Сэр Чанси Атертон помахал на прощание рукой проводникам-шерпам, которые остались внизу, и продолжил свой путь один — дальше шерпы отказались идти, ибо тут, в Гималаях, за несколько сот миль от Эвереста, начиналась страна ужасного снежного человека. Время от времени его видели в горах Тибета и Непала, но пик Облимова, у подножья которого он оставил местных проводников, прямо-таки кишел этими существами, и шерпы не осмеливались подниматься выше. И в этот раз они благоразумно предпочли остаться внизу, дожидаясь его возвращения, впрочем, не особо веря в это. Для того, чтобы идти дальше, требовалась храбрость. Сэру Чанси нельзя было отказать в ней.
      Ему также нельзя было отказать в умении ценить женскую красоту. Именно поэтому он оказался здесь и теперь в одиночку намеревался совершить не просто опасное восхождение, а спасти Лолу Габральди. Если она до сих пор жива, то, несомненно, находится в плену у снежного человека. Задача, что и говорить, посложнее и опаснее штурма любой горной вершины.
      Сэр Чанси никогда прежде не видел Лолу Габральди. Он вообще узнал о ней месяц назад, когда попал на фильм с ее участием, в котором она играла главную роль и благодаря которому вдруг стала живой легендой, самой красивой в мире женщиной, самой миловидной из кинозвезд, когда-либо рождавшихся в Италии. Сэр Чанси никак не мог понять, как такая женщина могла родиться на Земле, пусть даже и в Италии. В одной-единственной картине она затмила красотой Бардо, Лоллобриджиду и Экберг, вместе взятых, и стала идеалом женской красоты в сердцах ценителей во всех уголках планеты. Едва она появилась на экране, он понял, что должен увидеть ее наяву — иначе умрет.
      Но вскоре Лола Габральди пропала без вести. После того, как закончились съемки первого фильма, она поехала отдыхать в Индию, где присоединилась к группе альпинистов, собравшихся штурмовать пик Облимова. Все участники экспедиции вернулись, кроме нее. Один из вернувшихся утверждал, что видел (правда, на слишком большом расстоянии, чтобы прийти на выручку), как ее унесло человекообразное волосатое существо ростом в девять футов — ужасный снежный человек. Несколько дней группа искала ее, потом прекратила поиски и вернулась в цивилизованный мир. Все были уверены, что ее нет в живых. Все, но не сэр Чанси, который немедленно вылетел из Англии в Индию.
      И вот он с трудом пробивался сквозь вечные снега. Кроме альпинистского снаряжения, он нес тяжелое ружье, с которым год назад охотился на тигров в Бенгалии. "Что годится для тигров, — рассудил англичанин, — сойдет и для снежного человека".
      Снег вихрем кружил вокруг него, когда он достиг облаков. Внезапно в нескольких шагах от себя (дальше ничего было нельзя разобрать) выросла огромная тень, отдаленно похожая на человека. Он поднял ружье и выстрелил. Тень, стоявшая на самом краю пропасти, покачнулась и полетела в тысячефутовую бездну.
      Не успело стихнуть эхо, как чьи-то руки схватили его сзади. Этот кто-то, держа одной рукой сэра Чанси, другой взял ружье, согнул его словно зубочистку пополам и швырнул в сторону.
      Откуда-то, высоко над головой, прозвучало: — "Тише. Все будет хорошо". Сэр Чанси был неробкого десятка, но только выдавил из себя что-то нечленораздельное, несмотря на успокоительный тон чудовища. Существо так крепко прижало его к себе, что невозможно было повернуть голову и взглянуть на него.
      — К твоему сведению, — продолжал таинственный голос, — мы те, которых вы называете ужасными снежными людьми, трансмутанты. Когда-то, много веков тому назад мы были таким же племенем, как шерпы, но нам удалось открыть средство, которое позволило изменять наше телосложение и приспособиться, увеличив размеры тела и изменив физиологию, к чрезвычайно холодному и разреженному воздуху, и теперь мы живем высоко в горах, где другим не выжить, — лишь изредка сюда могут подниматься люди. Тебе понятно?
