– В общем, ей надоело сидеть без дела, – задумчиво произнес я, – тогда она изготовила бомбу, пристроила ее к звонку и стала ждать, когда кто-нибудь нажмет на кнопку.

– Самоубийство! – вскричал пораженный Полник. – Возможно, вы уже раскрыли это дело, лейтенант.

3

Это был стиль испанского модерна, со штукатуркой под мрамор. «Моя соломенная хижина», – пели когда-то о жилищах такого рода. Патио – внутренний дворик – окружен высокими стенами и обсажен шестью красивыми пальмами, но ни одна из них не принесла ни одного финика. Я позвонил у входной двери, предварительно не без трепета взглянул на звонок, и, не получив ответа, пошел по аллее к «остин хелею», когда услышал всплеск, донесшийся из патио. Я остановился и услышал, как хриплый голос тихонько и фальшиво напевает. Пела Кей Стейнвей. Дверь в патио была закрыта, но не заперта. Я толкнул ее и вошел.

Я очутился перед бассейном. На другом его конце я заметил что-то белое, потом опять услышал всплеск. Я закурил и стал терпеливо ждать.

Она проплыла кролем три четверти бассейна, прежде чем обнаружила мое присутствие.

– Вы в частном заведении, – сказала она своим хриплым голосом. – Или вы этого не заметили?

– Вы – Кей Стейнвей?

– Убирайтесь!

– Я лейтенант Уиллер из службы шерифа. Я хотел бы поговорить с вами.

– А! – сказала она. – Но сначала я должна вылезти отсюда.

– Я вас жду.

– Но на мне нет купальника!

– Несчастье одних составляет счастье других, – любезно сказал я.

Она от души рассмеялась.

– Мой халат на стуле позади вас. Не будете ли вы столь любезны подать его мне?

– Вы злоупотребляете моим рыцарством, – сказал я неохотно, взял белый халат и подошел к бассейну. Она подплыла к его краю.

– Положите его сюда и отвернитесь.

– Я дальнозоркий. Я вас даже не вижу.

– Отвернитесь, или я останусь в воде.

– Хорошо. Но вы убили во мне эстета. – Я отвернулся и затянулся своей сигаретой.

Десять секунд молчания, потом мне объявили:

– Теперь можете повернуться. Я готова. Я повернулся, она завязывала пояс халата.

– Идемте в дом, – сказала она. – Мне необходимо выпить.

Мы прошли вдоль бассейна, пересекли патио, вымощенный белыми плитками, и перешагнули подоконник французского окна, которое было открыто настежь. Гостиная была в стиле модерн с баром. Кей зашла за стойку и посмотрела на меня.

– Что вам дать?

– Скотч, кусочек льда и немного содовой.

Я смотрел на нее, пока она наполняла стаканы. Она была так же красива, как и на большом экране. Брюнетка с шелковистыми волосами до плеч. Лицо изящное, с серо-зелеными глазами, которые днем она, наверное, уродовала какой-то замазкой. Губы полные, чувственные. Мягкий халат облегал пышные соблазнительные формы. Она протянула мне стакан и подняла свой.

– За здоровье полиции, – сказала она. – Сегодня вечером мне предстоит скучать в своей собственной компании.

– Вы могли бы сделать карьеру в плавании, – сказал я. – Или заработать состояние, выступая публично.

– Вы как будто дальнозоркий?

– Не забывайте, что я видел, как вы плыли с другого конца бассейна.

– О, лейтенант, – промурлыкала она, – от вас ничего не может скрыться.

– Если бы я не был здесь по делу, мне было бы это еще приятной.

– Вы можете дело сочетать с удовольствием, – небрежно сказала она.

– Вы знали Джорджию Браун?

– Джорджию Браун? – удивилась она. – Я знала ее очень давно и очень мало. Если не ошибаюсь, она должна была стать новой звездой телевидения, начиная с этой субботы?

– Теперь станет еще раньше и не только телевидения. Когда вы видели ее в последний раз?

– Пожалуй, года три назад, – ответила она с гримасой неудовольствия. – В тот день, когда коронер читал рапорт о самоубийстве Ли Мэннинга. Она была в суде. С тех пор я ее не видела. К тому же, не думаю, что ее кто-нибудь встречал с тех пор, кроме Полы Рэй.

– Я видел ее сегодня утром, – сказал я, – вернее, то, что от нее осталось. Кто-то взорвал у нее в комнате бомбу, и ее разнесло на куски.

Она допила свой стакан, снова налила скотча и выпила одним глотком.

– Это подло, – сказала она.

– Именно тогда, когда она собиралась рассказать правду о причинах, толкнувших Мэннинга на самоубийство, – сказал я. – Она собиралась доказать свою непричастность к этому и назвать имена тех, кто виновен в его гибели.

Кей Стейнвей задохнулась от смеха.

– Вы бесподобны!

– Я сморозил что-то смешное?

