ПЯТНАДЦАТЬ

В пятницу утром Квиллер сидел за своей печатной машинкой и тупо смотрел на ряд клавишей. Он давно должен был написать статью, но в голове у него не было ни одной мысли.

Прошло три дня с тех пор, как он нашёл распростёртое тело Маунтклеменса во дворе, четыре дня с тех пор, как Нино свалился с подмостков, и девять дней со дня убийства Ламбрета.

Усы Квиллера подергивались. По-прежнему оставалось в силе предположение, что все три смерти связаны. Один и тот же человек убил владельца галереи, столкнул Нино с подмостков и зарезал Маунтклеменса. И тем не менее существовала возможность, что первое убийство совершил Маунтклеменс.

Телефон на столе прозвонил три раза, прежде чем Квиллер снял трубку.

– Я подумал, тебе будет интересно узнать, что отдел по расследованию убийств получил информацию из аэропорта, – сообщил Лодж Кендал.

– Да? И что они узнали?

– Алиби подтверждается. Маунтклеменс числится в списке пассажиров трехчасового самолета.

– Задержки рейса не было?

– Нет, самолет улетел точно по расписанию. Ты знал, что авиакомпания записывает фамилии пассажиров и хранит списки три года?

– Нет. Очень хорошо, что они это делают, Спасибо за информацию.

Итак, у Маунтклеменса было алиби. И Квиллер получил подтверждение своей версии. Только один человек, говорил он себе, имел мотив для всех трёх преступлений, обладал достаточной силой, чтобы воткнуть нож в человека, и имел благоприятную возможность подтолкнуть Нино к смерти. Только Батчи Болтон.

Квиллер вернулся к своей печатной машинке, задумчиво посмотрел на зелёные клавиши и чистый лист бумаги,

Батчи, он знал это наверняка, имела серьёзные претензии к Эрлу Ламбрету. Она думала, что он надувал её при продаже работ и умалял её достоинства. Более того, Ламбрет подбивал свою жену дать отставку Батчи. Обиды, подобные этим, могли распалить воображение женщины, которая имела личные проблемы и была склонна к припадкам ярости.

Если убрать Ламбрета, могла рассуждать она, Зоя снова будет моим лучшим другом, как в старые времена.

Но на пути к сердцу Зои было ещё одно препятствие – Нино, к которому Зоя проявляла нескрываемый интерес. Если с Нино произойдёт несчастный случай, Зоя, возможно, с большим энтузиазмом отнесется к возобновлению девической дружбы.

Квиллер присвистнул сквозь зубы, когда вспомнил ещё один факт, по словам миссис Бахвайтер, идея поставить творение джанк-скульптуры на подмостки принадлежала Батчи.

После устранения Нино Батчи обратила внимание и на другие проблемы. Маунтклеменс представлял угрозу счастью Зои и её карьере, и Батчи, свирепо защищая подругу, могла убрать это последнее препятствие…

– Ты всегда выглядишь таким загадочным, когда пишешь? – раздался мягкий голос.

Испуганный, Квиллер поспешно вскочил на ноги.

– Прости, мне не следовало приезжать к тебе без предварительного звонка, но я выехала в город подстричься и решила заодно заглянуть к тебе. Девушка в приемной сказала, что я могу пройти. Я не отрываю тебя от чего-нибудь важного?

– Нисколько, сказал Квиллер. – Рад, что ты зашла. Пойдём пообедаем.

Зоя прекрасно выглядела. Он представил себе, как наслаждаясь любопытными взглядами, он вводит её в пресс-клуб.

Но Зоя сказала:

– Не сегодня. Спасибо. У меня есть другие дела. Я буквально на пару минут.

Квиллер нашёл для неё стул, и она подвинула его поближе к стулу Квиллера.

Понизив голос, она сказала:

– Я должна кое-что поведать тебе – это лежит на моей совести.

– Это поможет расследованию?

– Не знаю. На самом деле не знаю. – Она оглядела комнату: – Здесь можно говорить?