      — Д-д-д-да, — стуча зубами, произнес сэр Чанси, у которого вдруг затеплилась надежда. С чего бы этому существу пускаться в объяснения, если оно задумало убить его?
      — Тогда слушай дальше. Нас мало, и все время становится меньше. По этой причине мы время от времени отлавливаем, как сейчас, какого-нибудь альпиниста. Мы вводим средство — и он наш. Это позволяет поддерживать нашу численность на довольно высоком уровне.
      — Н-но, — запинаясь, пробормотал сэр Чанси, — неужели эта участь постигла женщину, которую я разыскиваю, — Лолу Габральди? Значит в ней сейчас… восемь футов, она вся в волосах и…
      — Была. Только что ты убил ее. Один из моих соплеменников взял ее в жены. Мы не привыкли мстить, но кто-то должен занять ее место — так у нас принято.
      — Занять ее место? Ведь… я — мужчина.
      — Слава богу, — послышалось откуда-то сверху. Он почувствовал, как его повернули лицом к огромному заросшему телу, так что голова оказалась между огромными волосатыми грудями. — Слава богу, что это так, поскольку я — отвратительная снежная женщина.
      Теряющего сознание сэра Чанси подхватила его новая подруга и легко, словно щенка, понесла в глубину пещеры.

 
 
      Настало время, и правителем могучего народа ацтеков стал мудрый Кутлацума, долго трудившийся вместе с другими учеными царства над уточнением календаря и уточнением премудростей бытия. Теперь, во цвете лет, он мог повести свой народ к новым высотам просвещенности…
      — Скажи-ка, Монто, — спросил он однажды у одного из учеников, когда они прогуливались вблизи храма великого Кецалькоатля, — как, по-твоему, за джунглями, за водами живут люди?
      — Конечно живут, Кутлацума, — ответил молодой спутник. — Целая раса, и когда-нибудь они приплывут к нашим берегам.
      — И разрушат все, созданное нами?
      — Возможно.
      Ответ ученика расстроил Кутлацуму, который видел, какого высокого уровня достиг его народ в области изучения окружающего мира: развитые формы общественной жизни дополнялись превосходными методами образования и астрономических исследований. Установленные на вершинах храмов огромные камни-календари (сам Кутлацума высекал эти камни) являлись безмолвными свидетелями прогресса цивилизации ацтеков. И правитель был обеспокоен.
      — Монто, мы должны сделать все, чтобы отсрочить этот день — день, когда возникнет угроза всему, когда начнется разрушаться уклад нашей жизни. — Они поднялись на вершину храма, куда вела широкая лестница, и правитель произнес:
      — Посмотри на все это — улицы, лавки… воздвигаемые повсюду здания… размеренное движение. Мы проводим перепись населения и управляем мудрой рукой. Неужели мы… и они исчезнут?
      — Наши поколения уйдут, а наши дети умрут.
      — Но разве мы должны умирать, Монто? Должны?.. — Мысль внезапно пришедшая ему в голову, целиком захватила его. — Монто, собери совет мудрейших. Я буду говорить.
      — О чем, Кутлацума?
      — О вечной жизни, разумеется.
      Когда все собрались, самые ученые из ученых ацтеков стали высказывать свое мнение. Два дня они говорили о религии и медицине, и наконец решение было найдено.
      Люди умирают, потому что перестает биться их сердце. Надо только найти путь, как сохранить сердце живым, и бессмертие, о котором они мечтают, станет явью, а с ним придет надежда на сохранение ацтекской цивилизации на вечные времена, — даже когда из-за моря нагрянет враг.
      — Сердце, — изрек Кутлацума. — Вот ключ ко всему. Отправляйтесь к людям и разыщите того, кто хочет нам помочь. Спустя несколько дней в комнату Кутлацумы привели молодую, очень красивую девушку по имени Нотия.
      — Тебе рассказали, что от тебя требуется? — спросил он.
      — Для меня это большая честь, о господин.
      — Но ты совсем молодая. Понимаешь ли ты, ради чего идешь на такую жертву?
      — О да, господин.
      — Пусть будет так.
