ГЛАВА V

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ”ВЛАДИМИРОВОЙ ЛЕГЕНДЫ”

Междоусобицы 1015—1036 гг. Киевский князь Владимир Святославич умер 15 июля 1015 г. [250, с. 115]. Внезапная его кончина произошла в чрезвычайно напряженный момент. За два-три года до своей смерти Владимир раскрыл заговор Святополка, направленный на захват киевского престола. Известие об этом имеется только у Титмара Мерзебургского: ”Упомянутый выше князь (Владимир. — М.Б. ), узнав, что его собственный сын (Святополк. — М.Б ), по тайному наущению Болеслава, готовится к восстанию против него, посадил его в одиночное заключение вместе с женой и ее духовником Рейнберном” [Thit. Chron. 72—73; 247, с. 83; 374].

Святополк, сын Ярополка Святославича, имел больше прав на киевский престол, чем бастард Владимир, поэтому старшее киевское боярство считало его своим лидером. На западе опасную активность проявлял тесть заключенного княжича Болеслав Храбрый. С юга Киеву угрожали печенеги, с которыми Святополк имел союзнические отношения. На севере на открытый конфликт отважился Новгород, где сидел старший (в то время) сын Владимира — Ярослав [250, с. 114—115]. Владимир, боясь оставаться в Киеве, перенес свой двор в хорошо укрепленный Берестовский замок — под надежную охрану ”новой” дружины.

Из Ростова был вызван Борис [250, с. 115; 707, с. 43], которого Владимир, по-видимому, прочил в наследники [634, с. 205]. Он должен был заменить отца на время похода против непокорного Ярослава. Неожиданная болезнь великого князя нарушила все планы и расчеты. В это время с юга пришло известие о движении печенежской орды. Пришлось отложить новгородскую экспедицию и бросить основные военные силы против номадов [250, с. 115].

Именно в это время и произошла трагическая развязка. Создалась необычайно напряженная обстановка. Владимир умер, не оставив распоряжений относительно своего преемника. Борис находился в Печенежской степи вместе с основными силами ”новой” дружины. В Киеве, в заточении, сидел Святополк — особа с бесспорными правами на великокняжеский стол. Приближенные умершего властелина растерялись, боясь прихода к власти Святополка. Возник план: утаить от общественности смерть великого князя, немедленно уведомить о ней Бориса, дождаться его возвращения вместе с войском и далее действовать согласно обстоятельствам. В Печенежскую степь поскакали гонцы.

Узнав о внезапной смерти отца, Борис прекратил поход и форсированным маршем двинулся в Киев. Однако сохранить тайну не удалось. Поддерживавшие Святополка бояре вывезли тело умершего князя из Берестова и выставили в кафедральном соборе [250, с. 115; 707, с. 44. См.: 109; 247, с. 201—205; 755, с. 70—74]. Святополк был освобожден из тюрьмы и провозглашен великим князем. Тем временем Борис дошел до Альты и стал там лагерем. Там он получил новое известие о киевских делах. Он понял, что ситуация изменилась и до-рога к престолу лежит через гражданскую войну. Дружина требовала от княжича немедленно идти в Киев, но тот не решился на военный конфликт. Тогда войско, разочарованное нерешительностью своего вождя, покинуло его и разошлось кто куда [250, с. 118].

Если бы Святополк вовремя узнал о самороспуске дружины Бориса он, очевидно, воздержался бы от рискованных действий. Но в его представлении ростовский князь был опасным претендентом, который во главе восьмисоттысячного войска двигался на Киев. Поэтому он решил ликвидировать соперника. Замысел был осуществлен четырьмя вышгородскими боярами: Путшей, Тальцем, Еловичем и Ляшком [250, с. 118—120].

Однако убийство ростовского князя не решило проблемы окончательно. Источники приписывают Святополку широкую программу полного истребления дома Владимира [250, с. 122; 707, с. 46]. Трудно сказать, в какой степени это обвинение отвечает действительности, но во всяком случае еще два княжича из той династии были убиты: Глеб Муромский и Святослав Древлянский [250, с. 122—126].

