Глава 4

— Я должен найти его!

Голос прозвучал так явственно, что я была вынуждена ответить:

— Здесь никого нет. Уходите.

И поглубже зарылась в постель.

— Он где-то здесь, — пробилось ко мне. — Я столько лет жду этой минуты... И теперь я знаю, что он рядом, совсем близко...

Я резко села на кровати и чуть не вскрикнула. Голова раскалывалась, в висках стучало.

У самой стены стоял какой-то тип. Ужасный, синевато-серый... Бог мой! Я же голая до пояса! Схватив одеяло, я натянула его до подбородка и приказала громким шепотом:

— Выметайтесь отсюда!

Он совсем не смотрел на меня. Взгляд его был устремлен куда-то в самый угол комнаты. Я тоже глянула туда. Ничего интересного.

— Это произошло так давно, — продолжал вещать незнакомец у стены, — но для меня это было словно вчера...

— Если вы немедленно не уберетесь из моей комнаты, я закричу.

Казалось, он меня не слышал.

— Они считают, что это я ее убил. Как будто я мог убить ее! Мою прекрасную обожаемую Мэри! Да я пылинки с нее сдувал. Я любовался, жил ею... Нет, Мэри убил один из этих подонков, что съезжались на мои вечеринки. Зачем я принимал этот сброд? Что за затмение разума? Почему я не поинтересовался, что они делают в подвале? И разве после этого я не кретин?! Они поклонялись сатане! Они принесли ему в жертву мою несравненную Мэри! Боже, как представлю, что Мэри, окровавленная, лежит на алтаре...

— Кто вы? — вскрикнула я. — Вы — сумасшедший? Любите пугать публику своими откровениями?

Но этот гад снова пропустил мои слова мимо ушей. Он говорил и говорил, его челюсти, как жернова, перемалывали ужасные признания:

— Они нарисовали на ее высоком чистом лбу раздвоенное копыто. Нарисовали ее же кровью. Они попрали все святое... Тот, кто расчленил тело моей Мэри, понесет жестокое наказание. Он заплатит дороже, чем остальные сатанисты. Нет, это не оккультизм, это преступление. Они все заплатят, и очень дорого...

Внезапно незнакомец исчез — растаял в воздухе, как сизый туман. Потом неожиданно появился снова, причем лицо его стало огромным.

— Слушайте меня, — произнес он загробным голосом. — Вы должны помочь разыскать убийцу. Я должен отомстить, и я отомщу! Справедливость восторжествует!

Он помолчал. Я тоже не открывала рта. Тогда монстр продолжил свой монолог:

— Они все виновны, все, кто был тогда в подвале, в том числе и Джон Меннинг...

— Да отстаньте вы от меня, — не выдержала я. — Не знаю я вашего Джона Меннинга.

Вряд ли незнакомец разобрал эту реплику, потому что зубы мои выбивали отчаянную дробь. Дрожа от страха, я еще выше натянула одеяло.

— Грехи отцов переходят на их детей, но вы можете искупить грех отца, — ответил мне этот сумасшедший.

Его синюшное лицо вдруг заколыхалось, затуманилось.

— Я приду еще раз... Мы поговорим... Скоро... И исчез. Испарился.

Нервы мои были напряжены до предела, сердечко колотилось, как у пойманной птички. Что происходит? Кто этот человек? А может, я сошла с ума? Неужели я подвержена галлюцинациям?

Я принялась трясти головой, чтобы сбросить остатки сна и окончательно протрезветь. Боль из висков переместилась куда-то в область лба. Лоб стал тяжелым-тяжелым, я не удержала голову и уткнулась носом в подушку. «Сейчас умру». Как ни странно, но эта мысль успокоила меня, и я уснула крепким сном.

Открыв глаза, я увидела Селестину.

Голова моя больше не болела, хотя я слышала какой-то гул и звон. Глаза открылись с трудом, но все же открылись, что, несомненно, было личной победой. Слава Богу, утро. У зеркала вертится Селестина. Она в белом бюстгальтере, отделанном тончайшими кружевами, и белых трусиках.

— Привет, — сказала я и не узнала своего голоса: он принадлежал не веселой девушке Мэвис, а какой-то мегере-алкоголичке.

— Привет, Мэвис, — ответила Селестина. — Ну, как ночка?

— Удалась. Спасибо, что разбудила.