– Абсолютно безопасно, – успокоил её Квиллер. – Записывающая аппаратура музыкального критика выключена, а человек за соседним столом полностью погружен в себя: последние две недели он пишет статью о налогообложении.

Зоя постно улыбнулась:

– Ты спрашивал, на какие средства Маунтклеменс приобретал свои шедевры. Я уклонилась от ответа, но потом решила, что ты должен знать, потому что косвенно это отражается на вашей газете.

– Каким образом?

– Маунтклеменс участвовал в прибылях галереи Ламбретов.

– Ты имеешь в виду, что твой муж платил ему?

– Нет. Маунтклеменс владел галереей.

– Он был фактическим владельцем?

– Да, – кивнула Зоя. – Эрл был только наёмным служащим.

– Вот это да! – выдохнул через усы Квиллер. – Маунтклеменс мог одновременно рекламировать свою галерею и уничтожать конкурентов, а «Прибой» платил ему за это. Почему ты не сказала об этом раньше?

Руки Зои задрожали.

– Мне было стыдно, что Эрл в этом участвовал. Я надеялась, что это умрёт вместе с ним.

– Твой муж обсуждал дела галереи дома?

– Нет, до недавнего времени я понятия не имела, что Маунтклеменс связан с галереей, и узнала об этом несколько недель назад, когда мы с Эрлом откровенно обсудили Маунтклеменса. Именно тогда он сказал мне, что Маунтклеменс является фактическим владельцем галереи. Для меня это было шоком.

– Могу в это поверить.

– Я испугалась, что Эрл вовлечён в это дело. После того разговора он начал больше рассказывать мне о том, что происходит в галерее. Он ужасно много работал, часто переутомлялся. Работа хорошо оплачивалась, но её было слишком много. Маунтклеменс больше не хотел никого нанимать или просто не хотел рисковать. Всё делал Эрл. Помимо встреч с клиентами он мастерил рамы для картин и вёл всю бухгалтерию.

– Да, я слышал это, – сказал Квиллер.

– Эрл вынужден был бороться со всеми бюрократическими препонами правительства и укрываться от налогов.

– Укрываться от налогов, я не ослышался?

Зоя горько усмехнулась:

– Неужели ты думаешь, что такой человек, как Маунтклеменс, сообщал обо всех своих доходах?

– И что твой муж думал об этом мошенничестве?

– Он говорил, что это касается только Маунтклеменса. Эрл просто делал то, что ему говорили, и не нёс ответственности. – Зоя прикусила губу. – Но мой муж хранил полную запись реальных сделок.

– Он делал два отчета параллельно?

– Да. Один для себя.

– Он собирался использовать эту информацию?

– Эрл хотел положить этому конец. И потом ещё неприятности со мной. Вот тогда Эрл и предъявил Маунтклеменсу свои требования.

– Ты слышала их разговор?

– Нет, но Эрл передал мне все подробности. Он потребовал, чтобы Маунтклеменс оставил меня в покое, и пригрозил ему.

– Могу представить себе, как легко было напугать нашего покойного сотрудника, – сказал Квиллер.

– О да! Он был напуган, – подтвердила Зоя. – Он знал, что мой муж не шутит. Эрл пригрозил, что предупредит налоговую инспекцию. У него имелись записи, которые доказывали мошенничество. Он даже мог получить вознаграждение от правительства за информацию.

Квиллер откинулся на стуле.

– Да, это могло вылиться в крупные неприятности.

– Если бы стало известно, кто настоящий владелец галереи, боюсь, «Дневной прибой» тоже выглядел бы неважно.

– Это в лучшем случае! Другие газеты обязательно подлили бы масла в огонь. И Маунтклеменс…

– Маунтклеменс предстал бы перед судом. Эрл говорил, что за обман инспекции он мог получить приличный срок.

– Это был бы конец для Маунтклеменса во всех отношениях.

Они молча посмотрели друг на друга, потом Квиллер нарушил паузу:

– У него был сложный характер.