      И вот у подножья храмовой лестницы было выбрано место — Кутлацума ни за что не стал бы делать это в тайне от всех. Нотию подготовили и одели в развевающееся, доходящее до пят платье.
      Накануне, когда должно было произойти это торжественное событие, Кутлацума долго беседовал с врачами. Рано утром все вместе они отправились к Кизаль — старой умирающей женщине.
      — Мое сердце ослабло, о господин, — завидев их, пробормотала она со своего убогого ложа.
      — Женщина, сегодня мы постараемся помочь тебе.
      Выйдя от Кизаль, врачи с опаской спросили Кутлацуму, боясь того, что он задумал.
      — А вдруг нас ждет неудача?
      — Тогда попробуем еще раз. И еще.
      Один из врачей молча кивнул. Больше им нечего было добавить.
      В полдень Монто пришел в дом своего господина.
      — Девушка готова. Старая Кизаль готова. Ты решился?
      Кутлацума протянул руку к самому острому ножу — церемониальному кинжалу, к которому он никогда раньше не прикасался, и тихо ответил:
      — Я приступаю. Только я один буду отвечать за все.
      — Как ты собираешься это делать?
      Кутлацума прислонился к стене, смахнув рукой пот со лба.
      — Когда она будет лежать там, я разрежу ей грудь и выну ее бьющееся сердце. Потом я помещу это сердце в грудную клетку старой Кизаль, чтобы продлить ей жизнь. Мои помощники присоединят сердце к сосудам и зашьют рану.
      — В случае успеха, Кутлацума, наш народ ожидает вечная жизнь.
      Старший жрец кивнул и взял кинжал. Пора было идти на встречу с Нотией, лежащей на ступенях храма. — А если не удастся задуманное… Что тогда?
      — Если задуманное не удастся, то люди запомнят только само деяние — не цель его. А через много-много веков какой-нибудь историк заглянет в прошлое и скажет, что ацтеки совершали человеческие жертвоприношения.

 
      Время действия: сегодняшний день. Место действия: Нью-Йорк. Огромная лаборатория, заполненная причудливо переплетающимися аппаратами и устройствами, которые выполняют роль внутренних органов человека — сердца, легких, печени и т.п. Цветные трубки и провода, тянущиеся от аппаратов, соединяются у отверстия в потолке. Сбоку стоит фантастически сложный пульт управления.
      Доктор Литтл, приветливый молодой врач, терапевт, стоит рядом с конструктором и владельцем оборудования, доктором Франкенштейном. Франкенштейн — гений медицины. Ему 65 лет. Том Свифт, восторженный помощник Франкенштейна, сидит за пультом в наушниках, наблюдая за приборами и сигнальными лампочками.
      Литтл. О, Бог мой!.. Бог мой!
      Франкенштейн. Смотрите. Вот это — почки. Здесь, конечно, печень, а там поджелудочная железа.
      Литтл. Невероятно… невероятно… Глядя на все это, невольно спрашиваешь себя: "Учился ли я медицине? Занимался ли я медициной?" (Указывает пальцем на одно из устройств). Это ее сердце?
      Франкенштейн. Да. От "Венстингауза". Чертовски хорошая модель. Пока лучшее, что им удалось сконструировать. А посмотрите на почки — настоящий шедевр!
      Литтл. Такое сердце, вероятно, стоит не меньше, чем район, который я обслуживаю.
      Франкенштейн. А вот за эту поджелудочную железу можно купить целый штат. Вы из Вермонта?
      Литтл. Оттуда.
      Франкенштейн. На эту поджелудочную железу я ухлопал кучу денег. Никому еще не удавалось создавать поджелудочную железу. Нам она нужна была позарез, иначе мы теряли пациента. Тогда мы собрали всех, кто конструирует внутренние органы, и сказали: "Вы должны сделать нам поджелудочную железу. Срок — 10 дней. Нам наплевать во сколько это обойдется. Подключите к работе всех. Чтобы к следующему вторнику она была".
      Литтл. И они справились?
      Франкенштейн. Как видите. Пациент живет. Но зобная и поджелудочная железы влетели нам в копеечку.
      Литтл. Значит, пациент мог позволить себе это.
      Франкенштейн. Наше оборудование уникально.