Следующей жертвой должен был стать Ярослав, который сидел в Новгороде, однако он получил предупреждение от сестры Предславы. Оно пришло в напряженный момент, когда новгородский князь вступил в конфликт с местной общественной верхушкой [250, с. 127—128; 441, с. 174—175].

Получив известие Предславы о киевских событиях, Ярослав созвал совет из влиятельных новгородцев и просил у них помощи. На удивление новгородцы проявили готовность поддержать своего обидчика в его борьбе против Святополка [250, с. 128; 441, с. 174—175]. Отметим, что в действиях Ярослава, который искал поддержки у обиженных подданных, и в позиции местной знати проявилось дальновидное понимание политической ситуации и взаимной выгоды. Новгородская знать считала Ярослава своим лидером, склонным защищать ее интересы перед Киевом. Под стенами города был заключен договор между местной верхушкой и князем, который гарантировал в случае успеха обеспечение прав и привилегий великого города над Волховом специальным юридическим актом [37].

Сборы в поход не потребовали большого времени, и где-то в августе войско Ярослава, состоявшее из 3000 новгородцев и 1000 варяжских наемников [38] [441, с. 175], выступило в поход. Решительная битва произошла в ноябре или декабре 1015 г. под Любечем и закончилась полным поражением Святополка [250, с. 129; 441, с. 175]. Ярослав вступил в Киев победителем и был провозглашен великим князем. Его соперник бежал в Польшу под защиту своего тестя Болеслава Храброго. Последний вел длительную войну против своего сюзерена, императора Генриха II, и поэтому не имел возможности немедленно оказать зятю военную помощь. Только в начале 1018 г., заключив мирный договор в Будишине, он смог активно вмешаться в русские дела.

Ярослав, выступивший против польского войска, потерпел решительное поражение под Западным Бугом и с несколькими приближенными, минуя столицу, бежал в Новгород [250, с. 130]. 14 августа польские войска вошли в Киев и Святополк вторично стал великим князем [250, с. 130; 581, отд. II., с. 1—2].

Как и следовало ожидать, ситуация быстро обострилась. Польскую дружину расселили по городам и селам Киевской окраины, что, естественно, не нравилось местному населению. К тому же Болеслав держал себя как завоеватель: ограбил киевскую казну, сделал наложницей дочь Владимира Предславу, отправлял в Польшу пленных, захваченных на Руси, и т. п. Все это вызвало общее возмущение и протест. Даже Святополк понял необходимость сопротивления интервентам, которые поставили его у власти, и призывал своих подданных к активному выступлению [250, с. 131]. Началось постепенное истребление польских воинов.

Болеслав, боясь остаться без войска в явно враждебной стране, бросил своего ”неблагодарного” зятя на произвол судьбы, а сам, захватив киевскую казну, обесчещенную Предславу и дважды изменника Анастаса Корсунянина (который,изменивши когда-то Византии в пользу Руси, теперь предал Русь в пользу Польши), вернулся в Гнезно [там же].

Тем временем Ярослав, заручившись поддержкой новгородцев, срочно собрал новое войско и двинул его против Святополка. Последний, не дожидаясь вооруженного столкновения, бежал к печенегам [там же]. Ярослав вторично занял Киев и окончательно вернул себе великокняжеский титул. Судьба Святополка остается неясной. По официальной версии — летописной и агиографической [там же, с. 131—133; 707, с. 54] — он потерпел поражение в битве на Альте и вскоре погиб. В отличие от этого Эймундова сага — эпическое произведение, современное самим событиям, предлагает иной вариант: Святополк был убит еще до вооруженного столкновения, во время похода на Русь, сподвижниками Ярослава — варягами Эймундом и Рагнаром [552, с. 98—100]. Некоторые исследователи отдают предпочтение последней версии [375, с. 554]. В конце концов подробности гибели князя, прозванного ”Окаянным”, не имеют для нас решающего значения. Важным является тот факт, что Святополк проиграл в междоусобной борьбе и окончательно сошел с политической арены.