– Да, – пробормотала Зоя.

– Он действительно разбирался в искусстве?

– У него были прекрасные знания. И между прочим, в его отзывах не было фальши. Всё, что он хвалил в галерее Ламбретов, было достойно похвалы – картины, графика, джанк-скульптура Нино.

– А как же Скрано?

– Его концепция неприлична, но техника безупречна. Его работы имеют классическую красоту.

– Всё, что я вижу в них, – это нагромождение треугольников.

– О, но пропорции, замысел, глубина – и всё это в точной геометрической структуре! Великолепно! Немыслимо великолепно!

– А твои собственные картины? – резко спросил Квиллер. – Так ли они хороши, как говорил о них Маунтклеменс?

– Нет. Но они станут такими. Грязные тона, которые я использовала, выражали хаос в моей душе, но сейчас всё закончилось. – Зоя хладнокровно улыбнулась Квиллеру. – Я не знаю, кто убил Маунтклеменса, но это самое лучшее, что могло случиться. Злоба промелькнула в её глазах. – Я не думаю, что есть какие—либо сомнения относительно того, кто убил моего мужа. В тот вечер Эрл остался в офисе, чтобы поработать с книгами… Я думаю, он ждал Маунтклеменса.

– Но полиция говорит, что Маунтклеменс улетел в Нью-Йорк в три часа дня.

– А я думаю, что он поехал в Нью-Йорк в большом автомобиле, который был припаркован в аллее. – Зоя резко встала, собираясь уходить. – Но теперь, когда его нет, никто ничего не докажет.

Квиллер поднялся, и Зоя протянула ему руку в мягкой кожаной перчатке. Она сделала это почти весело.

– Я должна поторопиться. У меня назначена встреча в Пенниманской школе. Они берут меня на работу. – Зоя ослепительно улыбнулась и вышла из офиса летящей походкой.

Квиллер посмотрел ей вслед и подумал, что сейчас она свободна и счастлива… Но кто освободил её?

За свою следующую мысль он возненавидел сам себя: если это была Батчи, интересно, в какой степени идея принадлежит ей?

Какое-то время Профессиональная Подозрительность спорила в нем с Личной Симпатией.

Последняя утверждала: «Зоя прекрасная женщина, она не способна на такое злодеяние. И несомненно, человек порядочный!» На что Профессиональная Подозрительность отвечала: «Она достаточно энергична, чтобы взвалить убийство мужа на критика теперь, когда тот умер и не может себя защитить. Она продолжает выдавать информацию по кусочкам» всегда тщательно продуманную, которая делает Маунтклеменса мерзавцем».

«Но она такая мягкая, привлекательная, талантливая, интеллигентная! И этот голос – как бархат!»

«Она умная женщина. Два человека убиты… и она срывает банк! Было бы интересно знать, кто задумал все эти маневры. Батчи могла сделать грязную работу, но она недостаточно умна для того, чтобы разработать план. И кто дал ей ключ от задней двери галереи? И подсказал мысль осквернить фигуру женщины, чтобы бросить подозрение на сексуально озабоченного мужчину? Зоя даже не заинтересована в Батчи. Она просто использует её».

«Но глаза Зои! Такие глубокие и честные…»

«Ты не можешь доверять женщине только за красивые глаза. Остановись и подумай, что могло случиться в ночь убийства Маунтклеменса. Зоя позвонила ему, назначила свидание и предупредила, что она прокрадется через безлюдную аллею к воротам, ведущим во внутренний дворик. Вероятно, она делала так всегда. Она постучит, Маунтклеменс выйдет и откроет ворота. Но на этот раз вместо Зои перед воротами стояла Батчи с коротким, широким и острым лезвием».

«Но Зоя такая прелестная женщина! И этот мягкий голос! И эти коленки!»

«Квиллер, ты дурак. Ты не помнишь, как она пригласила тебя поужинать в ночь убийства Маунтклеменса?»