— Пустяки.

Она взяла щетку и принялась расчесывать волосы, корча в зеркале премиленькие гримасы.

— Иган рассказал мне, что выкинул вчера этот жирный Бэнкрофт. Странно, что ты попалась на его удочку. Он опоил тебя!.. Между прочим, ты провела эту ночь в моей комнате.

— Это твоя комната?

Я мгновенно вскочила на ноги. Глянув на меня, Селестина так и покатилась со смеху.

— О... Извини, Мэвис...

— Это я должна извиняться.

Новый взрыв хохота.

— Никогда еще не видела, чтобы девушка спала в таком виде, — смеялась Селестина.

— Понимаешь, вчера я не могла найти молнию в брюках... Проклятые брюки никак не поддавались, — принялась оправдываться я.

Мой ответ вызвал очередной прилив смеха. Пришлось насупить брови.

— Ну да, в брюках... И что тут такого?

— Извини, Мэвис. Мне не следовало смеяться.

На самом деле было видно, что Селестина забавляется от души.

— А почему тебя не было здесь вчера, когда я ложилась спать? — спросила я, подозрительно косясь на эту чертовку.

— Я захотела прогуляться перед сном, а, когда возвращалась, столкнулась с Иганом. Он мне все рассказал и посоветовал не трогать тебя. Я вошла, увидела, что ты спишь в моей постели, и решила переночевать в твоей. Неплохое решение?

— Да, — буркнула я. — А этого Бэнкрофта, если он захочет рассказать мне свою очередную пьесу «под лимонад», я просто кастрирую. Если бы не Иган Ганн...

Я натянула на себя блузку, надела сапожки.

— Тебе, Мэвис, надо принять душ, — посоветовала Селестина.

— Душ и аспирин.

— А вот я по-настоящему была пьяной только один раз, — призналась Селестина, мигом утратив веселость. — Провела, так сказать, эксперимент. Ну и нализалась... Бр-р... Это избавило меня от алкоголя раз и навсегда. Не переношу даже запаха.

— Ты правильно поступаешь. Алкоголь — гадость! Ну и кошмары меня мучили! — я тяжело вздохнула. — Знаешь, что мне привиделось? Вот здесь, у стены, стоял какой-то сумасшедший: лицо синюшное, руки синюшные, костюм сине-серый... Он разговаривал со мной! Нет, точнее будет сказать, разговаривал сам с собой. А потом как начал пугать...

— У меня сон был получше, — Селестина мечтательно закатила глазки. — Представляешь, лежу я на диванчике, а рядом со мной — супермен. Красивый, накачанный... Волшебная музыка... Он шепчет мне слова любви... И тут входит мама и говорит, что пора на репетицию.

— А вот мой «супермен» даже не заметил, что я сижу перед ним на кровати полуголая.

— А может, это был коммивояжер, продававший бюстгальтеры и прикидывавший, какой именно подойдет тебе? — усмехнулась подружка.

Я неодобрительно хмыкнула. А Селестина снова рассмеялась.

— Наверняка он страшно разочаровался: тебе, Мэвис, не нужны никакие бюстгальтеры. Высокая грудь — убытки для коммивояжеров.

— Да нет же, не был он продавцом... И на меня не смотрел. Бормотал о каких-то сатанистах... Причем, один из этих людей виновен больше других и ему надо отомстить в первую очередь... Бред, одним словом. Ну да, ладно. Пойду под душ.

— Правильно. А я тебя подожду. А потом мы пойдем завтракать.

Приняв душ, я поняла, что могу обойтись и без аспирина. Голова уже больше не гудела, глаза смотрели ясно. Забросив чертовы брюки подальше, я облачилась в мини-юбку. Если есть ноги — зачем их скрывать?

Селестина уже поджидала меня, и вместе мы спустились в столовую. На Селестине тоже была мини-юбка — раза в три короче моей. Лично я стараюсь такие не надевать. Наденешь — а потом даже наклониться не можешь. Почему-то у мужчин мини-юбки вызывают немедленное желание ущипнуть или похлопать девушку по тому месту, которое обычно спрятано от их завидущих глаз. Мало ли кому что нравится! Не обязательно же руками трогать. Помню, когда я отдыхала в Италии, у меня вся попка была в синяках. Ужасно!