      Литтл. А сколько всего она перенесла операций? За какой срок?
      Франкенштейн. Двадцать шесть лет назад я провел первую операцию. А всего было семьдесят восемь.
      Литтл. Сколько ей лет?
      Франкенштейн. Сто.
      Литтл. Ну и нервы у этой женщины!
      Франкенштейн. Они перед вами.
      Литтл. Я хотел сказать… какое у нее мужество. Какая сила духа!
      Франкенштейн. Мы оперировали под наркозом, сами понимаете. Без анестезии нельзя.
      Литтл. Даже под наркозом…
      Франкенштейн трогает Свифта за плечо. Свифт снимает наушники и смотрит то на них, то на приборы.
      Франкенштейн. Доктор Том Свифт, разрешите представить вам доктора Элберта Литтла. Том — моя правая рука.
      Свифт. Привет.
      Франкенштейн. Доктор Литтл работает в Вермонте. Он оказался рядом и заинтересовался нашей лабораторией.
      Литтл. Что вы слушаете в наушниках?
      Свифт. Все, что происходит в палате пациента. (Протягивает ему наушники). Прошу.
      Литтл. (Прислушивается). Ничего не слышно.
      Свифт. Сейчас косметолог делает ей прическу. В это время она всегда спокойна. (Берет у него наушники).
      Франкенштейн (Свифту). Мы должны поздравить нашего молодого гостя.
      Свифт. С чем?
      Литтл. Хороший вопрос: "С чем?"
      Франкенштейн. Вы удостоились большой чести.
      Литтл. Я не совсем уверен.
      Франкенштейн. Вот тот самый Литтл, которого журнал "Мир женщины" назвал лучшим семейным врачом прошедшего года, не так ли, доктор?
      Литтл. Да… правильно. Я до сих пор не могу в это поверить. Но какое это имеет значение для вас? Ваши масштабы… и вдруг я — такая маленькая сошка.
      Франкенштейн. Я каждый месяц от корки до корки прочитываю "Мир женщины".
      Литтл. В самом деле?
      Франкенштейн. Мой единственный пациент — миссис Лавджой, а она читает этот журнал. Стало быть и я его читаю. Потом мы обсуждаем прочитанное. В последнем номере мы ознакомились со всеми материалами, касающимися вас. Миссис Лавджой мне все уши прожужжала: "Такой милый молодой человек. Такой внимательный".
      Литтл. Хм…
      Франкенштейн. И вот вы у нас! Наверняка, она написала вам письмо.
      Литтл. Да… так.
      Франкенштейн. Она пишет их тысячами, каждый год, и столько же получает в ответ. Это ее любимое занятие.
      Литтл. Она… обычно в хорошем настроении?
      Франкенштейн. Если нет, то это наша ошибка. Бывает, что хандрит. Это значит, что у нас здесь, внизу, какие-то неполадки. Месяц назад она закапризничала — оказалось, что вышел из строя транзистор. (Трогает за плечо Свифта, меняет настройку на консоли. Оборудование начинает работать более плавно). Сейчас ей придется несладко, но это быстро — всего две минуты. (Вновь меняет настройку). Все. Теперь ей будет гораздо лучше. Весь день будет петь, как птичка.
      Литтл, с едва скрываемым чувством ужаса, молчит. Камера показывает комнату, повсюду цветы, шоколадные наборы конфет и книги. В центре — Сильвия Лавджой, вдова миллиардера. Сильвия — всего лишь голова с трубками и проводами, тянущимися из пола. Но они не сразу попадают в объектив камеры. Первый крупный план — голова Сильвии, за ней стоит красивая женщина-косметолог, Глория. Сильвия, известная в прошлом светская львица, со следами былой красоты на лице. Она плачет.
      Сильвия. Глория…
      Глория. Да, мадам?
      Сильвия. Вытри мне слезы, а то еще кто-нибудь войдет.
      Глория (сама чуть не плача). Хорошо, мадам. (Промокает бумажной салфеткой ей глаза, потом внимательно смотрит на результат своей работы). Совсем другое дело.
      Сильвия. Не знаю, что на меня нашло. Вдруг стало так тоскливо на сердце, что расплакалась.