Однако борьба за власть в стране не прекратилась. Против Ярослава выступили новые претенденты на великокняжеский стол, среди которых наиболее опасными были Брячеслав Изяславич Полоцкий и Мстислав Владимирович Тмутараканский. Первый был племянником Ярослава. Выступление началось в 1021 г. захватом Новгорода, но закончилось мирным договором [250, с. 133]. Ярослав вынужден был уступить Брячеславу города Витебск и Усвят и признать относительную независимость Полоцкого удела.

Значительно сложнее оказались отношения с Мстиславом, который в 1023 г. также заявил претензии на великокняжеский стол. Разгромив Ярослава под Лиственом на Черниговщине, он был близок к осуществлению мечты [там же, с. 133—136] и даже выпускал печати с титулом МЕГАС

Только после смерти Мстислава в 1036 г. Русь вновь объединилась под властью киевского князя [250, с. 138]. Именно на это время приходится начало интенсивной государственной, просветительной и строительной деятельности Ярослава, которая принесла ему прозвище ”Мудрый”. Русь вступила в период своего наивысшего подъема.

Идеологические мероприятия Ярослава. Деятельность Ярослава Мудрого представляет собой одну из наиболее ярких страниц древнерусской истории. Воображение поражают широта и многогранность идеологической программы, упорно и последовательно осуществлявшейся великим князем. Она охватывала архитектуру, градостроительство, изобразительное искусство, литературу и книжное дело, публицистику, философию, науку, школьное просвещение, кодификацию права и т. п. Подробную (хотя, понятно, и не полную) характеристику этой деятельности находим в ”Повести временных лет” под 1037 г. [там же, с. 139—141].

Культурная деятельность Ярослава преследовала ту же цель, что и внешняя политика, — преодоление центробежных тенденций, укрепление государства и его границ, противодействие всяким попыткам внешнего влияния на русские дела, рост международного авторитета Киевского государства.

Это вполне закономерно. Расширение Киевского детинца (создание так называемого ”Города Ярослава” [568]), сооружение грандиозной линии городских укреплений, закладка и строительство новой княжеской резиденции и торжественных храмов — все это имело не только утилитарный смысл, но и играло символическую роль памятника, призванного утвердить престиж Древнерусского государства.

Первым сооружением Ярослава в Киеве был Софийский собор, заложенный в 1017 г. [441, с. 15, 180]. Деревянная церковь с этим же названием, как мы знаем, существовала и раньше. Она была сооружена во времена Ольги и Владимира. Есть основания утверждать, что Владимир задумал и строительство каменной Софии, но не успел реализовать свой замысел. Иларион, в частности, писал, что Ярослав ”акы Соломонъ Давидова, иже дом Божии великыи святыи его прђмудрости създа на святость и освящение граду твоему” (Владимира. — М.Б. ) [413, с. 97].

Во время нападения печенегов летом 1017 г. деревянная София сгорела [Thiet. Chron, 16; 581, II, с. 1], как и другие киевские церкви [250, с. 130; 440, с. 75]. На ее месте, ”на полђ внђ града”, был заложен новый каменный храм, строительство которого, однако, затянулось из-за бурных событий 1018 г. и последующих лет. Предвидеть эти события, естественно, никто не мог. Положение Ярослава в 1017 г. казалось очень прочным [92]. Основная пятинефная часть величественного сооружения была освящена только в 1030 г. Строительство галерей, где разместились резиденция митрополита и университет, затянулось до 1037 г. [441. с. 180].