– Непричастность Джорджии! Она так же непричастна к этому, как французская звездочка, выклянчивающая у продюсера главную роль.

– Среди названных имен было, кстати, и ваше.

– Это глупость, – возразила она ровным голосом. – Я знала Мэннинга не больше других. И вообще в те времена я была никто. Я снималась в ленте «Говорящая роль», где произносила всего лишь одно слово. Оркестр умолкал, камера снимала меня крупным планом. «Шикарно!» – говорила я, и камера возвращалась к оркестру.

– Расскажите мне о Джорджии Браун, – настойчиво попросил я.

Она в третий раз наполнила свой стакан, но уже не торопилась его выпить.

– Может быть, мне встретиться с моим адвокатом?

– Я просто собираю сведения. Она должна была назвать еще трех человек, которых я пока не видел. Первой я выбрал вас.

– Почему?

– Мои причины оказались оправданными, как только я увидел вас ныряющей в бассейн. Скажем, я действовал интуитивно. К тому же ваше имя в этом списке – единственно женское.

– Кто же остальные?

– Должен же я, все-таки, иметь кое-какие секреты.

– Зачем же? У меня от вас теперь их нет. Вы почти не пьете, лейтенант… Должна ли я продолжать звать вас лейтенантом? Когда я готова открыть вам свою душу так же, как открыла остальное. Не могли бы мы стать друзьями?

– Зовите меня Эл, – сказал я.

– Это уменьшительное от какого?

– Просто Эл.

– Это абсурд. – Она нахмурилась. – Такого имени при крещении не бывает.

– Неважно, – твердо сказал я. – Вернемся к Джорджии Браун.

– Это была подруга Мэннинга. Я полагаю, вы не были знакомы с Ли?

– Нет.

– Он был сволочь из сволочей, один Бог знает, мог ли кто-нибудь в Голливуде с ним в этом соперничать.

– И что же?

– Он был ужасным бабником. Девушек у него было навалом. Все они были молодые, невинные, но честолюбивые и не имеющие контрактов. Его слова «Я вас устрою в кино» срабатывали почти всегда, потому что он действительно работал в кино, и все это знали.

– В этом нет ничего оригинального.

– Но это действовало. Он устраивал у себя вечера, где бывало до полудюжины будущих звездочек. Он чувствовал себя султаном в гареме. Я даже удивлялась, как он помнил их всех по именам. Проще было бы давать им клички.

– Вас приглашали на эти уикэнды?

Она покачала головой.

– Я была слишком стара для него. Когда я с ним познакомилась, мне было девятнадцать лет.

– Он действительно любил молоденьких?

– И невинных. Я не была ни той, ни другой.

– Для кого-нибудь это даже хорошо.

– И главное, он плохо обращался с ними! Он был самым извращенным существом, какое только можно себе представить. Не больной, не сексуальный маньяк, нет. Просто развращенный.

– И такой персонаж мог пойти на самоубийство? – сказал я недоверчиво. – Бросьте! Ему достаточно было принять несколько витаминных таблеток.

– Дело намного сложнее. Норман Коц был у него продюсером в то время. Он снимал фильмы за свой счет. Деньги шли от Хиллари Блейка – вы знаете такого? Он финансист.

– Я слышал о нем.

– Ли Мэннинг кончил тем, что погорел с одной из своих мышек. Девочка из Арканзаса или Теннесси, не знаю точно. Шестнадцать лет и все прочее. Он пригласил ее на один из своих знаменитых уикэндов. Может, у нее было слабое сердце, может, он был чересчур силен, но факт, что она умерла у него в доме.

Я осушил свой стакан, и она мне его машинально наполнила.

– Сначала скандала не было, – продолжала она, – решили, что это несчастный случай. Но полиция стала разнюхивать и открыла, какого сорта был вечер. Потом установили точный возраст крошки и навалили на него кучу обвинений. Досадно, что Коц не обладал достаточным влиянием, чтобы замять дело.

Я предложил ей сигарету и дал огня, потом закурил сам.

– А какова была роль Джорджии во всем этом?

– Это она подсунула девчонку Мэннингу. Кстати, не впервые. Такая деятельность имеет название, не правда, ли?

– Сводничество?

– Что-то в этом роде. Во всяком случае, премию Оскара за это не дают.

Я согласился.

– Я помню заголовки о самоубийстве Мэннинга в газетах, а также намеки на оргии в скандальных журналах, но насчет разоблачений там не было ничего. Не было ни слова и о шестнадцатилетней девочке.

– После смерти Ли дело замяли.

– Каким образом?

– Ну, так или иначе, Ли умер, и спрашивать уже было не с кого. Думаю, этот аргумент был главным. К тому же, семья малышки вовсе не хотела, чтобы ее имя вываляли в грязи.

– Спасибо, – сказал я. – Больше ничего?

– Нет, Эл, больше ничего. Останьтесь, отдохните еще немного.

– Очень хотел бы, но я на работе. Вы знаете, что это такое?

Она покачала головой.

– Нет, объясните.