      Глория. Все иногда плачут.
      Сильвия. Уже прошло. Скажи, заметно, что я плакала?
      Глория. Нет, нет. (Не в силах больше сдерживать слезы, она отходит к окну, чтобы Сильвия не могла ее видеть).
      Камера отъезжает, показывая тщательно причесанную голову, от которой в разные стороны расходятся провода и трубки. Голова покоится на треножнике; под ним черный ящичек с мигающими разноцветными лампочками. К ящику присоединены механические манипуляторы, которые могут дотянуться до рядом стоящего столика. На столе ручка, бумага, наполовину решенная головоломка и большая сумка с вязанием. Из сумки торчат спицы и почти готовый свитер. На уровне рта Сильвии подвешен микрофон.
      Сильвия (со вздохом). Ты, вероятно, принимаешь меня за старую глупую женщину. (Глория трясет головой, не в силах произнести ни слова). Глория? Ты здесь?
      Глория. Да.
      Сильвия. В чем дело? Случилось что-нибудь?
      Глория. Ничего.
      Сильвия. Ты настоящая подруга, Глория. Поверь, я говорю это от чистого сердца.
      Глория. Я тоже вас люблю.
      Сильвия. Если тебе что-то нужно, скажи, я сделаю, что смогу.
      Глория. Спасибо… Спасибо.
      В дверях с охапкой писем появляется Говард Дерби, почтальон. Пританцовывая, он входит в комнату. Производит впечатление жизнерадостного дурака.
      Дерби. Почта! Почта!
      Сильвия (оживляясь). Почта! Дай Бог тебе здоровья. Что принес?
      Дерби. Как мы сегодня себя чувствуем?
      Сильвия. Что-то нашло внезапно, а теперь даже хочется петь.
      Дерби. Сегодня пятьдесят три. Одно даже из Ленинграда.
      Сильвия. Это от слепой. Бедняжка, бедняжка!
      Дерби (разворачивая письма веером, читает). Западная Вирджиния… Гонолулу… Брисбен… Австралия…
      Сильвия наугад выбирает одно.
      Сильвия. Уилинг, Западная Вирджиния. Кто бы это мог быть? (Ловко вскрывает его с помощью манипуляторов и читает). "Дорогая миссис Лавджой, вы меня, конечно, не знаете, но я только что узнала о вас из "Ридерс дайджест" и вот сижу и не могу сдержать слез… " "Ридерс дайджест"? О, господи, ведь об этом писали еще четырнадцать лет тому назад. Неужели она только что узнала?
      Дерби. "Ридерс дайджест" продолжает публиковать материалы, посвященные вам. У меня дома лежит журнал десятилетней давности, и я постоянно его перечитываю, когда мне плохо.
      Сильвия (продолжая читать). "Я больше никогда не буду жаловаться, что бы ни случилось. Раньше я думала, что несчастнее меня нет человека на свете. Мой муж шесть месяцев назад застрелил свою любовницу, потом застрелился сам. На руках у меня осталось семь детишек, а мне еще надо оплатить кредит за машину. Но после всего того, что я узнала о Вас из журнала, я благодарю судьбу". Прекрасное письмо, правда?
      Дерби. Конечно.
      Сильвия. Здесь еще есть примечание. "Да благословит Вас Бог". (Кладет письмо на стол). Из Вермонта ничего нет?
      Дерби. Вермонта?
      Сильвия. В прошлом месяце на меня напала хандра, и, боюсь, я написала довольно глупое, эгоистичное письмо тому молодому доктору, о котором писал "Мир женщины". Мне теперь так стыдно. Со страхом жду от него письма.
      Глория. Но что он может сказать? Что?
      Сильвия. О тех страданиях, которыми наполнен мир. О тех, кто не знает, где им завтра достать кусок хлеба. О тех, кто настолько беден, что ни разу за свою жизнь не смог обратиться к доктору. А ведь у меня есть все — забота, внимание… к моим услугам последние достижения науки.
      Теперь в объективе камеры коридор и дверь в комнату Сильвии. На двери висит табличка "ВСЕГДА ВХОДИТЕ С УЛЫБКОЙ". Франкенштейн с Литтлом стоят перед дверью.