Когда вечером Квиллер приехал домой, разговор с самим собой был продолжен.

«Ты поддался на уловку этой беспомощной женщины и позволил сделать из себя посмешище. Помнишь, как она кусала губы, вздыхала, называла тебя „таким понимающим“? Всё это время она играла в свою игру, мучительными откровениями и прозрачными намёками создавая себе алиби… А ты заметил отвратительный блеск в её глазах сегодня? Это был тот же беспощадный взгляд, что и у нарисованного кота на картине в галерее Ламбретов. Художники всегда рисуют самих себя. Ты разгадал её».

Квиллер долго сидел, глубоко погрузившись в мягкое кресло и потягивая трубку.

Наконец Коко нарушил тяжёлое молчание.

– Извини, старина, – сказал Квиллер. – я не очень-то настроен общаться сегодня.

Он выпрямился и спросил себя: «Что это за большой автомобиль, на котором, по словам Зои, Маунтклеменс ездил в Нью-Йорк? Чей он?»

А Коко заговорил снова, на этот раз из коридора. Его речь была мелодичной последовательностью звуков. Квиллер вышел в холл и обнаружил, что Коко резвится на лестнице. Стройные лапы кота, напоминающие длинные стебельки нотных знаков, наигрывали мелодии, носясь вверх-вниз по застланным красным ковром ступенькам. Заметив Квиллера, он взбежал вверх и посмотрел вниз, всей своей позой и лёгким подергиванием ушей приглашая последовать за ним.

Квиллер внезапно почувствовал нежность к этому маленькому дружелюбному созданию, которое знало, когда необходимо общение. Коко мог быть более забавным, чем представление в кабаре, и временами лучше, чем успокоительное. Он давал много и требовал мало.

– Хочешь посетить своё старое жилище? – Квиллер поднялся за Коко и отпер дверь квартиры критика.

Издав восхищённую трель, кот вошёл и обследовал квартиру, обнюхав каждый угол.

– Приятных запахов. Коко! Скоро приедет эта женщина из Милуоки, продаст дом и возьмёт тебя с собой, будешь кататься как сыр в масло.

Коко как будто понял и прокомментировал это высказывание следующим образом: он прервал свой обход и лёг на спину, облизывая себя.

– Я делаю вывод, что ты предпочел бы жить со мной.

Коко иноходью помчался по направлению к кухне, прыгнул на своё старое место на холодильнике, не нашёл там подушки, пожаловался и спрыгнул вниз. С надеждой он обследовал угол, где обычно стояла его тарелка и мисочка с водой. Там ничего не было. Он мягко запрыгнул на кухонную плиту, где горелки дразнили его слабым запахом сваренного на прошлой неделе бульона. Отсюда Коко изящно перебежал к разделочной доске, движимый воспоминаниями о жарком, котлетах и домашней птице, обнюхал шкаф с ножами и сбил одно лезвие с магнитного бруска.

– Осторожно! – воскликнул Квиллер. – Ты можешь поранить лапу. – И повесил нож назад, на магнит.

Когда он выравнивал его относительно трёх других ножей, усы подали ему сигнал, и Квиллер почувствовал внезапное желание спуститься вниз, во двор.

Он пошёл в кладовую за фонариком. Интересно, почему Маунтклеменс спускался по пожарной лестнице без него. Ступеньки были опасными, с узкими площадками, обледеневшие.

Думал ли критик, что идет встречать Зою? Накинул ли он своё твидовое пальто на плечи? Спустился ли он вниз без электрического фонарика? Не взял ли он нож вместо него? Пятый нож с магнитного бруска…

Маунтклеменс оставил свою искусственную руку наверху. Такой тщеславный человек, несомненно, не сделал бы этого перед встречей с любовницей. Но если он хотел её убить, протез был ему не нужен»

Квиллер поднял воротник вельветового жакет и начал осторожно спускаться по пожарной лестнице в сопровождении любопытного, но идущего без особого энтузиазма кота. Ночь была холодной. В аллее было тихо.