Так как ”Повесть временных лет” о закладке Софии упоминает в статье 1037 г. (посвященной всей строительной и просветительской деятельности Ярослава), в литературе утвердилась ошибочная точка зрения, будто бы сооружение храма началось только в этом году [271, с. 98—102; 330, с. 55; 387]. Это мнение в свое время считалось господствующим. Оно находит сторонников и в наши дни [37; 39; 499; 867], хотя большинство специалистов склоняются к ранней дате [11, с. 37—38; 76, с. 13—14; 92; 106, с. 155; 145; 153, с. 240—257; 230; 231; 309, с. 250—257; 363; 364; 366, с. 8; 593, с. 62; 612, с. 13; 685; 686, с. 71—78; 689, с. 93—103]. Последняя надежно засвидетельствована Первой Новгородской летописью, которая фиксирует закладку Софии под 1017 г. [441, с. 15], а окончание строительства — под 1037 г. [441, с. 180]. Собственно и сама статья ”Повести временных лет” исключает позднюю дату, так как рассказывает не только об основании церкви, но и о ее украшении, освящении и дальнейшем функционировании. Эта статья написана в 1037 г.: она завершала летописный кодекс, составленный в конце 30-х годов XI в. по заказу Ярослава. В это время Софийский собор был уже действующим храмом.

Новая кафедра строилась в противовес одноименному константинопольскому храму и должна была утвердить высокий авторитет Русской церкви. Этой же цели служила и монументальная живопись, которой украшен интерьер сооружения. Среди прославленных софийских фресок [14; 324; 366; 388; 698, с. 111—160] следует выделить ктиторскую фреску на западной, южной и северной стенах центрального нефа и некоторые светские сюжеты на стенах северной лестничной башни. Первая из них [274; 324; 624; 865] возвеличивала киевский правящий дом. Среди композиций второй группы особенное внимание привлекает фреска, изображающая константинопольский ипподром [366, табл. 251—252] как своеобразный символ византийской политической активности. Однако темой композиции было не само заведение, а прием Ольги при константинопольском дворе, интерпретированный как дипломатический триумф Руси [151].

Аналогичную роль выполняли и две патрональные церкви, построенные вслед за Софией, как элементы единого архитектурного ансамбля. Одна из них посвящена св. Георгию (патрону киевского князя), другая — св. Ирине (патронессе великой княгини).

Замысел нового торжественного центра древнерусской столицы, очевидно, возник одновременно с закладкой Софии, то есть в 1017 г. Неблагоприятные для Ярослава события 1018—1024 гг. помешали реализации задуманного проекта. София была построена и освящена, однако закладка ”Города Ярослава” состоялась только в 1037 г. после смерти Мстислава Тмутараканского и восстановления государственного единства Руси. Центральным сооружением новой линии городских укреплений стали Золотые ворота — соперник одноименных ворот в Константинополе. Это было уникальное сооружение, которое не имело аналогий в строительстве того времени [271, с. 237—249]; оно выполняло не только утилитарные, но и символическо-престижные функции.

Параллель Константинополь — Киев упорно и последовательно воплощалась в строительной деятельности Ярослава. Это не случайно. Киевский князь, который вслед за своим отцом принял императорский титул, стремился поднять престольный город на уровень государственной претенциозности. ”Соперник Константинополя” (как называет Киев хронист XI в. Адам Бременский [581, отд. II., с. 3]) должен был стать достойным конкурентом ”второго Рима”.

Важным компонентом идеологической программы Ярослава Мудрого были мероприятия, связанные с развитием литературы и книжного дела. Заботами великого князя при Софийском соборе возникла своеобразная академия — кружок хорошо подготовленных книжников и ученых, занятых не только переводами с греческого и переписыванием готовых текстов, но и созданием новых литературных произведений, которые должны были воплощать и пропагандировать теоретическую платформу эпохи. Последствием такой деятельности стало создание первой на Руси княжеской библиотеки [250, с. 141], которая вместе со скрипторием занимала Михайловский придел Софийского собора. Лидером академии был Иларион, который в 1051 г. стал митрополитом [там же, с. 143—144].

На протяжении 30-х и 40-х годов в Софийском кружке было создано большое количество оригинальных произведений — публицистических, агиографических, исторических. Среди последних центральное место принадлежит так называемому Древнейшему летописному своду 1037 г. Содержание этих произведений было подчинено четко сформулированной доктрине, суть которой хорошо изложена в ”Слове о законе и благодати” Илариона [413, с. 78—100].