Завтрак мне не понравился: еда, как говорится, на скорую руку. Кто же ее, интересно, готовил? Мы с Селестиной в одиночестве попивали кофе, потом к нам присоединились Нина, Уолтер и Иган. Композитор выглядел бодрым и свежим, а престарелая парочка — как с того света. Лица помятые, под глазами — мешки... Вплыла Трейси Денбор. Ну и страшилище! Она напялила на себя красные шорты — это при ее-то фигуре! — и белую длинную рубаху.

— Откуда такое похоронное настроение? — закричала Трейси с порога. — Кто умер?

— Бога ради, Трейси, помолчи, — зашипела на нее Нина. — И не надо играть перед нами. Я не сомневаюсь в твоих способностях. Ты — настоящая вамп.

— Да-да, — замурлыкал мистер Томчик. — Я убедился этой ночью...

Он покраснел.

— Ты был настоящим тигром, — заулыбалась Трейси, — а притворялся котенком.

Нина криво усмехнулась, а я подумала, что старички, видимо, провели бурную ночь. Интересно, как далеко они зашли?..

Уолтер подавился пирогом и закашлялся.

— Что-то вы все расслабились, — пробормотал Иган Ганн. — Ничего не имею против вечеринок, плясок и тому подобного, однако не мешало бы и поработать. Напоминаю, что на это утро у нас было запланировано очень много. Не так ли?

— Разумеется, — фыркнула Нина таким голосом, как будто композитор сказал нечто неприличное.

— Ну конечно! — поддакнул мистер Томчик.

— Это ваши проблемы, а не мои, — процедила Селестина, но на нее никто не обратил внимания.

— И должна вам заметить, мой дорогой мистер Ганн, — Нина прищурила глаза, — что вы напоминаете мне говорящего попугая: «Работать, работать...».

— Извините, если мое замечание задело вас, дорогая «подружка Бланта», — насмешливо улыбнувшись, парировал Иган Ганн. — Не шокирует, что я вас так называю? Мы ведь понимаем, что это шутка...

— Еще раз пошутишь, мальчик, — убью!

Глаза Нины Фарр налились кровью. Ну и дела!

Иган Ганн рассмеялся.

— Хорошо, все шутки — в сторону. Мне кажется, что...

В этот момент в столовую ввалился Алекс Блант, такой же помятый, как и остальные экс-звезды, и такой же мнимо веселый.

— Привет! — заорал он.

От его утробного рева у меня сразу заболела голова. Жаль, все же, что я не приняла аспирин.

— Ну что, живы? — вопрошал Блант, оглядывая Нину, Трейси и Уолтера. — Неплохо покувыркались, а? Ночная оргия завершается утренним кофе! Приветствую вас, дети мои!

— Явился фигляр, — тихо сказала Селестина. — Сейчас начнет мозги пудрить, обзывать «детьми», «придворными», «рабами»...

— Дорогой Алекс, — защебетала Нина,; — все прекрасно, но поубавь громкости. Твой голос — это какой-то звериный рык. Сохрани голосовые связки для следующей ночи. А днем говори потише, если не хочешь, чтобы твои гости оглохли.

— Ты права, милая, — и Алекс отвесил Нине поклон. — Извините, миссис Меннинг, что я оглушил вас.

— Миссис Меннинг? — встрепенулась я, сразу вспомнив ночной кошмар. — А кто тогда Джон Меннинг?

— Мой бывший муж, — отрезала Нина Фарр.

— И мой отец, — сказала Селестина.

— Твой отец?!

— Да, — Селестина удивленно посмотрела на меня. — Я думала, что ты это знаешь.

— Нет... Значит... Я как-то не сообразила, что у твоего отца есть имя... и фамилия...

— Джон Меннинг был не только моим отцом, но и самым лучшим другом.

Она вздохнула и принялась вертеть в пальцах хрупкую кофейную чашечку.

Алекс, даже не усевшись как следует за стол, тут же схватил самый большой кусок пирога и принялся торопливо запихивать его в рот — как будто кто-то мог отобрать у этого тучного быка его пайку. Жуя, он разговаривал сам с собой:

— Джон... Славный был парень. Второго такого человека я не встречал. В один прекрасный день он появился в моей жизни и сказал: «Мистер Блант, вы должны сыграть роль ковбоя в музыкальном сериале! Это будет настоящей сенсацией». И знаете что? Он оказался прав!