Репортёр захотел посмотреть, как открывается дверь во двор, в каком направлении падает тень, насколько хорошо в темноте виден человек. Он исследовал массивные дощатые ворота с тяжёлым испанским замком и ременными петлями. Открывая ворота, Маунтклеменс остался стоять за ними. Одно движение визитёра, и он был бы пригвождён к стене. Почему—то Маунтклеменсу не удалось застать свою жертву врасплох, и жертвой стал он сам.

Пока Квиллер размышлял и водил фонариком по обледенелым кирпичам дворика, Коко, обнаружив тёмное пятно на кирпичном полу, внимательно обнюхивал его.

Квиллер грубо подхватил кота под живот:

– Коко, фу!

Он быстро поднялся по лестнице, неся кота, который скулил и визжал, словно его пытали. На кухне Маунтклеменса Коко уселся на пол и привёл себя в порядок. В результате этой короткой прогулки по грязной улице он запачкал когти и подушечки лап. Пройдясь по коричневым пальчикам похожим на лепестки цветка, он распространил действие своего языка повсюду – мыл, чистил, причесывал и дезодорировал всё единственным, но эффективным инструментом.

Внезапно кот сделал паузу, оставив язык высунутым, а пальчики – вычищенными только наполовину. Его горло исторгло слабое урчание. Он встал, напряжённо застыв, потом неспешно подошёл к гобелену и поскрёб лапой угол.

– Там ничего нет, в этой старой кухне, только пыль, – сказал Квиллер, но в усах защипало, и внезапно он почувствовал, что кот знает больше него.

Он взял фонарик, закатал угол гобелена, открыл дверь и спустился вниз по узкой служебной лестнице. Коко уже ждал его внизу, не произнося ни звука, но когда Квиллер взял его на руки, то почувствовал, что каждый мускул кота вибрирует от напряжения.

Квиллер резко распахнул дверь в старую кухню и быстро осветил фонариком помещение. Там не было ничего, что могло бы оправдать беспокойство Коко. Квиллер провел лучом по мольберту, грязному столу, холстам, сложенным возле стены. Потом, ощущая какое-то беспокойство в области верхней губы, он осознал, что холстов стало меньше, чем он видел в прошлую ночь. Мольберт был пустым. Не было и робота, который стоял на раковине.

Он потерял бдительность и перестал контролировать кота, и Коко спрыгнул на пол. Квиллер повернулся и осветил фонариком гостиную. Она по—прежнему была пуста.

Коко исследовал кухню. Он прыгнул на раковину, покачался на краю, потом бесшумно перескочил на стул, на стол. Когда он водил носом над предметами, лежавшими на столе, рот его был приоткрыт, усы торчал и он показывал зубы, царапая одновременно стол возле мастихина.

Квиллер стоял посреди комнаты и пытался собраться с мыслями. Здесь происходило что-то странное. Кто был на этой кухне, кто унёс холсты и зачем? Пропали две картины с роботами. Что ещё взяли?

Квиллер положил фонарик на стойку так, чтобы свет падал на несколько оставшихся в комнате холстов, и развернул один.

Это был Скрано! Великолепие оранжевых и жёлтых треугольников, итальянская художественная мягкость, превосходный стиль, необыкновенная глубина… Квиллер даже потрогал поверхность пальцем. В нижнем углу стояла знаменитая подпись, исполненная прописными буквами.

Квиллер отложил картину в сторону и развернул другую. Снова треугольники. Эти были зелёными на синем фоне. На остальных холстах тоже были бесчисленные треугольники: серые на коричневом, коричневые на чёрном, белые на кремовом… Менялись пропорции и расположение, но все треугольники принадлежали кисти Скрано.

Гортанное бормотание Коко привлекло внимание Квиллера. Кот обнюхивал оранжевые треугольники на жёлтом фоне. Интересно, сколько это может стоить? Десять тысяч? Двадцать? Возможно, даже больше, учитывая, что Скрано больше не пишет.