я в расчет не беру — скорее всего она ведет во двор прикрывающего ворота форта. Иначе ее охраняли бы надлежащим образом.

Интересно, а что ждет меня за стенами? Ведь неспроста они поставлены. Против добрых соседей такие бастионы не возводят. Кем мог быть человек, пытавшийся установить со мной связь? (Вопрос о том, как ему удалось меня выследить, пока опустим.) Не тайным ли лазутчиком тех, кто спит и видит эти стены разрушенными, а город лежащим в руинах?

Великие боги, сколько миров я прошел, и даже в самом ничтожном из них кипели гибельные страсти-мордасти, кто-то против кого-то постоянно воевал, плел интриги, сколачивал союзы и составлял заговоры. Люди разных рас и верований, захлебываясь в чужой и собственной крови, делили власть, богатство, землю, воду, женщин (кое-где наоборот — мужчин), скот, символы веры, источники знаний и рыбные промыслы. Как говаривал когда-то один хорошо знакомый мне правитель-поэт, впоследствии сваренный сыновьями в котле с кобыльим молоком:

С тех пор как люди получили разум,

Вселенная утратила покой.

Самоубийц и каннибалов разом

В своих друзьях я узнаю порой.

Почти во всех мирах Тропы, вне зависимости от того, кем они были населены раньше, я встречал себе подобных — людей, зачастую давно утративших привычный человеческий облик, но, бесспорно, принадлежащих к одному биологическому виду. Неистребимые, как тараканы, свирепые, как крокодилы, прожорливые, как саранча, они проникли всюду и обжились в местах, для жизни, казалось бы, совершенно не приспособленных. Куда-то они приходили как завоеватели, куда-то — как слуги, куда-то — тайком, как воры, и везде после этого гибли древние цивилизации, вымирали аборигены, выгорали леса, исчезало зверье, земля сотрясалась от грохота сражений, а воздух — от плача вдов и сирот. Другой мой приятель, нищенствующий философ-самоучка, на склоне лет провозгласивший себя мессией и кастрированный восторженными последователями, проповедовал: «Братья мои кровные, звери с человечьим ликом и змеиным нутром! Горе земле, что носит вас, и позор небесам, взирающим на дела рук ваших. Все меняется в этом мире, но только вы никогда не станете другими. Скорее волки примутся щипать траву, чем вы обратитесь к благу и милосердию. Говоря: „человек“, я говорю: „зло, порок и гибель“. Прозрейте и опомнитесь, пока не поздно. Уйдите из жизни добровольно. Освободите природу от себя и детей своих».

Уж и не помню, сколько раз я оказывался замешанным во всякие свары, вольно или невольно примыкая к одной из сторон, и всегда потом убеждался, что труды мои оказывались бесплодны, а нередко и вредны. Народ, сбросивший чужое ярмо, только о том и думал, на кого бы его надеть снова. Победившие рабы превращались в рабовладельцев, гонимые — в гонителей, униженные и оскорбленные — в торжествующую чернь.

И вот с некоторых пор я зарекся вмешиваться в любые конфликты, даже если их мотивы были внешне как бы очевидны. Как разобраться, кто был прав в свое время — Рим или Карфаген, гвельфы или гиббелины, исмаилиты или иммамиты? Уж если людям и нравится крошить себе подобных в лапшу, пусть делают это без моего участия. Я — пас! Отныне и во веки веков.

Наверное, единственное, что люди так никогда и не научатся контролировать, — это сны. Невозможно вызывать их по заказу или воспрепятствовать их явлению.

Вот и ныне, едва я уснул, как из небытия вернулись полузабытые лица, вновь я ласкал свою давно погибшую возлюбленную, беседовал с теми, от кого уже не осталось и праха, вновь простые человеческие чувства заставляли сжиматься мое сердце, я был таким же, как и прежде.

А потом все рухнуло в бездну, одновременно и беспросветно мрачную и переполненную скрыто кипящей недоброй мощью. Родившаяся там черная молния пронзила меня и, испепелив, унеслась вдаль. Я утратил способность видеть и слышать и уже в этом состоянии осознал, что был поражен вовсе не молнией, а тем самым сверхъестественным Звуком, однажды уже забросившим меня в неимоверную даль. Я вскочил и, двигаясь на ощупь, попытался отыскать дорогу наружу.

Стен вокруг меня не было! Я метнулся сначала в одну, потом в другую сторону, но тут же заставил себя замереть на месте. Если вновь произошел катаклизм, похожий на тот, что застал меня в Леденце, неизвестно еще, где я могу оказаться — может быть, на краю пропасти или посреди бездонной топи.

Постепенно в моих глазах стало светлеть, словно вокруг разгоралась ранняя тусклая заря. Меня окружало нечто похожее на редкий туман или взвешенную в воде легкую муть. Никаких признаков тверди или хляби не просматривалось. Так, наверное, выглядел мир до начала творения. Туман уплотнялся, формируя нечто похожее на человеческую фигуру, с ног до головы закутанную в серый саван. Могу поклясться, я уже где-то видел ее. Никак не реагируя на мое присутствие, призрак, словно гонимый ветром сгусток дыма, проплыл мимо и смешался с другими тенями, окружавшими меня. Из пустоты раздался голос — гулкий, далекий, неразборчивый. И тут же мутное сияние угасло, я услышал монотонный стук капель, одна из которых не преминула скатиться мне за шиворот, а мои ладони коснулись осклизлого холодного камня.

Я вновь был в своем подземелье. Поджилки мои тряслись, а в уши словно вату напихали. Уж и не помню, как я выбрался на поверхность.

Почему-то я ожидал увидеть там что угодно, вплоть до расплавленного железоникелевого океана (есть на Тропе и такой) или космической пустоты. Однако в городе ничего не изменилось — дома стояли на прежних местах, небо грязной простыней все так же нависало над крышами, где-то тарахтел бродильный двигатель, прохожие, как и прежде, деловито сновали по улицам. Любо-дорого было на них посмотреть — все чисто выбриты, предельно любезны друг с другом, аккуратно, хоть и несколько однообразно одеты. Если что-то и случилось, то совсем в другой части города. А может, все это мне только почудилось?

Нет, хватит с меня фокусов! Пора убираться отсюда, пока не поздно. И непременно через стену. Это единственная реальная возможность покинуть город. Только сначала нужно раздобыть веревку покрепче, а к ней какой-нибудь крюк.

Но меня опередили.

Я в последний раз осматривал свое нехитрое снаряжение (веревкой я разжился на одной из окраин, где ею был огорожен участок немощеной мостовой, а крюк изготовил самостоятельно из железного прута), когда моего слуха достигли звуки начавшейся облавы.