— На этот счет были разные мнения, — прошелестела Трейси.

— Помолчи, много ты понимаешь... — Алекс бросил в нее недобрый взгляд. — Джон видел дальше всех. Ну и что с того, что я не умел петь и, тем более, не умел скакать на лошади. В кино немые говорят и безногие танцуют. Самое главное — успех! Успех любой ценой. И он у меня был!

— Верно, Алекс, — сказала Нина, и голос ее стал сухим и ломким. — Но мне неприятны твои похвалы в адрес бывшего муженька: те пять лет, которые я с ним промучилась, были настоящим адом.

— Кто в вашей семье мучился больше: ты или Джон? — усмехнулась Трейси.

— Меня тошнит от вас! — выкрикнула Селестина и рывком встала из-за стола.

— Сядь и прекрати истерику! — прикрикнула на нее мамаша. — Что за детские выходки? Ты не ребенок! Создала культ папочки и молится! Лучше бы постаралась понять меня и разобраться в том, что было. Твой обожаемый отец — мерзавец! Он хорошо сделал, что умер, иначе...

Она поперхнулась своей злобой и умолкла. Селестина села, плечи ее опустились. Если бы не сотрапезники, которые не без интереса наблюдали за этой сценой, Селестина наверняка расплакалась бы. Я ощутила вдруг прилив необъяснимой нежности и сочувствия... Да, с такой мамочкой, как Нина, радости мало, это ясно.

— Тогда была другая эпоха, — изрек Иган Ганн. — Добиться успеха можно было легко, один раз удачно спев песенку или покрасовавшись на лошади. Золотое времечко!

— Что вы имеете в виду? — Трейси подняла брови и уставилась на композитора немигающим взглядом.

— В сороковых годах фильмы создавали особую атмосферу, которой так не хватало в реальной жизни. В пятидесятых, когда о войне уже забыли, все изменилось...

— Те фильмы были просто очень хорошими, — возразила Трейси. — Настоящие шедевры.

— Не думаю, — Иган взглянул на Нину. — Давно хотел спросить вас: почему вы перестали?..

— Что перестала? — быстро произнесла она.

— Почему вы перестали сниматься в кино? И вы, и Трейси Денбор вдруг так резко сошли с экранов...

Нина тревожно взглянула на Селестину и с трудом отвела глаза.

— Мы перестали сниматься, потому что... Просто студии стали приглашать других актеров.

— Поменялись вкусы, — вставил мистер Томчик. — Золотая жила оказалась выработанной. Зрители захотели чего-то другого, более современного, а ковбойские штучки приелись...

— У меня есть свое мнение на этот счет, — сказал Иган Ганн. — Я специально изучал материалы и вот что скажу: фильмы с участием Нины Фарр и Трейси Денбор все время приносили студии стабильный доход. Например, последний фильм с вашим участием — кажется, он назывался «Лунный свет хрустального замка» и вышел в сорок восьмом — дал два миллиона прибыли. Что еще надо! Но тем не менее, как это ни покажется странным, вас перестали снимать.

— Зато другие музыкальные фильмы принесли громадные убытки, и на студии перепугались, — пояснила Трейси. — Поэтому решили не рисковать.

— То же самое произошло и с моим поющим ковбоем, — протрубил Алекс Блант. — Продюсеры не хотели искушать судьбу и вкладывать деньги в постановку, которая может провалиться.

— И что же с вами было все эти годы? — не унимался композитор. — Вам не хотелось вернуться на экран или на сцену?

— Ради чего? — фыркнул Алекс. — У нас были слава и деньги. Разве не к этому стремится каждый? Потом появились отвлекающие моменты...

— Я, например, вышла замуж, — скривилась Нина. — Лучше бы пошла в билетерши.

— А вы? — Иган посмотрел на Алекса. — У вас не было желания вернуться к прежней работе?

— Для чего? Мне было и здесь хорошо.

— Ваш дом связан со скандалом. Убийство Мэри Блендинг и самоубийство Олтона Эсквита в сорок седьмом году...

— Ну уж нет! Я купил дом через два года, когда все забыли историю Эсквита. Купил задешево, между прочим!

— Он заплатил столько, сколько ему отвалили за одну ковбойскую песенку, — хихикнула Трейси.