      Литтл. Она здесь?
      Франкенштейн. Отчасти.
      Литтл. И все следуют этой надписи, я уверен.
      Франкенштейн. Это составная часть терапии. Собственно, пациент находится здесь.
      Из комнаты выходит Глория, плотно закрывает дверь и начинает рыдать.
      Франкенштейн (Глории сердито). Не надо так убиваться… А в чем, собственно, дело?
      Глория. Дайте ей умереть, доктор Франкенштейн. Ради Бога, дайте ей умереть.
      Литтл. Это ее медсестра?
      Франкенштейн. Для этого у нее не хватает мозгов. Всего лишь паршивый косметолог. Получает сто зелененьких в неделю только за то, что приводит в порядок ее лицо и укладывает в прическу волосы. Все, красотка, чтоб ноги здесь твоей больше не было.
      Глория. Что?
      Франкенштейн. Получи расчет и убирайся.
      Глория. Мы с миссис Сильвией большие друзья.
      Франкенштейн. Можешь потом черкнуть ей пару строк.
      Глория. Кроме меня у нее никого нет.
      Франкенштейн. Хороша подруга! Ты же только что желала ей смерти.
      Глория. Да, я просила — из сострадания.
      Франкенштейн. Ты знаешь, что существует рай? Хочешь отправить ее туда?
      Глория. Я знаю, что существует ад. Я видела его. Он здесь. Его создали вы.
      Франкенштейн. (удивленно молчит, но потом продолжает). О, господи! Что иногда говорят люди.
      Глория. Я говорю от имени тех, кто ее любит.
      Франкенштейн. Любит?
      Глория. Вам не понять, что это такое.
      Франкенштейн. Любовь?.. (Задумчиво в сторону). Есть ли у меня жена? Нет. Любовница? Нет. За свою жизнь я любил только двух женщин — мою мать и ее. Спасти мать я не смог. Я только что окончил медицинский колледж, когда она заболела раком. "Ну что, медицинское светило из Гельдерберга, — сказал я самому себе, — покажи, на что ты способен, и спаси свою мать". Все кругом твердили, что ей невозможно помочь. Тогда я сказал: "Черта с два, что-то необходимо сделать". В конце концов все решили, что я сошел с ума, и упрятали меня в сумасшедший дом. Когда я оттуда вышел, ее уже не было в живых. Они оказались правы… по-своему. Но эти горе-специалисты не знали, на какие чудеса способны современные машины; я тоже тогда не знал, но я обязан был узнать. Вот почему я поступил в Массачусетский технологический институт и в течение шести лет изо дня в день изучал машиностроение, электротехнику и химическую технологию. Я спал на чердаках, ел черствый хлеб, годный разве лишь для крыс. Когда я окончил институт, я снова сказал самому себе: "Теперь, доктор Франкенштейн, ты самый молодой врач на свете, который знает, как надо лечить в двадцатом веке". Я поступил на работу в одну из клиник Бостона. И вот однажды к нам привезли женщину… ее лицо было прекрасно… остальное — сплошное кровавое месиво. Эта женщина напомнила мне мою мать… вдова, получившая в наследство пятьсот миллионов. Родных и близких — никого. И снова все твердили — ее спасти невозможно. Но я сказал: "Замолчите и слушайте меня".
      Пауза (продолжительная).
      Франкенштейн. Вот вам моя история любви. (Глории). Это чувство зародилось во мне давным-давно, когда тебя еще не было на свете. Пока я дышу, оно будет со мной.
      Глория. Недавно она просила меня достать пистолет.
      Франкенштейн. Ты думаешь, я не знаю? (Указывает пальцем на Литтла). В прошлом месяце она написала этому человеку: "Принесите мне цианистый калий, доктор, если у вас есть сердце".
      Литтл (испуганно). Вы знали об этом? Вы… вы просматриваете ее письма?