Иларион был выдающимся ученым (что подчеркнуто в летописи [250, с. 144], общественным деятелем, первым киевским митрополитом-русином по происхождению. Им создана интересная концепция общечеловеческой истории, которая базировалась на неоплатонической философской основе. Главным ее тезисом было учение об эманации — излиянии света (который считался высшей и идеальной формой бытия) на тьму. В этом видели суть диалектического развития вообще. Проецируя неоплатоническую онтологию в сферу социального развития, Иларион вводит понятие закона и благодати как двух ступеней озарения, которые определяют главное содержание всемирной истории.

Закон, по Илариону, является низшей ступенью, которая находит свое отражение в Ветхом завете. Благодать — высшая степень озарения, отраженная в Новом завете. Закон — рабство, благодать — свобода. Соответственно неоплатонической концепции божественная первооснова бытия (свет) представляет собой единство, тогда как несвет (тьма) — множественность. Эманация является переходом от множества к единству. Реальная суть общечеловеческой истории, по мнению Илариона, заключается в постепенном приобщении народов к христианству. Отсюда вытекает принципиальное равенство всех народов, которые приобщились к благодати, — тезис, явно противопоставленный византийской теории Вселенской церкви и Вселенского государства, на роль которых претендовал Константинополь.

На этой основе строится и политическая платформа произведения — вопрос о месте Руси во всемирной истории и в системе христианской Эйкумены. Утверждение мысли о величии народа и Киевского государства находит у него патетическое обоснование. Иларион подчеркивает, что еще до христианизации Русь была ”вђдома и слышима всеми конци” [413, с. 92]. Особенной славы достигла она после приобщения к благодати. Русь не нуждается ни в чьей опеке, не говоря о главенстве; любое господство в принципе противоречит благодати, то есть свободе. Молодое государство бросает вызов старой империи. Именно Византию имеет в виду автор, когда говорит о старых мехах, в которые не следует наливать молодое вино. Называя Византию ”новым Иерусалимом” [413, с. 97], Иларион стремился подчеркнуть противодействие империи распространению христианства. Ощутимый антииудейский подтекст концепции появился под влиянием ”Речи Философа” с актуальной исторической переакцентовкой на византийский ”неоиудаизм”. Подобно тому как Константин был вынужден перенести крест из Иерусалима от иудеев, которые не приняли Христа, в Константинополь, так Владимир перенес крест из Византии на Русь. Здесь Иларион подходит к центральной теме своего произведения — определению исторической роли Владимира, изображаемого в роли просветителя Руси, достойного канонизации. Ради этого и были написано ”Слово”. Софийский кружок книжников, вне всякого сомнения, выполнял социальный заказ, подводя теоретическую базу под задуманную Ярославом Мудрым идеологическую программу, направленную на создание культа национальных святых.

Иларион считал наивысшей заслугой Владимира то, что он пришел к крещению сам, без какого-нибудь импульса извне (как проповедь миссионеров или впечатление от увиденных чудес). В этом отношении он сравнивает его с Константином Великим, признанным церковью ”равноапостольным”.

Интересной частью произведения является место, которое Иларион отводит разуму в процессе распространения ”благодати”. Он ставит Владимира особенно высоко потому, что тот, принимая решение, руководствовался только собственным разумом, благодаря внутреннему озарению. Отсюда — идея ”равноапостольности”, связанная с представлением о сверхчувственном принятии решения.

Планы канонизации. Идейная направленность ”Слова о законе и благодати” имеет откровенно практическое содержание — подготовку канонизации Владимира Святославича как официально признанного просветителя Руси. Культ национальных святых играл важную роль в утверждении авторитета любой церкви в любой стране христианской Эйкумены. Поэтому понятно, что Ярослав Мудрый, разрабатывая всестороннюю идеологическую программу, не мог пренебречь и этой стороной дела.