— Так, значит, скандал произошел в сорок седьмом?! — воскликнула я. — Мне сказали, что Олтон Эсквит был звездой немого кино, и я решила, что все, связанное с этим домом, происходило еще до войны.

— Олтон действительно был звездой, — кивнула Трейси, — но к сорок седьмому году о нем стали забывать. Олтону повезло: он «взлетел» еще в те времена, когда налоги были просто смешными, и шутя сколотил состояние. После смерти на его банковском счете осталось несколько миллионов!

— Мне это надоело, я хочу прогуляться, — заявила Нина и встала. — Пойдем, Уолтер.

— Я с тобой, дорогая.

Я видела, что мистер Томчик еще не допил свой кофе, но он поспешно отодвинул чашку и встал.

— Какие замечательные темы для бесед за столом, — холодно произнесла Нина. — Сначала — про моего мужа-мерзавца, потом — про этого самоубийцу Эсквита!

— Когда же мы будем работать? — опять заныл композитор.

Алекс, жуя и заглатывая очередную порцию, глянул на часы. Едва прожевав, он сказал:

— В половине одиннадцатого собираемся в гостиной.

— Ладно, — бросила Нина и, схватив Уолтера под руку, потащила к двери.

Последним в столовую явился Берт Бэнкрофт. Пряча глаза, он пробормотал «Привет», уселся на место Уолтера Томчика и плеснул себе в чашку из серебряного кофейника.

— Как спали, гений? — саркастично спросила Трейси. — Или вы этой ночью творили? Писали стихи? Сочиняли новое либретто? Трудились над книгой?

— Пытался уснуть, — прохрипел драматург.

— Вас тоже мучили кошмары? — произнесла я ледяным тоном.

Берт посмотрел на меня и страдальчески сморщился. А затем поспешно уткнулся носом в кофе. Шея его побагровела и мочки ушей стали красными.

— А вы знаете, я не видел ни одного его фильма, — неожиданно произнес Иган Ганн.

— Вы не видели фильмов по сценарию Бэнкрофта? — Алекс посмотрел на композитора в недоумении.

— Да нет же! Бэнкрофта я знаю, как облупленного. Я говорю про Эсквита. Что он представлял собой как личность? Как выглядел?

И тут на меня что-то нашло. Я решила разыграть это сборище идиотов от кино.

— Могу описать, — громко произнесла я. — Не очень высокий, скорее блондин, чем шатен, волосы длинные, зачесаны за уши, лицо с мелкими чертами, слегка вытянутый нос с острым кончиком, подбородок тоже заострен... Такое ощущение, что Эсквит вот-вот вас клюнет... Странно, но обычно женщины обожают таких уродцев...

«Чего завелась, Мэвис? — думала я про себя. — Молчала бы в тряпочку. Так нет же, разозлилась и понесла...»

За столом установилась напряженная тишина. Я налила себе еще кофе и принялась размешивать сахар. Позвякивание ложечки было каким-то зловещим.

Я подняла глаза. Все смотрели на меня и только на меня. Алекс Блант даже перестал жевать.

— Я что, описала Бестера Китона?

— Нет, — Алекс откинулся на спинку кресла. — А где вам удалось посмотреть немые фильмы?

— Я не видела немых фильмов. Я родилась попозже.

Моя улыбка вышла неестественной.

— Он умер в сорок седьмом... Вы не могли помнить его... Вы были тогда еще ребенком... — Трейси смотрела на меня недоверчиво.

— Кто «он»?

— Олтон Эсквит!

— Я не помню и не могу помнить Олтона Эсквита.

— Но вы... вы видели его! — в глазах Алекса Бланта вспыхнул огонь. — Вы описали его так, что Олтон как живой...

— Ну и что?

— Как вы смогли рассказать о человеке, которого не знали и не помнили!

Мне стало не по себе.

— Я описала вам человека из своего кошмарного сна. Этой ночью мне приснился блондин с длинными волосами и заостренным носом. Он стоял у стены и что-то говорил, говорил... А сам весь такой сине-серый...

— У меня было нечто похожее! — воскликнул Бэнкрофт. — Только мой кошмар был лиловым. Какие-то гномики бегали по мне и кололи иголками. А потом...

— Да помолчите же вы! — гаркнул на Бэнкрофта Алекс. — А вы, Мэвис, расскажите все с самого начала. Вам приснился сон, да? Как будто в комнате появился Олтон Эсквит — ненатурально синий...