      Франкенштейн. Я должен знать, что она действительно чувствует. Иногда она пытается нас дурачить — притворяется, что совершенно счастлива. Такое случается. Помните тот "полетевший" транзистор. Мы, конечно, ничего не знали, если бы не читали ее писем и не слушали, что она говорит разным недоумкам, вроде этой. (Увлеченно). Послушайте, хотите взглянуть на нее? Оставайтесь у нее сколько хотите, говорите о чем угодно. А потом откровенно скажите, счастлива она или нет.
      Литтл (неуверенно). Я…
      Франкенштейн. Идите! А тем временем я побеседую с этой молодой леди — Самой Милосердной Убийцей года. Я хочу показать ей, что осталось от ее подруги и пролежало в контейнере два года. Пусть знает, что такое смерть, которую она желала ей.
      Литтл хочет что-то сказать, но потом молча кивает головой и входит в комнату. Камера показывает Сильвию. Ее голова повернута от двери.
      Сильвия. Кто это?
      Литтл. Ваш друг. Тот, кому вы писали письмо.
      Сильвия. Их много. Пожалуйста, встаньте так, чтобы я могла вас видеть. (Литтл повинуется). Она смотрит на него со все возрастающим интересом. Вы доктор Литтл из Вермонта?
      Литтл (кланяясь). Миссис Лавджой, как вы себя чувствуете?
      Сильвия. Вы принесли цианистый калий?
      Литтл. Нет.
      Сильвия. И правильно сделали. Я не хочу умирать в такой чудесный день. И завтра тоже. И послезавтра. Вы явились сюда на белом коне?
      Литтл. В голубом "Олдсмобиле".
      Сильвия. А как же ваши пациенты, которые вас так любят и так нуждаются в вас?
      Литтл. Передал другому врачу, а сам взял недельный отпуск.
      Сильвия. Случайно, не ради меня?
      Литтл. Нет.
      Сильвия. Понятно. Я себя чувствую прекрасно. Видите, в какие замечательные руки я попала.
      Литтл. Да.
      Сильвия. Второго такого доктора, как Франкенштейн, не сыщешь.
      Литтл. Совершенно верно.
      Пауза.
      Сильвия. Давайте поговорим о смерти? Вам часто приходится сталкиваться с ней?
      Литтл. Приходится.
      Сильвия. И некоторым она приносит облегчение?
      Литтл. Да, мне приходилось слышать и такое…
      Сильвия. А вы так не считаете?
      Литтл. Врач не имеет права говорить такие вещи, миссис Лавджой.
      Сильвия. Но почему люди считают, что смерть несет избавление?
      Литтл. Потому, что страдания ужасны, потому что жизнь не всем по карману, потому что человек перестает быть человеком, потому что он утрачивает разум и не в состоянии вернуть его.
      Сильвия. За любые деньги?
      Литтл. Насколько я знаю, пока нельзя купить, одолжить или украсть искусственный мозг: Впрочем, если спросить у доктора Франкенштейна, он скажет, что и это — дело недалекого будущего.
      Новая пауза.
      Сильвия. Дело недалекого будущего?
      Литтл. Он говорил с вами об этом?
      Сильвия. Я вчера спросила, что будет со мной, если мой мозг начнет неправильно функционировать. Он спокойно ответил, чтобы я не забивала себе голову всякой ерундой. "В свое время мы преодолеем и этот барьер", — вот его слова. (Непродолжительная пауза). О господи, сколько было таких барьеров.
      Камера опять показывает лабораторию, забитую до отказа различной аппаратурой. Свифт сидит у пульта. Входят Франкенштейн с Литтлом.
      Франкенштейн. Ну вот, вы осмотрели все мои владения. Теперь вернулись туда, откуда начали наше путешествие.
      Литтл. Я могу только повторить, что сказал вначале: "О, Бог мой".
      Франкенштейн. После такого трудно будет возвращаться к пилюлям и микстурам, а?
      Литтл. Да. (Пауза). Какой аппарат здесь самый дешевый?
      Франкенштейн. Тот, который проще других, — сердце.
      Литтл. По какой цене оно идет сегодня?
      Франкенштейн. Шестьдесят тысяч. Есть более дешевые модели, есть более дорогие. Первые — дрянь, а остальные — настоящие шедевры.
      Литтл. И сколько вы продаете ежегодно?
      Франкенштейн. Приблизительно шестьсот.