То, что проблема канонизации занимала почетное место в перечне мероприятий Ярослава, давно известно в литературе. Д. С. Лихачев писал: ”Ярослав упорно настаивает на признании святыми княгини Ольги, варягов-христиан (отца и сына), убитых язычниками в Киеве при Владимире, и своих братьев Бориса и Глеба. Канонизация Ольги и варягов-мучеников была решительно отклонена Византией, но настойчивость Ярослава в отношении Бориса и Глеба сломила упрямство императора” [359, с. 50].

Цитированный отрывок справедливо отражает общую ситуацию, хотя и требует некоторых уточнений. Выше отмечалось, что канонизация Ольги и ”варягов” Иоанна и Федора произошла еще до 988 г., следовательно, Ярославу не было необходимости ставить эту проблему вновь. Зато идея канонизации Бориса и Глеба ярко отражена в публицистике времен Ярослава и последующих десятилетий. Однако положительное решение вопроса задерживалось, и акт официального утверждения новых святых состоялся только в 70-х годах XI в., уже после смерти Ярослава. Самым удивительным является отсутствие в приведенном списке имени Владимира Святославича, которому отводилось главное место в экклесиастических планах Ярослава.

Литература, посвященная Владимиру, которая возникла в правление Ярослава, была вызвана именно подготовкой канонизации просветителя Руси и должна была подтвердить необходимость этого акта. ”Слово” Илариона, представлявшее собой программно-декларативный документ; начальное ”Житие”, особенно летописная статья, включенная в свод 1037 г., являются элементами единой системы, суть которой выразительно проявляется в текстах. Не подлежит сомнению, что провозглашение Владимира ”равноапостольным” святым было своеобразной кульминацией Ярославовой экклесиастики. Другие кандидаты (не исключая Бориса и Глеба) должны были удовольствоваться второстепенной ролью. Однако именно здесь Ярослава ожидало поражение.

Напряженность русско-византийских отношений в конце 30-х — начале 40-х годов хорошо известна и не вызывает дискуссий [333, с. 386—399; 348; 352; 354, с. 349—350; 466, с. 79—80; 894][39]. В значительной степени она имела церковно-религиозную окраску [157; 247, с. 11; 359, с. 46—50; 381, с. 367; 506; 508, с. 90—92; 509, с. 103—104]. Понятно, что византийская администрация стремилась использовать формальную зависимость Русской церкви от константинопольской патриархии для давления на Киев, причем не только в церковных, но и в государственных делах. Поэтому вполне естественна отрицательная реакция Ярослава на такую тенденцию; в этом проявилось стремление Киева противостоять византийскому влиянию.

Не будем специально рассматривать этот вопрос, однако отметим, что проблема канонизации русских святых сыграла в этом далеко не последнюю роль. К сожалению, неразработанной остается хронологическая последовательность событий, которые в конечном итоге привели к вооруженному столкновению 1043 г. Нам не известно, в каком году Ярослав обратился в Константинополь с требованием канонизации Владимира, Бориса и Глеба; не известно, когда пришел ответ на это требование и т. п. Следовательно, возможны два варианта, которые представляются более-менее вероятными. Возможно, наметившийся конфликт привел к нежелательной реакции Константинополя. Однако не менее вероятным является и то, что именно этот отказ стал одной из причин открытого конфликта. Впрочем, нельзя исключать и более сложную коллизию, в которой оба фактора действовали параллельно, углубляя и обостряя друг друга.

Во всяком случае мысль о канонизации Владимира не получила поддержки в Константинополе и была решительно отвергнута. Идея ”равноапостольности” сыграла в этом роковую роль. Патриархия отказалась признать Владимира Святославича святым, ссылаясь на отсутствие чудес и чудесного. То, что книжникам Ярослава казалось главным козырем в их теории обернулось главным просчетом. Банальная схема с чудесами, примененная в отношении Бориса и Глеба, сработала значительно лучше, и оба княжича были признаны святыми.