— Да, так оно и было, — кивнула я. — Только я не знала, что это Эсквит.

— Что он говорил? — Трейси навалилась на стол и тяжело задышала.

— Говорил, что я должна помочь ему... Кажется, он собирался кому-то мстить...

— Что еще?

Я видела, что Алекс и Трейси затаили дыхание. Моя попытка улыбнуться ни к чему не привела.

— Кажется, в чем-то оправдывался. Сказал, что все думают, будто это он убил свою несравненную красотку, а на самом деле он обожал ее и сдувал пылинки. И еще сказал, что это не оккультизм, а преступление. Потом были угрозы... Вот, вроде, и все.

— Мэвис, вы ничего не утаиваете? — вкрадчиво спросила Трейси.

— Припоминаю... Эсквит говорил про свой долг — отомстить. И еще он сказал, что Джон Меннинг, хотя и был той ночью в подвале, виновен меньше других.

Рядом со мной раздался глухой стон. Я повернула голову: бледная Селестина сидела, закусив губу. Черт побери, Джон Меннинг — ее отец. Я совершенно забыла про это обстоятельство.

— Прости, Селестина, я не хотела...

— Ты тут, Мэвис, ни при чем. Расскажи, чем все это кончилось.

— Чем-чем... — я пожала плечами. — Эсквит сказал, что лично мне придется искупить грех моего отца. Какая-то абракадабра, бред пьяного осла. Ну а потом... Вдруг все исчезло. Синий туман — и все. Эсквит растаял, как призрак.

— Мэвис должна расплатиться за грехи отца? — медленно произнес Иган. — Действительно бред пьяного осла. Какое отношение имеет отец Мэвис к Олтону Эсквиту?

— Это вы все ослы! — яростно заговорила Селестина. — Призрак приходил не к Мэвис, а ко мне. Он решил, что разговаривает со мной. Мэвис случайно перепутала комнаты и ночевала в моей спальне.

— Ну вот что, если мы не прекратим этот разговор, то скоро все помешаемся, — прервал ее Алекс. — Мэвис приснился кошмар. Больше говорить не о чем. Разве что... Почему призрак упомянул имя Джона Меннинга да еще заявил, что Меннинг виновен, так как находился в подвале?

— Клянусь: я узнаю это, — прошептала Селестина.

Глава 5

«Ну как его не люби-и-ить!»

Берт Бэнкрофт закончил зонг, напевая с листа. Нина зажала уши, потому что Берт страшно фальшивил. За роялем сидел Иган Ганн. Чтобы перебить впечатление от пения своего соавтора, он несколько раз повторил последнюю музыкальную фразу.

— Отвратительно, — заявила Нина. — Не знаю, как я такое буду петь. Между прочим, этим зонгом завершается первый акт.

— Все не так уж плохо, — сказал Уолтер. — Жизнеутверждающая мелодия, ритм, темп...

— Мелодия хорошая, — согласилась Трейси, — только слова пошлые. В каком притоне наш драгоценный Берт слышал нечто подобное?

— Текст можно доработать, — отдуваясь, произнес тучный Алекс. — Главное, понять, что за смысл мы хотим вложить в эту песенку.

Нина сверкнула глазами.

— Не доработать, а переписать! — воскликнула она.

— Иначе мюзикл провалится с треском! — добавила Трейси и многозначительно посмотрела на Бланта.

— Трейси права, — Нина разъярилась не на шутку. — А ты, Алекс, тупоголовый, как...

— Да что вы так набросились! — взмолился Берт Бэнкрофт. — Текст вполне нормальный. Я изложил... хм, в стихотворной форме события первого акта, чтобы зрители еще раз все обдумали, вникли...

— Безмозглый мешок с соломой!

Нина поняла, что переборщила, и сбавила тон.

— Ну, извините, Берт. Песня не должна быть глупой или скучной. И вовсе не обязательно пересказывать все, что происходило в первом акте. Слова могут быть о чем угодно, но пусть у зрителя возникает ассоциация... Вы понимаете, о чем я говорю? Мне нужна легкая, запоминающаяся, яркая песня с простыми, но доходчивыми словами. Ее будут потом напевать в машине, под душем, на прогулке... Это шлягер, хит... Может, вас стукнуть по голове, чтобы дошло?! Черт-те что! Я не обязана объяснять автору прописные истины!