      Литтл. Выходит, одним — жизнь, другим — смерть.
      Франкенштейн. Если дело касается сердца, считайте, что вы дешево отделались. (Свифту). Эй, Том, усыпи ее, покажем нашему гостю весь процесс от начала до конца.
      Свифт. Мы выбиваемся из графика на двадцать минут.
      Франкенштейн. Какая разница. Потом доспит. Все равно проснется в прекрасном настроении, если, конечно, опять не испортится транзистор.
      Литтл. Почему вы не установите монитор для наблюдения за ней?
      Франкенштейн. Она не хочет.
      Литтл. Она получает все, что хочет?
      Франкенштейн. Да. Зачем нам ее лицо? Мы сидим здесь, следим за приборами и знаем о ней все, чего она сама о себе не знает. (Свифту). Переключи на режим сна, Том.
      Свифт (Литтлу). Это все равно, что припарковать машину или остановить доменную печь.
      Литтл. Угу.
      Франкенштейн. Том, к вашему сведению, имеет ученые степени по техническим и медицинским наукам.
      Литтл. Вы не устаете к концу дня, Том?
      Свифт. Это приятная усталость. Словно провел авиалайнер от Нью-Йорка до Гонолулу или что-нибудь в этом роде. (Берется за рукоятку). А теперь мы пожелаем миссис Лавджой спокойной ночи. (Медленно тянет ее на себя. Аппаратура начинает работать в замедленном режиме). Порядок.
      Франкенштейн. Прекрасно.
      Литтл. Она уже спит?
      Франкенштейн. Как ребенок.
      Свифт. Все. На этом моя работа закончена. Остается только дождаться сменщика.
      Литтл. Никто не пытался передать ей пистолет?
      Франкенштейн. Нет. Впрочем, это нас мало беспокоит. Манипуляторы сконструированы таким образом, что она не может направить на себя дуло пистолета, как бы не старалась. Это придумал Том.
      Литтл. Поздравляю, Том.
      Внезапно раздается сигнал тревоги. Вспыхивает сигнальная лампочка.
      Франкенштейн. Кто бы это мог быть? (Литтлу). Кто-то проник в ее комнату. Надо проверить. (Свифту). Запирай комнату, Том, кто бы он ни был, он попался. (Свифт нажимает на кнопку, которая блокирует дверь наверху). (Литтлу). Идемте скорее.
      Камера показывает спящую Сильвию. В комнату крадучись входит Глория. Она быстро оглядывается, вынимает револьвер из своей сумочки, проверяет заряжен ли он, затем кладет его в ридикюль Сильвии. Едва успевает спрятать оружие, как на пороге комнаты неслышно появляются Франкенштейн и Литтл. У Франкенштейна в руках ключ.
      Франкенштейн. В чем дело?
      Глория. Я забыла часы. (Указывает на них). Вот они.
      Франкенштейн. Кажется, я сказал, чтобы твоей ноги здесь больше не было.
      Глория. И не будет!
      Франкенштейн (Литтлу). Посторожите, пока я проверю, все ли в порядке. (Глории). Тебе не терпится попасть в тюрьму за попытку к убийству, а? (В микрофон). Том? Ты меня слышишь?
      Свифт (голос из микрофона на стене). Я вас слышу.
      Франкенштейн. Разбуди ее. Требуется проверка.
      Свифт. Ку-ка-ре-ку.
      Машины ускоряют работу. Сильвия открывает глаза, она несколько удивлена.
      Сильвия (Франкенштейну). Доброе утро, Норберт.
      Франкенштейн. Как самочувствие?
      Сильвия. Как обычно, когда просыпаюсь. Прекрасно… немного не по себе… Глория! Доброе утро.
      Глория. Доброе утро.
      Сильвия. Доктор Литтл, вы решили остаться еще на один день?
      Франкенштейн. До утра далеко. Мы усыпим вас через минуту.
      Сильвия. Я опять заболела?
      Франкенштейн. Не думаю.
      Сильвия. Мне предстоит очередная операция?
      Франкенштейн, Успокойтесь, успокойтесь. (Вынимает из своего кармана офтальмоскоп).