Эта свара мне порядком надоела. Вот уже два часа они ругались, обзывали друг друга по всякому поводу и вообще без поводов. А за окном сияло солнышко и пели птицы. Почему я должна выслушивать так называемые «творческие споры»? И не отправиться ли на природу? «Творцы» настолько заняты собой, что вряд ли заметят мое отсутствие.

Так и получилось.

С каким наслаждением вдохнула я полной грудью свежий воздух! Да здравствуют душистые травы и ласковый ветерок!

Я пересекла двор и остановилась у небольшого озерца. Очень хотелось искупаться, но берега были топкими, заросшими травой, а воду покрывала ряска, так что я решила не рисковать.

Я стояла и смотрела на озеро, как вдруг за моей спиной раздалось:

— Остатки былой роскоши... Все заканчивается одинаково: гниение и распад...

Обернувшись, я увидела маленькую старушку, похожую на сушеное яблоко.

— Да, плесень и гниль — это ужасно, — сказала я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

Понять, сколько моей собеседнице лет, было невозможно. Седые прилизанные волосы обтягивали ее череп, кожа на шее была ужасающе морщинистой, дряблой, на лбу и щеках виднелись пигментные пятна, но вот глаза... Они поражали своей голубизной и яркостью. Старушка напялила на себя какой-то мешок из синей груботканой материи. Он болтался на ней, как на колу. Обуви я не видела, потому что подол платья доходил до самой травы, но не сомневалась, что на ногах у этой ведьмы какие-нибудь деревянные башмаки или плетеные сандалии.

— Доброе утро, — поприветствовала меня старушка.

Я из вежливости ответила:

— Доброе... Меня зовут Мэвис. Мэвис Зейдлиц.

— А меня зовут Агатой. Все собрались? Сидят в доме?

— О ком вы говорите? — опешила я.

— Я говорю про эту рыжую сучку, ее прихвостня и ненаглядную дочурку.

Сказав это, она сделала вид, что пошутила, обнажив в улыбке ряд неровных потемневших и выщербленных зубов.

— А ты почему здесь? — прищурила она глаз.

Я поведала вредной старушке «легенду», сочиненную Ниной, про то, что моя мать когда-то работала с ней на одних подмостках.

— Ложь, — уверенно заявила эта особа. И снова улыбнулась, показав свои отвратительные зубы.

Я вспомнила, что лучший вид обороны — нападение.

— А вы, Агата, что делаете здесь?

— Старая прислуга, как всегда, у ног хозяина, — ответила старуха.

И внезапно залилась кудахтающим смехом, от которого у меня по спине поползли мурашки.

— Значит, вы работаете у Бланта?

— Я связана с этим домом, — туманно ответила Агата. — Была здесь еще до Бланта. И останусь, когда его... и остальных уже не станет.

— Что вы подразумеваете, говоря «остальных не станет»?

— Думай что угодно, — она поджала губы.

— Кому вы прислуживаете: мистеру Бланту или его жене?

— Этой толстой потаскухе? Только не ей. Она была шлюхой и ею умрет! Я вижу человека насквозь. Я — ясновидящая.

Неожиданно взгляд ее стал неподвижным. Агата уставилась на меня своими голубыми пронзительными глазами, и сердце мое ушло в пятки. Отчего-то я страшно испугалась.

— Ты — неплохая девочка, — сказала наконец эта ведьма. — Ты тоже можешь видеть то, что скрыто пеленой времени, но твои способности не развиты. Ты боишься их развивать.

Она вдруг резко повернулась, оглядела окрестности и приложила свой корявый скрюченный палец к губам.

— Мэвис, ты ведь видела его!

— Кого?

— Олтона Эсквита.

— Который был хозяином этого дома? Но он же умер!

— Дух Олтона пребывает здесь... Нет ему места ни на небесах, ни под землей. Так будет продолжаться, пока не восторжествует истина и не очистится имя Олтона от наветов. И это скоро произойдет. Скоро!

Глаза Агаты засверкали, голова закивала в такт словам.

— Скоро! Скоро!

— А вам откуда известно? — не выдержала я.

— Мне известно, потому что я обладаю даром ясновидения.

Она снова уставилась в мое лицо.

— Э... Да без тебя это дело не сдвинется с мертвой точки. Вижу-вижу: ты причастна. Только будь осторожна, девочка. Берегись!